Ты не один

      Вечер пьянил и без пива.       Шейла оказалась хохотушкой, а Нил раскрутил свое обаяние на полную, и теперь девчонка сверкала на него влюбленными глазами, ловила каждое слово, смеялась звонко и весело, словом — попалась птичка в клетку.       Вчерашняя недотрога, которая в школе и взгляда на него не бросила бы, сегодня млела и краснела, когда он словно невзначай брал её за руку.       Конечно, в первую очередь было любопытно, сработают ли его чары всего за один день. В том, что она втюрится на более длинной дистанции — скажем, в неделю — он даже не сомневался, а вот двадцать четыре часа… это был вызов. Нил его принял и победил.       Отчасти еще помогла и украденная у Берка кредитка: ужин в семейном ресторане (Нил заказал лобстера), скромный подарок (миленький браслетик из «Аксессорайза», не золотой, конечно, но и не из дешёвых) — это всё было красиво, но, это всё было вовсе не главное. Главным было его, Нила, очарование, острословие и умение обольстить, потому что Шейла и ужин, и подарок восприняла вовсе не как должное, а как приятное дополнение к его обществу — вот так!       Да и не пойдет с тобой девчонка ни в ресторан, ни в кино, если у тебя кроме зеленых на кармане ничего нет, и сам из себя ты ничего не представляешь. Напрасно парни думают, что все девчонки, как сломанные замки́, открываются одним и тем же ключём, чушь это.       Нил никогда так не считал. Каждый человек был для него уникальным, сложным сейфом, с секретами и тайными рычажками — и тем интересней было этот сейф открывать, а не взламывать! Будь то девчонка или школьный учитель, продавец в магазине или полицейский, или даже фэбээровец. Каждый требовал своего подхода: кому-то сделать тонкий и удачный комплимент, кому-то достаточно честных глаз и правильных слов, кого-то можно разжалобить, а кому-то просто грубо польстить — короче, ключик можно подобрать к каждому. И сейф открывался! И девчонки, и учителя, и продавцы в магазинах, и даже полицейские — никто не мог устоять перед чарами Нила Кэффри.       Был, правда, один фэбээровец. Крепкий орешек…       — О чем ты задумался? — проворковала Шейла.       А ведь ей действительно интересно! Не просто так спрашивает. Теперь подпустить таинственности, это никогда не помешает:       — Да так… Неважно, — загадочно ответил он.       И всё. Теперь для неё это ужас как важно.       Как ловко всё вышло! Даже обидно, что она ему совсем не нравится! А она красивая — оливково-золотистая кожа, раскосые глаза, губы, как спелый фрукт, чудная фигурка! Может быть, потом он это всё и оценит по достоинству, а сейчас его с головой поглотил охотничий азарт: очень хотелось утереть нос Дэйву Брафловски и выиграть пари!       Её телефон, её поцелуй и её внимание в школе, чтобы доказать, что да, он действительно может охмурить любую девчонку, если захочет, — и сто баксов у него в кармане.       По плану сейчас можно было проводить Шейлу домой, получить поцелуй и номер телефона, и на этом вечер окончен, он свободен. Только делать вечером было нечего, а дома (если съемную квартиру, в которой он живет под патронажем ФБР, можно называть домом) было тоскливо. Да еще и Берк наверняка затянет свою нудную лекцию про учебу, законы и всё такое…       — Тебе пора домой? — спросил он Шейлу, глядя на гаснущий где-то за Ричмонд-Хайтс оранжевый закат.       — Вообще-то, да, — с тоской ответила она.       — Жаль, — потянул Нил, и это «жаль» прозвучало как приглашение насладиться вечером, утопающем в синих сумерках и словно наполненном теплым южным блюзом.       