миражи

Стоя напротив зеркала, она вглядывается в отражение, не веря. По щекам кровь растирает, воет и почти срывает голос. Потому что миражи лжи падают, словно занавесы дешёвого спектакля. *** Она была Юленькой. Улыбчивой, яркой, эмоциональной. Сама себя опустила, оставив вместо человека, вполне приятного и уместного в обществе, ошмётки каких-то сплетен и тайных перешёптываний. Ею порой даже восхищались. На искренние улыбки и на прелестные слова отзывались так же тепло, минуя все преграды. Люди любили её. Юле казалось, что всё нереально. Жизнь текла-протекала, словно ручей, заставляя за собой гнаться. Заставляя угождать обществу и быть интересной. Ей нравилась Вилка — странноватая и до жути не такая, какой сама Малышенко являлась. Её подобие образа невероятно шутливой и глупой девчонки никак не клеилось с разбитым сердцем, сломанной душой и слезами в подушку по ночам. Виолетта манила, притягивала и заставляла чувстовать себя живой. Пока Юлька наблюдала исподтишка и наслаждалась тихими переглядками. *** Красивые картины появляются не просто так. Кто-то пишет их, выдумывая сюжеты и мотивы. Юля до сжимающихся волос грубыми пальцами пялилась на Виолетту Малышенко, стоило той появиться на паре. Стоило ей войти и сесть в укромном уголке, подперев голову рукой. Зевать, заражая непутёвую Юлю. Глазеть иногда с интересом, чтобы запомнить странную девчонку с последнего ряда. А Юленька участливо улыбалась, пытаясь привлечь чужое внимание. Ей до безумия, пожалуй, хотелось прикоснуться. Чтобы превратить свою нудную картинку в нечто хорошее. Она и в общежитии её видела. Вечно упоротую и смеющуюся. Но только Юля могла разглядеть что-то глубже, чем простое хохотание на весь этаж. В зеленоватых глазах она видела книги Ремарка и тяжёлое детство. Горечь утрат и крики топлы. Слёзы вперемешку с истерикой и вечные поиски денег. Виолетта — это бедность, из которой зародилась богатая душа в обрамлении бесценных алмазов. Она манила. И тогда интерес брал своё с каждым днём всё больше и больше. Юленька любила красивое кино, не любила тяжелое прошлое и лживых людей. Красивое кино украшало её тонкую натуру, а импульсы в голове подсказывали о намерениях людей её обмануть. Чутьё не подводило, она видела каждого насквозь. " — У меня было непростое детство", — кто-то смелел довериться ей однажды. И в этом немногословном рассказе она могла выцепить нечто больше. То самое нечто — типичный бедный быт и пьющий отец. Ничего сверх привлекательного или цепляющего. Юлька гналась за интересностями. И главной стала Виолетта Малышенко — вся горечь травм и тёмного прошлого красовалась на вечно измученном лице, а потому Юленьке не приходилось не верить. Она сама к ней подошла. Картинка требовала красоты, а потому девушка подсела к Вилке на балконе, когда та в слезах курила дорогущий Чапман, не жалея лёгких. Картинка требовала красоты. Юлька глазела блестящими от любопытства глазами. Пыталась выудить из пары строк разговора целую душу. — Не переживай, все ведь не без греха. — Я изменила своей девушке, как последняя мразь. Грехи не обнуляются после девятсот девяносто девяти, понимаешь? — Сама обнули. Возомни себя Богом. Вилка тогда хохотала и потихоньку восхищалась. Они сблизились, пожалуй, в тот вечер. Роковой и печальный. Юленьке затмило светлую голову такой интересностью, как Виолетта Малышенко. Картинка требовала красоты, а потому они виделись каждый вечер на том самом балконе общежития. Будто всё, что двоим нужно было — поговорить и поделиться горьким опытом. Юленька рассказывала, давясь слезами: — Была семья неадекватная. Ёбнутые, блять, на голову. Пиздили меня ногами, за волосы таскали. И Вилка понимающе кивала, тоже роняя пару слезинок. У них в вечернем небе образовывались