Кто пойдет за изорванным знаменем Драться за последний рубеж? Защищать бесполезные знания И нелепость белых одежд?
Несмотря на то, что до вечера было ещё далеко, небо уже стало потихоньку подкрашиваться в закатные оттенки. Но пока не холодало… У нас в распоряжении были часы. Да, именно столько. До начала возможно самой масштабной заварушке в нашей жизни. Пока паника не охватывала, но лёгкий тремор в руках ощущался. — Интересная у нас всё-таки русская команда получается, — насмешливый голос Гирея как бы выделял слово в воображаемые кавычки, — Татарин, белорус, серб, албанец, узбечка… — выдох и продолжение: — Баря вообще не пойми кто. Только Шатай и Птичка русские?.. Получается, интернационал! — на этой фразе послышался отчётливый смешок Бека. — Ну вперёд, юху-у! Не прошло и пары секунд, как связь затрещала, и голос Шаталова с напускным недовольством заметил: — Молодец, Гирей. Слил всех по связи… Тот ничего не ответил, но вряд ли испытал чувство вины. — Эх… — вздохнул тяжело и протяжно Бармин, — не хватает мне советского времени. — Да дело не в советском времени, просто ты был тогда молодой и красивый, так что не начинай! — шутливо откликнулась на это Вера. — Просто жили мирно… И с этим очень сложно было поспорить. Кто-то, положим, и мог бы — сидя на лавочке у подъезда и ропща на жизнь. Но не мы, находившиеся в самом пекле… — Н-да, — подумав всё же признал за всех Гирей. Смех прокатился по позициям живительной волной, чуть ослабляя напряжение. Пальцы занемели стискивать приклад винтовки и я чуть разжала их, прикрыв глаза… А открыла, услышав голос Веры, мгновенно ставший собранным: — Всё, они начали. И практически сразу после этого сама услышала рокот движков множества подъезжавших сюда чёрных машин. Они неслись, не сбавляя скорости, по широкой каменистой дороге, ведущей прямиком сюда — к аэропорту. И было их… дохрена. Вот, от этой длинной колонны отделилась одна машина — и не замедляясь протаранила собой сетчатый забор, окружавший территорию. Остальные тотчас разделились на две колонны, «рассыпавшись» на подступах… У меня аж глаза разбегаться начали. — Баря, — послышался опять голос девушки, — четыре из колонны ушли к тебе, встречай. Ага, значит, направились к КПП. Тревога сразу затопила сердце и сковала моё существо. Именно там сейчас был Вук! Машины остановились практически одновременно, и из них чёрной людской массой посыпались вооружённые до зубов албанцы. Их было так много, что несмотря на уже сгустившийся сумрак, их общее перемещение было отлично видно… А потом они все хлынули через образовавшуюся брешь в заборе… Началось. Устремившаяся вверх снопом красных искр ракета, расчертила темнеющий на глазах небосклон. Взмыла ввысь, отпугнула противников, заставив пригнуться. Послужила сигналом для нас…Эй, вставайте, кто еще остался, Встанем гордым строем среди руин. Кто еще помнит и кто не сдался — Я не верю, что я один Защищаю свой город
.И одновременно с этой вспышкой раздался чёткий голос нашего командира: — Баря, Гирей с сербами держат терминал, я, Слащ и Шатай — поле, Вера и Птичка — как всегда прикрывают. Ну с Богом, ребята! — и отчётливо вздохнул, собирая в кулак всю волю. — По моей команде… Я сглотнула. Ладони уже вспотели, но у меня не было времени их вытереть. Застыв, оцепенела, ожидая развязки. Все рефлексы, мысли и помыслы сосредоточила на одном. Не промахнуться. Только бы не промахнуться… После того как прозвучал приказ Бека, всё стало происходить слишком быстро для чёткого понимания… Оглушительный взрыв прямо на пути машинной колонны — «сюрприз» от Бари, потом — подрыв последнего грузовика — уже работа Гирея… Взрыв, вскрики… И пальба, пальба, пальба… Так, ну пока вроде всё неплохо: колонну поджарили и зажали — осталось только добить… Руки чесались от нестерпимого желания помочь друзьям, ответить выстрелом на чужую автоматную очередь, но в ушах стоял чей-то чёткий приказ. Не торопись! Не торопись Приходилось удерживать себя. Ребятки били прицельно: сначала «заворчал» пулемёт Гирея, которому вторил автомат Фадиля. Потом подключились Бармин и Вук. Шум, крики, выстрелы звучали оглушительные. Ими казалось, наполнился, искрясь сам воздух! Безумно хотелось зажать уши обеими руками, но сделать это было нельзя — и я лишь сильно-сильно морщилась ото всех этих звуков, бьющих по ушам. Спустя пару секунд албанцы понемногу очухались — пришли в работу их собственные пулемёты, с грузовиков. Это заставило меня вмиг похолодеть… Но товарищи не сбавляли огневую мощь, и этот всплеск чужого противодействия особого успеха не достиг. — … Давай, мой город родной… Эй… Да блеск стальной… — послышалось по связи. Несмотря на напряжение, моргнула. Гирей это же сейчас не серьёзно, да?.. Впрочем, пение не мешало бойцу исправно обстреливать вражеские грузовики, так что мне оставалось лишь усмехнуться. Баря выскочил из-под защиты своей позиции всего на мгновение, — чтобы забросить гранату, — а мне уже нашлась работка и тело вскинувшего оружие албанца рухнуло как на землю. Счёт открыт, как говорится.Смерть назначена на полнолуние, Чтобы бить на отблеск зрачка. За священное право безумия, За седую прядь у виска
