Кладбище бабочек

      Самуэль              Моя роза больше не благоухает — вянет. Теперь она просто постоянно синяя. Заливается бухлом с завидным усердием пирата и гуляет в одиночестве по хлипкой доске над бушующим океаном печали. Гонит от себя штурманов, юнг и попугаев — ей уютней без компании.              Серебро на ангельских перьях стремительно чернеет — Кайл тоже на пределе. Если честно, мне тоже пиздец. Я не могу равнодушно смотреть, как Кати плачет. Мне невыносимо наблюдать, как Кайл жрет самого себя… Блядь! Сердце готово выпрыгнуть через глотку. Шлепнуться рваным куском сырой плоти на пол, чтобы я собственноручно его раздавил. Хлоп! — кровавая каша разлетается в стороны. И я ничего не чувствую. Не переживаю. Не волнуюсь. Не беспокоюсь о чахнущей Синей розе и нервном Ангеле… Черт! Я устал. Хочу сдаться. Мне нужна хотя бы минутная передышка… Вот же дерьмо! Я уже не знаю, как извернуться, чтобы спасти наш тонущий корабль. Даже пытался загнать свои вновь пробившиеся перья демонам в обмен на удобрение и нашатырь, но им нахрен не уперлась моя растительность. Они довольствуются старой сделкой. Потирают ржавый нимб и ржут мне в лицо. Все тщетно, блядь.              Меня словно заперли в клетку, точно подопытное животное. Мне мало места, нечем дышать и, сука, страшно. Да, мне стремно! В меня тыкают и тыкают шприцами с дозой какого-то неведомого говна, а я все безропотно хаваю — некуда бежать. Вокруг стальные прутья и удушливая тоска. Белые халаты и острые скальпели. Врачи говорят, мол, вдохни полной грудью отчаяние и не рыпайся, только хуже будет. Послушно прими в свою безвольную шкуру еще укольчик, а мы все дружно поглядим, что из этого выйдет. Хуйня. Вот что. Демоны ржут, монахини ржут, Бог насмехается. Вот такая история.              Я извращенно мешаю фрустрацию с марихуаной. В легких не осталось пространства для обычного кислорода. Клоун уже не может радоваться без допинга — клоуна подсадили на иглу печали. Я снимаю маску. Шутовской колпак падает с макушки. Ебаная трагикомедия, мать ее! Я зажимаю косяк в губах, жадно затягиваюсь. Веселящий газ стучится внутрь организма — и я радушно впускаю. Гостеприимный до усрачки, сука!              Ко мне вернулась бессонница. Этой ночью я ни на минуту не сомкнул заплаканных глаз. Да, я ревел! Беззвучно, но слезы лились, как гребаные Ниагарские водопады. Меня прорвало. Меня добила истерика Кати — выстрелила, словно гарпун в акулу. В хреновую-хреновую акулу, которая ослабила бдительность и перестала быть изворотливым хищником. Да, я попал… Чертовски вляпался! Вот она! Ваша любовь во всей красе! Шут превратился в грустного Пьеро. Шут загибается от беспомощности. Ебануться, витиеватые бла-бла у меня в обкуренной башке. Ни черта не весело, но очень занимательно. Пиздец! Я начинаю придурковато ржать вместе с демонами, монахинями и Богом. Мои мозги — ебаная обдолбанная глазунья, мое тело — сраная сахарная вата. Я старательно вытесняю себя из назойливой действительности, как кислород из угашенных легкий. Я, мать его, будто дым каннабиса, зависаю под потолком. Отрекаюсь от собственной оболочки. Господа ученые, вытворяйте со мной что хотите. Я согласен на любые опыты и уколы. Я — херова неваляшка. Туда-сюда, туда-сюда. Из тела и обратно, из сосуда в лужу в ладошках гарпунщика. Из лужи в… Уссышься, ну и бред!              Воспаленные глаза натыкаются на обеспокоенные карие. Сука! Не смотри на меня так. Понимаю, Ангелочек, понимаю, но сейчас не могу иначе — трещу по швам. Так, надо собраться! Яйца в кулак, Самуэль. Ты клоун, вот и разряжай обстановку. Импровизируй, а что за правила игры разберешься по ходу. Пациенты больны — надо лечить! Бла-бла-бла!              Я с трудом поднимаюсь с дивана, волоку обмякшую тушу к столу. Чувствую, Кайл наблюдает. Прожигает спину своим волнением, мать его! Помни, Самуэль, кулак на яйцах! Шапито, черт побери! Обхохочешься, я что тут дрочить собрался? Дерьмо!              