Игра в имитацию

Заснуть не удаётся. И хотя голос рационального мышления упорно твердит, что она должна беречь силы, чтобы в подходящий момент нанести похитителям решающий удар, сна нет ни в одном глазу. Уэнсдэй неловко ворочается на скрипучей пружинной койке, безуспешно стараясь принять наиболее удобное положение — но ничего не выходит. Мучительная сухость во рту парализует мыслительный процесс, не позволяя сосредоточиться на разработке плана действий. Вдобавок чертовски сильно ноют затекшие покрасневшие запястья и болезненно саднят содранные в кровь колени. Очень скоро ей начинает казаться, что бетонные стены постепенно сдвигаются, смещаются ближе к клетке по сантиметру в минуту, и каменный мешок вот-вот сомкнётся и раздавит убогую металлическую койку с пристёгнутой к ней пленницей... Oh merda. И хотя умом Аддамс отчётливо понимает, что это полный бред, порождённый воспалённым сознанием, абстрагироваться от пугающих фантазий никак не удаётся. Сердце яростно стучит в грудной клетке, разгоняя по венам липкий страх от внезапно начавшейся клаустрофобии. Клеманс больше не предпринимает попыток заговорить — изредка Уэнсдэй бросает в её сторону короткие взгляды, но измождённая исхудавшая девушка равнодушно пялится в низкий потолок. На посеревшем лице узницы нет ни единой эмоции, словно мысли Мартен бродят где-то бесконечно далеко от её несокрушимой темницы. Наверное, так оно и есть. Наверное, это единственный способ не сойти с ума в заточении — просто впиться в потолок невидящим взглядом и бесконечно фантазировать о свободе, которая вряд ли случится. Титаническим усилием воли Аддамс напоминает себе, что погружаться в пучину бесплодных грёз не имеет абсолютно никакого смысла. Пустые мечты не освободят от наручников, не помогут покинуть эти унылые стены, не поспособствуют побегу. — Эй… — шепчет Уэнсдэй севшим от жажды голосом, неловким движением переворачиваясь на бок и подтягивая ободранные колени повыше к груди. Говорить трудно, в горле стоит мерзкий колючий комок, но она упорно заставляет себя складывать слова в предложения. — Что там снаружи? Куда вас выводят? В клетке нет ни унитаза, ни душа, ни даже какого-нибудь ведра, подходящего для справления базовых нужд организма — а значит, пленниц должны выпускать отсюда минимум один раз в день. А значит, нужно воспользоваться первым же подвернувшимся шансом, пока у неё ещё достаточно сил. Вот только Клеманс продолжает отстранённо молчать, изучая потолок настолько рассеянным взглядом, что Уэнсдэй вскоре начинает казаться, что она и вовсе не ответит. Но несколько минут спустя девушка хрипло прокашливается и очень медленно поворачивает голову к Аддамс. — Я была… только в двух помещениях, — едва различимо бормочет она, даже не пытаясь смахнуть или хотя бы сдуть упавшие на лицо каштановые пряди. — Санузел, который находится через стенку. И лаборатория, которая сразу за ним. Остальные двери всегда заперты... И их очень много. Что ж, этой информации вполне достаточно. Уэнсдэй машинально кивает — мысли ворочаются в голове предательски медленно, буквально со скрипом, но додуматься до самого элементарного ей всё же удаётся. Чисто в теории в санузле вполне может оказаться стеклянная дверца душевой кабины. Или зеркало. Или длинный шланг от лейки душа. Да хоть что-нибудь, что можно использовать как орудие убийства. Мамаша Роуэна вооружена как минимум электрошокером. У самого Ласлоу явно имеется неплохой запас мышечных релаксантов. Если попытка побега не увенчается успехом, в лучшем случае её приложат шокером и вырубят мощным препаратом, в худшем… Одному Дьяволу известно. Убить вряд ли убьют, но точно усилят бдительность — и тогда повторить задуманное будет невероятно сложно. Если вообще возможно. Нет, второго шанса не будет. Нужно действовать наверняка. Аддамс облизывает пересохшие губы и на минуту прикрывает глаза, стараясь сконцентрироваться на самой главной задаче — но мозг отказывается подчиняться, подсовывая тягостные и совершенно неуместные воспоминания о родителях, единственной подруге… и о Торпе. Oh merda, ну почему она не осталась в палате вместе с ним? Как знать, вдруг его хитроумный план по поимке преступника оказался бы удачным? Тогда она бы не попала сюда. Тогда всё могло бы быть по-другому. Или не могло? Роуэн ведь выследил её целенаправленно. Что, если маньяк шёл за ней от самой больницы? Что, если он действительно намеревался пробраться в палату, чтобы закончить начатое, но остановился, услышав их голоса? Очевидно, всё было именно так. Бесчисленное множество вопросов без ответов атакует разум словно рой пчёл — воспалённое сознание слишком измученно жаждой, чтобы Уэнсдэй могла нормально соображать. Очень скоро к невыносимому желанию пить присоединяется тянущее чувство голода и пульсирующая головная боль. Всё это в совокупности катастрофически мешает здравомыслию, тянет последние силы из стремительно слабеющего организма, повергает разум в состояние полубреда. Теперь Аддамс гораздо проще понять, почему погибающие от жажды путники видели в пустынях несуществующие оазисы и отчаянно стремились к ним, всё дальше забредая в смертоносные безжизненные пески. Правда оазисы ей не мерещатся. Зато в голове спутанным калейдоскопом закручиваются бессвязные воспоминания о детстве, об уютной комнате в родительском особняке, об изысканных фарфоровых куклах с отсечёнными головами, о давно умершем домашнем скорпионе, названном в честь самого жестокого римского императора… Вернётся ли она туда когда-нибудь? Сможет ли вновь увидеть строгую чопорную мать, эксцентричного добродушного отца, улыбчивого бестолкового брата? В общем-то, Уэнсдэй никогда особо не ладила со своими родными, считая семейные узы чем-то сродни вынужденному заточению в одной тюрьме, но теперь… Кажется, она готова отдать всё на свете, лишь бы вновь проснуться в собственной постели в мрачном особняке Аддамсов. Или в своей тесной комнатушке на втором этаже общежития ZETA, разделённой на две диаметрально противоположные половины. Или в квартире проклятого лжепрофессора, где всё насквозь пропитано древесным ароматом его парфюма, а с кухни тянет приторным запахом свежеиспечённых панкейков. Да где угодно. Только бы не здесь. К моменту, когда в коридоре возникает движение, ей удаётся погрузиться в зыбкое состояние на грани сна и реальности. Но звук шагов приближается с каждой секундой, поэтому Аддамс переворачивается обратно на спину и не без усилия пододвигается поближе к металлическому изголовью, принимая полусидячее положение. Роуэн входит в помещение, держа под локоть заплаканную Дивину — девушка кажется совсем апатичной и безразличной к окружающей обстановке, словно её накачали лекарствами. Маньяк ловко отпирает клетку и вталкивает пленницу внутрь, предварительно стянув хрупкие запястья толстой джутовой верёвкой. Та покорно проходит в центр клетки и сворачивается в клубок на тонком грязном матрасе. Лязгает тяжёлый навесной замок — а потом Ласлоу ненадолго удаляется, чтобы вскоре