В этот момент хлынула вторая волна… Они бросились вперёд резко, вскинув автоматы, полные решимости и спеси. И этот напор сыграл с ними злую шутку… Дзинь! Едва слышно раздалось. А может, мне лишь показалось, что я это слышу… А потом… БАБАХ. Огромной мощности взрыв буквально сотряс землю! Вспыхнуло пламя, охватив собой огромное пространство, расширившись и преобразившись в ненасытную янтарную полосу… Запахло палёным мясом… Всё-таки переборщил. Пиротехник что б его! Качнув недовольно головой, наскоро прицелилась, спустила курок — и прервала мучения одного албанца, вопящего страшно и охваченного огнём словно факел. Почти сразу прозвучал такой же выстрел — со стороны Веры — тоже оборвавший горящему последний мучительный вздох… Замолчал пулемёт, и следом раздался немного неровный голос Гирея: — Баря, всё, дальше вы сами. И тот незамедлительно отозвался, не забывая доложить: — Бек, колонную отработали, уходим. — Принято, — отозвался командир. Первая часть плана осуществлена. Эта мысль позволила несколько раз вдохнуть и выдохнуть. Но не отвлечься… Неожиданно… надо всем аэропортом повисла… тишина! Всё замерло. Горели охваченные пламенем грузовики и клочки земли, но больше ничего не слышалось. Никто из наших противников, кто виднелся на поле, не подавал признаков жизни. Странно — И что, это всё? — недоверчиво задал общий вопрос Бек. — Ни хрена не видно… Гирей, доложи обстановку. — Как-то быстро ребятки выдохлись… — Ага, слишком быстро… Никто из нас не верил этому затишью. Интуиция, видимо, не подвела как всегда. Потом мои глаза уловили что-то. Неужели… — Вижу движение, — Шатай подтвердил мою догадку, — машина направляется к терминалу. Вера, Птичка, сможете его достать? — Не достану, Шатай, никак, — отозвалась девушка спустя пару секунд. — Та же петрушка. Слишком быстро мчится, гад! Вне прицела, — цокнув языком, прошипела, ощущая как от злости на свою беспомощность всё внутри клокочет. — Гирей, цель убрать! — Принято, — ответил татарин, а потом заговорил на сербском. Вот оно как? Решил Фадилю это право отдать… Машину остановить не удалось, но в этом не было вины албанца: стекло было очень прочным, угол обстрела — кривым. Вслед за этим на нас обрушилась просто лавина автоматных очередей… Понятно в чём дело: прикрывают. А вот то, что случилось дальше, было целиком и полностью моей ошибкой: позволив себе на краткий миг глазами проследить за силуэтами Вука с Бармином, я отвлеклась от поля брани… И в себя меня привёл неимоверной силы грохот, едва не заставивший шарахнуться назад. Сначала — БУХ!!! Потом выкрик Гирея: — Фадиль!..Эй, вставайте, воины обета, Ныне сила слова взывает к вам. Если мы доживем до рассвета, Наша вера будет жива И откроется небо
В ужасе распахнув глаза, я уставилась на место происшествия. Проморгала!.. Это моя вина… Тотчас щёлкнул затвор — прозвучал короткий выстрел — и раздался сухой шёпот Веры: — Готов… Значит устранила. Молодец! А вот я… — Пташка! — принялась взывать ко мне девушка. — Пташка, приём! Пташка, не каменей!.. Моргнула. В самом-то деле! Вскинула винтовку, прицелилась и — попадание! Вышла из ступора, называется… — Работаю… — охрипшим голосом доложила. И это было своеобразным «спасибо» боевой подруге. — Гирей, что у вас там? — вопрос одного Шатая, но к ответу прислушались все. И тут… — Что б мне провалиться… — невольно срывается с моих губ. Албанцы пытаются взять терминал! Прут и прут. И их очень-очень-очень много — целая лавина. И все — на двоих бойцов!.. — ТЕРМИНАЛ! ТЕРМИНАЛ БЕРУТ!.. — прерываемый грохотом автоматных очередей крик Гирея подтверждает мою собственную мысль. — Гирей, держись, встречаю!.. — тотчас с готовностью отзывается Баря, и, видимо, наводит дуло автомата на цели, потому что затем слышится уже «ворчание» его орудия… — Вук, терминал! — командует он на сербском, но я понимаю. И услышав знакомое имя, чувствую волну внутреннего тепла… — Птичка, глазками не хлопай, — голос