Варвара не любит Корнелия

Варвара не любит Корнелия. Скорее, этот очкарик её раздражает. Нет, правда, зачем он ей? Увязался, приклеился, найденную говорящую фигню забрал — мелочь, а поди ж, обидно. Нет бы подарить чего, пожалеть сироту-у-у! С этими вот заставил связаться. Что хозяйственный дылда, что его коровушка, которую так нельзя называть (что она, воландеморт, что ли?), что длинноногая блонда — всё идиёты страшные. Варваре с ними не по пути, Варваре они не нужны, Варваре лучше одной. Только, это... про сигареты не забудьте, Варвара за ними ещё придёт. Только за ними, ясно?! Ну вот, снова увязался. Семенит рядом, вещает чего-то, очочки блестят. Варвара искоса смотрит на него — нет, ну куда это годится? Мужик — он должен быть, чтобы такой... Мужик. Как этот, бородатый, с мечом, рожа разрубленная. А вот это что? Корнелий белозубо улыбается (хоть кариеса нет? и на том спасибо), шутит, смеётся, в общем, трындит не переставая, размахивая руками. Взгляд Варвары цепляется за эти руки — худые, слабые, самое широкое место в них — это локоть. Корнелий хоть подтягиваться-то умеет? Или у них в команде разделение труда: Буслаев подтягивается-отжимается, а остальные — группа поддержки? Весь Корнелий какой-то... какой-то... какой-то... Варвара впервые в жизни затрудняется с характеристикой, но чего-то необидного в голову не приходит, а обидное произносить ей почему-то не хочется. Варвара просто смотрит. Смотрит, запоминает, делает выводы. Корнелий не умеет чинить проводку. С десяти шагов не попадает ножом в стул. Про "вышибить дверь" или "дать в рыло" и речи не идёт, Корнелий вообще не по этому делу. Варвара запрокидывает голову к небу, чтобы только не видеть это недоразумение рядом. Ну на что он ей? На что? На что? Варвара помнит Ржавого — у того был мотоцикл, старый правда, ещё более разболтанный, чем у Эссиорха, но всё же. От него Варвара выучилась ездить, хотя в автошколе сроду не была, кто её туда возьмёт. Помнит Стилета — тот учил её метать ножи всех видов, а ещё отвёртки и строительные гвозди. Маяка — он хриплым голосом пел блатные песни под гитару, пощипывая тёмными пальцами гудящие струны, а вечно зажатая в зубах сигарета мешала услышать половину слов. Илюшку — с ним они лет в двенадцать-тринадцать бегали расписывать краской заброшки, периодически попадаясь ментам и строя в оправдание фантастические небылицы... Да, вот это были ребята, с которыми можно и в огонь и в воду, думает Варвара. То, что Ржавый и Маяк в своё время пытались её изнасиловать, Варвара предпочитает не вспоминать. Ну, было и было. Подумаешь. Варвару скорее удивляет, что на такую, как она, вообще у кого-то мог встать. Варвара не думает и о том, что Илюшку поймали потом за чем-то серьёзным, вроде наркоты, и тот надолго и бесперспективно сел. А Стилета уж давно и нет на свете... "Мне нужен мужик, который будет больше мужик, чем я сама", думает Варвара, проползая в очередной лаз и прислушиваясь к тяжёлому дыханию Корнелия сзади. Теперь ещё трястись за него, чтоб не провалился куда-нибудь. Зоркоглазик, блин. И выносливость ни к черту. Но ведь ни за что не признается, что устал. Однажды Варвара согласилась на свидание, но только на крыше тридцатиэтажки, и чтоб подниматься не на крыльях, а пешкодралом. И ничего, осилил. Пополам сгибаясь, за бок держась, мокрый, красный, но осилил. И минут пять молчал, пытаясь отдышаться. Чудесные пять минут, думает Варвара. Когда Варвару в очередной раз путают на улице с юношей ("гля... два пидора идут — где? — да вон, вон, за ручку держатся, уроды, мать их..."), Корнелий бросается в бой. Варвара раздражённо закатывает глаза. Ну куда он, болезный, лезет? Они ж его измордуют, орла такого! Ну, флейта... Да он и кулака сжать-то не может! И чаще всего Корнелий огребает. Не сильно, впрочем. Обычно Варвара успевает "прояснить за обстановку", на всякий случай нашаривая рукоять тесака. И потом, уводя Корнелия от греха