Хочу, чтобы ты остался

4

Поменяв книгу, прям у библиотеки обнаружил Бронкса.       — Что, предатель? — я потрепал ему уши. — Променял дружбу на полную миску? И как чувствуешь себя теперь? Пёс, понятное дело, не отвечал. Просто крутился под ногами. Был счастлив. Хорошо, наверное, быть собакой. Не нужно ни о чём переживать. Заботиться. Ты просто здесь и сейчас. Ты счастлив, если тебя погладили. Бежишь, если замахнулись. Не думаешь о завтрашнем дне. Вместо прогулки к озеру я присел в пыль на краю тротуара и полуобнял рукой Бронкса. Уткнулся лбом в шелковистую шерсть, пахшую незнакомым шампунем. Это вернуло мои мысли к предложению Ксавьера. С одной стороны, всё казалось простым: прыгай и не думай. О чём думать? Джимбо не дотянется до меня в доме Райтов. По крайней мере в этом году. А там дальше, с тридцатью тысячами, я даже могу уехать. И что? Что дальше? Вообще-то мои представления о будущем никогда не простирались так далеко. Ну, то есть, я как бы знал, что никакого будущего нет. Я так и буду работать по мелочи, влачить это жалкое существование в лачуге, где жила и умерла когда-то моя мать. Где жила и умерла Милдред. Среди стен, помнящих побои и крики. Джимбо, понятное дело, однажды допился бы. Или ушатал бы меня раньше. Сколько я бы ещё мог бегать от него? Год или два? В какой момент тоска и ненависть накрыли бы меня настолько, что я удавил бы его, пьяного. Что дальше? Суд. Тюрьма. Возвращение всё в тот же дом. Никому не нужный ребенок. Ненужный подросток. Взрослый-невидимка. Отщепенец. Белая шваль. Мне даже поговорить было не с кем. Обсудить. Разве что с Бронксом. Я встал, наскоро отряхнувшись, и зашагал к озеру. Собака потрусила за мной. А если бы я заболел? Или травмировался? Что было бы? Мир решительных взрослых, знающих, как, куда и к кому обращаться за помощью, — был мне недоступен. Неизвестен. Единственный более или менее лояльно настроенный человек — Эли. Но у него свои проблемы. Угасающий бар. Выросшие дети. Подрастающие внуки. Расходы. Расходы. Расходы. На лето в Хармони Хилл, вроде бы, должна была приехать его старшая внучка — дочь Дункана. Дестини мне почти ровесница, может на год старше. Эли говорил, что она остолоп. Умная девка, вроде, но учиться не хочет. Забила голову то ли хиппарями, то ли марксистами — я так и не понял. Эли хотел пристроить её к бару. Будет ли тогда в нём место для меня? А дальше — осень. Дожди, изморозь на траве. После — зима. В Хармони Хилл снег выпадает рано и лежит месяца два или три, но это холодные месяцы. Нужно придумать теплый ночлег и раздобыть тёплую одежду. На лето в город вернутся многие из моих сверстников. Бретт и Хэмфри — точно. Эти не упустят шанса меня погонять, уж они-то точно знают, как легко добыть себе жертву, пока я прибираюсь в школе. Ощутив застрявший в горле ком, остановился. Зажмурил глаза. Это всё жизнь — какая она есть. Из года в год она будет именно такой. Верить в то, что она станет лучше — просто ловушка. Капкан для Золушки. Но, может быть, правда обдумать? Что я потеряю, если… Если — что? Ксавьер и Алан казались ненамного старше, чем я. Но их жизнь была настолько иной. Вообще ни на что не похожей. Странной. Почему в понедельник в середине дня они были дома? Не на учебе, не на работе. Просто — дома. В доме, который, как подростки из детских книжек, купили за чемодан налички. Сколько им? Двадцать? Двадцать два? Что нужно сделать в этом возрасте, чтобы вот так взять и купить дом? Да, в Хармони Хилл, не самом популярном городке с умирающим спросом на недвижимость, но дальше по улице выставлен на продажу домик поскромнее. Роскошный тоже, конечно, но раза в три дешевле: четыре спальни и гостевая. Я прикинул в уме: трое взрослых и ребенок. Итого четверо. Я… пятый? Было очень страшно. Даже думать было страшно. Из всех троих приятным казался только Алан, но он и сказал едва ли пару фраз. Тэмми — странный ребенок — пугала. Невозмутимый, притворявшийся равнодушным, Ксавьер — пугал. Тай с его тягучим бархатным голосом и яростными глазами — пугал. Что там