Жмурки

Но что такое сто миллионов мертвецов? Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один мертвец. И поскольку мертвый человек приобретает в твоих глазах весомость, только если ты видел его мертвым, то сто миллионов трупов, рассеянных по всей истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение. — Альбер Камю «Чума» Для разогрева смерть по-фикбуковски: Но одноклассница успела убежать. Она поставила твой труп без сердца у себя в углу. Там было уже 5 мёртвых парней, их смерть даже не заметили. Твоё сердце она положила в баночку и поставила на полку к пяти таким же органам.ее поймали только через 10 лет, когда её коллекция пополнилась ещё 10 парнями. Я решил, что если умру сам, то должен хотя бы помочь Лёше. Я заметил, как он теряется в себе, когда видит, что мне плохо. Именно поэтому сегодня я перевернул свою подушку обратной стороной, где не были видны кровавые пятна, что действительно помогло приободрить парня. Труп Флёга лежал бездыханный просто в ужасном и изуродованном состоянии, верхняя губа была порвана, с нижней свисали нити, уши отцуцтвуют, глубоко в глотке находится тряпка, а на груди свежий и уродский ожог в виде какого-то символа, а вокруг противно свернувшаяся кожа. Мёртвые и стеклянные глаза смотрят в пустоту, а на щеках прилипшая пыль скорее всего к слезам. Надеюсь, вы промокнули глаза салфеткой, прилипшей к слезам, и вооружились оптимизмом: хуже вы точно не напишете. Зато смешно, а не кринж, как с сексом. В «Обыкновенном чуде» есть такие слова: «Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных». Мне не нравится слово «стыдно», но с общим принципом я согласна. Смерть героя — это всегда эмоциональная манипуляция. Нет высшей точки драматического напряжения, чем смерть персонажа. Описывая ее, мы бьем по эмоциям читателя. То есть делаем то же самое, что авторы эксплуатейшн. Можно попытаться понять, где проходит грань, за которой начинается эксплуатация, но я думаю, теоретизирование здесь не поможет. Обычно это понятно по самому произведению: где написана слезовыжималка, то есть из читателя вышибаются эмоции ради эмоций, а где в смерти персонажа есть какой-то еще смысл. Для начала смерть персонажа должна быть оправдана сюжетом. Задайте себе вопрос: каковы в вашем тексте предпосылки для смерти персонажа? Он смертельно болен? За ним охотится наемный убийца? Он находится в центре глобальной катастрофы (ядерной, техногенной, экологической)? На войне? С ним произошел несчастный случай, который что-то дает для сюжета или посыла произведения? Или ответ: «Я хочу драмы и стекла»? Окей, вы хотите драмы. Могучий герой напоролся на гвоздик или подавился бутербродом и умер. Все рыдают. Вернее ржут, потому что вы написали финал сериала «Сверхъестественное», где Дин Винчестер умер самой идиотской смертью главного героя, которую когда-либо показывали в сериалах. Это была бы совершенно нормальная смерть, если бы он вел обычную жизнь. Но для персонажа, который побывал в Раю, Аду и Чистилище, убивал ангелов, монстров и богов, такая рядовая смерть нелепа. В жизни смерть всегда — трагедия. В произведении смерть не большая гарантия трагедии, чем поход в магазин. Драма появляется не потому, что персонаж умер, а потому что умер по драматической причине. Как Боромир во «Властелине колец», который погиб, пытаясь спасти Мерри и Пиппина. Да еще и не спас! Орки все равно их похитили. Смерть была напрасной, но позволила Боромиру искупить его грехи. Вот это драма. Драма не обязательно значит героическую смерть. Это может быть простая человеческая драма, например, персонаж бежал на встречу с возлюбленной, и его сбила машина. Без драмы не обойтись, чтобы расшевелить читателя. Люди и в жизни-то читают о чужих смертях без трепета, что уж говорить о смертях выдуманных героев. Но и драма сама по себе — не гарантия эмоционального приема читателем описанной вами смерти. У тебя могут быть драматические причины, обстоятельства и сеттинг, а смерть персонажа все равно не вызовает желанных слез в три ручья от читателя. Как смерть профессора Снейпа в «Гарри Поттере». Разберем, что с ней не так. 1) Предсказуемость Возможно, были фанатки Снейпа, которые надеялись, что после войны он заживет долго и