Увлеченно присасываюсь к сорокаградусному завтраку Кати — виски обжигает горло, а меня продолжает опалять карий взгляд. Кати вообще срать. Сидит как неживая, пялит в окно и смолит одну за одной. Пых-пых нахрен! Мы тонем в дыме марихуаны и табака, мы утопаем в дерьме. И в море бухла. Да мы, мать его, тонем в огненной воде! Это тоскливое дерьмо — горючее. Жарко, как в Аду. Демоны так и норовят заскочить на огонек, им такая атмосфера по кайфу. Пошли вон! Не хотите моих перьев — ну и в задницу! Я сам со всем разберусь. Точно-точно. Разберусь же! Я же, как гребаный феникс, воскресал и воскресал из пепла, чем сейчас и нужно заняться. Всего-то надо утянуть за собой в реинкарнацию двоих удрученных. Отвечаю, роза зацветет заново, ангельские крылья засверкают серебром. Папочка что-нибудь придумает, подстроится под ситуацию. Пора заканчивать драму. Важно, чтобы не как мой папуля… Смешно. Главное, собрать яйца в кулак и не убегать от проблем. БЛАБЛАБЛАБЛАБЛАБЛАБЛА! Серое вещество делает буль-буль, а я — глык-глык! Реактивное топливо наполняет утробу. Реактивное топливо струится по венам. Нос по ветру, ухо востро… Бла-бла, Самуэль, что там нашептывают демоны? В сраку! Сам разберусь.              Так, для начала попробую угомонить Ангелочка, потом разберусь с основным бедствием. С новоиспеченной пираткой у окна. Я уверенно топаю к Кайлу, готовому упорхнуть в дурацкую библиотеку, и толкаю ему воодушевленную речь. По плечикам нервным глажу, ручки дрожащие бережно сжимаю и несу бессвязный бред. Надеюсь, хоть чем-то успокаивающий… Блядь! Он глазенками хлопает недоверчиво, но внимательно слушает. Он неуверенно жмется, но из хваталок моих вялых не вырывается. Господи, как же я его люблю! И как же меня выворачивает от его паники. Нет! Сегодня я обязательно остановлю это сраное мракобесие. Тед бы не одобрил подобного. Да и меня сие дерьмо порядком достало. Поплакали, пострадали и хватит! Мы все еще есть друг у друга, чего еще, блин, надо? Ничего же… Сука, я сам ни в чем не уверен! Прекрасно понимаю Кайла. Впрочем, я всегда был отбитым, так что пытаться сыграть по незнакомым правилам определенно стоит. Обещаю, я попробую выиграть. Смимикрирую. Подстроюсь. Я привык выживать в разных условиях. Мне не в новинку терять веру и надежду, но любовь я херить не собираюсь. Ни за что не допущу таких потерь! Ебануться, понесло в романтику. Обхохочешься! Рыцарь на хромом коне хренов!              Я опять вкладываю что-то невнятное в уши Кайла, нежно комкаю и слова, и его. Говорю, говорю, говорю. Трогаю, трогаю, трогаю. Стараюсь загипнотизировать, поместить в его беспокойную голову источник света. Зажечь огонек надежды, так сказать. Вдруг сработает? Хотя бы на микрочастичку, на пылинку, на долбаный атом, мать его. Уже будет хорошо. Я целую нервные ангельские пальцы, затем лоб — и Кайл растворяется, словно галлюцинация, навеянная скуренным косяком. Или сначала лоб, потом пальцы… Или ангелочек растворился еще раньше… А это все же мираж… Блядь! Я уже не ориентируюсь в реальности. Пелена в сознании разрастается на пару с поволокой перед глазами. Похер, двигаемся наощупь, доверимся интуиции. Вот такие отважные планы, еб вашу!              Я без колебаний шагаю к Кати, онемевшей, словно попавшейся под парализующий взгляд Медузы Горгоны. Резко торможу рядом. Зарываю ладони в волосы, громко выдыхаю и, видимо, пытаясь расколдовать, зову по имени, будто это пароль или волшебное заклинание.              — Кати.              Ноль эмоций.              — Кати!              Не реагирует.              — Кати, мать твою!              