Я надеюсь, если от меня останутся волны Они до тебя не дотянутся штормом И ты будешь танцевать как будто ещё не поздно (Будешь танцевать как будто никто не смотрит) Если От меня останутся волны Ты их поймаешь и поставишь так громко И я знаю, иногда будет сложно Но надеюсь, ты когда-нибудь вспомнишь
***
Если же твоя рука или нога соблазнят тебя — отсеки их.
Евангелие от Матфея. 18. 8
— Неужели настолько меня ненавидишь, Леа? — Не называй меня по имени, — огрызается Куран, скорее, с привычки. За пеленой прозрачной жидкой соли не видно его лица — как и выражения её глаз. Размыто-блекло, словно все краски из мира высосали в одно мгновение. Холод лапами обхватывает грудь, вгрызается в загривок, кусает за подушечки пальцев. Но дрожь не бьёт тело, не бьёт разум и осознание того, что совсем скоро место холода сменит сама смерть. Леа надеется — всем своим существом, — что не почувствует ничего в последние минуты своей жалкой жизни. Ведь сейчас, стоя перед ним с обнажённой душой, она чувствует то, чего не должна. Грудь будто пронзает тысяча ядовитых стрел, и токсин медленно, но не безболезненно растекается по организму, который постепенно коченеет. А Куран старается не думать, старается не смотреть, старается не чувствовать. Тщетно. Всё, что остаётся — это лишь ждать. Но Ран почему-то не торопится. У них есть лимит — и есть много чего, что нужно сказать друг другу. А ещё у них разбитое сердце — одно на двоих. В отравленной крови плещется недоказанность, на лбу невидимым светом сияет мишень — но выстрел в полумраке затхлой комнаты заброшенного здания раздастся лишь один. Глаза у них одинаково пусты — глянцево-гладкие, отшлифованные страданием и страстью, неискренностью и недомолвками. И все их пороки — одни на двоих. И у них одна жизнь на двоих. Такое бремя у соулмейтов. Но, стоя на грани жизни и смерти, эти осознания не приносят ничего, кроме глухого раздражения. На него времени уже не остаётся. — Скажи мне, Леа! — Ран сорвался на крик. Куран вздрогнула. Хайтани никогда не кричал на неё так отчаянно громко. Из-за лёгкого колебания тела слёзы, окутывающие глаза, оказались на ресницах. Девушка медленно смаргивает их — они маленькими, практически невидимыми брызгами разбиваются о пол. Минуты капают также — и вскоре от них не останется и следа. — Сказать — что? Леа не рыдает. Не воет. Не умоляет. Не зовëт его по имени умоляюще. Не обнимает. Не целует. Ждёт. Жизнь — череда ожиданий. И Куран солжет, если скажет, что не ждала этого дня. — Посмотри на меня, Леа, — он просит. Его тон, отчаянная мольба и боль, сквозящие в обычно спокойном голосе, делают ей больно. — Пожалуйста, посмотри. Остекленевшие глаза наконец встречаются с сиреневыми. Как и ожидалось — в них такая же пустота. Леа так часто видела его лицо в зеркале. Нет чувств, нет эмоций, нет любви — но только в глазах. Сердце в груди всё ещё продолжало биться, хоть и казалось, что его и вовсе нет. Но всё равно, скоро там будет пусто. Даже пустота у них будет одна — на двоих. Леа смотрит на его лицо. Незнакомец — но роднее всех на свете даже против её воли. Она не хочет видеть воспаленные от усталости глаза — ей не по себе. Словно одним взглядом сдирает с неё кожу, обнажает донельзя. Телесной наготы Леа не боится. Они видели друг друга обнажёнными сотни раз, проводя вместе длинные ночи, слившись воедино. Девушка утыкается взглядом в волосы — натуральный чёрный смешивается с сиреневым. Одна прядь выбилась, и в его идеальном образе она словно тёмное пятнышко на кристально-белом — раздражает. Хочется заправить её, задержав пальцы у скулы. Его волосы мягкие, шелковистые — Леа знает это. Страстными ночами она зарывалась в них, натягивая и путая, а днём старалась не прикасаться. Не прикасаться. Не желать. Не любить. Взгляд скользит ниже; вот кадык с татуировкой — Ран всегда громко стонал, хмурясь, когда она кусала его, чуть засасывая кожу, — мощная, горячая грудь под тканью белой рубашки и светло-серой жилетки. Вот руки. Тонкие фаланги пальцев, длинные, изящные, красивые, чуть костлявые, все в кольцах. Подушечки пальцев у него шершавые, они царапают кожу совсем невесомо. Ран часто