Бека беззлобный, но твёрдый. — Не допусти второго «бума», поняла? — Так точно! — отзываюсь и прищуриваюсь. . От раздавшегося спустя пару секунд голоса командира холодок пробегает по коже: — К нам гости — на час! Вера, Шатай, Слащ. Огонь в направлении привода! Показываю… — А я?! — неизвестно для чего уточняю. — Ты ж не можешь раздвоиться, правильно?.. Работай в одном направлении! — спокойно отзывается Бек. И я работаю. Как мне кажется, вполне неплохо. Во всяком случае, хочется в это верить. Однако все мои внутренние ободрения самой себя вдребезги разбиваются о сорванный голос Гирея: — Нас тут жёстко прессуют, пытаются взять терминал!.. Да что б их. Мы не сбавляли противодействие и огневую мощь, но это, очевидно, не помогало. Пули стали свистеть гораздо ближе, чиркать по краю крыши, где я залегла. От этого адреналин поступал в кровь ещё сильнее… начинала нестерпимо болеть голова… Албанцем было словно бы абсолютно пофигу — сколько их трупов застелет землю — они пёрли и пёрли с непрошибаемостью быков! И уже почти приблизились к дверям терминала… Правда на этот случай у нас было всё готово. Баря, давай. Не подведи, родной… Не подвёл. Взрыв сотряс фундамент здания и отшвырнул множество тёмных силуэтов назад, со страшной силой швыряя их об землю. В этот самый момент снова «зарычал» пулемёт Гирея… А потом — тишина… Внезапная. Выбивающая из колеи. Бьющая по барабанным перепонкам… И ни разу не живительная. — Ребята, — голос татарина сорванный, с отдышкой, но звучащий, и это радует, — по-моему, их тут дохрена… В точку! И к сожалению, дать более точное определение численности врагов мы затруднялись. В тишине напряжение изматывало. Мы дышали тяжело, прерывисто. Я не чувствовала обеих рук, а в грудной клетке саднило после бешенных ударов сердца. И словно для того, чтобы не тратить эту передышку впустую, чтобы поторговаться, подаёт голос Бек: — Все живы?.. Ну вот, начинается… — Шатай — да. Выдох — Слащ — да. Снова выдох — Баря, Вук — да. Нечто похожее на всхлип — Гирей, Фадиль — да. Просто волна облегчения… — Птичка — да… — завершаю эту перекличку и понимаю, что в горле напрочь пересохло, а глаза так болят, словно в них сыпанули добрую горсть песка. — …Шатай, тут твоего серба покоцали, — вносит тревожность своей фразой Гирей, — но он держится. Красавец. Услышав это, я сначала не на шутку перепугалась, но потом поняла, что товарищ просто оговорился: с ним на позиции же Фадиль был, а он албанец! А с Вуком всё в порядке. Слава Богу. — Где же наши?.. Прошло ещё несколько минут тишины. — Слышь, Гирей? А чё, белобрысенько сильно покоцали?.. — услышав это, позволила себе криво усмехнуться. Н-да, Вера, похоже это у тебя серьёзно. — Красоту не задело. — Ребят, — окликнула и сама свой голос не узнала. — Не нравится мне что-то эта тишина… И, оказывается, не только мне. — Аж в ушах звенит… — В тихом омуте… — Я могу разорвать эту тишину отличной песней! — Гирей такой Гирей, право. — Лучше армия байков, чем твоё пение. Чей-то гулкий смешок. — Отставить! — правильно, командир… — Не расслабляемся. Я моргала, пытаясь вернуть остроту зрению, и мотала головой, разминая шею. Ох чую не встану… Да хоть бы не лечь!.. — Птичка, ну ты как там? — интересуется Вера. — В… в норме… а!.. — шиплю, смахивая неприятные слёзы с лица, больше похожие на какую-то слизь. — А что с голосом? — Не с голосом, а с глазами… — В смысле?! — Перенапряжение. Ничего, сейчас пройдёт, — заверяю всех, промаргиваясь. Заверять-то заверяю, а такое чувство, что веки неестественно тяжелеют. — У вас тоже руки ломит, да? — спрашиваю, чтобы не сосредотачиваться на неприятных ощущениях. — Не то слово! Я кажись к этому пулемёту прирос. — Как бы пальцы теперь разогнуть и не сломать?.. Но наши переговоры прерываются… неожиданно громким звуком, будто свистом. Нарастающим. — Вы слышали?!.. В следующую секунду мы уже и не только слышим. — МИНЫ!.. — хрипло выкрикивает Бек. А потом мне кажется, что меня оглушило. Грохот стоит жуткий. Крыша терминала опасно сотрясается, вижу как комья земли с шумом выбрасываются в воздух… И свист, свист, свит А вслед за ним. БАМ БАМ БАМ!!! Уж не знаю, как решали проблему друзья, но я, обняв винтовку, отползла назад. Хотелось прикрыть голову руками, но в мысли навсегда въелось «Оружие важнее», «Береги оружие! Никогда-никогда не бросай…». И не бросала, да и отступать мне было попросту некуда… .