Уговаривать её не пришлось. Шейле тоже не хотелось идти домой, и теперь они оба отправились гулять по ночному городу, болтать, дурачиться и радоваться обществу друг друга, как это делают шестнадцатилетние подростки, еще не готовые лечь вместе в постель.       Нил расслабился. Цель была достигнута, победа в споре была у него в кармане, и теперь можно было не интересничать, не лезть из шкуры вон, а просто погулять с красивой девчонкой. И это было очень приятно! Оказалось, что таким он Шейле даже больше нравился… Как будто больше — девчонок ведь никогда не поймешь до конца.       Домой он проводил её уже глубокой ночью, когда даже центральные улицы опустели, а районы победнее притихли той жутковатой тишиной, в которой лай собаки, шум от упавшего мусорного бака или сирена полицейской машины звучат особенно страшно.       Возле крыльца ее дома он получил заветный номер телефона, поцелуй и обещание увидеться завтра — то самое «See you», которое после поцелуя значит куда больше, чем до. За дверью уже рычал бас её отца: «Шейла!» — не предвещавший ничего хорошего, но она не спешила. Нил держал её за руку, и они успели слегка потереться носиками, пока папа, изрыгая проклятья и угрожая страшными карами, бежал к двери. А потом, оставив за спиной чужой семейный скандал, Нил поплелся спящими улицами домой, унося с собой трофеи: бумажку с номером телефона, вкус её поцелуя на своих губах и утоленный голод охотника.       Нил шел домой не слишком беспокоясь о последствиях своего ночного загула, но размышляя о том, что ему перестали приносить удовольствие простые радости. В конце концов, можно было просто погулять с симпатичной Шейлой, не думая все время, как охмурить её и втереться в доверие. Можно было не устраивать пари с Дэйвом Брафловски, можно было не пытаться воровать в магазинах — он ведь не голодал. Можно было не провоцировать учителей, не создавать самому себе проблемы, чтобы потом их решать, не нарушать закон… И вообще — плыть по течению, как все остальные, а не бодаться постоянно с миром, словно все кругом враги, и ему нужно их всех перехитрить. Можно просто жить.       Или нельзя? Или он ввязывается в авантюры не от скуки, а потому что не может не ввязываться? Что с ним не так?       В общем, сладкий поцелуй Шейлы он испортил горьким послевкусием своих сомнений.       — Где ты был? — встретил его в прихожей Берк.       Белая рубашка сверкала белизной, вечный галстук был туго затянут. Нила забавляла мысль, что Берк и пижаму носит с галстуком.       — Ты в курсе, который час? Нил?       — Дерьмо. — Мальчишка закатил глаза. — Не в курсе.       — А стоило бы! — наседал фэбээровец. Он упёрся рукой в стену так, что Нилу было не сбежать, и нависал над ним, как скала. — Пока я отвечаю за твою голову, я устанавливаю правила, и комендантский час — правило нерушимое! Мы с тобой договорились: не хочешь в интернат — слушайся! Правила простые, и запомнить их несложно…       — Ну, началось… — перебил Нил и театрально зевнул.       — Мне не доставляет радости повторять тебе всё по многу раз! Условия твоего патронирования предполагают, что ты находишься под моим присмотром, и я лично слежу за твоим поведением. Не нравятся условия? Собираешь вещи и отправляешься в интернат для малолетних преступников!       — Можно подумать, ты выбираешь, отправить меня в тюрьму или оставить с собой здесь! — огрызнулся Нил. — Это решила комиссия!       — Это я уговорил комиссию, — отрезал Берк. — Я, под свою ответственность, предложил им взять тебя под защиту бюро и под моё наблюдение, потому что счел, что те нелепые махинации с чеками, которые ты выдумал, не заслуживают тюрьмы. Это я решил, что наказание, которое тебе полагалось по суду, слишком суровое, и решил дать тебе шанс. Но ты, кажется, делаешь всё, чтобы я передумал. Нил?       