Молчание. Срань, как же меня достало наше хреново величественное молчание. Мы еще не покойники, слава небесам. Намолчимся в гробах, а пока необходимо трындеть. Общение сближает, мать его! У нас куча не выговоренных бла-бла-бла. Поделись уже своей болью, взбесившаяся Синяя роза, давай же! Если ты не спрячешь свои шипы, я их обломаю. Я готов идти на кардинальные меры. Терпение лопнуло. Бабах! Закончилась и без того невеликая выдержка.              Грубо тяну за спинку стула. Деревянные ножки царапают ламинат, а мне царапает сердце выброс адреналина в крови. Я со свистом закипаю. Обдолбанная черепушка пульсирует. Желваки на скулах пульсируют. Я — ебаная граната. Чеку выдернули… Да уж, быть сдержанным не получается от слова совсем. Да я и никогда не блистал такой чертой долбаного характера. Импровизация на грани психоза стремительно набирает обороты. Погнали!              Я встаю напротив Кати, загораживаю собой окно, обзор в мир. Хотелось бы огородить ее от всех несчастий, но, увы, на данный момент так.              — Кати, посмотри на меня наконец! — я почти ору.              Никакой реакции.              Пощечина — и она поднимает на меня округлившиеся глаза. Уверен, мои тоже полезли из орбит. Я сам не ожидал от себя таких контрмер. Пиздец.              — Ты охренел? — злобно цедит Кати, накрывая рукой место несанкционированного удара. Экспромт принимает ожесточенные обороты. — Еще хоть раз, и я отгрызу тебе яйца.              Понимаю. Солидарен, но не надо. Я тут их усиленно пытаюсь собрать в кулак.              — Я не хотел, прос… А знаешь, в жопу! Кати, а ты не охренела? Сколько можно, блядь? Ты соображаешь, что вообще творишь?              — Тебя что-то не устраивает? Вон дверь, — ответ холодный, как блеск ее радужки, как сталь на прутьях моей клетки, где меня накачивают экспериментальным дерьмом. Ледяной тон Кати режет меня и потрошит. Нет! Так не пойдет.              — Слушай внимательно, — я бесцеремонно хватаю заостренный подбородок, наклоняюсь ближе, фиксирую ее морозный взгляд на себе, — если ты хочешь сдохнуть, уйти вслед за всей семьей, то ты полная тупица. Тед такого не желал для тебя. Думаешь, у тебя печень резиновая или миру не насрать на твои страдания и сопли? Думаешь, если нет дяди, то теперь ты одна-одинешенька? А нахера тут мы, по-твоему? Кайл скоро в психушку отправится по твоей милости, и я следом! А ты спокойно продолжишь лелеять тут свое горе. Ты не единственная в мире, кому хуево. Теду за тебя было бы стыдно…              Закончить тираду мне не удается — прилетает ответ. Ладонь с размаху впечатывается в щеку. Кати вырывается из моей хватки, вскакивает со стула. В морозных лунах танцует чистое остервенение, и оно сосредоточено на мне. Да и врезала она мне с полной отдачей… Окатила слепой яростью. С меня стекает ее праведный гнев. Кап-кап. Кати не схалтурила. Пофиг, меня таким не спугнуть. Я добьюсь своего. Лупи, сколько пожелаешь, я весь в твоем распоряжении. Отведи душу, вдруг станет легче.              Я перехватываю ее запястья. Кати пытается вывернуться, оттолкнуть меня, но на этот раз я приложил побольше силы — не сбежит.              — Ну же, хочешь, бей еще! Не знаю… Хочешь, в окно меня вытолкни. Давай! Если тебе станет легче, мне не жалко. Только соберись уже! Что ты хочешь сделать?! Хочешь рыдать — рыдай! Хочешь, пойдем и разъебем к чертям полбара? А! Хочешь, разбей мою гитару? Кусай, ори, бей! Ну же! Я тебя все равно не отпущу и никуда не уйду. Нахуй мне двери, когда те, кого я люблю, здесь, и они страдают… Это, блядь, не может продолжаться! Тед не этого для тебя хотел, — я закусываю губу, отпускаю тонкие запястья.              — Сволочь, не говори про дядю! — я получаю еще удар. На этот раз в грудь.              — Да послушай ты меня! Дерьма всегда навалом, не ломай то, что у тебя осталось. Ты же тоже любишь нас! — я трясу ее за плечи, будто пытаюсь привести в чувства, будто от этого мои слова прозвучат убедительней.              — Я… я… я уже не знаю. Может я и хочу сдохнуть. Это, блядь, слишком больно, это… — пушистые ресницы становятся сырыми.              — Не плачь, — я прижимаю Кати к себе, — не говори про смерть, прошу. Я не могу видеть твои слезы. Не могу видеть, как колбасит Кайла. Я вас люблю, понимаешь. И мы все еще живы. Все станет хорошо, боль утихнет, — скольжу руками по вздрагивающим лопатками, утыкаюсь в пепельную макушку.              — Самуэль…              — Ничего не говори. Давай в последний раз. Последний день. Сегодня выпустим всю срань наружу, а завтра продолжим жить дальше, но не так. Хочешь, напьемся вдрызг, хочешь, пойдем орать песни. Что угодно, а потом соберемся с силами и начнем снова улыбаться. Хочешь, будем трахаться до изнеможения, хочешь, обожремся сладким. Не знаю. Давай сегодня все это закончим, проведем черту. Да хоть засунь мне в задницу банан, мать его, если тебе станет легче! Я готов.              — Придурок! — Кати толкает меня и вымученно улыбается.              — Вот так лучше, — я робко целую ее в щеку, — прости.              Она опять улыбается. Вроде бы искренне. Сердце благоговейно трепещет. Появляется робкая надежда. Диэтрии ободряюще стучат лапками. Поддерживают. Я не проиграю в этой незнакомой игре. Обещаю.              И дальше мы действительно делали ВСЁ. Все, чем можно угандошить сознание. Все, с помощью чего можно убежать от реальности на максимальных скоростях. Я уже туго соображаю, что и когда именно происходило. Без понятия, сколько мы в себя влили алкоголя. Сколько спели песен, выкурили косяков, съели печенья. Какие струны порвались от ожесточенного выбивания звука из гитары. Где я похерил свои браслеты. Куда я вообще дел свою гитару. Ах, вот же она, в углу! Где я оставил засосы на коже Кати и почему мы не голые? Да и вообще, раздевались ли… Мы несколько раз отрубались и возвращались из пьяных снов или наоборот, пьяные сны выбрасывали нас на волю рвотой трехмерности. Я не понимаю, успело уже стемнеть или рассвета и не было вовсе. Мир вертится и плывет, а мы дрейфуем на хмельных волнах. Я без понятия, какая по счету сигарета сейчас дымится у меня в зубах, но знаю точно одно — мы в комнате Кати.              Прокуренный воздух саднит ноздри. Туманное сознание принимает дым за благословение. Заставляет жадно втягивать табачно-марихуановый фимиам, чтобы напитать тело смолами, как святой водой, чтобы воскресить труп счастья, укрытый, слоями ороговевшей грусти, ворохом пепла и пустых бутылок. Мы возрождаемся через интоксикацию и безумие. Возможно, нам не хватает абсента. Хорошо, что у нас нет героина. Надеюсь, мы завтра очнемся. Моих диэтрий подташнивает, но они продолжают танцевать на сцене перед упоротыми зрителями. Градусы алкоголя в крови аплодируют стоя. Искусственная эйфория растягивает рот дугой безразличного удовлетворения. К черту скорбь, к черту мир! Сегодня наша дверь закрыта. Заколочена досками нетрезвого угара. Сегодня горе выльется из нас через край, и мы захлебнемся, а затем заново научимся дышать. Крылья прорвут кокон отчаяния и ловко спрячут от страданий. Взмах — и уже ничто не будет иметь значения. Мы поднимемся со дна. Пробоины на корабле залатаются. Раны под ребрами исчезнут. Блядь, какое же странное бла-бла у меня в башке.              Кати, шатаясь, будто маятник, ставит пластинку. Я вижу ее силуэт в полумраке, слышу мурчащее хихиканье. Неужели что-то еще придумала? Разве недостаточно на сегодня развлечений? Я сижу, оперевшись лопатками на боковины кровати, и смотрю, смотрю, смотрю, точно завороженный. Или умалишенный. Я словно не внутри себя — где-то вне. Ощущение, схожее с трансом, покалывает позвоночник. Я — это дым. Тление сигареты в зубах или фантом. Я будто бы и не существую. А может, чересчур существую… Обдолбанный, угашенный, расслабленный. Да, я наконец-то расслабился. История шизанутая, но вот такая, короче. Что есть, то есть. Балом правит наркомания. Королева жаждала безумия и получила. Кати и не собирается тормозить — азарт бурлит в скорбящих венах. Да, все-таки хорошо, что у нас нет героина. Не хватало нам еще косить под джанки… Я вздрогнул, поежился и засмеялся. Ну и бред!              