Слух вернулся внезапно, и первое, что я услышала — дребезжание стекла. А в следующую секунду крыша соседнего здания резко обрушивается, а здание проседает… Там же Бек и Слащ! Я открываю рот, но понимаю, что кричу без звука. Более того — горло тотчас начинает саднить перенасыщенности в воздухе гари… Как в тумане вижу, что гремит ещё один взрыв, на этот раз — на другой позиции… Шатай! Нет!.. Сейчас мне так страшно как не было страшно никогда. Голова болит просто невыносимо, пальцы ноют и не гнутся, во рту отвратительный привкус, зрение плывёт. А как звенит в ушах… Один, два три… Звон, звон, звон Четыре, пять, шесть — Вук!.. — прорывается в сознанье чей-то голос… кажется, Бари. А зовёт он… Вука! Только не это! — Меняем позиции! — хриплый голос Бека понемногу возвращает контроль и выдержку. — Птичка! Птичка, сваливай оттуда! Сваливай, ты слышишь?! — это голос Веры. Кажется она сегодня тоже охрипнет… Действую скорее машинально чем осознано. Ползу, держа винтовку навесу. Здание подо мной по-прежнему содрогается, словно его дрожь колотит. Воздух насыщенный, я бы даже сказала, что перенасыщенный, им трудно дышать. От долгого сиденья на одном месте мышцы сводит судорогой, и приходится прикусить губу до крови, чтобы не зарычать… Но кое-как добираюсь до края крыши. Дальше — только кубарем, получается… Абсурд, а что делать? Новая взрывная волна решает всё, — просто-напросто сшибая вниз. При падении мне кажется, что переломалась. Физическая боль перевешивает нарастающую панику. — Внимание! Отходим к диспетчерской, — командует Бек. С трудом шевелюсь. Кряхчу. Сжимаю пальцами винтовку. Мотаю головой. Сплёвываю свою же кровь. Чувствую, что лёгкие горят, но нахожу в себе силы просипеть: — Птичка — приняла… — и тотчас болезненно кашляю. — Баря, отходите, я прикрою! — ледяное спокойствие Веры просто восхищает. С ним Вук, значит, скоро увидимся. Этот вывод ободряет, заставляя интенсивнее ползти вперёд. Страх уже зашкалил, и кажется, даже сумел притупится, несмотря на это… До цели я почти доползаю. Но внезапная фраза Веры заставляет кровь застыть в жилах: — Командир… Гирей погиб.Кто отважится бросить привычную Тишину насиженых гнезд? Ради призрачной метки отличия, Ради лишней пригоршни звезд?
Она говорит это Беку. А парализует меня. Нет… как же это так?! Наш певец, наш оптимист, наш фокусник! Гирей… Имя товарища оседает на языке нестерпимой горечью, губы каменеют, и я даже не могу ими пошевелить. Сознание мутнеет. Чья-то болезненная хватка смыкается на руке, повыше локтя. Громко шиплю и вскидываю глаза. Бармин. Не со злости так хватает, а просто пытается рывком поднять на ноги. А рядом с ним… Вук! Какое счастье… Шатаюсь, заваливаясь куда-то вперёд — в объятья серба, как оказывается — беспомощно обвисаю в его руках. Всё, с меня хватит, это слишком. Родной запах проникает в ноздри, тёплое дыхание согревает макушку… Хоть что-то хорошее. Всё это длится всего секунду. Потом БДЫЩ Не шевелюсь, дрожа. Не хочу знать, что на этот раз… кто на этот раз… Видимо меня перехватывают, — потому что в следующую секунду уже перед глазами стоит почти почерневшее от копоти и усталости лицо Бари. Вук что-то тараторит мне на сербском и хоть я и понимаю этот язык, но сейчас не разбираю ни слова. А потом, сорвавшись с места и не оглядываясь, куда-то бежит… Дёргаюсь. — Птичка! ПТИЧКА, ПРИДИ В СЕБЯ! — Бармин выкрикивает это мне прямо в лицо, склонившись близко и хлопая по щекам. Стискивает мою ладонь. — Давай, надо бежать… И я повинуюсь и бегу. Хоть мне и страшно за Вука, больше всего страшно, но допустить, чтобы погиб Баря, да ещё и погиб из-за меня?! Ни за что! Не в моих силах будет это вынести… До диспетчерской остаётся несколько метров. Но вокруг всё слишком плохо… Товарищ толкает меня за ближайшую баррикаду из мешков и сам падает рядом — и тотчас автоматная очередь шумит прямо над нашими головами. — Бек… я… Не смогу помочь или прикрыть… — шепчу по связи. — Нас тут тоже прижало, не высунуться… — Я понял, Птичка, отсиживайся там, — конечно командиру от этих слов нисколько не легче, но он владеет собой. В конце концов, у него ещё остался один стрелок. — Вера, на одиннадцать. Догадываюсь, что где-то там враг. Тот, что подорвал здание. Тот, из-за кого может быть погиб Гирей… Волна несвойственной ярости кипятит кровь, и я сцепляю зубы, болезненно их кроша. И вдруг как в замедленной съёмке вижу. Албанца, гранатомёт, бегущего Вука… Картинка складывается в ту же секунду. — ВУК, НАЗАД!.. — кричу, срывая горло. Баря рывком роняет меня обратно в укрытие, удерживая на месте. Слышится грохот взрыва. Я извиваюсь, но товарищ не позволяет даже голову поднять… — .