вернуться с большим крафтовым пакетом. — Ужин, дорогие дамы, — торжественно оповещает он, извлекая наружу три пластиковых контейнера и три бутылки воды. Аддамс мгновенно впивается в заветную бутыль жадным взглядом — гордость тут же испаряется под гнётом мучительной жажды. Но проклятый маньяк нарочно тянет время. Издевательски медленно отпирает клетку Мартен, тщательно протирает чёрную пластиковую вилку бумажной салфеткой, оставляет контейнер в изножье кровати и несколько раз передвигает его на пару сантиметров с таким сосредоточенным видом, будто сервирует стол к важному мероприятию. Затем повторяет те же манипуляции в клетке Дивины. Oh merda. Уэнсдэй невольно воображает, как было бы здорово воткнуть эту чёртову вилку ему в глаз — но это лишь бесплодные мечты, скованные запястья не позволят провернуть подобное. Наконец чокнутый похититель снимает замок с её клетки и степенно проходит внутрь, держа в руках последний контейнер и спасительную бутылку воды, заполненную на две трети. От вида капель конденсата, скопившихся на пластиковых стенах, у Аддамс окончательно пересыхает во рту — ей чертовски хочется поскорее ощутить на языке вкус блаженной прохлады, но титаническим усилием воли она останавливает себя, чтобы не накинуться на воду в присутствии Ласлоу. Нельзя, категорически нельзя допускать, чтобы он увидел настолько явное проявление слабости. Чтобы у него закралась мысль, как она близка к отчаянию. Надо держать себя в руках. Поэтому Уэнсдэй изо всех сил стискивает зубы и надменно вскидывает голову, прожигая своего похитителя пристальным взглядом, полным ледяного презрения. Роуэн едва заметно усмехается одними уголками губ, поправляя идиотские очки с толстыми линзами, а мгновением позже нарочито медленно оставляет еду и воду на полу возле койки. И он не торопится уходить — внимательно разглядывает её лицо, словно пытаясь отыскать визуальные признаки того, что она сдалась. Как бы не так. Аддамс равнодушно выдерживает прямой зрительный контакт — непоколебимое желание отомстить подпитывает ослабевший организм. Ничего страшного. Всё в порядке. Они ещё не знают, с кем связались. Они непременно пожалеют о том дне, когда решили схватить её и запереть в этой убогой клетке для подопытных животных. А пока пусть упиваются мнимой иллюзией власти — ведь наслаждаться безнаказанностью им осталось совсем недолго. Спустя несколько бесконечно долгих минут Роуэн неопределённо хмыкает себе под нос, а затем разворачивается и быстро уходит — разумеется, не забыв запереть здоровенный амбарный замок. Когда звук его шагов окончательно стихает, Аддамс наконец позволяет себе расслабиться. Поспешно переворачивается на бок и опускает ноги на пол — бутылка с водой стоит совсем рядом, но недостаточно близко, чтобы суметь дотянуться скованными руками. Обхватив бутыль босыми ступнями, она неловко затаскивает её на кровать и невольно выдыхает с облегчением. Собственное бессилие и ограниченность в движениях чертовски угнетают, но все унижения меркнут и бледнеют в сравнении с осознанием, что невыносимая пытка жаждой вот-вот прекратится. Торопливо открутив синюю ребристую крышку, Уэнсдэй на всякий случай принюхивается к воде — впрочем, даже если бы запах оказался подозрительным, она вряд ли смогла бы остановиться. К счастью, вода пахнет как обычно. Поэтому она с жадностью голодного зверя припадает к горлышку и залпом опустошает добрую половину. От первого же глотка в голове заметно проясняется, пульсирующая боль в висках немного утихает, и спустя считанные минуты к ней возвращается привычная собранность. К еде Аддамс пока не притрагивается — по сравнению с жаждой голод не кажется таким страшным и мучительным. Отлично. Так гораздо лучше. Теперь можно заняться делом. Благоразумно оставив часть воды на потом, она переводит взгляд с одной пленницы на другую, мысленно прикидывая, кто из них может сообщить побольше полезной информации. Для начала неплохо бы выяснить, в какое время их отводят в санузел — хотя ощущение времени в этих стенах неизбежно стирается. Ласлоу говорил об ужине, значит, с большей долей вероятности сейчас вечер… — А ты почему здесь? — внезапно спрашивает Дивина, за обе щеки уплетая еду из контейнера. — Что? — Уэнсдэй не сразу понимает, что этот странный вопрос адресован ей. — Почему тебя никто не будет искать? — перефразирует девчонка, поглядывая на неё со слабым интересом из-под полуопущенных ресниц. — Я имею в виду… Они ведь нарочно выбирают тех, до кого никому нет дела. И хотя подобная догадка уже приходила в голову Уэнсдэй во время расследования, это всё равно звучит странно. Особенно, если учесть, с каким яростным рвением профессор Торп разыскивает пропавшую сестру. И он ведь практически добрался до цели — вот только маньяк решил сыграть на опережение. Oh merda, а ведь сама Клеманс наверняка даже не догадывается, что о ней не забыли, что во внешнем мире по-прежнему есть человек, которому не наплевать на её судьбу. — Это неправда, — горячечно возражает Аддамс, машинально потирая ноющие запястья, на которых уже проступили лиловые полосы синяков. А потом резко поворачивается к молчаливой Мартен и выпаливает на одном дыхании. — Твой брат разыскивает тебя. Он уже раскрыл личность маньяка. Как только Роуэн выйдет отсюда, его арестуют и допросят… — Чушь какая, — неожиданно резко перебивает Клеманс, и в её слабом сиплом голосе впервые звенит металл. — Моему брату на меня насрать. Я всегда была для него обузой. — Это не так, — и хотя Уэнсдэй немало удивлена столь внезапной смене настроения, ей хочется уверить несчастную пленницу, что надежда на спасение ещё есть. Разумеется, она вовсе не намерена сидеть сложа руки в ожидании помощи извне, но сбрасывать Торпа со счетов однозначно нельзя. — Он… — Не защищай его. Ты вряд ли хорошо знаешь моего брата, раз всерьёз думаешь, что ему не наплевать на кого-то, кроме самого себя, — хлёстко припечатывает Мартен, на несколько секунд становясь ужасно похожей на ту дерзкую девчонку, чью фотографию Аддамс видела в украденном личном деле. — Ты понятия не имеешь, о чём сейчас говоришь. Если хочешь знать, вся моя семья — сборище грёбаных моральных уродов. Мамаша сплавила меня в этот поганый престижный университет, лишь бы только я не мешалась под ногами. Отцу всегда было наплевать, мы даже не общались. А Ксавье просто послал меня нахрен, когда я умоляла его о помощи, ясно?! Во время вступительных я сбежала из дома, приехала к нему, умоляла пожить хотя бы несколько дней, а он взял и захлопнул дверь у меня перед носом! Клеманс резко умолкает и напряжённо сводит брови на переносице — очевидно, такая бурная продолжительная тирада далась ей нелегко. Посеревшее лицо с ввалившимися щеками приобретает страдальчески-болезненное выражение, грудь тяжело вздымается под тонкой тканью рубашки, а пластиковая вилка выпадает из ослабевших пальцев. Несколько секунд изнеможённая девушка содрогается в беззвучных рыданиях, а потом с явным усилием отворачивается к стене и с головой зарывается