Музыка торопливо присоединяется к никотиново-травяным парам в комнате, наполняет и обволакивает. Диэтрии танцуют танго. Мой пульс тоже. Аргентина? Неплохо. Кати неровной поступью бредет ко мне, опускается рядом. Кладет голову на плечо. Я зажмуриваюсь и негромко подпеваю, а хочется орать. Может, нужно дорвать оставшиеся струны? Кати врубила ту самую пластинку. Ту, что аккомпанировала слиянию трех сердец и гениталий воедино. Только Ангелочек все не появляется, чтобы послушать зацикленную песню вместе с нами. Кайл, все будет хорошо, не бойся. Я же отвечаю за свои слова. Вспомни наше знакомство. Бла-бла… Чего я треплюсь-то? Его все равно тут нет. Вот же меня накрыло. Охренеть можно!              — … Ты могла быть номером один,              И ты могла бы править всем миром,              И мы могли бы позабавиться,              Но ты послала всё к чертям.              Ты до сих пор никто для меня,              И это ничто для меня.              И ты не знаешь, что натворила,              Но я все равно скажу тебе.              Мне нравится эта песня. Хочу сорвать голос. Орать Богу? Он же все равно ни черта не слышит. Эй там, прочисть уши! Хочу засунуть струны под кожу. Загнать под ногти? Будет больно. Да, это будет адски больно… Но весело же. Бред!              Я поднимаюсь и шурую к гитаре. Перекидываю ремень, замираю на пару секунд. Отмерев, снимаю. Останавливаюсь на полпути. Не, не буду. Не слышит же ничегошеньки. Насрать ему один хер. Фиолетово. Безразлично. Изофаллически. Параллельно. Эквипенисуально. Похуй, короче. Да мне в общем по барабану. Иронично. Монахини неустанно твердили мне, что мое имя означает «услышанный богом». Так какого, извиняюсь, дьявола? Бла-бла-бла! Охренеть, меня занесло! Гитару в угол, меня на пол — по кривой траектории шагаю на место к любопытствующей Кати. На ее лице вселенская жажда объяснения. Ну или мне так кажется. Мне сейчас много чего чудится. Например, я опять неваляшка. Кач-кач. Вот такая история.              — Что это было?              — Передумал, — я двигаю свой зад ближе к Кати. Как-то тяжело получается.              — Ломать гитару?              — Орать глухомани на небесах, — достаю очередную сигарету, очередную порцию яда. — И заниматься сексом с музыкой. Не уверен, что потяну. Это самый жесткий секс, который я себе позволяю. Садо-мазо в чистом виде.              — А-а… Да и есть ли там вообще кто… Я про небеса, не про секс. Секс точно есть. Не там, а здесь, — Кати многозначительно хмыкает.              — Да никого там нахрен нет. Пиздеж это все. Просто типа а вдруг, — корчу неоднозначную гримасу. Вот же я дебил!              — Сухой факт. Я тоже курить хочу. Где мои сигареты? — Кати рассеяно оглядывается. — Зато вот что нашла! — она нервно хихикает, трясет передо мной полупустым блистером.              — Нахрена тебе таблетки? — вопрос крайне тупой, как и я сам в данный момент. Или по жизни. Еще не определился.              — От боли.              — У тебя что-то болит? — еще тупее. Такими темпами я из хомо сапиенса вновь стану обезьяной. Недурно. Обхохочешься!              — Душа, дебил, душа!              Я глубоко затягиваюсь, подцепляю подбородок Кати.              — Открой рот, — она послушно размыкает губы, и я делюсь с ней смолистым ядом.              Кати медленно выдыхает сизую струйку. Мнет в руках блестящий блистер. Он кажется упаковкой из-под хреновой жвачки. Или, не знаю, вагинальных свеч. Откуда мне известно, как выглядят упаковки от таких приблуд? Неведомой штуковиной, короче. Блядь, че за пиздец в моей голове?              — Последний раз, говоришь? — Кати сканирует меня взглядом, что-то выуживает из души.              — Знаешь, мои диэтрии танцуют танго, — бросаю в воздух, в никуда и начинаю ржать.              — Какие к хренам диэ… Диэ… что? — пушистые брови вопрошают, пьяный голос интересуется — Кати глядит во все прекрасные лунные глаза.              — Бабочки такие. Ну, на ляжке у меня есть, — я продолжаю давиться смехом, хлопая себя по порткам. — Я тоже хочу танцевать танго. Умеешь?              — Если только танго со смертью, — то ли фырчит, то ли опять как-то задумчиво хмыкает.              Я тушу сигарету, вскакиваю на ватные ноги, хватаю ее за руку.              — Пошли! — уверенно тащу ее за собой.              — Ебанутый? Я тебе не балерина!              — А это и не балет! Со смертью станцуем после! Пока танцуй со мной.              Так как там? Раз! Два, три, четыре… Раз! Два, три, четыре… Я со всей осторожностью, на какую вообще способен, пытаюсь вести Кати. А осторожность нам сейчас не повредит. Обдолбанные, угашенные, пьяные… В таком возвышенном состоянии навернуться проще, чем плюнуть. А на полусогнутых нижних конечностях и того сложнее удерживать равновесие. Впрочем, меня не пугают трудности. Инстинкт самосохранения я проебал где-то лет в двенадцать. Ну, там с монахинями. Вот такая история. Правда, с ними пуститься в пляс совсем не хотелось… Бла-бла-бла! Уже абсолютно пофигу. Возможно танцор из меня дерьмовый, но партнер я заботливый. Утешаю себя, как могу. Уссышься…              Я вывожу круг носком кеда — старательно, с отдачей, достойной профессионала. Очень смешно. Работаю на голых порывах. Импровизирую. Импровизирую. Раз! Два, три, четыре. Раз! Два, три, четыре. К бледным щекам Кати приливает румянец — либо сдерживает хохот, либо засмущалась. Скорее первое. У меня у самого морда вот-вот разлетится от веселухи.              Наши ноги путаются, но мы героически удерживаем вертикальное положение. Стойко боремся с гравитацией, хули. И вот «Muse» выхаркивает последний аккорд, и я закидываю ногу Кати к себе на бедро. Не стоит оваций. Лишнее. Это танго было только нашим. Нашим побегом от траура. Нашей лебединой песней. На бис исполнять не будем — повторять сей трюк уже реально моветон. Хотя, конечно, мне по барабану на приличия, но все же откажусь.              Мой мир кружится. Меня изрядно шатает. Кач-Кач. Кач-кач. Мы все-таки падаем на пол. Кати звонко смеется. Наконец-то я слышу ее смех, а не сдавленные всхлипы. Аллилуйя! Шуту удалось развеселить опечаленную принцессу. Я позволяю себе блаженную улыбку и целую Кати в висок.              Мы так и валяемся, распластанные на полу, будто раздавленный бабл-гам, что прилип к раскаленному асфальту. Мне кажется, я вижу подошву. Четкий рельеф и пыль. Марку обуви, выбитую на полиуретане, и трещину. Ну и бред! Марихуана во мне перетекает патокой, а я тупо растекаюсь, словно желе на жаре.              Кати вдруг затихает, становится до одури серьезной. Бросает на меня какой-то неоднозначный взгляд. Говорит:              — Помнишь, в первую встречу, когда мы сидели у моего иллюминатора и лакали виски из одной бутылки. Я спросила, что не так с твоей башкой. Ты вякнул что-то типа: рискну ли я проверить. А ты рискнешь проверить, что не так с моей?              Не нравится мне бесовский огонек, разрастающийся в ее зрачках. Он горит в полумраке безумием, как фитилек свечи, зажженный самим сатаной. Немного замешкавшись, киваю. Кати уползает куда-то в сторону своей, нет, нашей кровати, а я погружаюсь в себя. Устало прикрываю веки — какофония в голове голосит все громче. Сплошные маниакальные визги и крики. Ахинея какая-то!              Я не брошу ее один на один с сумасшествием. Я не предатель. Мой поцелуй никогда не станет поцелуем Иуды. Как прекрасно, что комната Кати не Гефсиманский сад. Интересно, а Иуда кого-то любил? Боже, ну и бред! Вот это высокопарно-религиозное бла-бла. Вернись в реальность, придурок!              