Оффлайн Ведьма

      Если бы мне сказали сделать презентацию того дня, то заголовком раннего утра можно считать следующую фразу: «Ида, какой, к чёрту, хомяк?!» А подзаголовком был бы мой ментальный крик: «Бедный ребёнок!»       Только той ночью я осознала, что, в принципе, мне с родителями повезло. Мама у меня, конечно, молодец, к такой и на коне не подъедешь, а временами её конкретно так заносит на поворотах. Собственно, как и меня. Но по её вине я никогда не оказывалась в полицейском участке. В четыре-то года! Да и Марфа Васильевна в целом не была склонна к фееричным шуткам над людьми и намеренно никому нервы не трепала. Как раз-таки наоборот: из года в год занималась тактической расстановкой мозгов по местам.       Единственный её действительно дурной поступок — это попытка приворожить дядю Максима, да и то аукнулось маме с лихвой.       Так что тем утром я окончательно убедилась, что моя мама с её вечной манией контроля, решениями себе на уме и девизом «лучше перебдеть, чем недобдеть» — человек, в принципе, хороший.       Удивительно, но именно о Марфе Васильевне я думала, заканчивая разговор с Идой примерно в четвёртом часу ночи, и, естественно, ни о каком сне уже не было и речи. Сварив себе кофе, я уселась на балконе, овеваемая осенним ветром, и просто охреневала. Мои ведьминские выходные в компании Яйцевых показались мне выстрелом из водного пистолетика на фоне травмата.       И на том же фоне лютого треша семейства Мориных как-то меркло моё осознание того, что Ида — это та самая Ида. Участница великого квадрата Серёжиных друзей. Мои писательские и семейные тайны показались какими-то незначительными, несущественными. Как те новости, которые не вставляют в эфир, а пускают бегущей строкой по низу экрана.       И, что самое удивительное, ситуация с Идой не давала мне покоя ещё долго — всё то утро, пока я, всё ещё в пижаме, сидела в неудобной позе в офисном кресле за ноутбуком с Серёжиным котом на коленях и сводила очередной документ, присланный мне Сёмой, не понимающим, что человек на дистанционке — это всё равно что человек, ушедший в отпуск.       Я даже немного подзабыла о Нине и её драме с Серафимом. Пока она мне не написала, что в обед они с Мочалиным пойдут вместе есть пасту и что вечером она обязательно приедет ко мне с бутылочкой игристого и всё мне расскажет. Не знаю, почему, но звучало это как угроза, и я даже засомневалась в своём недавнем решении скинуть Нине свой адрес. Но делать было нечего, к сожалению, у меня нет артефакта, стирающего память, а бить людей по голове дубинкой в надежде, что, очнувшись, они ничего не вспомнят — законом не поощряется.       И так как веской причины отказаться от встречи у меня тоже не было, а закапывать себя в яму из лжи я уже порядком устала, то я просто отправила Нине смайлик ждуна и продолжила работать.       Но как-то безуспешно. Сознание то и дело подкидывало мне маленькую девочку в полицейском участке, оказавшуюся там исключительно по вине неадекватных взрослых. Я буквально кипела от негодования, со стороны видя чуть ли не тысячу возможностей избежать ситуации. Если бы Ида не затеяла свой план по вытаскиванию человека из раковины. Если бы Дима не пожаловался родителям. Если бы родители сначала подумали, а уже потом действовали. Если бы они остановили Иду до того, как она пришла в полицейский участок. Если бы Ида сразу сказала волонтёрам, что ребёнок нашелся. Если бы Ида сразу поехала в отделение, как только ей позвонили.       Слишком много «если», которые разбивались о фактор случайности и нежелание людей в моменте действовать так, как поступила бы я, видя ситуацию со стороны и, так сказать, постфактум.       Вот только если в цепочке есть более трёх человек, принимающих решение и глядящих на ситуацию со своей колокольни, маловероятно, что финал будет достигнут именно тем способом, каким было запланировано.       