сжимал ими талию и бедра, мял грудь, наматывал волосы у корня, ласкал между ног, пока сам он, жадно раскрыв рот, пытался поймать своими губами её. И мужчина, сколько Леа его знала, всегда норовил потрогать её лицо, заправить прядь за ухо, провести по лицу, надавливая на губы, щелкнуть по носу, словно она — ребёнок. Не прикасайся. Не чувствуй. Не цени. Ран нарушил эти правила первым. Замечал. Любил. Прикасался. Чувствовал. Ценил. Но Леа не нуждалась в этом. Думала, что не нуждается. — Настолько ты меня ненавидишь? — лицо Хайтани бледно. Лишь две красные полоски под сиреневыми глазами сияли воспаленной усталостью и беспокойством. Слова тихим эхом разнеслись по помещению. Они звучали подобно выстрелу, который совсем скоро должен прогреметь, унося жизнь одного. И страха в воздухе Ран не чувствует. Лишь горечь, оседающую на языке. Гортань будто сдавливает тисками. В груди полыхает пожар. — Если даже это не так, что изменится? — прерывисто произносит девушка. Получается грубо, резко, без отчаяния. Холодно-ядовито, словно сухой обжигающий лёд коснулся сердца Рана. — Многое. Леа находит силы поднять глаза и посмотреть на него в упор немигающим взглядом мутных, непонятного цвета глаз. Сколько бы Ран не вглядывался, он никак не мог понять — какого цвета её глаза? Что они выражают? Чего хочет Леа? Любит ли она что-нибудь также сильно, как он её? Любит ли она его? Любила ли вообще?.. Хоть чуточку? Хоть одну секунду? Рану казалось, пока они любят друг друга телами, в её груди есть место для любви к нему. Думал, но это мало к чему привело. Леа знает, что всё правда изменится. Стоит ей сказать три заветных слова, он уронит пистолет, обнимет её, прижмёт к своей груди, поцелует, положит к её ногам весь чёртов мир. Дай только надежду... Она может её дать, но... Не хочет. Устала потому что. Устала жить в мире, где нет для неё места. Жить, глотая ложь и горечь, метаться и сомневаться, и при этом не забывать читать грёбаные молитвы, прося Господа уберечь её и Рана — на которого можно и смотреть, но нельзя любить. Нельзя. Нельзя любить. А так хочется... Потому что хотелось всегда. Его — особенно. «Ты можешь», — говорит ей что-то в груди. Вот он, шанс, воспользуйся им, протяни ладонь и возьми — он на блюдечке. Но голос гаснет совсем скоро. Леа знает очень много — и знает, в отличие от других, себя и свою сущность. Обделëнная любовью, воспитанная в строгой религии и нерушимых правилах, её разум и восприятие мира были «сломанными» — Леа чувствовала себя фриком. Знала, что будет жить только одним Раном, если её нерушимые убеждения, которые, казалось, огнём выжжены у неё в мозгу и под кожей, не окажутся таковыми и она позволит себе любить его. Жить только его голосом, взглядом, ласками. Будет постоянно прижиматься к нему всем телом, подчиняться каждому слову, смотреть обожающим взглядом, теряя себя в нём. Куран знает это, потому что знает себя. Знает, насколько удушает такая любовь. Она и Ран будут сходить с ума от неё, умирая. Леа не хочет умирать, но гораздо больше не хочет умирать от любви. От пули умереть легче. Лучше умереть, любя, чем жить, ненавидя, верно, отец?.. Вот что значит принимать всё, как должное. И правда, легче. Леа хочет умереть по-своему. Это не жизнь, это её решение, её смерть, её выбор. — Ты сам видишь, насколько. Иначе я бы здесь не стояла. В тумане религиозных убеждений и упрямого отрицания Куран не думает о том, что говорит. Но слова вылетают пулей и застревают у Рана в груди. — Не лги мне, — говорит он глухо, будто не верит — Ты же знаешь, — устало говорит Леа. — Если бы я лгала тебе, меня бы здесь не было. Мужчина прикрывает воспалëнные глаза, стискивает челюсти. На лице выступают желваки, а венка на лбу бьëтся всё быстрее и быстрее. Он чувствует, как что-то жаркое и едкое подкатывает к глазам, а горло словно удавкой тянет. «Почему ты меня не любишь?» — Ты просто идиотка, Леа. — Ты уже говорил это. И не раз. И оказался прав. — Жалеешь, что я твой соулмейт? — Да. И она не лжёт. Ран чувствует это. Его мир раскалывается. Ран зависим от неё. Он её любит. Но он не нужен.«— Я не нужен тебе, Леа. — Хоть в чём-то ты прав.»