созвездия из понимания. — У меня мать ебанутая. Я в неё. — А я собрала всех своих родственников в себе. Никогда не забуду, как мать нож на артерии держала. И небо сгущалось до безумства — персонального и интересного, манящего, словно сама Виолетта Малышенко. Юля была загадочной, захватывающей и ещё добавить сотню эпитетов. Юля была для Виолетты Малышенко чем-то до боли знакомым и чертовски родным. Красивой картинкой. Она понимала её. Выслушивала чужую боль, дополняя рассказы своей. На двоих была пачка сигарет, полумрак на балконе и слёзы. Всё, чтобы загадочные фильмы стали реальностью. Юлька со своей искренней улыбкой и мандражом от воспоминаний говорила: — Когда была маленькой, вечно представляла, что всё понарошку. Вот, сейчас проснусь, а мама не пьяная и не бьёт меня. У Юли в воспоминаниях стояли некрасивые картинки: те, в которых её пытаются утопить в ванной материнскими руками. Она от них иногда просыпалась в кошмарах. И Виолетта только ближе девушку притягивала, успокаивая и шепча, что всё хорошо. Их история была басней или фольклором. Такой же не стоящей внимания, но несущей огромный смысл. В один из дней, когда все в комнате Вилки разошлись, Юленька притопала тихо к ней, даже не спрашивая разрешения лечь рядом. Просто гладила по волосам, успокаивала и смотрела в глаза. Там был мрак и благодарность. — Хочу тебя поцеловать. — Так поцелуй. И губы на чужих. Мокрые, блестящие и пухлые. Слегка обветренные, которые обдавались тёплым дыханием. Вздохи и всхлипы. Виолетта, которая жаждила чужих рук, объятий и поцелуев в макушку. Они так провели несколько ночей, а потом и несколько десятков ночей. Вилка иногда выпытывала что-то из красивых картинок Юли: — Что с твоей мамой? Вы общаетесь? — Её больше нет. Не жалею, плевать хотела. А Юленька врала, потому что смерть мамину переносила долго и ревела в ванной около двух суток, как ей казалось. А потом были поцелуи-объятья-поцелуи. Стоны, всхлипы и волосы, в которые можно было цепляться и доказывать, что картинки красивы. Как и Виолетта в своей искренности-правде. Они делились друг с другом всем. Однажды, выпив больше обычного, Юля тихо лягла рядом, хватая Виолетту за руку. И притянув к себе, в мираже прошептала: — Знаешь, мы же можем быть кем угодно. Нет, правда, кем угодно. Главное — верить в это, правда? — Наверное, ты права? И снова поцелуи-утехи-стоны-объятья. Юленька по уши влюбилась в Виолетту-красивую картинку. А потом… Потом падающие занавесы, крики и проклятья. На порог общежития пожаловал никто другой, как мама. И Юленька тогда чуть не упала в обморок, пялясь на неё. Пока Виолетта пялилась на Юлю. Никакая не алкоголичка — обыкновенная миловидная женщина. Юленьке тогда всё стало понятно. Юленька тогда отреклась от всего живого, выбегая из общежития. И понимать, что детства печального у неё не было, что мама у неё не умирала — было сложно. Виолетта с ней с тех пор не говорила даже. Не оборачивалась на парах и не заражала зевками. Разочаровалась, тихо и безмолвно, оставшись тогда наедине с матерью Юлии Михайловой. Тогда ей стало понятно. Она спросила поздним вечером, завалившись в комнату: — Зачем ты врала? Обо всем, Юль. — Ты не понимаешь. И крик, чтобы Вилка ушла. Юленька уже и не знала, не мираж ли её интересная Виолетта. Ей пришлось вспомнить, что травм не было. Пришлось понять, что всё это она выдумала и заставила себя в это поверить. А тогда и слёзы и ненависть к себе. Потому что Юля ощущала фантомную боль от всего произошедшего, чего с ней никогда не случалось. Чувствовала боль от тасканных волос и захлёбывалась водой в ванной. *** И стоя перед зеркалом, Юленька разбирает бритву, надавливая на артерию. Умирает с ненавистью к себе, заставив пришедшую Виолетту упасть в обморок.