Поздней ночью Цзян Чэн вернулся в свои покои. Он был так вымотан, словно незримая сила целый день давила на его плечи, не давая вздохнуть. Он думал — надеялся — что хотя бы в своей комнате сможет выдохнуть, что душа его успокоится не на минуту, но хотя бы на миг. Но родные стены вдруг сделались чужими и всё вокруг словно насмехалось — это больше не твой дом, ты все потерял.
За семь дней он лишился отца, короны, дома и всего, чем грезил и жил. А взамен получил получил прозвище «короля-семидневка» и желание вытащить себе сердце голыми руками, вырвать его из груди — лишь бы не чувствовать затягивающие в бездну чувства. Он словно метался внутри себя, пока на лице — словно нарисованная бездушная маска. Ему не больно, не страшно, у него нет воли.
Глаза его налились кровью — неужто его враги думали, что он так просто сдатся? Что его история окончена? Нет! Проигрывая, он всегда пытался вновь; упрямо поднимался каждый раз когда падал. Пускай сейчас он вынужден играть по чужим правилам, пускай он сломлен, унижен, пускай они мнят себя победителями — настанет день, миг, когда он заставит их ответить за пролитую ими кровь.
Злость! Какую же неистовую злость он испытывал! Как желал взять в руки свой верный меч и проткнуть сердца Ланей — всех до единого, будь тот стар и мал. Цзян Чэн сказал себе,
обещал, что когда наступит тот самый миг — рука его не дрогнет, и справедливость кровью окажется на его руках.
Глубоко уйдя в свои мысли, Цзян Чэн не сразу услышал стихий, аккуратный стук. Заставив успокоиться себя, он открыл дверь и увидел своего слугу.
— Мой король, — шепотом проговорил тот. Юноша выглядел испуганным, словно сама смерть стояла за его спиной, — Я кое-что узнал.
Цзян Чэн тут же впустил слугу — тот был с ним с самого детства, ни разу не заставим сомневаться в своей верности.
— Что ты узнал? — напряженно спросил он, понимая, что то, что он сейчас узнает — вовсе не желанная и хорошая весть
— В-в замке ходят с-слухи, что Юнпин пал… — заикаясь, начал служка. Цзян Чэн выдохнул:
— Это всё? Да, Вэй Усянь проиграл, попал в плен к Ланям, — с разочарованием выплюнул он. Этот факт так ранил его, что он все еще не мог простить поражение своему другу, почти брату. Он переживал за него, и возможность, что он мог пострадать, причиняла осязаемую боль, но одновременно с тем он вскипал от одной лишь мысли как Вэй Ин подвел их всех.
— Но, мой король, — продолжил служка испуганно, — Я слышал от Ланей что Юнпин выстоял! Вэй Усянь победил и пленил генерала Ланя!
— Что?! — вмиг разозлился Цзян Чэн. Чужие слова — словно удар, словно ушат холодной воды, — Что ты такое говоришь?! — он был настолько зол, что, не давая себе отчета, схватил юношу перед собой за шею. Слуга вмиг сжался от страха.
— К-клянусь в-вам… — прохрипел тот, — Я с-спрашивал у м-многих прежде чем с-сказать вам…
Рука отпустила его и юноша упал на пол, держась за шею. Цзян Чэн схватился за голову — казалось, она вот-вот вскипит и взорвется вместе с его сердцем, настолько плохо ему стало в один вмиг.
— Мама… — прорычал он, и, оттолкнув слугу с дороги, помчался в покои матери.
Сметая стражника, что стоял у двери Госпожи Юй, Цзян Чэн вошел в комнату и закричал:
— Все вон!
Испуганные служанки тут же помчались к выходу, оставив мать с сыном одних.
— Цзян Ваньин! Что ты себе позволяешь?! — разгневалась госпожа.
— Что
я себе позволяю?! — ещё больше озверел Цзян Чэн, — Ты обманула меня! Сказала, что Вэй Усянь проиграл! Но он победил! — словно задыхаясь от собственного гнева, злости и обиды вскричал он.
Услышав слова сына Госпожа Юй словно на один миг ослабла, и, прикрыв, глаза, с дрожью выдохнула.
— Ваньин, что бы я не делала — я делала ради своих детей…
— Ради своих детей? Ты хоть слышишь себя?! Ты отняла у меня все! Продала свою дочь!
— Откуда я должна была знать что Вэй Усянь победит?! — отчаянно воскликнула Юй Цзыюань, — Этот сопляк! Кто бы мог подумать, что он победит? Поэтому я поступила так! Чтобы защитить нас!