Вера, прикрывай, я за Вуком, — натужный голос Шатая заставляет замереть. — Шатай, не высовывайся. Это — то, что я слышу сначала. А потом Вук кричит от боли. Нет, не так. Вопит. А я — жмурюсь, смаргивая слёзы. Пожалуйста, пусть это прекратиться!.. Автоматная очередь оглушает… Организм даёт понять, что это его предел. Я глохну окончательно и надолго. На какое-то время кажется, теряю связь с реальностью. Прихожу в себя, почувствовав светлые лучи на своём лице. Рассвет?.. Рядом по-прежнему Бармин: видя, что я начала как-то реагировать, он что-то говорит мне, суёт винтовку. Машинально прижимаю её к себе. Хотя по правде говоря, вряд ли сейчас смогу даже промазать… Вук, Вук, Вук… Набатом стучит в ушах. Вздрагиваю. Рыпаюсь. Высовываюсь. Ищу глазами его и Шатая. Ага, вон они… Господи! Рвусь вперёд. — Стоп! Куда?! — рыкает на меня Баря. — Там В-Вук… ранен… Я должна… должна помочь, — отрывисто шепчу, выпучив на него глаза. — Оставаться на местах! Всем! Не менять позиции! Птичка, тебе ясно?! — а это уже Бек. — Н-но… — я никогда не оспаривала приказы, это вырывается как-то помимо воли. — Птичка! Без соплей! — жёстко и грубовато чеканит командир. — Есть без соплей… — машинально отзываюсь. Кругом какой-то ужас, Ад на Земле… — Я под минами, прикрывать не могу… — Вук — трёхсотый, тяжёлый… — Нас крепко прижало… А потом вдруг сквозь помехи доносится хриплый твёрдый голос: — Что, Пташечка, совсем перепугалась, да?.. «Пташечка», «перепугалась»… С натяжкой, но соображаю, что обращаются ко мне. — Сла… Слащ? — с первого раза не выходит, приходится прочистить горло. — Ты что делаешь, Слащ?! — Решаю вопрос. Не знаю, что он там делает, но Беку это не нравится… Суть затеи доходит до меня, когда я слышу хлопок двери и рёв мотора — Илья, надо полагать, добрался до бензовоза и сел за руль. Хочет ринутся напролом, удержать албанцев и не пустить сюда… Стоп. Но там же… — Слащ?!.. — с нарастающей паникой тяну. И тотчас слышу в ответ нарочито насмешливое: — Что, Пташечка?.. — Там… там же мины по всему полю. Ты не… не проскочишь, — произношу эти слова и по-настоящему ужасаюсь: — Не смей!.. — Ну что ты, Пташечка?.. Его нарочитая беспечность пугает окончательно. — Даже не думай, ты слышишь?!.. — кричу срывающимся голосом. — НЕЕТ!.. — Не волнуйся, — усмехается, судя по голосу, — всё будет нормально. Я живуч. Тебе ли не знать? Я знаю — знаю, что это невозможно!.. — Илья… — в горле встаёт ком. — О, Илья, зачем?.. — спрашиваю, почти физически мучаясь. А грузовик уже несётся вперёд. — Я просто хочу, чтобы ты жила, — голос Слащева полон нежности, и самую малость горечи. — С этим сербом, со мной — без разницы. Главное: жила… Глядя на несущейся вперёд на полной скорости бензовоз, чувствовала, что у меня вырывают ещё один хрупкий хрустальный фрагмент, из которого состоит женское сердце. Один уже был утерян навсегда — вознёсся к небу вместе с душой Гирея… Неужели теперь предстояло потерять и второй?.. И что будет, когда потеряю все? Надеюсь только, что смерть будет мгновенной… То, что наш командир занял место Слаща у пулемёта, становится понятным, когда орудие начинает работу. Но и враги не дремлют: открывают огонь изо всех своих орудий и автоматов… Пока машину лишь задело, но каждый взрыв, бухающий куда-то под колёса, отдаётся во мне болезненным спазмом. — Птичка… — хрипло и негромко зовёт меня товарищ. Сморгнув слезу, отзываюсь: — Что, Илья? И от следующей фразы внутри всё обрывается. — Будь счастлива… Бензовоз не сбавляет скорость, и только сейчас понимаю: он и не планировал. — Прыгай, Илюха, прыгай!.. — надрывается Бак. Но это ни к чему. Это просто крик души. .Когда по связи раздаётся характерный треск, я неожиданно для самой себя вою, зажмурив глаза. А потом… гремит взрыв невиданной силы. Бензин и огонь — безотказное сочетание… Наш Слащ «ушёл красиво», едва-едва поприветствовав рассвет. Больше не пытаюсь подняться и пошевелиться, но Бармин рывком поднимает. — Отходи, отходи назад! — отпихивает в сторону диспетчерской. — А… А ты? — моргаю. — Там, у цеха, осталась Вера, — объясняет он. — Я помогу. — Барь… — хватаю его за локоть. Он дёргает рукой, и в этом жесте впервые чувствуется досада. — Ты ж вроде на пенсию собирался. Он косо глядит на меня, но потом черты его лица знакомо смягчаются: — Отходи, — повторяет. — А я вернусь. Вместе с Верой. И мне приходится его отпустить. То, что сделал Илья, было не напрасно: из сотки албанцев в живых осталось… ну может около двадцати. Наступило затишье: они копили силы, мы — зализывали раны. Ввалившись в диспетчерскую, сползла вниз по стене. От