хлёст

Надменное выражение лица на пару с небольшим румянцем — Мишель усмехается, проводя коротковатыми коготками прямо по спине, распаляя и заводя. Чувствовать боль-хрипеть-шикать-стонать. По кругу и наоборот. Пока горят мышцы рук и ног, неприлично-туго связанные веревкой. Лепещет пламя. Кругом комнаты, за окном и в хлипком, рушащемся прямо здесь и сейчас сознании. Среди магнетичных усмешек можно разглядеть, как сильно Мишель хочется уложить её здесь и сейчас, но она держится. Играет. И сидя на коленях с чужими пальцами во рту, истекать смазкой, тяжело вздыхать и умоляюще смотреть — единственное, что можно себе позволить. Как вкушать запретные плоды худших садов павшего рая. Она готова грешить до конца жизни, в таком случае. — Наслаждайся, сладкая, — бархатный голос Мишель даёт надежду на мизерный шанс быть сегодня помилованной. Как и её одобрительный кивок, когда пальцы излизывают до мозолей и сосудистых вкраплений. Втягивая щёки и чмокая сладко и покорно. Стены рушатся, когда девушка толкает её, и так малоподвижную. Жёсткая верёвка и без того натирает чувствительные запястья, а усаживаясь на колени, девушка чувствует, как болят ещё и ноги. Правильная пытка — с невозможностью шевелиться, чтобы себя не добивать. Покорно смотреть с открытым ртом, дышать гортанно, загнанно и часто моргать, выжидая. Мишель делает шаг. Её нежно-розовые чулки в сеточку с милыми рюшами пестрят перед глазами, словно красная тряпка для быка. А сама она, властная, строгая, уверенная и статная, заставляет повиноваться. — Можешь попросить разрешения стянуть их. — и проводя длинными пальцами по белоснежной сеточке на загорелой коже, её хозяйка улыбается. — Можно? — и умоляющие глазки так и норовять заслезиться; а сама девушка ёрзает, доставляя себе дискомфорт. — Зубами, детка, — Мишель рукой хватает подбородок, наслаждаясь картиной. Наблюдая, запоминая. И чулок зубами хватают за мягкую ткань рюшь, тяня вниз. Она не может удержаться: кратко целует, медленно опуская ткань до колена. И тут же получает резкую и звонкую пощёчину. Её заставляют смотреть в глаза. Открывать безмолвно рот, шипеть и дышать. — Я разрешала? Вертит головой из стороны в сторону. Мишель вглядывается, проводя пальцами по губам. И это, словно накатывающая лавина, заставляет содрогаться и желать большего. А потом нога, ловко укладывающаяся на плечо, взгляд снизу-вверх и громкий выдох. Отчаяние и игра. Каблук, который Мишель засовывает в рот. Тонкая шпилька сильно давит на язык, от чего хочется задохнуться. И она упорно терпит, не смея двигаться. Глазами карими молит о пощаде и о большем. Пылает изнутри. Хозяйка вдоволь наслаждается происходящим, шпилькой, мокрой от слюны, проводит по оголённой коже, минуя веревки. И точно касается соска, заставляя громко вздохнуть. Оголённые провода под колючим напряжением проходятся мурашками по телу. И ёрзать она не перестает, наслаждаясь и выгибаясь особенно красиво. Брови вверх ползут, складываясь домиком. А терпкое безразличие в глазах Мишель отдаёт отдушиной унижения так горько, что хочется разорваться на части. Мишель натягивает короткие волосы на кулак, таща еле бодрое тело к кровати. И укладывает её, нарочно отворачивая голову. Тягучее ожидание, еле слышный звук достающейся плётки и манжраж. Ток кругом, распирающееся сознание, затхлый воздух. — Проси. Унижение, доля стыда и растекающегося в сознании удовольствия. — Отхлестай меня, — мычание, прикрытые глаза и дергающиеся, заведённые за спину вместе, кисти рук, — пожалуйста. — Да? Ты хочешь? — на ухо, нависая где-то сзади. И шёпот