Цзян Чэн видел, что его мать понимает всю тяжесть своего поступка, осознает, на что она их обрекла из-за собственной самоуверенности и надменности, но даже так не сдавалась, не желала показывать слабость даже перед собственным сыном.
— Мама, ты понимаешь, что сейчас все могло быть иначе? Что я все еще мог быть королем? — отчаяние душило; он не хотел думать, как жалко мог сейчас звучать.
Он не мог смириться с этой несправедливостью. Она гложила, измывалась над его сердцем, мучила.
— Почему? Почему ты так поступила?
— В тот день, после совета, советник Фэн предложил мне кое-что, — выдохнула госпожа Юй, — Он сказал, что наше поражение предрешено. И я поверила ему! Я знала это! Гаденыш Вэй Усянь ни за что не смог бы одолеть Ланей! — глаза ее злобно сверкнули, но было в них ещё кое-что, помимо злости — словно безвыходность, вина, отчаяние — все смешалось воедино, — Он сказал, что мы может сохранить хоть какую-то власть. Ты мог бы стать супругом императора и править вместе с ним, а ребенок Яньли, наша плоть и кровь, правил бы нашими землями.
— Ребенок Яньли? Или ты от его имени? — мрачно спросил Цзян Чэн.
— Ваньин! — пришла в ярость его мать.
— А Вэй Усяня ты зачем наложником, считай рабом, продала? Пожалела ему звания супруга императорского брата?
Он увидел настоящую, ни чем не прикрытую злобу и ненависть на лице своей матери, и она не испугала его. Нет, потому что он знал, как выглядит сейчас, как пылают его глаза — он ничем не был лучше нее.
— Да! Ты хочешь этого услышать?! Советник Фэй сказал что Лань Ванзци — черствый, жестокий человек, который сможет держать его в узде. Пускай Вэй Усянь скажет спасибо хоть за это. Он лишь сын слуги, а станет наложником императорского брата! Не думаю, что он заслуживает даже этого, — и, словно осознав, как звучат ее слова, добавила, — Неужели ты думал отправиться в обитель врагов один? Вэй Усянь будет твоим верным псом и впредь, даже в Гусу Лань!
— Мама! Вэй Усянь не пес! Как ты можешь говорить столь жестокие слова?!
— Разве я не права?!
Глаза в глаза, казалось, между ними все пылает, все в огне, ни мать, ни сын не желали отступать. В них полыхала одна свирепость, и, не будь она его матерью, Цзян Чэн будто бы был готов схватить ее за хрупкую шею и потребовать ответа за содеянное.
— Ты отняла у меня мою корону, мое наследние, — этого я никогда не смогу простить, — разочарованно сказал Цзян Чэн, взглянув в глаза матери и, развернувшись, поспешил уйти, пока не совершил непоправимое.
— Ваньин! Стой! — слышал он возгласы позади, но не остановился, не желая ни одного мига находится рядом с ней.
Знал ли он тогда что больше не заговорит с матерью в ближайшем будущем? Что не будет слышать ее голоса так долго, что забудет как он звучит? А если бы знал, остановился бы? Смог бы остаться, простить и понять?
Цзян Чэн не знал этого.
Но он знал — его мать обрекла своих детей на смерть.
И он должен это исправить.
***
— Господин Мин прибудет уже скоро, — сказал Лань Сичень, когда они встретились следующим днем. Император сиял в своих белоснежных одеждах, был бодр и излучал благожелательность.
Для Цзян Чэна же ночь была полна тревожных мыслей — он не мог спать, из раза в раз думая о том, что произошло, вновь и вновь терзая свое сердце. А утром велел своей душе облачиться в стальную бронь — он силен и не боится; он выстоит.
Император Лань подошел к нему, как только увидел, и сообщил весть: будущий супруг Яньли уже спешит в Юньмэн и до его появления остались считанные дни.
— Как он только он вступит в свои обязанности, мы сразу отправимся в Гусу. Уверен, вам там понравится, — доброжелательно сказал Лань Сичень.
Казалось, у него было хорошее настроение.
«Ещё бы оно было плохим» кисло подумал Цзян Чэн. И, должно быть, что-то проскользнуло на его лице, так как император тут же поинтересовался:
— Вы что-то хотели бы сказать, господин Цзян?
«Господин» и его имя рядом полоснуло ножом по слуху. Он был рожден принцем, был рожден, чтобы стать королем. Он не мог быть просто господином.
