оно выделяло тепло

игорь не сразу понял, что что-то не так. точнее сказать, всегда было что-то не так, но было так ненавязчиво и эфемерно, и невооружённым взглядом даже и не понять. через пару недель, как игорь, пьяный, влюблённый и, возможно, под состоянием аффекта, ворвался в квартиру димы и наконец высказал всё, что мучало его на протяжении месяцев, когда и игорь, и сам дима, стали проводить по большей части вместе всё свободное время, что-то стало невыносимом грузом давить на плечи. итак, майор игорь гром берётся за расследование. обычно дима встречал пробуждение грома с рассветом, с чашкой горячего, крепкого, горького растворимого кофе для себя и нормальным для него, либо (в частности, когда они оставались у димы) его было невозможно растормошить и поднять с постели. в обоих случаях он ворочался в кровати, принимая самые разные формы, в какие вообще могут согнуться его конечности, либо тихонько вставал и уходил на кухню, читать, рисовать, смотреть в стену под мерное гудение холодильника. он думал, что игорь этого не замечает, ха-ха. но, в общем-то, он и не замечал, если бы иногда ему не нужно было срочно вот-прям-щяс справить нужду. в обоих случаях под глазами димы обнаруживались сине-фиолетовые синяки, будто он уже неделю не спал, господи, игорь, ты посмотри на него, кожа белая, он же почти прозрачный, у него все вены видно, он вообще почти светится, как вампир, не удивительно. ладно, если честно, у них обоих был временами сбитый режим, но только игорь из них после целого дня бега по городу и энного количества времени, проведённого за бюрократической волокитой, мог сразу же отрубиться и захрапеть на любой более-менее напоминающей горизонтальную поверхности. дима крутился неустанной юлой, готовый браться за любое дело, за мелкую кражу, за вооружённое ограбление, дима был везде и сразу. дима приходил в отделение всегда вовремя, зная, что в худшие дни может час простоять в пробке, он был готов оставаться с громом на работе до поздней ночи, позволяя текущему делу брать верх над своим свободным временем. сначала игоря эта димина черта очень раздражала — этот ненасытный стажёр повсюду. потом, когда между ними произошло это… недопонимание, когда его стало чересчур не хватать… игорь думал, что просто слишком напугал диму своим поведением, и тот, ранимая душа, тяжело переживал всю химию, физику, радиацию и ядерные взрывы между ними. за эти недели они прошли через много объятий, поцелуев, кошмарных снов, беспокойных ночей, скучных дней и километров под дождливым, пасмурным небом. но через эти недели дима не вернулся к своим заводским настройкам, к своему привычному состоянию. игорь не видел этого или, что более вероятно, не хотел видеть. так ослеплённый выпавшим ему огромным счастьем, он не придавал значения ночам, когда не нащупывал рукой в постели диму, когда тот прятал свой скетчбук и ни под каким предлогом не позволял никому к нему притронуться (хотя раньше, смущённым и с красными ушами, позволял другим смотреть свои рисунки). не замечал, что дубин раздирал пальцы до крови, расчёсывал руки под одеждой, тряс ногой в напряжённом молчании, нервно частно поправлял очки и волосы. вы понимаете, сейчас происходит не психоанализ, не профайлинг, не составление портрета преступника. это — колупание в задворках подсознания. этой ночью он проснулся с колотящимся сердцем и дрожащими руками, ещё не совсем отошедший от кошмарного сна, быстро исчезающего из памяти, где с его близкими случается что-то плохое. с димой случается что-то плохое. он вроде сгорает заживо, или падает с огромной высоты, а может даже всё вместе. ворочаясь в нагретой постели, освещаемой лишь полной луной на пустом небе, под тихое жужжание вентиляции в туалете, где, как гром знает, он проверял, дима сидит не первый час. он не собирал эти факты по крупицам, они сами собрались в огромный снежный ком и свалились ему на голову без объявления войны. и теперь игорь не знает, что делать. что делать с человеком, которому ты сначала делал очень больно, а теперь притворяешься, будто ничего до этого не происходило? как рассказать о своих чувствах, если ты поклялся никому не открываться и не доверять? как вести себя, когда внутри тебя колотит от огромного количества чувств — от щемящей нежности до клокочущей ярости, и ни одна живая душа об этом не знает, потому что на твоём лице в это время пустота? как начать начать диалог, как подступиться, чтобы не отпугнуть, не создать опять дистанцию. главный вопрос — как его спасти. от самого себя, от дурных мыслей, пожирающих его изнутри, от злого мира, от игоря грома, в конце концов, неотёсанного громилы, умеющего работать только лишь кулаками и никак не головой. а подумать? а ещё грому было не по себе, что за почти месяц их «отношений» дальше поцелуев они не зашли, и немного (очень сильно) стыдно, что он так об этом беспокоится. даже ему, грубияну и волку-одиночке, не чуждо простое человеческое, даже секс. особенно секс. грому не привыкать к «быстрому снятию напряжения», как он это называет. но когда у тебя под боком твой личный ангел, который, как ты знаешь, иногда может отчебучить