Воспоминание пронзает разум. Стискивает грудь. Становится нехорошо. Пора заканчивать. — Скажи мне, Леа. Ты знала? Вопрос, от которого зависит жизнь — без преувеличения. И его, и Леа. Она прячет глаза. Выдавливает неохотно, но всё же — врать все равно уже нет смысла: — Догадывалась. Тонкий аромат сухих духов лимонной вербены течёт тоненькой струйкой в лёгкие Хайтани. Так пахнет его любовь — мимолëтно, ненавязчиво, практически невесомо, но мягко-сладко, окутывая с головы до ног. Так пахнет его самое большое недоразумение. Так пахнет его конец. Прах, блеск, дождь. Капли небесных слёз на длинных ресницах. Размытая, водянистого цвета радужка глаз — коричневый с подтëками изумрудного и синего. Немеркнущая магия соприкосновения губ. Мягкий шелест шёлкового платья — и словно сама Леа шепчет ему свои секреты — невысказанные и тихие. Неистовый ритм музыки, равные движения её тела. «Santa Muerte» — на обложке её книги. Сгущающийся сумрак ночи. Шум моря и чаек. Мокрый песок на бледном теле, вкрапления родинок на рёбрах и животе. Запах больницы. Догорающие отблески заката и профиль, вырисовывающийся на солнечном диске. Путающийся в волосах лунный свет, родинка под глазом. Дрожащее дыхание на его шее, невесомые стоны, ласкающие слух. Мурашки по коже от его дыхания меж её ног, визги от жадных и смазанных движений его языка внизу. Винтажная музыка, жёлтый полумрак комнаты, её тело, прижимающееся к его груди. Острый взгляд блекло-размытых глаз — глянцево-пустой, тусклый, усталый. Запах лимонной вербены, бьющий в голову. Секс на столе в его кабинете, имя, тихо слетевшее с её губ. Голос, похожий на журчание ручья. Первые и последние слëзы после известия. Они похожи на жемчуг. Матовые и драгоценные.Мгновения сливаются.
Хриплый смех, зажмуренные глаза, трепыхающиеся ресницы. Медовый вкус её кожи.Мгновения сливаются.
Муссовый десерт на пляже. Леа взбивает сливки ложкой, а затем слизывает, улыбаясь и пачкая губы. Он сам убирает излишки нежным поцелуем. Улыбка — ямочка на правой щеке. На левой её нет. Волны. Чайки. Камешки, которые Куран собирает в карман сарафана, а затем расставляет на полке в гостиной. Они ярко сияют на солнце, как и её тусклые волосы.Мгновения сливаются.
Сорок дней у моря — двадцать семь раз они занимались любовью, тринадцать раз считали звëзды безмолвно, прижавшись к друг другу. Сорок дней — это море любви.Ран не хочет её убивать.
Слишком недолго длилась его любовь. Ему нравится чувствовать вес её тела на себе. Море было серым. Её глаза — это целое, необъятное море, полное тайн и неразгаданных загадок. Море не открывает их — Леа тоже. Миниатюрное тело в чёрном бикини, чёрные тонкие, звенящие браслеты на тонких запястьях, чёрный рукав на левой руке — пахнет лимоном, свежестью айсберга, морем и солью.Он не хочет её убивать.
Голубое небо окаймляют рваные облака. Шезлонг тёплый, но Леа на его груди ещё теплее, — похожа на кошку. Молчание уютное и нежное. Взгляд заспанных глаз вызывает боль в груди. Губы на вкус как сироп — томный и до боли в зубах сладкий.Мгновения.