в тонкое одеяло. Растерянная Уэнсдэй машинально моргает, будучи сбитой с толку от такой неожиданно острой реакции. Не то чтобы она всерьёз верила в тёплые родственные отношения в семье Торпов — воспоминания о рассказе их соседки были ещё свежи — но даже не могла представить, что всё окажется настолько плачевным. Выходит, громкие слова Ксавье были просто враньём, и всё это время профессором двигала вовсе не братская любовь, а эгоистичное чувство вины. Внезапное открытие изрядно обескураживает. Oh merda, она ведь действительно совсем его не знает… Впрочем, наплевать. Сейчас это не имеет совершенно никакого значения. Куда важнее сосредоточиться на плане побега. Поскольку Клеманс всем своим видом демонстрирует нежелание продолжать разговор, Аддамс переключает внимание на другую пленницу. — Что именно они с вами делают? — этот вопрос вырывается у неё против воли. Вряд ли понимание мотивов ненормальной семейки поможет на пути к свободе, но Уэнсдэй важно узнать, к чему стоит готовиться в случае неудачи. — Зачем всё это? Откровенно говоря, она не особо надеется на ответ, ожидая, что Дивина снова впадёт в полубезумное состояние. Но девушка только тяжело вздыхает и отодвигает в сторону контейнер с недоеденной кашей. Несколько секунд она хранит молчание, разглядывая собственные руки, стянутые тугими верёвками, а потом наконец начинает говорить — медленно и монотонно, словно зачитывая наизусть заученный текст. — Ласлоу считает себя непризнанным гением, а мать ему в этом потакает. Старуха совсем чокнутая, а Роуэн… Вообще-то он очень разговорчив. Любит поболтать во время… осмотров, — Флоренс выделяет последнее слово особенной интонацией и горько усмехается самыми уголками потрескавшихся губ. — Его папаша подцепил здесь какой-то вирус и умер. Поэтому он хочет создать человеческий организм, невосприимчивый к разной заразе. Вроде как модифицирует генетический код, а потом… подсаживает эмбрионы. Но пока ничего не получилось... Они все оказались нежизнеспособны. Oh merda. Такого Уэнсдэй не ожидала. Попросту не могла представить, что всё может оказаться настолько серьёзно — даже весьма поверхностных познаний в генетике оказывается достаточно, чтобы прикинуть, какая колоссальная подготовка требуется для подобных экспериментов. Это дело не одного дня и даже не одной недели. Чтобы незаметно оборудовать всем необходимым заброшенную лабораторию, потребовались месяцы, если не годы. И за всё это время никто из окружения профессора совершенно ничего не заподозрил. Просто поразительно, насколько невнимательными подчас бывают люди. — Его мать считает, что гораздо легче управлять людьми, у которых шаткая психика. Иногда она приходит сюда и читает нам проповеди, чтобы мы искренне поверили, что служим благому делу… — Дивина на секунду умолкает, неопределённо дёрнув худенькими плечами, а потом понижает голос до вкрадчивого шёпота и сконфуженно выдавливает признание. — Наверное, я бы и правда поверила... Если бы была здесь одна. Но Клем не позволила мне. Не знаю, что со мной было бы, если бы не она. Аддамс машинально косится налево и упирается рассеянным немигающим взглядом в сгорбленную спину, укрытую пожелтевшим одеялом. А ведь сестра Торпа провела в одиночестве целый год — беспомощная, обессилевшая, исхудавшая, исполняющая отвратительную роль живого инкубатора в руках двух безумных психопатов. Страшно вообразить, что ей пришлось пережить за эти бесконечно монотонные месяцы. Как ей вообще удалось не свихнуться за такой долгий срок? Тоскливое чувство безысходности давит тяжёлым дорожным катком — и как бы сильно Уэнсдэй ни пыталась гнать прочь неуместные мысли, липкий страх ползёт мурашками вверх по позвоночнику. Прежде её чертовски сильно увлекали истории громких преступлений, таинственных похищений и нераскрытых убийств. Вот только в жизни это оказалось совсем не таким интригующим, как на страницах многотомных уголовных дел. Теперь она чувствует себя древнегреческой богиней Персефоной, заточённой безжалостным Аидом в подземном царстве, но это сравнение отнюдь не кажется поэтичным. Оно кажется по-настоящему жутким. Время тянется невыносимо медленно, а похитители никак не возвращаются. Промаявшись бесплодным ожиданием примерно час, Аддамс сдаётся — неловко складывает на подушку скованные руки, безуспешно стараясь принять наименее неудобную позу, и в конце концов ложится на спину. Мышцы неприятно тянет, то и дело сводит болезненной судорогой. Но организм реагирует на стресс вполне закономерным образом, словно активируя энергосберегающий режим — глаза закрываются сами по себе, и очень скоро она проваливается в прерывистый тревожный сон без сновидений. А когда просыпается от тихого звона лязгнувшего замка, не сразу осознаёт, где именно находится. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать осоловевший взгляд — а мгновением позже Уэнсдэй поворачивает голову влево, чтобы увидеть обоих Ласлоу, склонившихся над кроватью сестры Торпа. Они о чём-то переговариваются на фоне едва различимого шёпота — слова разобрать невозможно, но интонации кажутся встревоженными. Oh merda, что произошло? Аддамс резко садится, отчего цепь наручников натягивается, и стальные браслеты снова впиваются в припухшие ноющие запястья. Но она едва замечает это, интуитивно предчувствуя неладное. Нехорошая догадка подтверждается моментально — мамаша Ласлоу переступает с ноги на ногу, немного подвинувшись в сторону, и Уэнсдэй тут же видит, как на отброшенном к изножью одеяле растекается крупное багровое пятно. Заметив движение в соседней клетке, похитители обмениваются взглядами — словно ведут между собой бессловесный диалог. Роуэн неопределённо поводит плечами, Джеральдина удовлетворённо кивает с таким видом, будто они только что успешно пришли к консенсусу. Но к какому? — Что случилось?! — на заднем плане громко взвизгивает едва проснувшаяся Дивина. — Что с ней такое?! Клем! Клеманс! Господи! — Угомони их. Живо, — коротко и безапелляционно приказывает мамаша Ласлоу таким тоном, будто отдаёт команду верному цепному псу, и Аддамс моментально делает вывод, что роль организатора в преступном дуэте принадлежит именно этой грузной коренастой женщине. — Нет! Скажите, что с ней, пожалуйста! — в дрожащем голосе Флоренс слышится подступающая истерика. Однако она не решается ничего предпринять — продолжает сидеть на кровати, хотя её руки не прикованы к прутьям изголовья, а только связаны между собой. — Клем! Прошу вас, помогите ей! Повинуясь воле матери, Роуэн торопливо выходит в коридор, подходит к клетке истошно вопящей Дивины и принимается шарить по карманам, извлекая наружу связку ключей и серебристый металлический шприц. Уэнсдэй на секунду зажмуривается, наспех обдумывая план действий — очевидно, маньяк собирается вырубить их обеих при помощи мышечного релаксанта. Пока он занимается Дивиной, она вполне может успеть вывихнуть большой палец и освободить руки. Вот только расклад вырисовывается совсем неутешительный — их двое против неё