Когда я открываю гляделки — Кати уже рядом. Она ставит между нами бутылку виски. Ничего себе! Мы еще не все успели опустошить. Удивительно. Магия, блин! Кати опять одаривает меня тем странным взглядом. Я вижу чистилище в ее зрачках, демонов, которые не обменяли мои пробившиеся вновь перья на удобрения для синей розы и нашатырь для ангельских крыльев. Они нагло ухмыляются, они знают, что она задумала.              Я приподнимаюсь на локтях, затем сажусь напротив Кати. Локти обрушиваются на согнутые в коленях, треморящие пальцы — на макушку. Я судорожно сглатываю, рассматривая картонные упаковки и блистеры в ее руках. Кати распаковывает свое сумасшествие, выдавливает из блистеров. Горькие пилюли помпезно сыплются на пол.              — Вот! — торжественно произносит она, энергично перемешивая химическую кучу. И откуда только взялся такой энтузиазм? Аж мурашки по загривку.              — И что ты собралась с этим делать? — настороженно интересуюсь я, хотя уже догадываюсь. Назад пути нет. Мне чудится черная мантия, мне чудятся огромные весы. Я качаюсь, качаюсь, качаюсь. Я опять неваляшка.              — Лечиться, — прыскает Кати. — Ты сказал, что сегодня будет последний раз. Вот я и хочу вылечиться раз и навсегда.              Или скорее выпилиться. Поиграть в самоубийц? Ну, раз такие правила… Подписываюсь, хули. Не факт, что это все по-настоящему. Я уже очень смутно разбираю, где наркотический хаос, а где трехмерная чушь. Рассудок ни на градус не трезв. Пелена, пелена, пелена… Дымная штора перед сетчаткой и за.              — Помнишь, ты обещал мне танго со смертью, — увлеченно продолжает она, — хочу позвать ее в гости. Хочу проверить, сколько еще смогу от нее прятаться. Ты сказал: сегодня все, что угодно. Все, что захочу. Вот, — она берет одну таблетку из кучки, кладет в рот и запивает виски.              Честно, я уже совершенно не понимаю явь это или иллюзия, ниспосланная мне воспаленной от марихуаны и алкоголя фантазией. Или глухим Господом. Он всю жизнь любил насмехаться надо мной. Но отступать некуда. Забудь надежду, всяк сюда входящий… Назад дороги нет. Кач-кач. Партнерша в черном ждет нас. Бла-бла-бла.               Камикадзе в душе поднимает самолет. Зародыш самоистязания прорастает сквозь прокопченные легкие. Я надеваю фрак.              — Я не смогу тебя остановить, так? Значит, что-то типа русской рулетки с пилюлями. Такое успокоение ты нашла для себя… — тяжело вздыхаю, присасываюсь к бутылке. — А как же Ангелочек?              — Ангелам не место в Аду. Мы просто крепко поспим и выспимся. Сейчас мне слишком больно, чтобы спать в ясном сознании.              — И то верно. Не место.              Прости, Кайл. Надеюсь, мы не уснем слишком крепко. Прости, но Кати нужен проводник, чтобы вывести ее обратно к свету. Вытащить с самого дна, на которое я падаю вместе с ней. Дождись. Разбуди. Черт! Пожалуйста, пусть я не стану Анубисом. Черт! Черт! Черт! А может, это все-таки всего лишь иллюзия. Может, я еще на рассвете сошел с ума и сейчас корчусь в смирительной рубашке от хитровыдроченного прихода? Да уж, крепкая трава, ничего не скажешь. Уссышься!              — Так что, рискнешь?              — Рискну, — твердо отвечаю я и проглатываю сразу две таблетки.              Кати содрогается всем телом. У нее начинается натуральная истерика. Дикая и безрассудная. Я буквально вижу, как у нее сносит крышу. Она вкладывает свой смех в мои губы — целует и бьется в конвульсиях. Туман в голове приобретает мышьячный оттенок. Почему-то становится спокойно, словно я закинулся валиумом. Ха, а может это он и был… Я же в душе не ебу, что отправил себе в желудок. История насыщается опасными манипуляциями. Порция за порцией. Таблетки и алкоголь. Алкоголь и таблетки. Надеюсь, риск оправдан. Я по собственной воле вписался в правила незнакомой игры — только вперед. Финал уже близок.              