***
Сумрак превратился в сумерки, а сумерки — в рассвет. Топор, именуемый солнечным светом, взмахнул острым блестящим лезвием и обезглавил тьму в недолгий век. Не так давно изгнанный слуга вернулся с небольшим завтраком из каравая: в посудинах аппетитно лежали полба и вяленая рыба. Здешний хозяин попросил оставить пищу в стороне, хоть и довольно неохотно пришёл к признанию необходимости приёма пищи. Вот только по-прежнему ненавидел, когда за ним наблюдают. Приказ причесать локоны даровал незамедлительное согласие от (все ещё под пристальным сомнением) Бога. Как же гнусно пожирало любопытство. — У Вас потрясающие волосы, — нежность массивных рук разделила копну на две части. — Я никогда не видал таких ярко-красных. — Хм, — это всё, что получил настырный помощник в ответ. Гребень прошёлся по нахваленному пигменту длины, вынуждая закрыть глаза; его зубчики цвета слоновой кости едва ощутимо царапали скальп и затылок. Это даже можно было счесть за массаж, необыкновенно приятный массаж, и он с трудом сдержался, чтобы не задрожать. — Знаете, что мне они напоминают? — Кровь? — пробормотал мужчина. Вполне обыденное сравнение и, в конце концов, подходящее. В конце концов, он-то был Богом войны. — Нет, — лишь усмехнулся, как низкий раскат грома. — На самом деле, я хотел сказать, что есть в них схожесть с гранатами. — … — вздох. — Есть ли у вас здесь, в Египте, гранаты? — Да. — Они оставляют ужасные пятна, не так ли? Липкие красные пальцы, липкие красные губы. Сет вспомнил — его сердце мгновенно заходилось с ошеломляющей болью — как вытирал этот сок со рта маленького Анубиса, пока тот извивался и хихикал. — Да. Не иначе, как кровь. — Наверное, Ваша правда, — небрежно опрокинул предельно ласковый тембр. Корни неприятно заболели, а потому странник прервал процесс, чтобы смазать гребень, а затем распутать небольшой колтун. Чтобы заполнить пространство, в дальнейший ход излилась новая фраза. — Мой брат выращивает их в частной беседке. — Что? — Гранаты выращивает, я имею в виду. — Частная беседка? Он богат? — прямота показалась настолько очаровательной, что сдержать смех не было смысла: чужеземец сперва расхохотался и только потом ответил на вопрос. — Можно сказать и так, да. Брат. Сет посмаковал это слово в уме и набрёл на тёмное, горькое, отвратительное. — Вы с братом хорошо ладите? — Избавьте! Нисколько. Он такой… слишком серьёзный, понимаете? Фу! — А ты так явно несерьезён, — сухость выкинутых слов готова осушить Нил. Но на это плевать. — Это точно! — тот соглашается, искренне не понимая, что его оскорбили. — Мы, конечно, не совсем друзья, — выдержанная пауза, исправление предложения, — Но и не враги. — Ясно. Должно быть, это хорошо. — Думаю, именно так. Гребень скользнул сквозь завесу его волос — от макушки до изгиба плеча. На сей раз Сету не удалось подавить надвигающуюся дрожь: тепло распространилось по его пустому желудку, изнуряя его. Такое сладкое уничтожение. — Приятно, правда? — чёртова внимательность проявилась в безмерном самодовольстве. Столь мурчащий тон. — Замолчи, — апеллировал он, но на этот раз в этом колком выражении злости не было. Слишком расслабленное состояние, чтобы преобладать гневу. — Просто делай, что делал. Прикосновение шершавых подушечек пальцев к затылку было горячим, как пьянящий стыд, но также очаровательно, как солнечный свет.***
