Эйзенштейниана-2023

Сказать, что на душе было погано – это было ничего не сказать. «Подобно англицкому сплину, короче, русская хандра» - что они, все эти классики прошлого, понимают в хандре, из своего уютного дворянского мирка. Вот наша советская социалистическая хандра – самая хандристая хандра в мире! Нет, если серьезно – так тошно было, что хоть волком вой. Погано, бессильно, и морально и даже физически, не поймешь, что первично. Великая депрессия в одном отдельно взятом организме. Только в мире великая депрессия кончилась, а тут и не видно конца. Ни на что не было сил. А того пуще, желания. Ни утром вылезать из кровати, ни вечером в нее залезать. А уж в промежутках между этим еще что-нибудь делать… куда-то пилить, сидеть на совещаниях и рисовать чертиков… хотя даже чертиков рисовать сил не хватало… выслушивать гору всякой фигни, перемежаемой х…ней. В х…не хотя бы было некоторое гадкое разнообразие, а в фигне – просто одно и то же по сотому кругу. Справедливости ради надо было, наверно, сказать, что что-то человеческое тоже встречалось – но мозги его совершенно отказывались это запоминать. Вести занятия со студентами… откуда у них столько энергии, ёлки-палки. Что за прыгучие козероги. Представились крохотныекозерожки, прыгающие под огромным, толстенным, тяжелым ватным одеялом. Засаленным, кое-где с прорехами, их которых торчит слежавшаяся вата, где-то на него пролили суп да так толком и не отстирали, кто-то когда-то под этим одеялом неистово потел, с одного угла замусоленное чьими-то режущимися зубами, а вот тут пролили уже водку, причем дурную, а вот тут застиранная кровавая клякса. У кого-то кровь носом пошла? Или кому-то тот нос расквасили? И вот козерожки размером с наперсток, молодые, гладкие, резвые, скачут под ним во всю прыть своих хвостиков и копытец – а одеяло даже не шелохнется. Так тошно было – что вот так и задохнешься под этим одеялом, и так и не заметишь. Так тошно, что хотелось сделать кому-нибудь пакость… вот только сил на делание пакостей совершенно не было. Все один к одному. На небе, вместо облачности – все то же тяжкое одеяло. В валенках еще жарко. В ботинках холодно. Новости – одна хуже другой, а что еще хуже – они по большей части гадательные, не столько новости, сколько слухи и предположения. Возможно, на самом деле все еще хуже. Давление – утром 70 на 180. Вечером неизвестно. Чтобы мерить давление, надо силы. А сил, см. выше, нет. Одного студента три дня не было на занятиях. Оказалось, слава богу, что сломал ногу. И оттого, что сложный перелом со смещением в двадцать лет у человека, которому по роду занятий нужно скакать, как молодой козерог – это называется слава богу, на душе сделалось еще гаже и намного бессильнее. А еще бессильней и гаже – оттого, что невозможно даже на себя рассердиться за эту формулировку, потому что это действительно так; перелом – это слава Богу, что именно это причина неявки. Весь мир навалился тошнотворным, душным и зябким одновременно, вязким бессилием, точь-в-точь одеялом. Хочется съежится, свернуться в комочек, и с доброй книжкой под одеялко. Не под это – под теплое и нормальное. Вот только не существует его, этого одеялка. Даже если физически и существует. Никогда не существовало, даже в детстве. Хотя нет. В детстве-то, как сейчас выясняется, было. И добрых книжек, похоже, не существует. Вчера зашел в книжный, пошарился наугад в детской секции. Кажется, милое и с картинками: Белочка и Тамарочка. Притащил к себе в гнездо, развернул. Нифига – и тут про испанские шапочки. А сегодня ведь - праздник покойников… Вспомнить бы этот праздник, и эту радость… Эту бесшабашную лихость, которую ощущал всего только несколько раз в жизни. В тот день, в тот единственный раз – бесшабашно-веселую без чувства реальной опасности. Вообще без опасности. Худшая из опасностей – что кто-нибудь вытащит кошелек. Который так и так почти что пустой. В постоянной опасности жить привыкаешь. И так привыкаешь, что даже почти не боишься. Чтобы бояться – это надо какие-то силы. Которых давно уже нет. Но все равно, активно боишься или на заднем плане – выматывает и давит, как засаленным одеялом. Под ногами – окурки. От тощих пустых папирос. Вперемешку с размазанными по грязи опавшими листьями. Так бы и наподдал кому-то пониже спины. Только вот неизвестно, кому. А искать неохота. И праздновать неохота. Через неделю официозные праздники. Будет много девочек в белых фартучках, несмотря на поганую стынь. И мальчишек, которым на праздник нарядная форма не предусмотрена. Сколько из них простудятся? На днях на перерыве в курилке случайно услышал: «Послал бы тебя в задницу, но ни одна задница не вместит столько дерьма». Не знаю теперь, гордиться мне своими учениками, или наоборот. Весь мир – помойный бак, и люди в нем… коты. У кого уж из прославленных самураев предсмертный стих, что, мол, я так и так уж давно покойник? Ничего неохота. При этом довольно-таки многого хочется. Ощущения карнавала и вкуса гробов из бисквита с глазурью. Вот этого всего праздника. Но я ничего этого делать не буду. Ну его. Приду, завернусь в одеяло, и попробую спать. Не исключено, что это у меня даже получится. Делать ничего не хочется. Впрочем, это все равно, хочется или нет, потому что сил делать все равно нету. Надо посмотреть на кухне, что там есть. Маргарина кусочек есть, мука есть, сахар есть. И даже яйца по виду свежие. Значит, судьба. Не то чтобы я сильно умел делать печенье. Черепушки из раскатанного теста вырезаются довольно кривые. Впрочем, тем лучше. Нарочно вырезаю самые что ни на есть причудливые. Главное, две дыры – глазки, две дыры – носик, и зубы не забыть обозначить. Черепа – это вам не кружочки, которые за минуту можно нарезать стаканом. С ними возиться надо. Хорошо, что догадался зажечь духовку заранее. Правда, аж взмок, пока возле нее корячился с этими черепами, но зато тесто засохло всего немножко. Половину печешек надо посыпать корицей. Потому что почему бы и нет. Зато из бумаги скелетики вырезать на порядок проще. Из сложенной гармошкой белой бумаги – белые гирлянды скелетов, держащихся за руки. И еще до кучи одну гирлянду из привидений. Это с другого края вселенной, но почему бы и нет. Прекрасно, весь дом увешан гирляндами… ладно, весь дом – некорректное выражение. Только все комнаты. Из кухни заманчиво пахнет. Стоп… почему уже не очень заманчиво? Мчусь. Так и есть: чуть печенье не сжег. Не но сжег же! Эти парочку подгорелых я сам съем. И еще немножко неподгорелых. С чаем и в пледе. Представляю, что завтра скажет с утра тетя Паша. Уперев руки в боки: «Эйзен, что это за чертовщина?». Ой, Прасковья Петровна, вы даже не представляете, ЧТО это за чертовщина. Какие у нее далекие и глубокие корни. О, придумал. Еще можно вырезать из картона куколку, какие-то лоскуты у меня есть, и нарядить ее доньей Катриной. Не зря же я курсы кройки и шитья посещал, должно же пригодиться когда-нибудь это умение. О, я даже сделаю ей движущиеся ручки и ножки на проволочках. Вы не против пообщаться с молодежью, сеньора? Принесу вас завтра на лекцию, и устроим театр марионеток. Да, и печешки в виде кривых черепов заберу и раздам студентам. Если сколько-нибудь завтра останется.