будет за этот год? А если Тэмми больше не будет реагировать на меня? Закроется обратно. Такое ведь может случиться? Они вышвырнут меня обратно? Только уже безработного, отвергнутого местным обществом окончательно. Все эти обещания… Какие могут быть гарантии? Это, пожалуй, самое простое будет, если меня просто кинут на деньги. Самое простое. А что еще? Убьют? Продадут на органы? Слишком дорогой антураж для таких схем. Хотя, конечно, если так, то жертву они выбрали правильную. Меня никто никогда бы не хватился. Всерьез бы и искать не стали. Кому я нужен-то. Задумался, и в голове мелькнула мыслишка. Такая себе, конечно, получится страховка, но вариантов других нет. Ладно. Я развернулся и пошел к Эли. Может, старик меня отговорит, как знать. Эли удивился, увидев меня в неурочный час, но, показалось, обрадовался. Выставил на стойку тарелку со своим обедом: тушёная картошка с луком и индейкой. Готовил Эли хуже, чем соображал, но я постоянно недоедал и, как следствие, вечно был голоден. Так что он уже знал, что спрашивать не нужно. Эммет, Гери и Юджин медленно накачивались пивом и трепались между собой, не обращая на меня никакого внимания. Поерзав на высоком табурете, я приступил к еде и разговору:       — Эли, тут такое дело. У меня разговор есть. Важный.       — Давай, хоть что-то услышу новенькое, — сухие стариковские руки тёрли тусклое стекло пивного стакана. — А то байки этих троих уже в печёнках сидят.       — Ну, помнишь, на днях в бар заходили двое. Эти. Из дома Райтов.       — Как не помнить, — лицо Эли просветлело. — Хороший вечерочек получился. Давно такого не было. Прям как в старые добрые…       — В общем, — я прервал старика, готового нырнуть в воспоминания, — вот о них. Они мне работу предлагают. У них в доме.       — Не многовато ли у тебя работ получается, парень? — Эли прищурил выгоревшие с возрастом глаза, даже перестал тереть многострадальный стакан. — Не девять жил-то.       — Вместо. Вместо всех моих работ — одна у них. На полный день.       — Хмм… и что спросить-то хочешь?       — Там типа это, с ребенком сидеть. Мелкая девочка. Пятилетка, сестра того, который с черными волосами, — подумав немного, я решил опустить подробности и немного слукавил. — Ну по дому там, сад ещё.       — Ты с детьми-то сидел когда?       — Нет. В том и дело. Эли, понимаешь, я как бы думаю согласиться. Они денег предлагают нормально. Контракт на год.       — Но тебя что-то настораживает, так?       — Эли, косарь в месяц и полный пансион, — понятно, почему я решил преуменьшить выгоды: меньше знают — крепче спят. — Жить в доме. И с детьми… я не знаю же, что там делать.       — Главное, чтобы в бассейн не свалилась и под газонокосилку не угодила, — старик пожал плечами. — Хотя, ты прав, конечно. Деньгам они, что ли, счёт не знают? Хотя, может, и не знают. Что смущает-то?       — Ну, в целом, Эли, я побаиваюсь их, наверное.       — Рыжий — просто шумный. Он блескучий, но как флюгер. Если бояться, так уж второго. Его-то я и боялся. Особенно «второго».       — Чёрт их разберёт.       — Ты, пацан, не их боишься. Ты боишься нового. Изменений, понимаешь? Одно дело, когда у тебя жизнь как колея — наезженная, нахоженная. Ты просто катишься, куда ветер несёт. И, вроде как, от тебя-то ничего и не зависит. А тут — другое. Новые люди. Новая работа. Даже место новое, как бы. Я призадумался, крутя пустую тарелку. Эли в чём-то был очень прав. Только страхов моих не убавилось.       — А Дестини-то приедет? Как я брошу тут тебя?       — Приедет, куда денется. Не бойся, не пропаду. И ты давай, не пропадай. Я язык придержу, эти вот, — он кивнул на троицу, прихлебывавшую пиво, — алкотня, поди, и не поняли ничего. Но если что, буду иметь в виду. А так, удачи тебе. Попробуй развернуть своё колесо. Спрыгнув со стула, я направился к выходу, а там вернулся на курс к озеру. Провалялся на берегу, покидал камни в воду, но больше просто сидел и смотрел. Не думал ни о чем даже. Хороший вечер: медленный, тягучий. Ветерок забирался под толстовку, но холод не чувствовался. Чернильные ветви, одетые зелёной дымкой распускающихся почек, клонились к воде. Отражались в опрокинутом небе, цепляли плывущие по воде пушинки облаков. Остро и грустно пахло просыпающейся землёй, лесом, водой. Слева сыпались и рассыхались старые сходни, разбавляя запахи тонами сырой древесины. Я откинулся на спину, глядя в быстро темнеющие сумерки, но ответов там никаких не было. В лопатки через грубую ткань толстовки впивались кусачие сухие веточки, кололась под шеей прошлогодняя трава. Мог бы я так всю жизнь прожить? Просто вот так вот. На берегу озерца. Как муха, застывшая в капле янтаря, застрять навсегда в этих минутах. Нашарил в кармане смятую пачку сигарет, закурил, пытаясь выдыхать ленты горького дыма колечками. Добавляя в весенний коктейль терпкий запах табака. Именно в этот момент, думаю, я был счастлив. И спокоен. Этого спокойствия становилось всё меньше, пока я, крадучись, пробирался к нашему с Джимбо дому. Входная дверь была приоткрыта, но она давно уже толком не запиралась — Большой Джимбо был не из тех людей, кому проще открыть замок ключом, чем высадить ногой. Из-за этого в доме постоянно гуляли сквозняки и пахло сыростью. Кухонные плинтуса и ванную давным-давно облюбовала плесень, сам дом тоже постепенно зарастал грязью — сколько ни вычищай. Услышав раскаты храпа из-за двери, я чуть помедлил и развернулся. Уже увереннее обошёл дом сзади, пробираясь к сараю с курами. Бронкс, хлопая хвостом по земле, уже ждал там. За дверью сарая, в квохтающей темноте, было жарковато и душно, пахло прелой соломой, влажными опилками и навозом. Насыпал по вольерам корм, болтая с курицами о событиях дня. Это по привычке, конечно. Бронкс мышковал в углу среди соломы. Не очень успешно, по счастью. Открыл окошко, взбил кучку соломы, подгребая под себя, и, чутко прислушиваясь к храпу Джимбо, задремал. Проснувшись до рассвета, я позволил себе поваляться ещё пару минут. Смотрел, как бледнеют звёзды в проёме узкого окошка. Даже не думал ни о чём: решение уже было готово, и от принятия с души свалился огромный камень. Осталась пустота и привкус горечи. Я расценил это как прощание с собой прежним. Прощание с человеком-тенью. И отвёл для этого ещё пару минут. Затем покормил курочек, собрал яйца, аккуратно уложив их в коробку. Яиц было не то чтобы много, но и кур-то у меня всего шесть. Планировалось, что я пожарю яичницу на завтрак себе и оставлю для Джимбо, когда он проснется. В огороде, подходя к дому, срезал пару пучков зелёного лука и замер. Занятый утренним ритуалом, я не заметил, как прекратился храп, а теперь уже было поздно — Джимбо успел выйти из задней двери и теперь стоял метрах в трёх, ещё слегка покачиваясь. Вместо приветствия он адресовал мне ругательство и вопрос. Что-то насчёт денег.       — Сегодня только вторник, Джимбо. Деньги будут завтра. Барни… Я не договорил. Отчим прыжком пересёк разделявшее нас пространство и выбил коробку с будущим завтраком из рук. Мне достался лишь крепкий тычок в грудь — предвестник будущих ударов. Ждать их я не собирался и юркнул в дом, обходя Джимбо слева. Он, конечно, тут же развернулся за мной, рассчитывая, скорее всего, что я попытаюсь спрятаться у себя в комнате или в ванной, а я просто пробежал через крохотную кухоньку и заваленную хламом и грязной одеждой гостиную — к едва прикрытой входной двери. И, распахнув её, с ходу угодил прямо в руки отчима. Что ж. Печально признавать этот факт, но кажется, мой приёмный папаша растёт и умнеет прям на глазах потрясенной публики. Подумать об этом как следует я не успел. Удар по ребрам, удар под дых, в солнечное сплетение. Продолжая орать что-то про мою бесполезность, бестолковость и никчемность, он отбросил меня, приложив затылком о ближайшее к дороге дерево. Наклонился, чтобы обшарить карманы, выуживая последние двадцать три доллара. Я попытался отползти в сторону, мир кувыркался перед глазами, вспыхивали разноцветные круги и гасли. Краем ускользающего сознания я видел, что он собирается меня пнуть, и собрался