адской боли в голове не осталось ни одной мысли, а в сердце разверзлась чёрная дыра горя. — Командир, а где… — начинаю, уже сообразив кого не досчитались, и вскакиваю. — Где они?! Бек оборачивается через плечо, глядит на меня, и как бы нехотя отзывается: — Шатай с сербом, хм… Они до сих пор на позиции. Меня сковывает ужас. Какого чёрта они там?! Почему не отошли? Перехватив устройство связи, спрашиваю: — Шатай, почему вы не в диспетчерской?.. В ответ слышится тяжёлый вздох. — Прости, Птичка, — и ничего не поясняет. Но я понимаю. — Всё так плохо?! С ним, — с Вуком. Шаталов молчит. Я забываю как дышать. — Птичка… эй, Птичка! — окликает меня командир и я обречённо поднимаю на него глаза. — Здание сейчас рухнет, уходить надо. К цеху! Его слова почему-то не находят во мне отклика. Что? Отходить? Снова? А зачем?.. Всё равно ведь умрём… Должно быть Бек повторяет для всех эту команду, но я не слышу: в ушах — вата и звон… А когда товарищ подходит ближе, дёргаюсь. — Мне… мне надо к Вуку! Я… Я должна… — Отставить. — Ты не можешь запретить мне! — увидеть его в последний раз. — Не можешь!.. Взгляд Бека делается злым. — Могу! — рыкает он, хватая за плечи. — Я — командир, и ты будешь выполнять приказ! — его хватка почти болезненная. — Отходишь. К. Цеху. Приказ ясен?! Скорее цежу, чем отвечаю: — Есть отходить к цеху… — и разворачиваюсь.Эй, вставайте все, кому не спится, Кто еще не верит, что нам конец — Выйдем в поле и будем биться, не скрывая Живых сердец За бесчувственной сталью И цинизмом речей
Мне кажется, что я в каком-то сне. Хотя нет… кошмаре. Хочется проснуться, но не получается. Как не получается открыть глаза — они зажмурены, и с ресниц текут слёзы. Это слишком, слишком, слишком… — Я отхожу. Вук — прикрывает, — звучит по связи глухой голос Шатая. И я просыпаюсь. — К-как? П-почему?! — сипло спрашиваю, вся напрягшись. — Ты… ты просто бросишь его?!.. Это не по-военному. Это — слова девчонки, а не бойца. Но мне уже плевать. Всё равно мы не дождёмся помощи… А мне хочется жить. И хочется чтобы жил тот, кого я люблю. И плевать. Уже на всё. Шатай не отвечает. — Принято, — подаёт голос Бек, нарочито игнорируя моё поведение. — И это… сербу спасибо. А мне кажется, что я сейчас умру. — Вуче?.. — ласково зову на его родном языке, чувствуя, как дрожит голос. — Всё хорошо, — в его усталом голосе сейчас слышится улыбка. — Я их задержу. Размазываю слёзы по щекам. — Ты же знаешь, что я люблю тебя, да? Нечасто прежде я ему это говорила. — Люблю тебя… — отвечает он, на выдохе. В его голосе нежность, от которой щемит сердце. А потом рокот его пулемёта смешивается с грохотом вражеских автоматов. Оглядываюсь затравлено, и понимаю, что Бека рядом со мной нет. И судя по работе последнего пулемёта, он на крыше. Пора уже и мне… сделать последнюю вылазку. Никуда толком не выхожу — просто выбиваю окно, прицеливаюсь и спускаю курок. Один, второй, третий раз… Автомат моего серба замолкает со щелчком. Всё, пуст. У меня тоже уже немного пуль, но без колебаний разворачиваю орудие, чтобы его прикрыть. — Аня, — снова слышу его тихий глубокий голос и вздрагиваю. — Не надо… Не на меня. — Я прикрою, ты чего?.. — поражённо выдыхаю. — Не меня… — шепчет он. — Друга прикрывай. Друга. Шатая. Бегущего к нам. — Вук… — всхлипываю. — Так надо, — он оборачивается. С расстояния той позиции никак не может меня видеть, но смотрит в нужную сторону. И улыбается. — Люблю тебя… С силой сжимаю палец на курке. — И я тебя люблю, Вук. Больше жизни. Своей — да. Но не чужой. Он мне не простит… В этот момент боковым зрением замечаю, что Шаталова будто подбросило на месте. И кажется, выстрел прогремел… — Твою мать… — шепчет Бек. Но не работает. Значит тоже последнюю ленту истратил. С моей позиции мне хорошо видно всё. И видно в кого палить надо. В эту тварь, скотину, гадину… В Смука. Но по Шатаю работают его люди, и мне приходится тратить патроны на них. — Пустой! Меня зацепило… — друг говорит так, словно запыхался. Он один и на прицеле, лёгкая мишень. А я уже ничем не помогу. Бек куда-то исчез… Как оказывается, не исчез, а вытащил нас всех из этой задницы, подогнав какой-то автомобиль, погрузив в него Шатая и сербку Ясну, прикрыв Барю и Веру… — Птичка, прыгай! — это он кричит, когда они почти на полной скорости проносятся мимо здания цеха. И я прыгаю, по привычке не отпуская винтовку, хотя она теперь и бесполезна… Я не знаю чем всё это закончится, и никто из нас не знает. Вернее… знаю конечно и они знают, но никто не произносит это вслух. Отсиживаемся в здании