Сет часто спрашивал себя, любит ли он свою жену также, как и тогда. Воспоминания позволяли видеть Нефтиду такой, какой она когда-то была: волосы жёлтые, как корка спелого лимона; тело полно совершенства и тепла; розовые губы нежно сжаты в отзывчивом жесте. Приторность в уступчивости и мягкости, в то время как её муж — одно лишь олицетворение дерзости и упрямства. Это была женщина, которой он доверял. Женщина, которой он искренне восхищался. Женщина, с которой он гулял, улыбался, спал и воспитывал ребёнка. Женщина, которая заставила его почувствовать себя мужчиной. Когда-то он думал, что брак — это то, в чём его нрав очевидно преуспевает. Что роль мужа — это та роль, которая подходит ему также идеально, как сшитая по точным меркам одежда. Теперь уверенность улетучилась куда-то восвояси на решение воли небес. Если позволить себе пробудить воспоминание о любви к ней, то не фигурировало ничего ниже восполненности, покоя и уверенности. Но найти саму любовь, как оказалось, трудно. Зато боль, предательство, вина, разочарование и ярость на ряду с ненавистью к себе — это то, про пришло легко. Это то, что не звали. Непрошенный сокрушительный дар и не более, чем гнилое подношение. — Чужак, — позвал, когда в проходе заявился пришедший с опахалом и аппетитным ужином. — Ты женат? — Разумеется, — поднос расставлен близ лица, и говорил он про свою варварскую родину. — Моя жена дома. — Ты сбежал от неё? — Я? Сбежал? Конечно нет. Вы действительно так плохо обо мне думаете? — Я вообще о тебе не думаю, — язвительно вычеканил Сет. — Я только пытаюсь понять, какого ты здесь, а она нет. — Часто ношусь по разным краям. Неизлечимая тяга к путешествиям, ничего не поделать. Но она-то знает, что я когда-нибудь вернусь. Когда моей фантазии захочется. — Когда твоей фантазии захочется, значит, — презренный тон прорезал воздух, словно утончённый дух заострённого копья. — Мне жаль эту женщину. Никогда не назову тебя особенно верным мужем: гоняешься за своими безвкусными фантазиями, пока твоя жена в одиночестве присматривает за домом. — Ну, что могу сказать? Я человек с большим аппетитом. — Как я понял, у тебя полно любовников. — Больше, чем можно счесть. — Мужчины или женщины? — Мужчины и женщины, принцессы и шлюхи, поэты и солдаты, нимфы и наяды, великие красавицы и великие умы… — Хватит, — прерывая бесконечный поток, ноздри рефлекторно раздулись от нарастающего отвращения. Он положил подбородок на ладонь, глядя на оппонента с открытым пренебрежением, когда тот наклонился, чтобы наполнить свою чашку. — Я вижу, что мои предрассудки были совершенно правильными. Ты действительно зверь. Если выразиться точнее, пёс в гоне трётся о первую тёплую ногу, позволяющую в неё толкнуться. — Я весьма сластолюбивый, — мягкое согласие на излитые оскорбительные речи. Впрочем, как и всегда. — И близко не стыжусь этого факта. Каждому время от времени нужно расслабиться, так что едва ли я такой один. Расслабиться. Мужчина глухо уставился в свой кубок, пока прохладное тёмное вино наполнило фаянсовый сосуд. В последний раз он расслаблялся в спальне Гора — в акте малодушного насилия, что потрясло на щедрое количество дней после. Думать о той ночи вообще не хотелось. Не хотел вспоминать об этом опущении того, что собственная кровь Осириса оскверняет его; что был схвачен таким обессиленным; что он… Кубок поднимается и вскоре слышится большой отчаянный глоток, наполняющий гортань алкоголем. Он бьёт голодный желудок остервенело больно, словно тысячи миниатюрных лезвий, но, несмотря на это, отчего-то в глубинах души почуялось закрепительное успокоение. Осушив чашу, мужчина с надеждой протягивает её к страннику, и тот услужливо заполняет её вновь. — Твоя жена знает? — красные очи остекленели, когда увидели, как вино кружится вокруг блестящих краёв посудины. — Что у тебя есть любовники? — Знает, — веселье в этих зрачках. Вскользь. — Она… возражает? — Возражает? О, она это ненавидит, — последующий громкий смех почти смущает своей звучностью. — Или, по крайней мере, делает вид, что ненавидит. Это как забава между нами. Моей милой Герой и мной. — Забава? — Не то слово. Я скоротал ночи со столькими красотками, сколько смог, а она выдумала мне наказание — кончину всех этих любовниц. — Ничуть