Сливаются в одно.
— Ничего не хочешь сказать мне? — хрипит Ран. Ни он, ни Леа не узнают этот голос. Чужой. Не тот. — Напоследок? Ему больно. Больно безумно и отчаянно — он и не представлял, что в груди может быть больно настолько сильно. А Леа не может отступить. От религии, от убеждений, от реальности. Не быть им счастливыми. Рано или поздно, один из них потерял бы другого. Жить, каждый день ожидая рокового звонка, Леа не хочет. Ничего не хочет. Даже сказать. Но нужно. Рану это необходимо. Куран хотела бы сказать ему многое — до этого момента, но не сейчас. Банальные слова любви на грани жизни и смерти не имеют никакого смысла, абсолютно никакого веса. Слова любви становятся лишними.«Я тебя люблю» — словно три капли крови падают в снег.
Они лишь портят. Не несут в себе смысла. А то, что бессмысленно, не имеет право на существование. Ей хочется сказать что-то, что позволит Рану понять её и простить. Слова любви имеют вес только тогда, когда вся жизнь впереди. Время утекает словно бумажный кораблик на потоке ручья — безвозвратно. Леа прикрывает глаза, вспоминая. Бог, отец, смятые листочки, пахнущие детской зубной пастой, церковь, взгляды, страх, Ран, море, ликёр, танцы. Она вспоминает всё, что произошло с ней за этих коротких полтора года. Леа размышляла о смерти. Будет ли страшно? О чëм она будет думать? Буду ли о чём-то жалеть? Нет, не страшно. Думать — обо всём. Жалеть — о невысказанном. И почему-то мысли путаются. Мозг отчаянно цепляется за каждую мелочь, деталь — словно ищет то, что поможет понять, когда же всё пошло наперекосяк. Наверное, с глубин. Отражение в снежном шаре всегда было кривым, маской грустного клоуна. Позже превратилось в кукольное безразличие. Мгновения вспыхивают картинками прошлого — всё смешивается воедино. Моменты и слова проносятся с головокружительной скоростью, но Леа кажется, что она вновь переживает всё это. Мысли торопятся, наскакивая друг на друга, словно катящиеся по склону булыжники.*
"Господи Боже, услышь, Святая Дева Мария, береги и моли Боже о нас".запах ароматических свеч огни монотонный гул блестящий на свету крест с христосом внушает страх его лицо искажено печалью мне страшно я хочу уйти но держусь потому что должна быть примерной дочерью божьей по витражному стеклу пошла трещина почему эта женщина такая грустная меня тошнит и я рыдаю отец разочарован и мне хочется умереть от стыда и страха
"Нельзя любить сверх меры, Леа. Безумная любовь — кощунство".но что делать если я не умею по-другому значит мне нельзя любить ведь бог разозлится на меня и отберёт любимого поэтому ты бросил маму?
"Это Биг-Бен, это Лувр, это телебашня Токио. Всё это мы с тобой обязательно увидим, Леа. Не переставай надеется и ждать".это ложь ни черта мы не увидели ты просто грязный лжец
"Я учил тебя быть верной, Леа, и я разочарован. Бог гневается на тебя".меня учили быть тихой покорной смиренной верной но меня никто не учил предавать
"Ты пожалеешь, Леа". — Я хочу этого, Куран.голос Рана бархатный, нежный, любимый, но почему всё так
"Матерь божья, Пресвятая Дева Мария, моли Бога о нас, грешных, ныне и во веки веков" "Не знаю, Леа, чего ты хочешь". "Ты пойдёшь по стопам своей матери. Он убьёт тебя точно также, как я — твою мать". "Нельзя любить сильно — особенно преступника. Это грешно, Бог не простит тебе этого. Ты сама поймëшь это, когда он будет душить тебя одной ночью, пока за стеной будут спать ваши дети".я люблю тебя, Ран. и не жалею об этом
— Я Хайтани Ран. Пишется как «долина пепла» и «орхидея». Не «кувшинка», а «орхидея». — Я уже тебя ненавижу, Хайтани.пожалуйста, прости меня
— Я разбил лишь то, что не представляет ценности и интереса, ты сама это скоро поймёшь. Эти шары — лишь хлам.да, ты был прав шары были хламом
— Это не больше, чем обычная тоска или зависимость от прошлого, по тому, чего уже не существует.да, ты был прав, моя душа
— Даже если это ложь, почему ты не можешь солгать и мне тоже? Я буду рад даже твоему вранью, Куран.прости, не я никогда не хотела лгать тебе
— Закрепление связи — не изнасилование. — Сожми меня ещё раз...душно, горячо, до одури приятно, влажно, громко я приношу ему наслаждение он хочет меня — и я его тоже
— Не сдерживай стоны.никогда я вся твоя
— Ты вкусно пахнешь.и схожу с ума по тебе
— Когда я смотрю на море мне становится легче. Когда я смотрю на тебя и когда ты рядом, мне не легче — мне лучше.ты рвешь моё сердце на куски
— Ты много думаешь и мало наслаждаешься. Ляг на меня.море, мрак, запах его кожи, руки, сжимающие меня так хорошо
— Я не хочу трахаться. Я хочу заняться любовью.ты ломаешь меня одними лишь словами я тоже хочу твоё сердце тебя.