клубочком, защищая руками голову. Потом я вспомню визг тормозов и одинокий хлопок двери. Весёлый звенящий окрик: «Джимбо! Эй, Джимбо!». Вспомню момент ужаса, когда увидел на дорожке легкую фигуру Ксавьера. Он и рядом с Таем-то не казался ни высоким, ни мощным, а мой отчим был гораздо выше и раза в четыре крупнее. «Ну всё», — подумалось мне, когда в следующий миг Джимбо развернулся к непрошенному гостю и, набычив короткую шею, кинулся. Я видел первый удар, доставший паренька. Удар, который должен был впечатать его в землю. Видел тень Бронкса, кинувшегося на отчима. Слышал визг, когда Джимбо отбросил собаку. Всё это было понятным. Логичным. Всегда именно так и было. Но потом реальность потеряла смысл. Ксавьер не упал. Он почти уклонился от удара и вместо этого ввязался в драку. Он должен был проиграть. По всем параметрам должен был. Используя свою скорость и гибкость, он успел нанести несколько ударов Джимбо — и всё это были удары не по правилам. Болезненные, чувствительные, хотя тогда я ещё не понимал, насколько. Просто не знал. Джимбо понял раньше, чем я. Кулаки отчима рассекали только воздух там, где только что стоял противник, ярость превращалась в отчаяние. И страх. Драка за секунды стала избиением. Ксавьеру понадобилось меньше минуты, чтобы уложить Большого Джимбо на землю, легко, словно играючи, вывернув мощную руку противника и вжимая его лицо в землю. Пошатываясь, я встал, сделал шаг к ним, успел услышать яростный хриплый шёпот: «Выбирай противников себе под стать, Джимбо». Земля под ногами качнулась, пришлось опуститься на колени, и меня буквально вывернуло в жёсткие кустики голубики. Джимбо завозился, пытаясь освободиться, и застонал. Ксавьер легко, как соломенную куколку, перевернул его на спину, оставшись сидеть верхом. Прижал руки отчима коленями и, коротко размахнувшись, впечатал тяжёлое кольцо в его переносицу. Среди воя Джимбо, хруста хрящей, я разобрал: «Это тебе на память». Вытащив из кармана рубашки смятую двадцатку и бросив противника стонать среди иголок прошлогодней травы, Ксавьер грубо сгреб меня за толстовку и легко закинул на заднее сиденье машины. Оглянувшись убедиться, что Бронкс прыгнул следом, занял место водителя. Мотор взревел, обрушиваясь молотом в мозг. Меня чуть не сбросило с сиденья.       — Это вот с ним ты собирался сам всё решить, придурок убогий? — коротко и зло бросил Ксавьер, глядя на меня через зеркало.       — Ты убил его?       — Этого, блять, ещё не хватало, — я снова почувствовал укол яростного взгляда, — жертва стокгольмского синдрома. Прежде, чем я понял, что сознание накрывает очередная волна тошноты, машина остановилась также резко, как тронулась. Ксавьер распахнул дверцу с моей стороны и до половины вытащил меня наружу, придерживая за волосы и плечо, пока меня выворачивало на обочину. Потом откинул обратно, засунул двадцатку в карман моих джинсов, наклонился над лицом, жёсткими пальцами зафиксировав веки сначала одного, потом второго, уже начавшего заплывать, глаза. Ксавьер достал телефон и включил фонарик, поводив им прямо передо мной. Рефлекторно я зажмурился и попытался отвернуться, тут же получив болезненную пощечину.       — Блядь, Джейден, смотри на свет. Как кролик перед удавом, я послушно замер, провожая взглядом мучительно яркий фонарь. Прямо за ним, так близко, как никогда раньше, я видел уставшие провалы чёрных глаз. Просто бездну усталости. Взгляд человека, который много старше своих лет. Похоже, его удовлетворило увиденное. Позволив моему телу сползти по спинке, он переключил внимание на пса, бегло ощупав его лапы и проведя вдоль позвоночника. Кивнув своим мыслям, снова впился глазами в моё лицо. Сквозь ускользающее сознание мне удалось разобрать:       — У тебя сотрясение. Пока это всё. Ты сейчас отключишься, не бойся. Но прежде, я хочу чтобы ты запомнил: никогда больше, ни единого, блять, раза, чтобы я не слышал от тебя «сам всё решу». Я хотел возразить, что-то сказать, но кончики его пальцев мягко ткнулись в мой лоб, и тьма проглотила мир.