оглушающий, который заставляет крупно дрожать. — Да, хочу. Отхлестай меня. Мольба, унижение, мягкие движения руки бо бедру. Гладят, разрешают ластиться и вскидывать туловище наверх. Шлепок и мир, играющий багровыми красками, совсем как засосы. Сжимающаяся вокруг горла рука, всхлип и чувство. Любимое чувство вознесения над реальностью, пелена перед глазами. Хлёст, нещадный. Содрогающееся тело, крики, пот. Неспособность пошевелиться. Яркие пятна перед глазами и крики. Крики вперемешку со стонами. Всхлипы. Плётка попадает по ягодицам и ниже, задевая ляжки. Ожогами, опаляющими прикосновениями и всей силой, что имеется, Милешь заставляет быть от неё зависимой. Четыре минуты и пощада. Краткий укус за мочку, дыхание где-то рядом. — Послушная девочка. — Да. И награда. Длинные пальцы касаются внутренней стороны бедра. Совсем невесомо, от чего под веками летят искры со скоростью комет. Её изводят. Заставляя истекать в нетерпении и ёрзать сомкнутыми ногами. Приподнимают бёдра, и чувство незащищенности заводит ещё сильнее. — Десять минут? — Мишель ровным тоном цедит на ухо, ухмыляясь. — Десять? — с неким страхом и возмущением. Пытаясь посмотреть, но не решаясь — Нельзя. — Десять. Или ты хочешь быть наказанной? — Нет, — стонет, умоляя. И чувствует, как пальцы потирают клитор, изгибается, пылая. Воя в постель и сжимая кулаки. Их размыкают свободной рукой. Грубо, одновременно с тем ударяя. Послушание — залог награды. — Если я увижу, что ты напрягаешь ноги, — угрожающе шепчет Мишель, — будет плохо. Ты же знаешь? — Знаю. Я не буду. И длинные пальцы входят сразу на две фаланги. А Мишель начинает движения, после чего мир рушится и стены опадают. Блядски хорошо, приторно-сладко. И расслабление накатывает, пока её шлепают. Оставляя следы на кровоподтёках. Четыре минуты, после которых мир застывает. Нетерпение, ёрзание и вой. — Спасибо, — на выдохе, хныча. Мишель снова шлёпает. А тело пытается расслабиться, чтобы не улететь тут же, и всё становится до невозможности тянущим, оставляющим боль. Хлёст, смазка, пот, рёв в постель и дрожащие ноги. Вздымающиеся бёдра, которые норовят двигаться навстречу руке. Мишель наращивает темп, от чего слышит более громкий стон. Протяжный и гортанный. — Пожалуйста, прошу, — в накатывающей истерике, — умоляю. — Рано, детка. Терпи. А всё становится таким блеклым по сравнению с прикосновениями и шлепками, что можно задушиться той самой верёвкой, которая красиво обволакивает шею. — Пожалуйста, — на выдохе. Еле держась. Шесть минут. Вздымающиеся бёдра, громкие стоны и рушащиеся стены. Мишель надавливает на стенки с особенным энтузиазмом, доводя почти до судорог. Грёбанное безразличие заставляет чувствовать себя открытой и униженной. — Терпи для мамочки, — шёпот на ухо, горячим дыханием. И снова шлепок. А потом каблук, которым придавливают голову. И возможность увидеть те самые чулки в сеточку, обрамляющие загорелую кожу. Сладость, подобная лучшему афродизиаку. — Я не могу, больше не могу. Пальцы, вытрахивающие всё живое. Пламя внутри, тянущий низ живота и горящая матка. — Минута. И движения, более быстрые и особенно резкие. Глубокие, заставляющие чувстовать такой ураган внутри, что глаза зажмуриваются сами по себе. — Господи. — сквозь слёзы. Мишель, которая убирает ногу с лица, проходясь шпилькой по позвоночнику. Толчки, похоть, истекающие смазкой ноги. Грязь и пот. Громкий, рваный и безжизненный стон. — Кончай, сладкая. И взрыв, после которого Кира падает, выгибаясь и содрогаясь, на мягкую постель целиком. Буря, заграждающая пелену слёз, приоткрытый рот и выдох.