Улизнуть из прихожей от душного морализаторства Берка было бы нетрудно, но куда деваться дальше? Плечистый фэбээровец легко поймает щуплого подростка. Можно было бы не слушать — отключить уши и насвистывать про себя, как он часто делал в школе, вот только с Берком такой номер почему-то не проходил.       Как не удавалось Нилу нащупать в нем слабину, с помощью которой можно было перетянуть того на свою сторону или, проще говоря — начать дурить и манипулировать, так и не слушать Берка тоже не получалось. И от этого становилось плохо, потому что скучные правильные вещи, которые тот говорил, были даже не отголосками совести самого Нила, а настоящим приговором, который уже как будто писался для него где-то, и каждое слово в нем было правдой: и про безответственность, и про будущее, которого не будет, и про испорченность, которую уже не искоренить.       Никогда и никто, кроме Берка, не говорил с ним так, и ничьи больше слова не задевали Нила так сильно. Вот он и ёжился под натиском его слов в темной прихожей маленькой квартиры, которую снимало ФБР для свидетелей, агентов под прикрытием и теперь для него — Нила Кэффри, уличённого мошенника, несовершеннолетнего преступника, который согласился сотрудничать с федералами.       — Где моя кредитка? — прорычал Берк.       — С чего ты сразу взял…       — Перестань! Мы оба знаем, что она у тебя. — Берк вздохнул, выдержал сердитый взгляд голубых глаз и объяснил, — ты же не думал, что кредитку агента ФБР можно стырить, как обычную Американ Экспресс? Мне уже передали список твоих покупок: ужин в ресторане «Sealand» на двоих, бижутерия и два билета в кино. Шестьдесят пять баксов — неплохо для одного вечера с подружкой.       — Я вам всё верну, — ответил Нил хмуро и протянул Берку кредитку.       — Интересно, как? Обжулив кого-нибудь попроще? Или украдешь из чьей-нибудь сумочки? А может быть, опять обналичишь в банке нарисованный карандашами чек и на этот раз уже точно отправишься в тюрьму?       Слова били прямо в цель, и тут униженный, пойманный за руку вор и обманщик, шестнадцатилетний преступник, который обычно не лез за словом в карман, который подбирал к людям, как к сейфам, шифры, который подделывал чеки (пусть и нелепо) и выудил у банков почти двадцать пять тысяч баксов, который заключил сделку с самим ФБР, который был слишком умен и талантлив, чтобы сажать такого парня в тюрьму, дал слабину и заплакал, потому что тяжело в шестнадцать лет быть одному против всех.       — Ну, приехали… — вздохнул Берк.       Плакать было стыдно, и от этого плакалось еще сильней. Ни с кем Нил не позволял себе такого, даже с мамой — в сознательном возрасте, конечно. Всегда обида была для него только новым вызовом — ответить едко или отомстить, но никогда не показывать слабость. Ему некогда было себя жалеть, и только с Берком почему-то получалось именно плакать — то ли потому, что тот был посторонним человеком, то ли потому, что всё-таки посторонним он не был. Нил не злоупотреблял этим, но выходило каждый раз внезапно: напускное равнодушие или подростковая бравада вдруг отваливались, как тоненькая скорлупка, и сразу появлялись слезы — искренние, не фальшивые.       — Ладно тебе. — Берк положил ему руку на плечо и медленно потянул к себе, а Нил с благодарностью ткнулся мокрым носом ему в ослепительно белую рубашку. — Ты ведь понимаешь, что это было глупо?       — Теперь да, — всхлипнул Нил.       — Только теперь? — хмыкнул Берк.       — Простите. Простите за кредитку!       — За кредитку прощаю.       — Только за кредитку? — уточнил Нил, не отрываясь от его груди.       — Только за кредитку. — Берк обнял мальчишку покрепче и ласково потрепал по затылку. — Слушай, ты хороший парень. Я понимаю, что тебе непросто бросить старые привычки, и не прошу многого, но те правила, которые есть, созданы, чтобы их соблюдать, а не нарушать. Ты как? Может, решил, что поедешь в интернат?       Нил буркнул в его объятьях что-то неразборчивое, но было ясно, что это «нет».       — Ну, тогда ремень, — вздохнул Берк.       — В смысле? — удивился Нил, отлипая от уже мокрой рубашки федерала.       — Как договаривались, — напомнил тот.       — Я думал, до этого не дойдет, — засомневался Нил.       — Я тоже так думал. Иди умойся, и закончим с этим. Уже поздно.       Было ужасно неловко. В ду́ше Нил взвешивал все «за» и «против», а потом перевешивал. Договор на счет ремня действительно был, но Нил не отнесся тогда к словам Берка всерьез. Да и кто говорит такое на полном серьезе? Это же была шутка! Как бы шутка… За нарушение тех самых, установленных Берком правил — не прогуливать школу, не выходить из дома после девяти, не курить, не ругаться и не лезть в неприятности — полагались какие-то кары, но когда Берк сказал про ремень, Нил в ответ лишь усмехнулся, решив, что тот его просто пугает. А теперь вот стало не до веселья.       Нил прикинул варианты: улизнуть из квартиры не составило бы труда, но это был гарантированный путь за решетку. Получать по заднице ужасно не хотелось — и страшно было, и унизительно. Оставалось одно — запереться в ванной и ждать. Нил натянул домашний спортивный костюм, взъерошил мокрые волосы и снова открыл воду в душе, как будто решил помыться еще раз. Расчет был на то, что Берк не дождется его и просто ляжет спать — в конце концов, на часах был третий час ночи.       Не сработало.       — Нил? — раздался настойчивый стук в дверь. — Если ты решил потянуть время, то напрасно. Я устал и сердит, и с каждой минутой буду сердиться только сильнее. Сейчас двадцать. Если ты не выйдешь через минуту, будет тридцать. Еще минута, и будет сорок. Решай!       — Двадцать чего? — пискнул Нил сквозь шум воды.       — Ты знаешь чего. Двадцать ударов ремнем. У тебя сорок секунд, и я добавлю к ним ещё десяток. Тридцать шесть секунд, тридцать три, тридцать одна…       — Ладно, выхожу!       Вид у федерала был действительно уставший, но решительный — мешки под глазами стали темней, а пятно на рубашке от Ниловых слез успело немного подсхонуть. Парень решил сдаться. В конце концов, ну не убьет же он его. Двадцать шлепков ремнем — не так уж и много.       — Ну, и куда мне? — буркнул он.       — На свою постель, — велел Берк, а когда подросток растянулся поверх смятого покрывала, скомандовал: «Штаны вниз».       — Ещё чего! — огрызнулся Нил. — Так бейте.       — Я сказал, штаны вниз! Или я их сам с тебя спущу!       Нил недовольно завозился, чуть-чуть приспустил штаны, так что зад едва заголился, и пугливо поглядел на Берка, который складывал петлёй свой черный узкий ремень.       — До колен, Нил. И давай поживее, спать давно пора! Руки перед собой.       Тот нехотя, бурча под нос и краснея, стянул треники с трусами пониже, вцепился пальцами в край подушки и тут же зашипел от первого удара.       Было больно. Нил выдержал ещё пять, а после шестого вскрикнул и прикрыл задницу руками.       — Брось, парень, не прибедняйся, — проворчал Берк. — Я тебя вполсилы луплю.       — Ну, подождите, дайте хоть отдышаться! — скулил Нил. Он потер ладонями гудящую задницу и поморщился.       Ещё шесть хлестких горячих Нил вытерпел, пыхтя в подушку и постанывая, и на этот раз перерыв предложил сам Берк.       — Отдохни, — сказал он и присел на край постели. — Слушай, я сам от этого метода не в восторге, но пойми меня правильно, я не просто так упёрся с этим комендантским часом. Я волнуюсь за тебя. И дело не только в том, что ты, учитывая твой опыт, можешь отмочить что-нибудь незаконное. Ты — подросток. Ещё совсем ребенок. И тебе точно нечего делать ночью на улице! А если ты попадешь в беду? Если что-нибудь с тобой случится? Я переживаю.       — Да, конечно, — прошипел Нил. — Вам же станет легче, если я из вашей жизни исчезну. Я же обуза!       — Зря ты так. — Берк поднялся. — Ты, конечно, обуза и та ещё заноза в заднице. Только я к тебе все равно привязался. И хочешь верь, хочешь не верь, но ты мне дорог, и твоя судьба мне небезразлична.       Последние слова Берк подкрепил ударом ремня, и Нил от неожиданности взвизгнул. Дальше, впрочем, терпел молча, комкая подушку и кусая кулак, а когда всё кончилось, долго не оборачивался, пока слезы не высохли.       Берк не торопил, хотя ещё недавно сам вроде бы хотел поскорее закончить и лечь спать. Теперь он сидел рядом и молчал, пока Нил трогал пальцами пылающую задницу.       — Ничего, парень, заживет, — сказал он, наконец. — Ты на меня не обижайся. Ни за ремень, ни за кредитку. Я ведь её специально на видном месте оставил.       — Зачем? — Нил обернулся и тут же поморщился: выпоротой заднице явно не нравились резкие движения. — Вы что, меня провоцировали?       — Не я, — признался Берк. — Проверка лояльности от отдела. Я был против, но я и так много на себя беру и прикрываю тебя, где могу. В общем, по плану ты и должен был её взять.       — Я, значит, проверку не прошел, — буркнул Нил, натягивая штаны.       — Ну… Не совсем. В отделе посчитали, что ты просто сбежишь, а с кредитки постараешься снять как можно больше наличных. Вот это было бы провалом. А ты всего лишь погулял с девочкой — это, по-своему, даже мило. Думаю, мне удастся преподнести это как пример того, что ты перевоспитываешься и даже встал на путь исправления!       Берк хмыкнул и ласково погладил Нила по затылку:       — Ладно тебе, не дуйся! И спокойной ночи.       Он вдел ремень на место и вышел из комнаты Нила, выключив свет. В дверях обернулся и тихо позвал:       — Нил?       — Ну что ещё? — рыкнул тот.       — Я рад, что ты не сбежал.       — А уж я-то как рад! — проворчал парень, забираясь под одеяло, кряхтя и стараясь не потревожить задницу.       — Спокойной ночи? — спросил Берк ещё раз.       — Спокойной ночи... сэр.       Берк помолчал немного и добавил совсем тихо, пред тем, как уйти:       — Ты не один, сынок.       Задница горела, словно он сел на решетку барбекю, и повернуться на спину вариантов не было. Нил попробовал, но боль тут же вцепилась так, что пришлось лежать на животе. Нос закладывало, спать, уткнувшись лицом в подушку, было неудобно, и он выругался.       Мысли в голове скакали. Было жалко себя, но, впрочем, не слишком — оказалось, что получать от Берка ремня хоть и больно, но не унизительно. Било тревогу самолюбие — позволить себя выпороть ремнем, это было, конечно, неслыханно, и тем не менее, было в этом и что-то странным образом успокаивающее.       Нил никогда не признался бы, но ему очень нравилось бывать в грубоватых, но крепких объятиях Берка, и сегодняшняя порка чем-то их напоминала: она была вещественным доказательством того, что Берк всё-таки не посторонний. Посторонний не стал бы ждать его полночи с прогулки, не стал бы отчитывать. Посторонний отправил бы его в тюрьму, а не нянчился бы на потеху своим коллегам. И посторонний не стал бы наказывать, как маленького, ремнем — рискованно, хлопотно, слишком по-семейному. Посторонний не стал бы оправдываться.       Выходило, что хоть Берк и был той ещё занозой в заднице, а Нил мог ему доверять. Значит, он всё-таки не один.