одной. У мамаши в нагрудном кармане комбинезона наверняка припрятан электрошокер, у Роуэна — мощный препарат, парализующий все мышцы в течение нескольких секунд. Вдобавок у неё будет травмирована рука, а Клеманс явно нуждается в экстренной медицинской помощи, оказать которую Уэнсдэй попросту не сможет. Oh merda. Скверно, чертовски скверно. Момент однозначно неподходящий — слишком велик риск проиграть. Дивина истошно верещит на фоне, отвлекая Аддамс от тщательного взвешивания всех «за» и «против». Ещё несколько мгновений слышится неясная возня и звуки борьбы, которые быстро затихают — распахнув глаза, Уэнсдэй видит, что девчонка уже лежит на кровати в бессознательном состоянии, а Ласлоу навешивает амбарный замок на её клетку. Что ж, момент безнадёжно упущен. Вероятно, оно и к лучшему — непродуманная импровизация редко доводит до добра. Поэтому она нисколько не сопротивляется, когда психопат в идиотских очках проходит внутрь её карцера и умело вгоняет шприц в плечо. Уже знакомое онемение растекается по всему телу прохладной волной, сгущая туман в голове и сковывая каждую мышцу. Краем ускользающего сознания Уэнсдэй думает, что бездействие определённо было самым разумным решением на данный момент — похитители не позволят Клеманс умереть, ведь она нужна им живой. Каждая из пленниц нужна им живой. Мартен и Флоренс — в качестве живых инкубаторов для плодов запрещённых экспериментов, а сама Аддамс… Чёрт знает. Вероятно, в качестве приманки для главного врага, который ухитрился подобраться слишком близко к их логову. По всей видимости, на этот раз доза релаксанта была совсем минимальной, необходимой только для того, чтобы пленницы не действовали на нервы и не мешали вынести бессознательную Клеманс из её клетки. Уэнсдэй приходит в себя довольно быстро, и все органы чувств запускаются разом — если не считать затекших от неудобной позы рук. Она несколько раз сжимает и разжимает кулаки, практически не чувствуя собственных пальцев, а потом машинально оглядывается по сторонам. Дивина приглушённо всхлипывает, уткнувшись лицом в подушку. Oh merda. Чужие слёзы никогда не вызывали у Аддамс сочувствия — лишь только раздражение и омерзение, но в создавшейся ситуации ей трудно винить несчастную девчонку в проявлении слабости. — Эй… — Уэнсдэй честно старается придать бесстрастному тону хоть минимальный оттенок участия. — Не плачь. С ней всё будет хорошо. — А тебе-то откуда знать? Что ты вообще понимаешь? — понуро огрызается Дивина, громко шмыгая носом. — Она говорила… Что такое уже случалось, когда меня здесь не было. Дважды. И Клем оба раза чуть не умерла. Они решили, что вся проблема в ней… Поэтому решили похитить ещё и меня. Не то чтобы эти слова удивили Аддамс. Она и сама предполагала, что предыдущие эксперименты пошли не по плану, раз чокнутой семейке потребовался второй живой инкубатор. Вот только проблема явно была не в этом — а в ошибочных модификациях генетического кода, сделавших эмбрионы нежизнеспособными. Зато теперь становится понятно, отчего сестра Торпа выглядела такой измученной — удивительно, что она вообще осталась жива после двух выкидышей подряд, случившихся в настолько кошмарных условиях. А теперь, похоже, произошёл и третий. Скверно, чертовски скверно. Оставив бесплодные попытки успокоить Дивину, Уэнсдэй решает сосредоточиться на наручниках. Достаёт из-под подушки благоразумно припасённую воду — всё внутри отчаянно противится подобному решению, опасаясь скорого наступления мучительной жажды, но иного выбора нет. Открутив крышку, она выливает часть содержимого бутылки на правую руку и возобновляет попытки стянуть с запястья металлический браслет. Как и в первый раз, наручники застревают на костяшке большого пальца, больно впиваясь в покрасневшую кожу. Но теперь Аддамс категорически не намерена сдаваться. Пока похитители заняты операцией, у неё есть реальный шанс успеть выбраться. Напряжённо стиснув зубы, она упрямо тянет ноющую правую руку из стальных оков — очень медленно, по миллиметру серебристый браслет соскальзывает вниз по кисти… Нежная кожа буквально горит огнём от пульсирующей боли — но наручники понемногу поддаются, и в душе Уэнсдэй постепенно зарождается робкая надежда. Ещё чуть-чуть. Осталось совсем чуть-чуть. Где-то в глубине коридора негромко хлопает дверь. Едва не взвыв от отчаяния — ведь освобождение было так близко, буквально маячило на горизонте — Аддамс быстро падает обратно на кровать, притворяясь спящей. Но слегка приоткрывает один глаз, чтобы иметь возможность незаметно наблюдать за происходящим. Сквозь непрекращающиеся всхлипы Дивины смутно доносится звук приближающихся шагов и невнятное бормотание мамаши Ласлоу. — Отвези вещи подстилки детектива куда-нибудь подальше отсюда, — командует она вполголоса, очевидно, обращаясь к своему чокнутому сыночку. — Копы должны найти их и отвлечься на ложный след. А потом сразу возвращайся. Скоро у нас будет много работы. — Он же знает, что это я… Разумно ли сейчас выходить на поверхность? — жалко бормочет Роуэн, и хотя Уэнсдэй не может видеть его лица, но отчётливо представляет затравленное выражение и панику в светло-зелёных глазах под толстыми стёклами нелепых очков. Он явно чертовски напуган. Торп преуспел в расследовании, раскрыв личность главного подозреваемого — и проклятый безумный ботаник прекрасно осознаёт, что теперь его разыскивают все копы Бостона. Потому и боится высовывать нос из своей норы, опасаясь быть арестованным. Вот только для самих пленниц такой расклад всё равно не предвещает ничего хорошего — скорее всего, загнанные в угол похитители скоро рванут в бега и просто-напросто бросят их умирать в этом каменном мешке. Если преступников не поймают, никто и никогда не узнает об этом кошмарном месте, и заброшенная подземная лаборатория станет для троих девушек братской могилой. Нет, надеяться на полицию ни в коем случае нельзя. Нужно действовать самостоятельно — и как можно скорее. — Прекрати ныть, — грубо отрезает Джеральдина. — Что бы сказал твой отец, если бы увидел, что ты скулишь как щенок?! — Мы можем предложить ему обмен, мы же так и хотели… — лепечет Ласлоу, явно пребывая в ужасе от необходимости добровольно покинуть бункер. — Пусть забирает свою мелкую шлюху и оставит нас в покое! Он согласится, вот увидишь! Ах вот оно что. Вот зачем она им понадобилась. Уэнсдэй горько усмехается про себя — тут семейка психопатов явно просчиталась. Она слабо верит, что лжепрофессор действительно согласится на подобное предложение. Вряд ли Торп питает к ней настолько глубокие чувства, чтобы отказаться от расследования взамен на её жизнь. А помимо него, существует ещё и целый полицейский штат Бостона — и хотя шериф Галпин вызывает у Аддамс чувство глубокой неприязни, он не слишком-то похож на человека, готового пойти на сделку с преступниками. — Прекрати болтать и положи девку на кровать! — раздражённо прикрикивает мамаша Ласлоу, и только сейчас Уэнсдэй понимает, что Клеманс снова здесь. Она резко распахивает