подальше, думает, что, вообще, если кавалеры спасают дам, то кавалер в их паре именно она. Но однажды что-то идёт не по привычному сценарию, и флейта оказывается у губ Корнелия быстрее кулака оппонента. Первая трель ударяет в водосточную трубу, высекая град искр, вторая испепеляет биту в руках одного из бандюг (конечно, сам Корнелий потом признается, что попал случайно, а целил в другое место, но тогда Варвара была впечатлена). И они уходят победителями. После этого случая Варваре становится интересно, что ещё может "дуделка", и она просит показать, стараясь выглядеть как можно более равнодушной. Корнелий, против обыкновения, ни о чём не спрашивает, и послушно подносит к губам флейту. Поначалу Корнелий старается играть эффектно. Усердно надувает щёки, строит героическое лицо, пыхтит, хмурится, посматривает на Варвару. Но потом процесс увлекает его, он начинает думать о музыке, и музыка льётся совсем по-новому: не вымученно и фальшиво, а свободно, стремительно, окрыляюще. Корнелий и сам преображается, когда играет, замечает Варвара. Его вечная бегательность и неуклюжесть исчезают, уступив место вдохновлённой отстранённости. Варвара смотрит на его беглые длинные пальцы и не понимает, как эти пальцы, настолько бесполезные при работе с инструментами или проводкой, так ловко нашаривают нужные отверстия. С тех пор Корнелий начинает играть Варваре чаще. Не на каждой встрече, конечно, но всё же. Под действием маголодий происходят разные вещи: то грязная палка, которую притащил Добряк, внезапно расцветает сиренью, то чашки меняют цвет, то комнату наполняет запах моря. Варвара слушает, подтянув колени к груди и уронив на них голову, и что-то внутри неё теплеет. Как, они говорили, называется эта хреновина? Эйдос? Такой Корнелий, играющий, Варваре очень даже нравится. Такого, по крайней мере, она может уважать. Ещё ей прикольно смотреть на Корнелия, когда он не пытается никого из себя строить. Задумчивого, непривычно серьёзного, с тонкими чертами лица и запутавшимися бликами света в рыжих волосах. И, самое главное, молчащего. Впрочем, и к болтовне Корнелия Варвара со временем привыкает, находя её в какой-то степени уютной. Варвара видит, что Корнелий учится понимать её настроение, посматривает на неё в поисках реакции, а не просто вещает что-то в пустоту, пытается утешить, когда ей грустно. Иногда Варвара замечает на себе его взгляд — задумчивый, ищущий, восторженный, возмущённый, удивлённый, нежный... Да, нежный: когда Варвара однажды, играя с Добряком, засмеялась (не хмыкнула, не фыркнула, а именно засмеялась), во взгляде Корнелия была такая зашкаливающая нежность, что Варвара даже не нашлась, как съязвить. Иногда Варвару удивляет, что Корнелий, в отличие от Арея, не даёт ей никаких советов как одеваться, как говорить и как себя вести. Словно ему нет решительно никакой разницы, что на ней: платье, джинсы с майкой, пропахшей конюшней, или камуфляж. Хорошо их натаскивают в ихнем Эдеме, думает Варвара, если он и впрямь не парится из-за её внешнего вида. Постепенно Варвара привыкает к его обществу. Привыкает к совместным вечерам и его игре на флейте, привыкает к тому, что Корнелий иногда притаскивает ей продукты и что-то из них готовит, привыкает к тому, что когда ей случается заболеть, Корнелий берёт заботу о Добряке на себя. Варвара не любит быть чего-то кому-то должной. Поэтому Варвара чаще берёт Корнелия с собой в залазы, водит на свои любимые места в Москве, чердаки, подвалы, крыши. И замечает, что Корнелий, набравшись опыта, уже спокойно перемахивает через заборы, без прежней одышки преодолевает лестницы и может даже подтянуться, влезая в окно. И Варвара понимает, что вместо раздражения и презрения испытывает что-то вроде... уважения? Симпатии? Она ему доверяет? Она к нему привязалась? Она по нему скучает? Варвара бездумно щёлкает пальцами, пытаясь подобрать нужное слово. Есть. Щёлк. Подобрала. Варвара любит Корнелия.