цеха, с нами гражданские — та сербка Ясна и какая-то девчонка, тоже сербка. Обеих обнаружили, когда зачищали аэропорт, а вывести из-под удара не смогли. У Шатая с этой сербкой кажись всё серьёзно. Кстати, о нём… Скользя потухшим взглядом, натыкаюсь и на него. Он жив, но тяжело-тяжело ранен, в сознание не приходит. Может это и хорошо… С силой закусываю губу. Так мало… Нас осталось так мало… И все мы — те, кто ещё жив — бледные тени самих себя. Но хотя бы знаем свою учесть. А вот Фадиля так и не нашли: наверное, погиб под завалами… Ему повезло. Мысли, безусловно, плохие, неправильные, но иных сейчас нет. Снаружи слышится какая-то возня… Несколько позже, я так и не смогла понять: как не почувствовала то, что меня убили?.. В первый раз и кажется, навсегда… — ЗА ЧТО ОН УМЕР?! — гремит голос Смука. — ЗА СЕМЬЮ? НЕТ У НЕГО СЕМЬИ! ЗА РОДИНУ? ЭТО МОЯ РОДИНА!.. Вначале даже не понимаю. Ни смысла слов, ни того, как напряглись товарищи. Хлопаю глазами. — О чём это он?.. — обессилено хмыкаю. А потом понимаю. И меня буквально подбрасывает. — ВУК! Рвусь к окну. Лучше б не рвалась. — НЕЕЕЕТ! — сама хрипну и глохну от собственного неистового вопля. — НЕЕЕТ! Увиденное не забудется никогда — будет стоять перед глазами… У нас не принято лишать убитых врагов головы, а вот у них… — БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, СВОЛОЧЬ!.. Срываю голос, но не сдаюсь. Мечусь как безумная, отталкивая товарищей. Натыкаюсь на стены. Вою. А память предательски обо всём напоминает. Гирей— Едрёна мама!.. — восклицает татарин, раскинув руки в стороны для объятий. — Кого я вижу! — Это вместо приветствия, дикарь? — шутливо усмехаюсь, обнимая его. — Рада тебе… — А я тебе больше! Ха-ха! Это ж надо!..
Слащ… Илья. — Ты знаешь, что ты самая красивая?.. — его голос приглушён и выражает восхищение. Улыбнувшись, поднимаю голову. — Н-да? И для кого же?.. Он перестаёт улыбаться — улыбаются лишь его глаза. — Для меня… Пташечка</right> Вук, Вуче… Мой Вук. —Скучала? — улыбается самой мягкой и самой прекрасной своей улыбкой, подходя ко мне. — Очень!.. — громко шепчу, обвивая руками его шею, и улыбаюсь. — Люблю тебя. Касается пальцами моей щеки, затем берёт моё лицо в свои ладони. Красивые глаза искрятся ответным теплом. И выдыхает мне: — Люблю…
Страшно взвыв, сползаю вниз по стене. Мне физически плохо. — Она сейчас головой тронется… — Господи, дай ей сил… — С неё хватит. Последняя фраза — Бека — вот и всё, что я слышу. Потому что в следующую секунду он, прижав меня к себе и обхватив обеими руками, нажимает на какую-то точку на шее. И я теряю сознание, успевая понять, что падаю кажется, в уютные объятья Бари… Это конец. Эта мысль не даёт в последний момент услышать грохот приближающейся танковой колонны… Понять, что спасены. Что пережили. Что всё закончилось.***
Несколько лет спустя
Шум подъехавшей машины распознаю сразу. Но на всякий случай сначала выглядываю в окно. Потом, улыбнувшись, оборачиваюсь: — Зайчонок, открой, пожалуйста, дверь. К нам гости! Светловолосый мальчишка вприпрыжку бежит открывать. С каждым годом он всё больше похож на отца… Наблюдаю за ним, а потом беру его за ручку и выхожу за порог, не забыв про ещё кое-кого: — Надя! Идём! И за нами тотчас бежит уже подросшая темноволосая девчушка. — Привет! Ну как доехали? Быстро? — интересуюсь, улыбаясь и призывно маша рукой. — Здравствуй, Аня. Да, нормально. — Ну я рада, командир. Мужчина морщится. — Я больше не командир, Аня. Отвожу взгляд. — Да, прости, привычка… — перевожу взгляд на сына и приёмную дочку, и обращаясь к обоим, весело восклицаю: — Ой, а смотрите кто там? Кто это? О! Это дядя Андрей и тётя Ясна! А это Бек! А вон там… Дядя Фадиль! И тётя Вера!.. Ну идите же, здоровайтесь!.. И они, радостно взвизгнув, несутся вперёд, попадая в объятья моих друзей по очереди. Слышится: — О! Здорово, богатырь! Так вырос! — Здорово, дядя Бек! — и сынишка бойко даёт «пять». А потом: — Ну? Как жизнь, принцесса? — Дядя Андрейка, ха-ха!.. Здравствуйте, тётя Ясна! — Просто Ясна, Надя. Привет! Затем: — А ты прибавил в весе, стервец! Ох какой! — Ха-ха! Дядя Фадиль, я не толстый! — Конечно же нет, не слушай его… — Тёть Вера!.. — это уже одновременно. Да, они больше других её почему-то любят. Хоть она и не особо нежна вообще-то. Не привыкшая. — Я тоже скучала!.. Неожиданно откуда-то из-за их спин раздаётся ещё один голос: — Вижу, опоздал. Тут уже не выдерживаю и бросаюсь вперёд я. — Баря!.. — висну на шее уже седого мужчины и всхлипываю. Не видела его дольше всех. — Баря… — Ну что