счастливо. Но большинство понимали, что Снейп умрет, потому что смерть — это ультимативное искупление, финал redemption arc, ставящий большую и жирную точку. Все догадались, что Снейп совершит свой подвиг разведчика и искупит кровью старые ошибки. Все к этому шло. Моя подруга высказала это предположение, когда только вышла третья книга саги. После смерти Сириуса сомнений уже не было: стало ясно, что Ролинг последовательно убивает поколение Мародеров. Ожидание смерти персонажа нивелирует элемент шока и снижает уровень ее эмоционального восприятия. Капитан Очевидность — да, но это правда. Шокирующая смерть нуждается в элементе неожиданности. 2) Пьета Совокупность обстоятельств, призванных создать драму, лишает смерть реализма. Получается не драматично, а драматизировано, то есть содержит только внешние признаки драмы, на которые делается акцент, чтобы было эффектно и красиво. Герой лежит в драматической позе, с драматическим лицом, и кто-то держит его в драматических объятиях (я не помню, действительно ли Гарри поддерживал голову Снейпа или что-то в таком духе, но как минимум сидел рядом, готовый изобразить «Пьету» Микеланджело). Это не реализм, а тщательно выстроенная автором сцена, в которой все романтизировано до степени полнейшего недоверия к происходящему. Момент, который портит мощный эпизод «Стена» из «Игры престолов»: Игритт с последними словами, напоминающими Джону Сноу об их любви, умирает у него на руках. В книге Джон после битвы просто находит Игритт среди убитых, потому что это война, ёпта. В сериале не удержались и романтизировали. Красиво, да. Но я как вижу эту «Пьету», эпизод теряет для меня в силе. 3) Последний монолог Шаблон эпика/романтизма: перед смертью персонаж должен сказать что-то важное/красивое, как Игритт во всей той же «Стене». Дыхания персонажа хватает ровно на один монолог, после чего он сразу умирает. Организм, в котором прошибли дырку диаметром 20 см., не помеха его речи. Он говорит, и пусть небеса подождут: автор в этом месте запланировал последнее откровение. Ужасный хрип, булькающий шум доносился из горла Снэйпа. — Возьми… это… Возьми… это… <…> Когда фляжка наполнилась до краев, Снэйп выглядел опустошенным, как будто в нем больше не осталось крови; его хватка ослабла. — Взгляни… на … меня … — он шептал. Почему то же самое не бесит во «Властелине колец», когда Боромир произносит последнюю речь, умирая на руках Арагорна? «Властелин колец» — это эпик эпиков. Он весь состоит из высоких речей, высокого пафоса, высоких поступков. Для эпика естественна былинная величавость, как для дворца естественны колонны, многометровые потолки и золотая резьба. — Но тут же всего лишь дурацкий лодочный сарай, — можете возразить вы. — А Снейп всего лишь произносит несколько слов. Ролинг действительно старается снизить градус пафоса, сделав происходящее реалистичнее. Но в основе смерти Снейпа все равно лежит эпический канон: последняя речь в трагических обстоятельствах на руках близких людей/соратников. Реалистичная смерть, увы, совсем не напоминает «Пьету»: Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На Западном фронте без перемен». Он упал лицом вперед и лежал в позе спящего. Когда его перевернули, стало видно, что он, должно быть, недолго мучился, — на лице у него было такое спокойное выражение, словно он был даже доволен тем, что все кончилось именно так. — Ремарк Антикатарсичная смерть — Где Настасья Филипповна? — спрашивает князь Мышкин у Рогожина. — А убил я ее, — отвечает Рогожин. Вот это поворот! Как в желтой прессе: «Мужчина убил секс-работницу!» В пародийной экранизации «Идиота» под названием «Даунхаус» это даже обсмеяли. — Где Настасья Филипповна? — спрашивает Мышкин у Рогожина. — А что, по-вашему, мы с вами ели? — отвечает Рогожин. — Вот это ее нога. — Я хочу с ней попрощаться. — Ну сходите, попрощайтесь, она там лежит. Но имейте в виду — без ноги. Такую смерть Ролинг «подарила» нам с Люпином и Тонкс. Они где-то там, как-то там, в какой-то момент умерли, чего мы не видели, не слышали и о чем ничего не знаем. На одном форуме были дебаты по поводу судьбы Джона Сноу в Битве бастардов. К тому моменту персонажи обросли такой толстой сюжетной броней, что она начала раздражать. Мой