— Если была бы возможность, я бы делал это вечно.жар, влага, мои визги и его ласкающий язык мне так хорошо когда он смотрит на меня, облизывая губы
— Хотя бы сейчас. Положись на меня.всегда я верю тебе, моя любовь
— Прижмись, закрой глаза и двигайся. Представь, что меня нет.жëлтый полумрак, музыка, ты слишком хорошо, чтобы это оказалось правдой
— Я никогда не виню людей за их горе и боль. Каждый из нас слаб по-своему. Но когда человек пользуется этим или превращается в ебаного нытика, мне становится противно. Но ты сильная, Леа. И мне это нравится. — Прижмись ко мне. Так теплее.я всегда
— Ну что, трахнешь меня?любила
— У меня есть ты, так зачем мне другие женщины?тебя
— Ты идиотка, Леа. Такая красивая, но такая идиотка.Ран
— Кто о тебе позаботится, если не я? Перестань дурить и подвинься. Надеюсь, ты не пускаешь слюни на подушку.тогда я поняла, что ты нужен мне, Ран. очень нужен
— Мне нравится море. Потому что твои глаза такого же цвета.море, соль, тепло, закат, твои руки и поцелуи так хорошо
— Перестань визжать и раздевайся. И распусти волосы, мне так нравится больше.помада красного цвета плач ребёнка мать ничего не делает а я всегда хотела сына
— Мы не подростки, а жаль. Тогда можно было бы бухать, курить и трахаться сколько угодно.я бы хотела потрогать твои косы очень как жаль, что мы не встретились раньше
— Хочу тебя постоянно. — Какой птицей ты бы хотела стать, Куран?не знаю правда, не знаю наверное, чайкой
— В этом мире быть нормальным — роскошь.солнце в зените тетрадка жёлтого цвета мышь ест кошку небо фиолетового цвета
— Я не прошу тебя любить, но уважать ты обязана.тебе не нужно просить орион венера марс юпитер святая дева мария моли бога о нас, грешных
— Я трахну тебя, если не заткнёшься. Обычно это работает — после секса ты почему-то молчишь, как рыба.просто не хочу сказать лишнего потому что люблю но любить нельзя боже, прости
— Посиди со мноймы все когда-нибудь умрём
— Не думаю, что умирать страшно. Страшно знать, что уйдёшь из жизни, не сделав чего-то важного.умрëм все от живого останется лишь мёртвый прах куда улетит душа? я не хочу думать об этом, боже, прости
— Никогда не буду оглядываться назад. — Верь мне, а не в меня. Я не божество, а человек, который рядом, а не Нечто на небе. — Тебе идёт зелёный. Глаза кажутся человеческими, а не рыбьими.но они тебе нравились
— Попрощайся. Надеюсь, мы вернёмся сюда ещё раз.море и ты. я хочу обратно сорок дней любви — просто ничто
— Стоять. Поцелуй меня, а потом можешь идти.люблю тебя
— Если ты уродлива, то я сестра милосердия.минуты капают как море с твоих волос
— У тебя ямочка только на одной щеке. Чуднó.поцелуй в правую щеку был самым нежным из всех сердце перевернулось
— Соулмейты должны чувствовать себя целыми рядом друг с другом. Но я чувствую себя ёбаной половиной от чего-то. Я не нужен тебе.нет нужен даже больше, чем ты можешь себе представить
— Теперь мы вместе навсегда — и в Аду, и в постели.обещаю, я всегда буду рядом, даже если умру господи боже, храни меня и Рана
— Твоя религия христианство, моя — цинизм. Я уважаю твою, и ты должна уважать мою.мысли скачут как будто листья облетают с дерева что происходит с трупами? прах. прах. прах.