что-то эдакое, из-за чего в штанах моментально твердеет, порой становится тяжело не думать о сексе. например: игорь может подойти к диме сзади, не подразумевая под этим никакого сексуального контекста, а тот как положит голову игорю на плечо, притрётся задницей прям к громовской ширинке, как начнёт шептать на ухо «о, игорь, ты такой высокий, такой сильный, твои мышцы бла-бла-бла». и всё, пиздец! игорю самому очень нравилась такая разница в их телосложении, в росте, но ему пока удаётся сдерживать свои мысли при себе. руки ниже пояса не опускать, лишнего не трогать, трусы при мне не снимать. а дима в остальное время ведёт себя как невинная овечка, игорь, я моюсь, выйди, игорь, нам на работу, я устал, не сейчас, не готов, не хочу. он даже спит в футболке и отворачивается, когда кому-то из них нужно переодеться, как школьник. он даже заставил игоря не раздеваться ночью до гола, хотя душа требует свободы. пиздец! и только сейчас, ворочаясь в нагретой постели, под тихое жужжание вентиляции в туалете, освещаемый лишь одной полной луной на пустынном небе, игорь наконец начал смотреть на ситуацию не с точки зрения своего члена, а с диминой стороны. гром знает, что дубин не считал себя особенно привлекательным и не разделял мысли грома о нём, но неужели дима настолько не понимал, что игорь пытался донести до него с той самой ночи, когда ворвался к нему в квартиру? что он — первый, кому игорь может доверить прикрывать свою спину, с кем он может разделять постель (пусть и не в сексуальном плане), засыпать в обнимку и просыпаться, кому он рассказал об отце. а дима носит рубашки, застёгнутые под горло, хотя в отделении на них всем плевать, мешковатые непонятные толстовки, дима всегда идёт сгорбившись, будто пытаясь показаться ещё меньше, чем он есть, и совсем отрицает любые комплименты, независимо от того, кто ему и что говорит. диму, если честно, хотелось иметь долго, медленно, быстро, жарко. с расцарапанной спиной и покусанными плечами. хотелось аккуратно его раздевать, смотреть на него, обнажённого, освещённого лишь полной луной на пустынном небе. но диму не хотелось — было просто необходимо любить, сладко, бережно, с осторожностью и всей своей возможной нежностью. хотелось научиться разделять быт, научиться правильно выставлять режим на стиральной машинке, сколько варить гречку, чем отчистить накипь в чайнике, как часто поливать какие цветы. и вот впервые игорь гром смотрит на ситуацию не с позиции своего члена. он же знает, что дима, его димка, нежная творческая натура, жутко закомплексованная не только своей внешностью, но и своими знаниями, навыками и работой. это гром всегда шугал его от пекла, заставлял сидеть над бумажной волокитой, невыносимой тенью нависал над ним, куда бы тот не шёл. и сейчас, переворачивая подушку холодной стороной и отпинывая одеяло в ноги, игорь думает, как мог быть таким глупым и слепым. считал себя самым умным? в чувствах бандитов гром особо не разбирался, побил кого надо, привёз куда надо, всё, по сути его работа его на этом заканчивается. спустя минут пятнадцать игорь слышит шум воды в раковине, и вскоре дима выходит из туалета. отвыкшими от темноты глазами, он не замечает, что игорь давно бодрствует. забирается в уголок кровати, сворачивается калачиком и тяжело дышит. гром игорь обнимает его со спины, целует в позвонок на спине и шёпотом говорит: — давай на выходных сходим в музей? или в галерею, или в театр, или куда сам захочешь. дубин поворачивает к нему голову, молча жуя нижнюю губу, и глаза его печальные-печальные. в конечном итоге, игорь полюбил дубина не за размер его мужского хозяйства, не за грязные словечки в постели, не за чертинки в глазах. — расскажи, мне, пожалуйста. я хочу знать, что с тобой происходит. и дима отворачивается, подтягивая к себе одеяло. утром он делает вид, что ночью ничего не происходило, целую неделю сидит ниже травы, а в пятницу протягивает телефон с двумя электронными билетами в эрмитаж. напротив «демона сидящего» дима рассказывает историю, от которой у грома резко зачесались кулаки, но для драки не было подходящего места и необходимых людей. дима говорил почти шёпотом, так, что игорю приходилось задерживать дыхание. рассказал, как на первом курсе полицейской академии, когда он ещё жил в общежитии, он начал встречаться с одним милым на вид парнем, но всё с треском закончилось, когда тот стал насильно склонять диму к нежеланному интиму, и он поначалу соглашался, несмотря на боль, унижение и полную потерю чувства безопасности, а потом, когда дубин со скандалом и руганью выселился из общаги и съехал в коммуналку, тот милый на вид парень начал распускать про него грязные слухи. и игорь, ну что сказать - охуел? гром просто крепко-крепко обнял дубина, обещая, что никогда с ними такого не произойдёт, глупыш, я же бью плохих людей, не перенимая их привычек, и если я когда-нибудь обижу тебя, ты меня сначала тоже хорошенько побей. гром сказал, что больше никогда никому не даст его в обиду. игорь попросил рассказывать ему, что не так и как нужно делать, чтобы он мог стать лучшим мужчиной в жизни. дима крепко обнял его в ответ.