не схоже на забаву, — губы скривились почти в незримом положении. — Не схоже? Ну, это довольно весело, уверяю. — Разве ты не любишь её? — Геру? Конечно, люблю. По правде, я полон любви настолько, чтобы раздать её другим. Я очень любящий человек. — Ты ужасен, — вновь опустошенная чаша ставится на стол. — Абсолютно отвратительно. — М-м, — промычал незнакомец, мечтательно прикрыв глаза. — Знаешь, а ты говоришь также, как она. — Как твоя жена? — Ага. — Это возбуждает? — Вроде. Что-то около того. — Ясно, — отчеканил он. — Тогда, полагаю, ты её любишь. Вопреки всему. — И она любит меня в ответ. Вопреки всему. — Это кажется ужасной судьбой, — вино в желудке пустило корни, распластав разум в податливости и безрассудности, — Любить такого человека, как ты. Чужеземец поставил кувшин с напитком на поднос, и оно упало с лёгким стуком. Сет зарылся в собственные волосы, а затем поднял подбородок для последующего и несколько робкого: — Если бы я… подчинился твоим неуклюжим попыткам соблазнения, не попыталась бы эта мстительная жена приблизить мою кончину? — Вполне могла попробовать, — задумался он. — Но, кажется, даже она сочла бы тебя сложной мишенью. Мужчина потянулся вперёд, коснувшись бедра одурманенного воина. Его рука была грубой, большой и смуглой, за счёт чего резко контрастировала с собственной: такой светлой, словно бивень истинной слоновой кости. Это подлый и возмутительный акт неуважения. Презумпция. «Я должен дотянуться до своего клинка», — с головокружением всплыла назойливая мысль сразу же, как наглость сторонней руки позволила двинуться дальше, обхватывая изгиб внутренней стороны бедра. «Отрежь ему руку, отрежь ему язык, сделай его евнухом. Преподай ему урок о прикосновении к тому, на что он не имеет права». Но когда левая кисть присоединилась к правой, скользя по обнажённым плоскостям живота Сета, он обнаружил, что совсем не хочет отдаляться. Грубая текстура этих лобзаний чем-то отдалённо напоминала мочалку. — У меня есть жена, — поймал себя на слове, с отстранённостью наблюдая, как большой палец незнакомца зацепился за нижние одежды. — Вот как, — молвил путник, усаживаясь близ него рядом в кресло. Ноздри заполнились этим запахом: озона, горячего пепла, чистой воды; нервные, обнадёживающие моменты перед ливнем. Он никогда не встречал человека, которому мог быть присущ подобный аромат. — Ты любишь её? — Любил. Однажды любил её. — А дальше? — Я… — Подозреваю, это вопрос без простого ответа, — в голосе преобладает мурчание. В действительности, словно зверь. Опять. — Всё в порядке. Мне не нужны ни простые, ни сложные ответы. И сам я такого не предлагаю. — А что тогда ты предлагаешь? — Отвлечь внимание. — Отпусти, — повторил Сет, уткнувшись подбородком в плечо, чтобы изобразить мнимый интерес к брезентовой дрожащей крыше. — Ты дерзок вне слов. Лучше действительно убить тебя и на этом закончить. — Как думаешь: ты способен на это? — Как ты смеешь, — щёки и уши сразу налились кровью от нарастающего гнева. — Конечно, я способ… Слова застряли посреди горла. Глаза иноземца горели расплавленным золотом, раскалённым, неестественным; одичалая жара, одичалая молния. Раскат грома среди чёрных туч. Их владелец притаил ухмылку у бледной шеи. Песчаный владыка скалится, ощутив раскол где-то под глубинами органов. Сначала трещина, вслед за ней — целый каньон. Что-то между страхом и благословением укоренилось в новоявленной пустоте. Пожалуй, это можно было бы назвать желанием. Зевс спросил его о готовности.***