глаза и оборачивается настолько, насколько позволяет длинная цепь от оков. Чёртов Роуэн держит на руках бессознательную девушку. Голова Мартен безжизненно запрокинута назад, давно нечесаные каштановые пряди почти касаются пола, а тонкие руки с лиловыми следами уколов висят словно плети. Грязновато-белая сорочка заляпана пятнами крови, а выступающий живот заметно уменьшился в размерах. Oh merda. Аддамс не знает, что именно случилось — но и без того совершенно очевидно, что несчастная Клеманс находится на грани жизни и смерти. А раз похитители явно запаниковали, они вряд ли питают надежды, что пленница выживет. Мамаша Ласлоу говорила, что вскоре их ждёт много работы — как знать, вдруг эта работа заключается в том, чтобы спрятать труп? Проклятье. Дело совсем дрянь. Пока семейка психопатов отпирает клетку Мартен, Уэнсдэй лихорадочно обдумывает план действий. Никакой сделки с детективом Джеральдина однозначно не допустит, этот план для них больше не актуален — сейчас Роуэн подбросит улики в совершенно другое место, чем собьёт полицию со следа, а потом они вдвоём с мамашей отправятся в бега, чтобы скрыться от правосудия. Если она ничего не предпримет в самое ближайшее время, последние шансы на освобождение безнадёжно исчезнут. Разом накативший страх провоцирует мощный всплеск адреналина, и впервые за всё время в заточении мыслительный процесс запускается в полную силу. В общем-то, Аддамс уже тотально наплевать, выживет ли Клеманс и что будет с Дивиной — инстинкты самосохранения берут верх над всеми прочими чувствами. — Стойте! — она едва узнаёт собственный голос, заметно севший от нервного напряжения. Наплевать. Это неважно. Важно то, что оба Ласлоу, собравшиеся было уйти, останавливаются посреди коридора. — Чего тебе? — Джеральдина взирает на неё с таким презрительным отвращением, будто увидела противное насекомое. — Мне нужно в туалет! — выпаливает Уэнсдэй первую пришедшую на ум мысль. Ей категорически претит унижать себя мольбой, но сейчас это единственный способ добиться желаемого, и ей приходится пойти на сделку с собственным упрямством. — Пожалуйста. Очень нужно. Всего на минуту, прошу вас. Мамаша Роуэна явно колеблется, задумчиво поджав тонкие губы. На одутловатом лице с крупными мясистыми чертами отчётливо читается сомнение — по всей видимости, она уже поставила на пленницах крест и не видит смысла утруждать себя заботой об их естественных потребностях. Где-то на заднем фоне захлёбывается рыданиями Дивина, но никто не обращает на неё внимания. — Пожалуйста, — повторяет Аддамс, всеми силами стараясь вложить в это простое и такое непривычное слово как можно больше убедительности. — Я больше не могу терпеть. — Мам, ну отведи её. Что эта пигалица может сделать? — задумчиво тянет младший Ласлоу, и ещё никогда в жизни Уэнсдэй не была так рада своей обманчиво миниатюрной комплекции. — Ладно, чёрт с тобой, — наконец кивает Джеральдина, и сердце Аддамс пропускает удар, чтобы через секунду зайтись в бешеном тахикардичном ритме. Oh merda, у неё только что появился шанс. Совсем крохотный, один из ста, но всё-таки... В эту клетку она больше не вернётся при любом раскладе — либо она убьёт мать Роуэна, либо та убьёт её. Третьего не дано. Плевать. Лучше уж так, чем мучиться неизвестностью, медленно сходя с ума от невыносимой жажды и собственного бессилия. — А ты пока возьми машину и займись наконец уликами, — приказывает женщина безапелляционным тоном, шаря по карманам заляпанного джинсового комбинезона в поисках нужных ключей. Младший Ласлоу понуро вздыхает, но подчиняется без возражений — быстро разворачивается и скрывается в темноте коридора, уходящего в неизвестность. Тем лучше. Теперь у Аддамс остался всего один противник на пути к свободе. И она непременно победит. Нужно только подобрать наиболее благоприятный момент для нападения, потому что второго такого шанса уже не представится. Необдуманные действия равны самоубийству, поэтому Уэнсдэй решает не торопиться — старательно изображает покорную благодарность, пока женщина отпирает её клетку и приближается к кровати. И даже когда Джеральдина вставляет маленький ключик в наручники, чтобы снять один металлический браслет с покрасневшего и припухшего запястья, Аддамс титаническим усилием воли заставляет себя не дёргаться. Только наблюдает краем глаза за выражением одутловатого лица похитительницы — но на нём нет совершенно никаких эмоций. Сложно сказать, какие мысли роятся в голове мамаши Ласлоу — верит ли она в наспех придуманную импровизацию или подозревает неладное… Загадка. Вытянув длинную цепь из прутьев изголовья, Джеральдина довольно грубо обхватывает мясистыми пальцами запястье Уэнсдэй и снова защёлкивает браслет. Мимолётное ощущение свободы мгновенно испаряется, но природное самообладание помогает Аддамс сохранить бесстрастное выражение лица. Только сердце лихорадочно-загнанно бьётся в клетке из ребёр словно попавшая в паутину муха. Она напоминает себе, что лишних эмоций допускать нельзя. Эта грузная женщина — практикующий опытный психотерапевт. С ней нужно быть осторожнее, иначе весь план неизбежно пойдёт прахом. Ласлоу наматывает цепь на кулак и резко дёргает на себя, отчего Уэнсдэй едва не падает с кровати, но вовремя успевает опустить ноги на пол — и тут же отмечает про себя, что физической силы противнице явно не занимать. Прикончить её будет непросто. Мерзко осклабившись, женщина буквально выволакивает её из клетки, таща за собой словно жалкую собачонку на цепи. Содранные ушибленные колени ощутимо побаливают при каждом шаге, но бушующий в крови адреналин немного притупляет неприятные ощущения. Они выходят в коридор, тускло освещённый желтоватым светом нескольких лампочек, которые болтаются под потолком. По обе стороны тянется множество запертых дверей непонятного назначения. Аддамс украдкой оборачивается через плечо — и упирается взглядом в решётку пустой шахты лифта. Oh merda, на какой вообще глубине находится эта чёртова лаборатория, если здесь используется лифт вместо лестницы? Но подумать об этом нет возможности. Джеральдина быстро вышагивает по коридору, и Уэнсдэй приходится смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться в окружающем полумраке. Спустя несколько секунд Ласлоу останавливается напротив одной из ржавых металлических дверей, которая внешне ничем не отличается от остальных — разве что отсутствием замочной скважины. Женщина косится на свою пленницу с откровенной неприязнью, после чего толкает дверь от себя и буквально впихивает Аддамс внутрь, заходя следом. Они оказываются в тесном помещении, исполняющем роль санузла. В воздухе стоит удушающий запах сырости и затхлости. Стены вымощены местами отколовшейся голубоватой плиткой и кое-где покрыты чёрной плесенью, в одном углу возвышается унитаз без стульчака и крышки, но с многочисленными подтёками ржавчины на некогда белоснежном фаянсе, в другом углу — поддон душевой с торчащей прямо из стены лейкой. Шланг, который Уэнсдэй успела себе