— Зачем тебе еда? Ешь свои ёбаные заветы и и не трахайся со мной, ведь это так грешно.прости меня. я не хотела
— Моя мать говорила, что люди любят и должны любить своего избранника или соулмейта, даже если и не нравятся его поступки. И напиздела. Ты не любишь меня.ложь я всегда любила и сейчас люблю очень сильно
— Кто сказал, что рыбы уродливы? Они красивы по-своему.ты никогда не умел делать комплименты но ты делал
— От тебя пахнет какой-то поеботой. Но мне она нравится. — Как ты думаешь, загробный мир будет рыдать, когда к ним спустится рыба с человеческими конечностями?и шутить ты не умел никогда но умел любить
— Я не ненавижу тебя, Леа. Ты не хочешь принимать меня. Я не нужен тебе.пожалуйста прости меня
— Я хочу верить, что не удар тебя по твоей прелестной мордашке когда ты меня окончательно доведешь. И мои поцелуи — замена удару. Я целую тебя, когда злюсь — на тебя. Когда я бью, то не могу остановиться. Когда мы целуемся, со мной всё также. Когда ты дала мне пощёчину, я понял, что мы созданы друг для друга. Я тоже хотел тебя ударить, но не смог, поэтому и поцеловал.когда, когда, когда моменты утекают словно песок меж пальцами их унёс ветер солёный холодный морской ветер он пах Раном
— Когда мы занимаемся сексом, мне хорошо настолько, что я готов уверовать в Бога, лишь бы никогда не заканчивать.никогда не умел делать комплименты и выражать любовь но мне нужны были эти слова я хочу любить тебя но нельзя а я всё равно люблю
— Простого траха недостаточно, чтобы начать понимать друг друга.дождь моросит на песок море и мои ноги ран стоит рядом я хочу прижаться к нему но не могу потому что я боюсь любить его и ран сам прижимает меня к себе и целует в губы
— У тебя нет груди, зато есть мозги. Это радовало бы, но не в твоём случае. Ты слишком много думаешь. Ляг на меня и поспи.такой тёплый и родной любимый, крепкий мне спокойно стук сердца успокаивает меня хочу, чтобы это длилось вечно
— Всегда знай себе цену. Ты — моя женщина, а я никогда не стал бы держать рядом с собой дешевку, будь она моя истинная или нет. Ты гордая, Леа, так умей это показать.храни меня боже ныне и во веки веков прости мне все грехи мои и восславь себя и пророка своего христа отец наш небесный...
— Ты теперь на год старше. С днём рождения, моё недоразумение.цепочка ручьëм потекла меж пальцев — такая чистая почти живая она идеально охватывает шею поцелуй в ложбинку между грудей его взгляд затуманен жилка на шее бьётся быстро я таю от его касаний кричу от языка и пальцев млею от его стонов и закатанных от удовольствия глаз принимаю его мокрые поцелуи и лёгкие укусы ... бережно сажает на стол сминает бёдра, целует в шею и губы целует бесконечно долго и с языком наши губы и подбородки все мокрые, но глаза сияют мы любили друг друга в этот момент он на удивление нежен двигается размеренно, медленно, стоная и запрокинув голову наверх и я царапаю его спину ногтями дарю поцелуй чуть выше верхней губы вижу обожание в его глазах я понимаю, что он нужен мне — когда умирает наш ребёнок. понимаю, что люблю его не могу зацепиться... за что-то одно.. мне плохо. я задыхаюсь.
— Есть только два человека, о которых я беспокоюсь. Ты и Риндо. И я способен на всё — и защитить, и убить.иногда смерть — это спасение я устала. так, так устала... Боже, храни меня.. ныне... и во веки веков...