оппонент разумно говорил, что для сохранения какого-то реализма Джон должен был погибнуть, задавленный телами собственных людей. Полностью с этим соглашаясь, я тем не менее утверждала, что убить его было бы неправильно — не по законам войны, жизни и реализма, по ним-то как раз все правильно. А по ЗАКОНАМ ДРАМАТУРГИИ. Смерть Джона на тот момент была бы антикатарсичной. Это может быть прекрасным работающим приемом. Но конечно, не в эпике. Долгое развитие персонажа Настасьи Филипповны и ее закадровая смерть — антикатарсичны. А заодно мизогинны: женской героиней походя жертвуют ради мужской драмы. Закадровая, мимоходом, без единой подробности смерти Люпина и Тонкс антикатарсичны. На уровне: умер Максим и хрен с ним. Ну окей. Тогда я как читатель тоже не буду переживать, если автор не считает нужным уделить этому внимание. Вхарактерная смерть Все и всегда в тексте связано с личностью персонажа. Смерть — не исключение. Это последнее слово персонажа, больше он ничего не скажет. Очень важно, чтобы в последний момент персонаж был собой, каким мы успели его узнать и полюбить. Если бы вечный насмешник Фред Уизли с каменной рожей пошел на абордаж, это бы вызвало вопросы: почему персонаж вдруг изменил себе? Но Фред не изменяет себе до последней минуты: сражается, как играет, умирает случайно, а не во время свершения Подвига, как Гарри. И смерть ловит его с последним смехом на губах. Умер как жил. Я считаю эту смерть самой удачной у Ролинг. С Сириусом было похоже, но недожато. Там неслучайная случайность: было ожидаемо, что Сириуса убьет Белла, и что Гарри не получит хэппи-энда, о котором мечтал: как он однажды счастливо заживет с любимым крестным. Но смерть Фреда была абсолютной неожиданностью. Эта смерть реалистичная не только в рамках мира «Гарри Поттера», где реализм часто сочетается с нереалистичностью. Она реалистичная вообще, потому что Фред — жертва войны. Как любой мальчик во Вьетнаме, например. Дешевая смерть Когда мы убиваем персонажа, мы используем тяжелую артиллерию. Наша задача — сделать так, чтобы выстрелы попадали в цель. В цель попадает только смерть, которая дорого обходится. Не все смерти, описанные Ролинг, были удачными, но они никогда не были дешевыми. Смерть Сириуса настолько ударила по Гарри, что он попытался использовать по отношению к Белле Непростительное заклятье, а затем долго страдал. Смерть крестного заставила Гарри в который раз вернуться к ненавистным Дурсли. Смерть у Ролинг имеет последствия для сюжета и ложится на персонажей эмоциональным грузом. Персонажи Ролинг, безусловно, имеют сюжетную броню, она даже возвращает Гарри с того света, как одного из многочисленных мессианских персонажей в поп-культуре. Но магией она не злоупотребляет, понимая, во что это могло бы вылиться: — если мы знаем, что с персонажем ничего не случится, мы перестаем быть эмоционально вовлечены — какой смысл волноваться, если с ним все будет окей? — персонаж перестает восприниматься реальным человеком, а становится полубогом, с которым невозможно себя ассоциировать, соответственно, невозможно сочувствовать; — мир произведения перестать быть реалистичным — не может быть реалистичным мир, в котором опасность неопасна, а смерть несмертельна; — обесцениваются жертвы и героические поступки. Лили пожертвовала собой, чтобы спасти Гарри. Допустим, для щекотания нервишек Гарри умер в конце первой книги. Но вернулся because magic, а он нужен в саге как главный герой. И в конце второй книги умер. И вернулся because magic. И в третьей… Чего стоит жертва Лили, если всегда можно осуществить перезагруз? Обманывать смертью персонажа можно один раз (!) при условии, что его смерть полностью поменяет все, что происходило до этого. Так происходит у Ролинг со смертью Питера Петтигрю, чье «воскрешение» переворачивает представления о смерти родителей Гарри и фактически историю волшебного мира, в котором Сириус считался самым опасным преступником. Это использовано в главном нуаре всех времен «Третий человек» Орсона Уэллса по Грэму Грину, где возвращение с того света так шарахнуло лучшего друга «воскресшего», что он убил того, кого всю книгу оплакивал. И заодно пересмотрел всю свою жизнь. Лайм стоял спиной к дверце качающегося