Разумеется, этим приходилось заниматься раньше, но ни разу по воле своего выбора. Это было едва ли не более пугающим. Допустить. Попросить. Даже умолять. Возможно, Сет стал действительно глупым, трусливым смертным. Возможно, это было просто доказательством того, как низко он пал. Укладывая Зевса на койку, самовольно взбирается сверху, зажав тело между бёдрами. С медленной настойчивостью мужчина подвёл его руки к поясу собственной талии. До изгиба тех самых бедер, до задницы. К застёжкам одежды, к месту вожделения. Тревога поднялась в животе вихрем, конкурируя с возникшим аппетитом. Теперь не еды. Это нечто постыдное. Это нечто неестественное. Это свидетельство моей слабости, моей недальновидности, моей несостоятельности, как личности… Но как только скользкая от масла рука партнёра сомкнулась вокруг ствола его члена, все мысли о неправоте безвозвратно улетучились. Остались только удовольствие, давление, обещанное освобождение. Да, его раньше брал другой мужчина, но это никогда не было сделано правильно. Как оказалось, способ облегчить дальнейшую участь существовал. Однако ни Осирис, ни его кровный сын не были предусмотрительны, руководствуясь глухим и грубым хищничеством. Масло помогло во многом. Как и время. Зевс не очень торопился и с большим, довольным интересом наблюдал за происходящим: прощупывал, трогал, уговаривал, исследовал. Поцелуи длились века — поразительно сладкие века — настолько долгие, что можно было ощутить, как тают под ними телеса. К тому времени, когда смуглый член полностью погрузился в Сета, это уже совсем не напоминало боль. Разве что странно отчасти — мужчина столь крупный, и глубокое давление его органа в сочетании с натяжением производило ощущение, которое было в некоторой степени чуждым. Но подобное впервые не хотелось возненавидеть. И как только он начал двигаться в раскалённом теле, проходу помогало гладкое, шелковистое скольжение тёплого масла. Почти нравится. Чудо среди всех чудес. Воин упёрся обеими ладонями в подтянутый живот напротив и подпрыгивал вверх-вниз, вверх-вниз, выталкивая и заталкивая член обратно, наслаждаясь сперва ощущением заполненности, и уж потом — опустошенности. И так поочерёдно. Этот пенис пульсировал внутри: такой толстый, тяжёлый и твёрдый. Очевидно, что было нечто неописуемое в том, как головка тянулась к внутренностям, определённое трение… Сет громко застонал: его лик стал горячим, а дыхание затруднилось. Он ускорился в темпе чуть быстрее, чуть сильнее, стараясь заглушить то чувство, преследующее в закромах души. Замечательно контролировать процесс вне зависимости от обстоятельств. Почти чистосердечное облегчение. Зевс ощупал ягодицы одной ладонью, разминая мягкую плоть между пальцами; за ним последовал глубокий, утробный самодовольный гул. — Я хотел бы подарить тебе ребёнка, Сет, — обрывчато сказал он, пока его другая ладонь легла на плоский низ чужого живота. — Это было бы сексуально, правда? Ты рядом с моим малышом… маленьким принцем или принцессой Олимпа… — Я мужчина, — в методичном движении бёдрами зажмурились глаза и посыпался укор. — Ты… Ты гребаный придурок… — Есть способы. — Замолчи, — протяжный стон. — Если ты думаешь, что я бы согласился понести… одного из твоих греческих ублюдков, то тебе нужна подсказка: я не одна из твоих шлюх… — А ведь мог бы меня одурачить, — схватившись за бока, мужчина приподнимает второго и глубоко входит, заставив задыхаться и дрожать. Это было проделано снова и снова, без устали и любых перерывов; удовольствие текло через Сета, как вода сквозь реку. И это совершенно точно затопило его, обрушилось на него, как беспощадный ливень. Зевс наклоняется, чтобы плотнее прижаться к бёдрам — это был почти невыносимо беспощадный секс. Он ничего не мог сделать, кроме как держаться изо всех сил, тщетно пытаясь скрыть дикую дрожь в ногах. С каждым толчком его собственный член подпрыгивал между ними: твёрдый, как камень, подтекающий предэякулят испачкал смуглый торс в готовности скоро кончить. И всё, как в тумане: прикушенная другим губа божества таких отчаянных военных искусств; диковинные