вообразить, отсутствует. Зато есть зеркало — крохотный и помутневший прямоугольник, висящий над небольшой раковиной. Вот только разбить его совершенно нечем. — Долго собираешься прохлаждаться? — мамаша Ласлоу отпускает цепь наручников и кивком головы указывает на видавший виды унитаз. — У меня нет на тебя времени. — Вам нужно выйти, — резко выпаливает Аддамс, но мгновением позже прикусывает язык и наигранно-сконфуженно добавляет. — Извините, но я так не смогу. — Ещё чего, — фыркает женщина, презрительно сощурив светло-зелёные глаза, чем-то напоминающие рыбьи. — Раз не можешь — значит, не хочешь. Джеральдина уже подаётся вперёд, намереваясь снова перехватить длинную цепь оков, но Уэнсдэй проворно отшатывается назад, не позволяя к себе притронуться. — Ладно, — за неимением иного выхода Аддамс примирительно вскидывает перед собой обе ладони, всеми силами стараясь продемонстрировать собственную безобидность. — Но вы можете хотя бы отвернуться? Пожалуйста, всего на минуту. Женщина неприятно усмехается и закатывает глаза, но все же соглашается — разворачивается на низких каблуках потёртых ботинок и тут же извлекает из кармана джинсового комбинезона электрошокер. Но Уэнсдэй уже не обращает внимания на молчаливую угрозу, лихорадочно озираясь по сторонам. На раковине стоит полупустой флакон жидкого мыла, и новый план рождается в голове практически сиюминутно. Только бы хватило времени, только бы хватило… Не желая вызывать подозрений, она брезгливо морщится, но всё-таки перебарывает себя — подходит к унитазу и задирает подол уродливой рубашки, стараясь ни в коем случае не прикоснуться голой кожей к грязному фаянсу. Отвратительно и унизительно, но другого выхода попросту нет. Несколько секунд спустя Аддамс нажимает на кнопку смыва и на полную выкручивает кран раковины — но вместо того, чтобы подставить руки под струю воды, она тянется к флакончику с мылом и нажимает на дозатор, выдавливая как можно больше. От волнения перехватывает дыхание, а всё тело бьёт предательской мелкой дрожью как при сильной лихорадке. Первобытный животный страх ползёт мурашками по позвоночнику, но Уэнсдэй тщательно распределяет жидкое мыло по скованному запястью и на пробу тянет металлический браслет. Наручник соскальзывает гораздо дальше, чем во время предыдущих попыток, но всё равно неизбежно застревает, причиняя уже привычную пульсирующую боль. Мысленно чёртыхнувшись, она удваивает усилия, дёргает немного резче — и тем самым совершает фатальную стратегическую ошибку. Чуть покачнувшись, длинная цепь ударяется о край раковины и издаёт ужасающе громкий лязг. — Ах ты дрянь! Каким-то невероятным чудом Аддамс успевает рефлекторно отшатнуться в сторону — и бросившаяся к ней Ласлоу промахивается, задев трещащим шокером лишь воздух. Отскочив на шаг влево, Уэнсдэй забивается в угол как дикий зверёк — загнанный, но не сломленный. Вот только бежать ей больше некуда. Стремительно багровея от ярости, Джеральдина наступает на неё, выставив вперёд руку с электрошокером. Блёклые зеленоватые глаза женщины с крохотными точками угольных зрачков горят затаённым внутренним безумием, быстро набирающим силу, а на одутловатом лице с мясистым носом вспыхивают пунцовые пятна гневного румянца. Она больше не похожа на человека, скорее на какую-то уродливую безумную карикатуру — живое воплощение сумасшествия и слепой безудержной ярости. Странно, но Аддамс не чувствует страха. Только машинальное безотчётное желание бороться до смерти — её или чужой. Словно какая-то часть безумия Ласлоу передалась ей воздушно-капельным путём. Джеральдина решительно шагает вперёд, отрезая последние пути к отступлению — но Уэнсдэй и не намерена отступать. Из этой тесной комнатушки живым выйдет только один человек. Шокер угрожающе трещит мощным электрическим разрядом, прошедшим между двумя электродами, и этот звук словно служит последним спусковым крючком, сигнальным выстрелом из пистолета, что оповестил о начале схватки не на жизнь, а на смерть. Аддамс резко срывается с места и набрасывается на противницу разъярённой кошкой, целясь кулаком в переносицу — но подводят закованные в цепи руки. Из-за невозможности нормально замахнуться удар выходит совсем слабым, Ласлоу только слегка запрокидывает голову, но не падает и даже не отшатывается. И одним ловким движением вжимает электрошокер в рёбра Уэнсдэй, схватив её за волосы и пригвоздив к холодной кафельной стене — всё тело мгновенно прошибает мощным разрядом, волна боли прокатывается от макушки до кончиков пальцев, заставив девчонку сдавленно зашипеть. Воспользовавшись секундной потерей ориентации, женщина отводит руку с шокером и сдавливает горло Аддамс локтём, перекрывая доступ кислорода. Жадно хватая пересохшими губами стремительно заканчивающийся воздух, Уэнсдэй ухитряется пнуть Джеральдину под колено. Железная удушающая хватка ослабевает всего на мгновение, но ей достаточно и этого — Уэнсдэй выворачивается из захвата, чтобы инстинктивно рвануть в сторону. Вот только проклятая Ласлоу никак не отпускает растрёпанные смоляные локоны, и несколько прядей остаётся у неё в кулаке. Наверняка это чертовски больно, но всплеск адреналина блокирует неприятные ощущения, заставляя мышцы налиться свинцом. Влетев в противоположную стену, Аддамс на долю секунды задерживает дыхание, хватается левой рукой за металлический браслет на правой — и одним резким движением срывает его с запястья. Сустав большого пальца противно щёлкает, изогнувшись под неправильным углом, а от вспышки острой боли моментально темнеет перед глазами. Но у неё нет времени отвлекаться на сопутствующие травмы — потому что в следующее мгновение Джеральдина издаёт какой-то совершенно животный рык и бросается на Уэнсдэй, сбив её с ног. Они валятся на пол, Аддамс ощутимо ударяется затылком о кафельную плитку, Ласлоу неловко барахтается рядом и снова заносит руку с электрошокером, целясь куда-то в шею. Повинуясь безотчётным инстинктам, Уэнсдэй в самый последний момент успевает перехватить противницу за запястье — и изо всех сил впивается зубами в мясистую потную ладонь. Чокнутая психопатка взвизгивает как свинья, но цель уже достигнута. Электрошокер выпадает из её пальцев и отлетает под раковину. С отвращением разжав зубы, Аддамс отталкивает руку женщины и рывком перекатывается на живот, силясь дотянуться до матового шокера кончиками пальцев… Не хватает буквально пары миллиметров. Мамаша Роуэна снова хватает её за волосы и с невероятной силой впечатывает лицом в пол. Это больно. Настолько больно, что Уэнсдэй не может сдержать сдавленного вскрика, утонувшего в крови, хлынувшей из разбитого и наверняка сломанного носа. Солоноватая жидкость с привкусом металла заполняет рот, покалеченная переносица нещадно пульсирует, распространяя острые болезненные импульсы по всему телу. Удар повторяется, но на этот раз Аддамс успевает выставить ладони перед собой, чтобы вновь не встретиться лицом с залитым кровью кафелем. И тут же вслепую бьёт локтем — куда-то назад, чисто