— Нет, — кратко, но с легкой ноткой недовольства ответил Цзян Чэн.
Император на это лишь слегка улыбнулся. Цзян Чэн его не понимал. Лань казался не злым человеком, и от того делалось ещё хуже.
— Муж Яньли — какой он? — спросил Цзян Чэн. Этот вопрос волновал его долгое время. Все, что он знал, — тот был мудрым человеком, справедливым и достаточно сильным, чтобы управлять одним из королевств от имени Императора.
— Можете быть уверены в этом человеке, — словно успокаивая его ответил Император, — Господин Мин очень добр и умен. Он отлично справится с обязанности наместника.
Цзян Чэн кивнул, принимая его слова. Было бы хорошо, если все оказалось действительно так. Его милая сестра была так нежна и хрупка, он всей душой желал чтобы ее будущий супруг был достоин. Слова императора хоть и немного, но утешили его. От мужчины рядом веяло спокойствием и Цзян Чэн словно невольно заражался им.
— Он был моим наставником в детстве, — неожиданно решил продолжить Лань Сичень, — И поведал мне не мало мудростей.
— Наставником? — удивился Цзян Чэн, чувствуя неладное, — Сколько же ему лет?
— Пятьдесят три, — просто ответил император.
— Вы отдаете мою сестру за старика?! — тут же взорвался Цзян Ваньин. Ему не верилось, что то может быть правдой, — Ей всего 21!
Глаза Лань Сиченя вмиг похолодели
— Прошу проявить уважение к моему наставнику и будущему наместнику, — сдержанно проговорил он, — Я сообщу дату, когда мы выдвигаемся. Прошу подготовиться, — сказал император напоследок и ушел, оставив Цзян Чэна бороться с неприятием.
Все сколь хорошие мысли об Императоре в белых одеяниях вмиг стерлись, словно их никогда и не было.
Цзян Чэн ненавидел его.
***
Оставшиеся до отъезда дни прошли в подготовке: тысячи человек отправлялись в дальний путь. А до этого нужно было провести скромную и быструю свадьбу для Яньли и будущего наместника. Тот прибыл довольно быстро, словно мчался со всех ног. Цзян Чэн подозревал что так и было. Может, не терпелось принять власть и заполучить молодую красивую жену. Подобные мысли терзали его, они заставляли его кипеть от гнева. Всю свою злость он спускал на тренировочном дворе. Меч в руках хоть немного остужал его. Он понимал, что Цзян сейчас не в том положении, чтобы показывать свои эмоции либо требовать чего-то. Стоило императору лишь вступить в замок — буквально на следующий день его было не узнать. Вмиг его дом сделался чужим. На всех хоть сколько-нибудь значимых местах император поставил своих людей. Все вещи, где был герб Цзяней, убирали ото всюду. По улицам бродили стражники Ланей; их посланники ходили по улицам и объяснили людям, что изменилось и кто теперь ими правит. Цзян Чэн одновременно и участвовал во всём, но при этом ничего не решал. Было такое ощущение, будто все проходит мимо него.
Он успокаивал себя мыслями, что однажды наступит день, когда он вернет себе свое и сотрет в своем доме даже намек на белый.
Он не мог глядеть в печальные глаза своей сестры из-за стыда, не желал видеть свою мать от злости. Вокруг не осталось никого из тех, с кем он рос. Его окружали чужие люди.
Его грудь разрывалась от неизмеримого количества эмоций, и единственное, что хоть немного помогало — это меч и манекен, который он бил и бил, пока не начинали неметь руки. Иногда он ловил на себе взгляд Императора. Тот наблюдал за ним издали; задумчиво следил за его движениями. За тем, как гладко двигалась рука в смертельном ударе; как тек пот по вискам, какой влажной становилась его шея. Цзян Чэн старался не обращать внимания; знал, что может сорваться в гневе и сотворить непоправимое. Но его мучали догадки: почему император смотрел на него? Чего хотел, о чем думал?
Порой его настигали мысли о своем будущем браке — ему было стыдно признаться себе, но его это пугало. Ему было страшно даже размышлять об этом и он упрямо гнал все мысли подальше. Это ведь всего лишь обманка, договор, а не настоящий брак. Он даже не будет видеть своего супруга, разве что на советах или приемах. Он будет продолжать заниматься с мечом, продолжит планировать как вернуть свое наследие и использует свое положение себе во благо. Он быстро вернется домой и вернет свой дом.
«Верно?» подумал Цзян Чэн и обернулся, глядя прямо в глаза императора.