вопросы о детях, порождающие новую волну быстро утекающей обратно в корень злости. Обнятый громовержец за плечи в мотивах молвить далее не останавливается: — Тебя кто-нибудь так хорошо любил? Вот так глубоко? — Нет, никогда так… так не… — Нет? Каков позор, — низкий, томный тембр приласкал барабанные перепонки. — Но это ведь приятно, не так ли? Бледное тело изгибается в объятиях, прижимается лбом к груди. Сдерживая губы плотно сжатыми, он опасался, что вся правда несдержанно выльется из израненного нутра. Хотелось грязно попросить ещё, в такой ориентированно умоляющей манере, но, к счастью, не вышло ничего, кроме хриплых стонов. — Готов поспорить, — размашистый смех, — что так и есть. Ты невероятно сильно сжимаешься. Чужеземец схватил подрагивающую головку в кольцо из пальцев, и Сет почувствовал искру. Толчок. Немилостивая магия, яркая и статичная, с молниеносным наконечником. Искусанные губы скривились, открывая рот, а разум полностью умиротворился, откинув голову назад в завершающем этапе этого безумия. Пламенные волосы развеялись по воздуху, как вертикальный парус: дикие и пёстрые, кровь и гранаты, маки и розы, смерть и сладость, Дуат и Аид. Аркадия, подвешенная где-то посередине… Член безостановочно извергал семя в многочисленном оргазме.***
Чуть позже, когда пришло время вычищать беспорядок между крепко слаженных ног, в голову устремился дурной, потешный вывод: а ведь у него тоже была Гера. Своего рода. Если бы Осирис узнал, что его нерадивый братец спал с другим мужчиной, учитывая, что добровольно… Что ж, пожалуй, Зевсу осталось недолго в этом мире. Неважно, каких природных вершинств он властелин. И, конечно, этот урод возрождения совершенно точно придумал и для горемычного возлюбленного извращённое наказание. Ни за что бы не пропустил момента напомнить, на что его тело действительно годилось и кому он исконно принадлежал. Попросту потеха Осириса. Но никак не воина собственная. Мужчины такие звери. Сет оглянулся на койку, где спал вскрывший настоящую личину незнакомец. Не стыдясь своих телес, он распластался на ней: расставил ноги, опрокинул руки за голову. Его большой смуглый член касался бедра, очерченный копной густых волос. А не беспокоит ли его неизбежная смерть этого создания от рук Осириса? Будет ли это так сокрушительно больно? Но чем дальше приходилось размышлять, тем больше он понимал, что на этот вопрос нет ни лёгкого ответа, ни сложного. Зевс был зверем, да. Зверем, как и все остальные. Но, по крайней мере, тот был честен в этом. У него не было фальшивого лица джентльмена; он ни разу не осквернил Сета словами, что любит его. Неохотно подобным можно было восхищаться. Ведь иноземец, по-своему, был красивым человеком… и он тронул тем, что так просто пал к ногам, как смиренный изгнанник, позволив вновь почувствовать себя божеством, невзирая на истину ролей. Головокружительная мысль, которую выбросили из головы. Он ведь по-прежнему был Богом войны, и никакие унижения, с которыми пришлось столкнуться, этот титул не отнимали. Такой обморочный романтизм был ниже его достоинства. Вместо этого было лучшим вариантом заставить себя сосредоточиться на практических аспектах их связи. В конце концов, наличие олимпийского любовника на побегушках может оказаться весьма полезным в ближайшие дни. О, громовержец доставлял немало неприятностей — не было никаких сомнений — но не было союзника краше, нежели всемогущий Бог грома. Особенно, если этот упомянутый был безнадёжно, безрассудно одурманен им. Похоть была грубой эмоцией, которой легко манипулировать. Ежели Сет бы действовал благоразумно, то мог бы использовать её против Эннеады так же ловко, как клинок. Устроившись на постели, он задумался, не увидит ли Египет ранний дождь в этом году. Некий грохот в небесах. Форс-мажор от своего имени.