Партнерша в черном переплетает шаги с нашими. Раз! Два, три, четыре. Все кружится, кружится, кружится.              Еще порция таблеток и поцелуев со вкусом виски и горечи. Еще сильнее вращается мир. Я все больше и больше неваляшка. Кач-кач. Никогда не думал, что буду вкладывать свой язык с таким упоением в чей-то рот, а я вкладываю и перекатываю горькое колесико — ворую дозу безболезненного забытья. Музыка долбит в барабанные перепонки, вламывается в сознание, как маньяк в жертву. Я и сам становлюсь маньяком — до жути голоден до чужого рта. Безумно. Безумно? Не понимаю. Я не понимаю, где нахожусь. Наверное, где-то между сном и реальностью. Я лечу. Путаюсь в танце. Раз! Два, два, три, четыре…              Ты могла быть номером один,              И ты могла бы править всем миром,              И мы могли бы позабавиться,              Но ты послала всё к чертям.              Ты до сих пор никто для меня,              И это ничто для меня.              И ты не знаешь, что натворила,              Но я все равно скажу тебе.              Голова едет. Ты куда? Не отвечает. Почему молчишь? Хотя правильно, лучше завалить. Ага. Так лучше. Точка. Жирная точка.              Когда Кати истошно смеется в ладони, я жру горсть таблеток, чтобы ей досталось меньше. Когда она отворачивается — опрокидываю в себя озера виски. Кати уже хватит! Да. Хватит… Кати уже хватит страдать. Ей надо просто прикрыть глаза и немного отдохнуть в моих объятиях. Я ее не брошу. Я выведу ее из траурного лабиринта раз и навсегда. Обещаю!              Мне кажется, кто-то поет колыбельную. Ах да, это партнерша в черном. Она поочередно закидывает на нас ноги и отклоняется назад. Мне кажется, я вижу ее размытый профиль. Сейчас вообще все размыто. Ощущение, будто меня выпустили размять крылышки с диэтриями. Ощущение, будто меня здесь нет. Я — это дым под потолком. Я — это… Кто я? Как громко звучит бла-бла-бла. Заткнись! Я не понимаю, дышу я часто или редко. Не понимаю, что с моим пульсом. Кажется, будто я и есть пульс.              Смутно вижу, как опускаются ресницы Кати. Нежно накрываю ее своими руками и отклоняюсь на пол. Нам просто надо немного поспать. Или я уже давно сплю? Без понятия. Я вроде лежу, но не чувствую твердой поверхности под собой. Странно… Хотя мне чудится холодное дыхание у лба. Чудится, что партнерша в черном внимательно разглядывает нас, прежде чем поцеловать. Бред! Крепкая была трава. Крепкая. Моя больная фантазия смеется мне в рожу. Цыц! Не мешай нам спать.              Я устало смыкаю веки и поворачиваюсь в сторону Кати. Мы не расцепляем объятий. По-моему она улыбается. Это прекрасно. Я так хотел вернуть ее улыбку… Кайл, я соскучился. Кайл, наверное, я все-таки победил. Или конкретно проебался… Не пойму. Я так хочу спать, но не хватает еще одного человека. Когда же вернется мой Ангелочек? Обними нас, как придешь.              Кружится, кружится, кружится.              Мир закрывает обзор. Сетка. Сачок. Ловушка. Мы дремлем в сундуке с секретами лепидоптерофилиста. Амбарный замок — наше одеяло. Бла-бла! Это всего лишь иллюзия. Иллюзия!              Все-таки, думаю, Иуда тоже кого-то любил.              Мир со звоном схлопывается. Стекло? Банка? Рамка? Это нереально. Диэтрии озверели — с упоением жрут крылья сородичей. Аппетитное чавканье! Мерзкое чавканье! Жадное чавканье! Вкусно вам, оголодавшие? Последний укус — и разноцветная темнота закрадывается под сетчатку.              Пусть хотя бы в моих иллюзиях мы останемся все вместе. Навечно. Крещенные крыльями бабочек и поделенные натрое.              Пусть три пары рук навсегда останутся вместе.              Три пары глаз всегда будут смотреть в одном направлении.              Три рта целуют губы до крови.              Три тела врастают друг в друга.              Три сердца бьются в такт.              Три души станут одной.              Аминь.