"Греки очень умные люди, Леа. Говорят, они понимали всё на свете, и нет такого человеческого чувства и поступка, которого не встретишь в их литературе. Древние греки считали, что безрассудная любовь — грех перед богом. Если кого-то вот так безумно любить, бог ревнует — погубят или тебя, или любимого. "Любить сверх меры — кощунство".я хочу выбраться быть собой рядом с тобой, Ран иметь детей, хоть и знаю, что не могу их выносить рядом с тобой но нельзя нельзя... это кощунство... нельзя. исцеление болящих.. напев псалмов в церкви респонсорий... пресвятая мудрость. Библия.. грешников прибежище. Евангелие... врата вечного блаженства... Завет. Новый Завет... не люби того, кто причиняет вред... если близкие твои оказались вредны для тебя презреть. отсечь от себя... как гниль. Евангелие.. Да, оно... Отец, ты был прав. Как же я тебя ненавижу. кажется... я знаю.
*
Ран хочет услышать слова любви. Или что-нибудь похожее. Значимое. Рука сжимает пистолет крепче. Знать, что не не был пустым местом. Узнать, что он хотя бы что-то для неё значил. Возможно, он не убьёт её тогда. И они будут счастливы. Ран усмехается сразу же — горько, с иронией и ненавистью к самому себе. Жизнь — не сказка. Пистолет в его руках — не игрушка. Он — не принц, Леа — не принцесса. Сломанная кукла с безразличными глянцевыми глазами. Ран видит, как меняется её лицо. Усталость сменяется умиротворением. Глаза проясняются, губы подрагивают в лёгкой, смиренной улыбке. Ямочка на правой щеке становится заметнее. Леа спокойна — обманчиво. В воздухе пахнет лимонной вербеной и тоской. Безнадёжностью — Леа никогда не надеялась ни на что. Ран понял, что чуда не произойдёт. — Однажды, — начала она хрипло, с надрывом, но лицо её остаётся спокойным и ясным, как голубое небо без облаков, а в глазах стоят слëзы. — Я спросила своего отца, где моя мать. Он не стал лгать — он собственноручно убил своего соулмейта. Но тогда я спросила ещё, — из её глаз одновременно скатились две скупые слезинки. — Почему он убил, ведь это же так грешно. И тогда он сказал то, что я хочу сказать тебе. Если же твоя рука или нога соблазнят тебя — просто отсеки их. От себя. Самостоятельно. Лицо Рана искажает ярость. Леа — далеко не нога, далеко не рука. Она сердце. Душа. Кем он станет, если сам откажется от собственной души? Ран вскидывает руку с пистолетом и целится куда-то в грудь, не смотря. Он знает, что будет больно. Убить соулмейта собственными руками равно самоубийству. Для обычных людей, но не для Рана. Любовь — слабость, связь— слабость. А любую слабость нужно искоренить как можно быстрее. Её лицо отпечатывается на сетчатке глаза, навсегда остаётся под веками. Острый нос, редкие веснушки, размытые глаза, ямочка на щеке, пухлые губы, застывшая меланхолия в её облике. Леа никогда не была красивой, никогда не была милой, уступчивой и чуткой, но... Как же он её любит. Но все равно стреляет — закрывает глаза, в надежде на промах, но, увы, Ран никогда не промахивается — даже сейчас. И этот выстрел — церковный перелив колоколов, его слёзы — панихида по её истерзанной душе, что мгновенно вылетает из тела. Два за ним — по инерции, чтобы не мучить её при неудаче. Её тело после смерти не имеет значения — ведь в нём нет её души. Леа падает на пол, окрашивая его кровью — густой и липкой. На её губах мерцающим облачком застывает вечной печатью: «Я люблю тебя, Ран». Глаза глянцево-гладкие, как у куклы. Сама Леа всегда была как брошенная кукла — сломанная, пустая, старая и некрасивая. Святая Смерть застывает на её лице печалью невысказанной любви. Стоило ли это того? Есть ли Рай? Ад? Встретятся ли они вновь? Лица Рана не видно в тени полуразрушенной стены — только блики света на стëклышках глаз. И даже глаза у него и Леа одни на двоих. Мёртвые.