инстинктивно, абсолютно не имея возможности прицелиться. Однако хватка на волосах становится чуть менее крепкой, и ей удаётся неловко вывернуться, выиграть всего две-три секунды форы, чтобы вскочить на ноги. Этого времени вполне бы хватило, чтобы схватить шокер, но Уэнсдэй отметает эту идею — слишком бессмысленно. Разрядом электричества мерзкую безумную дрянь не прикончить, не хватит мощности. Ласлоу с неожиданным для своей грузной комплекции проворством тоже взвивается на ноги и снова бросается в атаку, замахиваясь обеими руками, сжатыми в кулаки. Первые несколько ударов удаётся блокировать, но третий или четвёртый попадает точно в цель — крепкий кулак врезается в подбородок, разбивая нижнюю губу. Аддамс едва удаётся устоять на ногах, отлетев назад и вцепившись в край раковины. С отвращением сплюнув скопившуюся во рту кровь, она впивается в Джеральдину ненавидящим взглядом исподлобья. А потом решение приходит само. Кажется, оно всё это время было на поверхности. Вернее, болталось на левой руке в виде длинной металлической цепи от наручников. Рефлексы срабатывают быстрее мозга. Когда чокнутая психопатка снова переходит в наступление, Уэнсдэй резко срывается с места и в два широких стремительных шага оказывается слева от мамаши Роуэна — а потом набрасывает цепь ей на шею и натягивает из последних оставшихся сил. Женщина хрипит от недостатка кислорода, неловко дёргает обеими руками в бесплодных попытках ударить девчонку, но мясистые пальцы хватают только воздух. Стиснув челюсти от напряжения, Аддамс удобнее перехватывает цепь, наматывает звенья на кулак, чтобы усилить давление на горле противницы. Ласлоу переступает с ноги на ногу, её колени неизбежно подгибаются — но вместо того, чтобы мешком рухнуть на пол, она неловко разворачивается и приваливается к стене, зажав Уэнсдэй всем своим телом. Дышать становится тяжелее, а льющаяся из носа кровь только усугубляет ситуацию — ей никак не удаётся сделать вдох полной грудью, и силы стремительно покидают измученное тело. Зато чёртова психопатка никак не теряет сознание, хотя цепь натянута так крепко, что почти полностью скрывается в складках уродливой жирной шеи… Перед глазами Аддамс уже вспыхивают тёмные пятна от чудовищной усталости. Oh merda, похоже, ей не удастся довести дело до конца. Она вот-вот отключится, и мамаша Роуэна безжалостно её прикончит. А мгновением позже расстановка сил внезапно меняется. Каким-то невероятным чудом Ласлоу удаётся дотянуться рукой до висящего на стене зеркала — кулак несколько раз врезается в гладкую отражающую поверхность, и зеркало разбивается, осыпавшись осколками в раковину. Прежде чем Уэнсдэй успевает среагировать, женщина хватает самый крупный осколок и резко заводит руку за спину, вслепую вонзив острый кусок зеркала ей в бедро. Сильная режущая боль парализует сознание, нервные окончания буквально вспыхивают огнём, и Аддамс практически моментально разжимает ладони. Цепь слетает с горла Джеральдины. Освободившись от удушающих оков, женщина неловко подаётся вперёд и вцепляется обеими руками в край раковины, явно намереваясь схватить ещё один осколок, чтобы прикончить взбунтовавшуюся пленницу. Спустя секунду всё будет кончено. Уэнсдэй хватается за стену позади себя, лишь бы только не рухнуть на пол — но очертания санузла хаотично вращаются перед глазами, и в голове проносится мысль, что это последнее, что она видит в своей короткой жизни. Битва проиграна. Ей уже не выбраться. Oh merda, а ведь никто даже не найдёт её тела, чтобы безутешные родители могли похоронить единственную дочь на семейном кладбище. Она навсегда останется безликой строчкой в длинном списке без вести пропавших, фотографией в яркой рамке на фонарном столбе, неуклонно тускнеющим воспоминанием… Одной из многих, кому попросту не повезло. Словно в замедленной съёмке Аддамс наблюдает, как мамаша Ласлоу очень медленно оборачивается к ней, сжимая в руке новый осколок зеркала — острее и длиннее предыдущего. Чёртова психопатка тоже выглядит изрядно потрёпанной, под левым глазом расплывается фиолетовый синяк, короткие тёмно-русые лохмы беспорядочно взъерошены, на мясистой шее виднеется лилово-красный тонкий след от неудачной попытки удушения, а блёклые зеленоватые глаза горят пламенем безумия. Уэнсдэй машинально сглатывает солоноватую горячую кровь и зачем-то хватается покалеченной рукой за болезненно пульсирующую рану на правом бедре, откуда до сих пор торчит осколок зеркала... И ослабевшее тело вдруг оказывается под полновластным контролем животных инстинктов, главным из которых является инстинкт самосохранения. Дрожащие тонкие пальцы обхватывают осколок, порезавшись об острые грани — и резко вытягивают его из глубокого пореза. А потом жалкие остатки последних сил разом концентрируются в последнем рывке. Уже не контролируя себя, Аддамс молниеносно срывается с места и одним сокрушительным движением вонзает обагрённый кровью осколок аккурат в горло психопатки. И тут же проворачивает в другую сторону, вспарывая острыми краями мышцы и разрезая жизненно важные сосуды. Первую секунду мамаша Ласлоу выглядит искренне удивлённой — растерянно округляет рыбьи глаза, словно она не ожидала от раненной пленницы такой прыти. А потом из её глотки вырывается булькающий хрип вместе с брызгами алой артериальной крови, и женщина безвольно обмякает, рухнув на кафельный пол, вымощенный идиотской голубоватой плиткой. Под ней быстро расползается багряное пятно. Всё кончено. Теперь уже точно. Уэнсдэй обессилено сползает вниз по стене и устало прикрывает глаза. Головокружение стремительно нарастает, предвещая неминуемую потерю сознания — больше всего на свете хочется лечь прямо тут, но смутный голос рационального мышления твердит, что если она допустит подобную слабость, то больше уже не сможет подняться на ноги. Приходится распахнуть осоловевшие затуманенные глаза и на четвереньках подползти к мёртвой психопатке, чтобы обшарить карманы джинсового комбинезона. В одном из них обнаруживается увесистая связка ключей — та самая, заветная, открывающая все двери в бункере, которые ведут к спасительной свободе. Вот только свобода уже не избавит её от воспоминаний о том, что здесь случилось. Но думать об этом нельзя. Надо выбираться. Пока ещё остались силы. Стиснув зубы, Аддамс медленно принимает вертикальное положение и выходит в коридор, неловко подволакивая травмированную ногу. Каждый крохотный шаг отзывается невыносимой болью во всём теле, но она продолжает двигаться вперёд, цепляясь на стены. Спустя бесчисленное количество времени в поле зрения наконец оказываются три клетки. В одной из них Дивина раскачивается из стороны в сторону, обнимая худые коленки обеими руками, в другой на уродливой жёсткой кровати в неестественной позе лежит бессознательная Клеманс, а третья пустует. Не имея никаких сил отпереть замок, Уэнсдэй кое-как доползает до клетки Флоренс и швыряет связку ключей через прутья решётки. И тут же вздрагивает, услышав позади себя странный сдавленный