ты, Анечка, что ты… — он посмеивается, неловко хлопая меня по спине. — Всё же хорошо, — затем добавляет, отстранившись: — Дай хоть на пацана-то погляжу? Оборачиваюсь через плечо и зову: — Зайчонок, подойди сюда. И мальчишка тотчас идёт знакомится, не утаивая улыбки. — Мамочка, а кто это? — спрашивает, хлопая глазами. Глажу его по голове, ероша волосы. — Это, милый, дядя Бармин. Знакомься. Он очень хороший, — и подталкиваю сына вперёд. Мужчина тотчас подхватывает мальчика на руки и расплывается в улыбке. — Ну что, Вук? Будем дружить?.. — смеётся, подмигивая. — Привет, принцесса! — а это уже Наде А у меня ком встаёт в горле. О, Вук… если бы те сейчас видел своего сына и свою племяшку… Сзади слышатся шаги. — Привет, ну ты как? — тихонько спрашивает Вера, кладя руку мне на плечо. — А сама-то? Второй раз мамаша! — оборачиваюсь, и со смешком легко пихая её в плечо. Темноволосая улыбается. — О да, сама не верю, — и опускает руки на уже чуть заметный холмик живота. — Ясмина знает, что станет старшей сестрой? Девушка улыбается. — Да, уже рассказала… Счастливая она такая, больше чем я, ей-Богу. Улыбнувшись, коротко и осторожно обнимаю подругу и шепчу: — Ну а Фадиль? Фадиль готов стать папочкой? Её улыбка чуть тускнеет. — Ему сложно. Непривычно, — смотрит на своего мужа. — Но я надеюсь, что он будет счастлив. — Конечно же будет! — уверенно заявляю. — Ха, ты оптимистка, — усмехается узбечка. Потом смотрит мне за спину: — Я так и знала, что ты её себе возьмёшь… — добавляет тихо Гляжу через плечо на сына, обезьянкой повисшего на Баре и Надю, которую он поглаживает второй рукой по голове Н-да… — А мне, — поворачиваю голову, — по-другому и нельзя, — и отвечая на фразу о девочке: — А она классная, помощница. Сильная духом. С ней несложно. Вера сжимает мою ладонь. — Ань, ты извини если я… Мотаю головой. — Нет-нет, ты ничего не сказала ТАКОГО. Я и правда стараюсь не унывать. — Девушки! Может в доме наговоритесь? — прерывает нас Шаталов. И потом смотрит на меня с усмешкой: — Пригласишь?.. Хмыкаю. — Это пусть Вук и Надя решают: они у нас главные, — улыбаюсь. — Верно говорю? Дети оживляются в момент. Вук первее — Пригласим! Пригласим конечно! — весело взвизгивает, и едва оказавшись на земле, убегает вперёд. — За мной!.. Мы все улыбаемся. Пропуская друзей вперёд, оглядываю их. Андрей и Ясна. Вера и Фадиль… Надо кстати, и Беку с Бармином пару подыскать. Подобная мысль заставляет усмехнуться. Запрокидываю голову вверх. Небо ясное и синее-синее. Как бы мне хотелось, чтобы вы тоже были здесь… Небеса безмолвны, но не холодны. А в порывах ветра мне чувствуются чьи-то объятья, похлопывания, поцелуи… — Мамочка, — окликает меня Вук. Уже глубокая ночь. Друзья спят в своих комнатах, а мне пришлось временно перебраться к сыну и дочке чтобы сэкономить место. Но Надя спит крепко, на удивление. — Что, мой хороший? — оборачиваюсь, отходя от окна. Но мальчишка уже и сам подбегает ко мне, шлёпая босыми ногами по полу, и становится рядом. — Дядя Фадиль говорит… — сынок на мгновение затихает, но потом продолжает, — что ты не всё мне рассказываешь. О какой-то войне, о твоих друзьях… о папе. И Надя о нём мало говорит. Я вздрагиваю, поглаживая сына по спине и прижимая к себе. Глаза увлажняются… Конечно, не рассказываю. Ему шесть. Его мир яркий, прекрасный, чистый и светлый. Нет в нём пока места военным ужасам, смерти, потерям. О Вуке рассказывала очень много, когда сын был совсем крошкой, но чем больше он рос, тем сложнее становилось: он был слишком на него похож… И девчонку понять могу: хоть она и старше, но все произошедшие с семьёй ужасы вспоминать, понятное дело, не любит… Первое время мне выговаривалась, слезами захлёбываясь. Теперь успокоилась, видимо. Бедненькая. Ну вот как объяснить Вуку, что его папа погиб ради того, чтобы жили чьи-то другие отцы? Или как рассказать о том, что последние пули я выпустила не в тех, кто хотел убить моего любимого, а в тех — что угрожали моему другу?.. Как объяснить, что иначе было нельзя?.. Что жизнь она такая… не чёрно-белая. Справившись с эмоциями, подхватываю сынишку на руки и прижимаю к себе. — Всё ещё будет, мой хороший, всё я тебе расскажу, — тихо шепча, обещаю. — Ты главное Надю не доставай... Когда наиграешься и порадуешься детству, я расскажу тебе и о том как и где воевал твой папа… И о дяде Гирее, и о дяде Илье… Обо всём расскажу. Вук не отвечает, и я понимаю, что он заснул. Ласково улыбнувшись, целую его в макушку, разворачиваюсь и иду уложить своё чадо. А в ночи необычайно ярко горят звёзды