вагончика и улыбался Ролло Мартинсу, а тот вспоминал его в такой же позе в тихом углу внутреннего четырехугольного двора говорящим: «Я нашел способ выбираться по ночам. Совершенно надежный. Открываю его только тебе». Впервые в жизни Ролло Мартинс оглядывался на прошлое без восхищения и думал: «Он так и не повзрослел». Ни один прием в произведении не обходится так дорого, как дешевая смерть. Без необратимой смерти из произведения уходит жизнь, остаются картонки, которых автор двигает по сюжетной линии. Все долгоиграющие франшизы, в которых никто не умирает, превращаются в аттракцион: читатель/зритель может продолжать развлекаться шоу, но эмоционально больше в него не вовлечен. Чего бояться, когда всех вернут? Обесцененная смерть В «Гарри Поттере» Дамблдор говорил, что смерть — не самое страшное, что может случиться с человеком, приводя в пример Вольдеморта, который погубил свою душу. Вы заметили, как поп-культура, а иногда даже классическая культура любят говорить о том, что смерть — это какая-то ерунда в сравнении с чем-то другим? «Смерти нет, а есть любовь и память сердца» (Толстой), смерть придает жизни смысл, умирать проще, чем жить, главное, как ты прожил жизнь, главное — оставить о себе добрую память, потеря близких страшнее собственной смерти, любовь сильнее смерти, умирать не страшно, страшно — то-то и то-то, нужное подчеркнуть. Но смерть — это очень страшно. Бояться смерти естественно для человеческого существа. Поп-культура легкомысленно, походя, с налетом романтизации, говоря свои записные банальности, постоянно обесценивает наш человеческий страх. Лично я принимаю единственную форму такой попытки примирения человека со смертью: черный юмор. Always Look On the Bright Side of Death. Все остальные способы — это клише мысли, которые нам пытаются выдать за мудрость жизни и высоты духа, якобы есть что-то большее. В этой идее есть что-то антигуманное. Подойди к родителям, у которых умер ребенок, и скажи: «Ваш сын прожил долгих и счастливых 12 лет. Смерть придает жизни смысл». А я посмотрю на тебя, о мудрый старец Дамблдор. Пишите смерть страшной. И не бойтесь напугать читателя. Он холоден и равнодушен. Чтобы его напугать, нужен очень убедительный череп. Как сделать смерть эмоциональной для читателя Самый простой способ написать смерть, вызывающую у читателя сильные эмоции, — наказание злодея, которому справедливо воздалось. Какое чувство глубокого удовлетворения испытали все от смерти Джоффри в «Игре престолов». Как ни жаль, с Вольдемортом такого не было. Опять виноваты законы классического эпика: Герой должен победить Злодея. Эта смерть была запланирована с первой строки. Создатели «Игры престолов» признавали: ни одной смертью они так сильно ни шибанули зрителя, как казнью Неда Старка в первом сезоне. Каждая последующая смерть становилась слабее. Как писать эпик и этого избежать — я не знаю. В реализме проще, но ненамного. У людей толстая кожа. Может, за свою любимку они еще будут переживать, а остальным персонажам придется попотеть, чтобы своей смертью вызвать у читателя реакцию. Вопрос еще в том, какие эмоции появятся у читателя? Шок, жалость, ярость, уныние, растерянность? Какие именно эмоции вы хотите у него вызвать? Если вы хотите, чтобы читатели плакали, самые сильные инструменты: — самопожертвование (Хедвиг, Добби) — несправедливость (Сириус, который провел много лет в тюрьме за преступление, которого не совершал, и совсем не успел пожить). Имейте в виду важный момент: смерть второстепенного персонажа будет для читателя эмоциональной ровно настолько, насколько она эмоциональна для фокального персонажа. Это одна из причин, почему смерть Снейпа не особо выстрелила: мы видим ее глазами Гарри, который Снейпа не любил. Он ошеломлен, но не раздавлен его смертью. В жизни я трижды рыдала над персонажами. Один из них был Дамблдор, которого я очень люблю. По сути, нет инструмента сильнее, чем любовь к персонажу. Создайте персонажа, к которому читатель привяжется, а потом безжалостно убейте. Без надежды на воскрешение. Без доблести, без подвигов, без славы. Без красивых поз, жестов и фраз. Без верных соратников рядом, внимающих его последним словам. Словом, практически так, как бывает в жизни.