всхлип. Бросает короткий расфокусированный взгляд через плечо — и ей тут же хочется горько рассмеяться от того, насколько иронична порой бывает жизнь. Oh merda, а ведь спасение было так близко. Роуэн. Он здесь. Стоит прямо посреди коридора. Непонимающе хлопает глазами, которые кажутся слишком огромными из-за толстых стёкол нелепых квадратных очков. Но очень быстро на его растерянном лице расцветает осознание произошедшего. А потом он вскрикивает как раненый зверь и в несколько широких шагов подскакивает к Аддамс, вцепившись обеими руками ей в горло. Она больше не сопротивляется. Попросту не имеет для этого сил и уже не видит смысла — долгожданного спасения не случилось, им не сбежать. Кислород догорает в лёгких, сознание уплывает и растворяется в холодном дыхании неотвратимо подступающей гибели. Так глупо. Так чудовищно глупо. Всё было напрасно. Персефона не вырвалась из подземного царства, она навсегда осталась там — править такими же мёртвыми, какой стала сама. Выстрел кажется галлюцинацией. Бредом воспалённого разума, уже впавшего в полубессознательное состояние от фатального недостатка воздуха. Ровно как и то, что сжимающие горло руки внезапно исчезают, а вместо них появляются другие — обнимающие измученное тело со странной нежностью. — Уэнс… — затуманенное сознание вспарывает тихий взволнованный шёпот. — Уэнсдэй. Ну разумеется, это галлюцинация. По всей видимости, она уже умерла и находится на полпути к яркому свету в конце тоннеля. Иначе как объяснить, что она явственно слышит голос Торпа и видит прямо перед собой его лицо, искаженное такой непривычной гримасой страха? Этого попросту не может происходить на самом деле. — Ты слышишь меня? Пожалуйста, ответь, — лжепрофессор настойчиво трясёт её как тряпичную куклу, и дурман от кислородного голодания понемногу спадает. Oh merda, неужели это не бред? Неужели он и правда здесь? — Конечно же, я здесь… Я с тобой, — очевидно, какой-то из мысленных вопросов она умудрилась задать вслух. Ксавье выглядит совсем непохожим на себя, совершенно растерянным и даже напуганным, но ноздри щекочет до боли знакомый аромат древесного парфюма, почти окончательно убедивший Уэнсдэй в реальности происходящего. — Тише, тише... Всё закончилось. Всё хорошо. Полиция уже едет, слышишь меня? — Нет! — на заднем плане истошно взвизгивает Дивина. — Господи, нет! Клеманс! Аддамс с невероятным трудом поворачивает голову к источнику звука — Флоренс успела воспользоваться ключами и выбраться из своей клетки. А теперь она сидит на коленях возле койки Мартен и рыдает с истерическим надрывом, уронив голову ей на грудь. Фальшивый профессор враз становится белее снега и осторожно опускает Уэнсдэй обратно на каменный пол. Очень медленно выпрямляется и на негнущихся ногах проходит вглубь клетки, где больше года прожила его родная сестра — а потом тянется заметно дрожащими пальцами к её шее, чтобы проверить пульс. И тут же резко отшатывается назад, будто бы обжегшись. Прячет лицо в ладонях, содрогается всем телом в беззвучных рыданиях… Аддамс отводит глаза, мгновенно осознав, что случилось. Он не успел. И она тоже. Клеманс Мартен больше не выберется из смертельного капкана, не увидит ясного неба, не вдохнёт свежий морозный воздух, не сделает ни единого шага вне этих страшных стен. Вот кто на самом деле оказался несчастной Персефоной, навеки заточённой под многотонной толщей земли. Усилием воли Уэнсдэй приподнимается на локтях, сглатывая кровь во рту и мерзкий колючий комок в горле — и упирается взглядом в распростёртое тело Роуэна. Но, в отличие от Мартен, чокнутый ублюдок жив. Ласлоу сдавленно стонет от боли, хватаясь рукой за простреленное плечо в попытках остановить кровотечение. А секунду спустя Ксавье резко выскакивает из клетки мёртвой сестры и набрасывается на маньяка голыми руками, словно напрочь позабыв о пистолете. Раз за разом наносит мощные удары по его лицу, хватает за воротник рубашки, впечатывает затылком в каменный пол… Раздаётся мерзкий хруст костей. Насмерть перепуганная Дивина визжит от ужаса, а Уэнсдэй… Уэнсдэй не чувствует ничего. В груди холодной волной разливается бессильное опустошение, сковывающее внутренности толстой коркой льда. Вот только рациональное мышление внезапно оживает, заставляя задать вслух единственный интересующий её вопрос. — Как… Как ты нашёл это место? — её голос звучит совсем хрипло и очень тихо. Аддамс даже не совсем уверена, что Торп способен её сейчас услышать. Но он слышит. Отстраняется от обмякшего и наверняка уже мёртвого Ласлоу, с заметным отвращением вытирает кровь с костяшек об его рубашку, сдувает со лба взмокшие каштановые пряди — и наконец смотрит ей прямо в глаза странным взглядом. Виноватым взглядом. — Твой браслет. В нём был маячок. Сразу он не сработал. Бункер слишком глубоко. Видимо, сегодня его вынесли на поверхность. Короткие отрывистые фразы срываются с его губ словно остро заточенные кинжалы, летящие аккурат в центр мишени. Вот только мишенью оказалась сама Уэнсдэй. Вместе со всеми её идиотскими чувствами к этому человеку, который без тени сомнений подставил её под удар. Сделал живой приманкой. Жалкой наживкой в собственной игре. Ей вдруг становится смешно. Самообладание неизбежно подводит. Аддамс откидывается назад на спину, уставившись невидящим взглядом в низкий бетонный потолок — и начинает смеяться в голос, даже не стараясь себя сдерживать. Oh merda, а ведь он был прав. Во всём прав. Она действительно непроходимая идиотка. — Уэнс… — голос Торпа звучит так сдавленно, словно ему тяжело говорить. Словно он искренне сожалеет. Какая потрясающая филигранная ложь. — Клянусь, я не знал, что так будет. Это была просто подстраховка. Я не знал наверняка, что они в самом деле решат тебя похитить… Я хотел тебя защитить. Ей хочется сказать, чтобы он немедленно заткнулся. Что все его громкие слова — пустой звук. Что никакие извинения и клятвы уже не исправят случившееся. Что даже в самых страшных ночных кошмарах он не сможет себе представить, что ей пришлось пережить в этих стенах. Но все упрёки застревают в горле, и наружу вырывается только истерический хохот. — Уэнсдэй! — лжепрофессор подскакивает к ней и падает на колени, обеими руками схватившись за испачканную в крови хрупкую ладонь. — Прошу тебя, будь благоразумна. Пойми, у меня не было иного выбора. — Выбор был, — непостижимым образом ей всё-таки удаётся облечь хаотично роящиеся мысли в слова. — Ты мог сказать мне. А потом Аддамс резко дёргает рукой, вырывая свою ладонь из цепкого захвата мужских пальцев, и разрывает зрительный контакт, не желая больше тонуть в этой болотной трясине. — Никогда больше не смей ко мне прикасаться. Не смей со мной разговаривать. Не смей даже приближаться ко мне. Я тебя ненавижу. Такая длинная фраза становится последней каплей — силы неизбежно покидают, голова кружится, сознание плывёт и туманится. Уже почти отключившись, она смутно слышит топот приближающихся шагов и разговоры полицейских, а потом наступает темнота. И тишина.