Умом я это понимала, но, признаюсь честно, меня немного потряхивало. И мне хотелось знать, чем там всё закончилось.       Удивительно даже, как Ида — малознакомый мне человек, с которым за всю жизнь я виделась от силы раза два — умудрилась войти в тот довольно узкий список людей, интересных мне. Хотя, стоит заметить, что за последние месяцы этот список заметно увеличился.       В общем, к чему все эти разглагольствования, спросите вы? Я, недолго думая, отвечу, что мой котелок варил-варил, да наварил, и я после того, как отправила Сёме его несчастные документы, взяла и позвонила Иде с самым банальным вопросом на свете:       — Как дела?       — Неплохо, — иронично ответила мне Морина с другого конца сети. На фоне у неё играла какая-то джазовая мелодия. — Наши бравые полицейские и опека почти подшили громкое дело, в котором дядя и няня украли ребенка с целью вымогания денег. Но, к их огромному горю, у них это не получилось.       Ида немного истерично рассмеялась в трубку. А в её голосе мне послышался несвойственный ей надлом. Хотя, возможно, я слишком плохо её знала, и нервный срыв — это обычное состояние Иды по вторникам.       — Где ты? — спросила я, почему-то решив, что Ида сейчас пьёт где-то в одиночестве. Уж больно её тон походил на Даров, когда он впадал в его излюбленное состояние «никто меня не любит, никто меня не ценит, пойду я на болото, наемся жабёнков», вот только наедался он, конечно же, не «жабёнками», а чем-то покрепче.       — Я-то? У Жорика. Ты знала, что это единственный бар города, который открывается до семи вечера? — Ида усмехнулась в трубку. — И самое удивительное, что здесь уже полно людей. Ведь что может быть лучше, чем во вторник в обед выпить стаканчик крепкого виски?       — Технически обед уже закончился, — сказала я, глядя на электронное табло настольных часов.       — Технически я сижу здесь уже часа четыре, и пить они начали ещё до обеда. Если я когда-нибудь уйду на пенсию, я, наверное, буду так же проводить время. Хотя в моём случае не «уйду», а «доживу».       И она вновь надтреснуто рассмеялась.       Я глубоко вздохнула, взглянула в глаза кота, увидела в них то ли поощрение, то ли сострадание к моей тупости и произнесла в трубку:       — Ладно, жди. Скоро буду.       — Зачем? — удивленно спросила Ида, прежде чем я успела положить трубку.       — Как зачем? Мне нужен сюжет, — пошутила я.       — Какой?       — Идиотский, — ответила я и, услышав в трубке смех, отключилась.       Оставив мышку в том же состоянии, что и вчера, я быстро собралась, нацепив первое, что попалось на глаза в гардеробной — брюки и лёгкий свитерок. Погода с утра заметно испортилась, и на небе свинцом висели тучи. Глядя на календарь на телефоне, я с удивлением осознала, что сентябрь наступил. Так странно вдруг осознать, что с годами первое сентября становится просто днём календаря. Как и любой другой день.       Забавно, конечно. Чуть больше десяти лет назад осенью я переживала о новом учебном году, а теперь о том, что бабье лето вскоре заявит о себе, и на Ташиной свадьбе будет светить солнце. И да, примерно об этом я и думала, пока прогревала машину, а ещё о том, что скоро загорится датчик ТО и мне придется отщёлкнуть дилерскому центру приличную сумму за обслуживание автомобиля.       Только в такие моменты я вспоминала, почему я вообще устроилась на работу, вместо того чтобы жить в избушке в лесу и писать мрачные сказки.       «У Джорджио», в простонародье «у Жорика» — баре в центре города, о котором я не так давно узнала от деда, который тусуется с цыганами — я была уже примерно через четверть часа. И минут двадцать ещё искала парковку, потому что в центре на его узких односторонних улочках со старыми трамвайными путями, машинами, которые никто так и не удосужился убрать в послеобеденное время, да ещё и в праздник найти место для парковки — это задачка со звездочкой. В итоге я припарковалась практически в полутора кварталах в стороне и потопала обратно к бару по серому городу.       Удивительное дело, но на фоне серого неба, такого же серого асфальта и тёмных домов зелень редких деревьев, что ещё жили в центре города, казалась какой-то поистине невероятной. Даже кислотной. Бросающейся в глаза.       На пути мне то и дело попадались нарядные школьницы с бантиками и в сарафанах, веселые подростки, дети с родителями. Такой своеобразный праздник жизни, на контрасте с которым ещё хуже звучало, что я иду к пьяной Иде и Жорику.       Бар располагался на первом этаже старого деревянного двухэтажного доходного дома, который располагался на перекрёстке двух односторонних дорог. Дом был с большими окнами, обрамлёнными белыми ставнями, которые уже давно носили чисто декоративный характер. С круглым крыльцом, выходящим как раз на перекрёсток. С небольшими домиками-кукушками на крыше и своеобразной то ли колокольней, то ли башенкой. Выкрашенное в глубокий зелёный цвет здание привлекло моё внимание ещё в тот раз, когда я привезла сюда деда. Но тогда я, наверное, слишком спешила на работу, чтобы заострять взгляд на деталях.       А изучить тут было что. Хотя бы табличку на входе. «Дом-музей И.В. Цыган, реконструирован в 2010 г. на деньги детей великого благодетеля». Вспомнив про деда Женю, который ехал пить к цыгану, я так и застыла перед входом и полезла в интернет искать информацию. Оказалось, что дед имел в виду не национальность, а фамилию. А дом, который изначально был доходным и в котором на первом этаже располагалась пекарня, на втором сдавались квартиры зажиточным людям, а на чердаке — людям победнее, после революции перешел к И.В. Цыгану, который превратил его в ночлежку для жертв системы, для всех хилых и бездомных. А «Джорджем», в честь которого назвали бар, звали его приемного сына, мальчика, которого он подобрал на улице, воспитал и сделал своим единственным наследником. И вот уже этот мальчик потом открыл бар. История дома была ещё длиннее, но сводилась к тому, что сейчас и дом, и квартиры на этажах всё ещё принадлежали некоему А. Цыгану, внуку Джорджа, который, судя по фотографии, мелькнувшей в интернете, внешность имел под стать имени.       Проведя мыслительный анализ, я закашлялась от осознания, что мой дед всё ещё умудряется пить не только с бомжами, но и с хозяевами зданий. Наверное, я не удивлюсь, если в какой-то момент мне придется забрать его вусмерть пьяного из резиденции какого-нибудь местного депутата.       Внутри же бар оказался чуть более посредственным, чем снаружи. Я ожидала увидеть смесь древности и современности, а увидела обычный среднестатистический бар. С тёмными диванами, тёмными стенами, круглыми столами и телевизором, по которому показывали футбол. И компанией пьяных людей, спавших лицом в стол.       Ида же, к моему удивлению, сидела в углу за круглым столиком у большого окна и пила чай. И на её измождённом лице не было ни следа от алкоголя, а взгляд её оказался совершенно незамутнённым.       Её внешний вид настолько шокировал меня, что я не поняла даже, рада ли я, что она трезвая, или же, наоборот, расстроена. Я-то шла сюда с мыслью, что я буду героем…       О том, что Ида не в себе, говорила лишь полная окурков пепельница на столе да разрывающийся от звонков телефон, что лежал кверху экраном. На него, не переставая, звонили с незаписанных номеров. И Ида каждый раз морщилась, когда звонок начинался заново.       Если это продолжалось уже несколько часов, удивительно, что она заметила мой и ответила мне.       Кивнув ей, я села напротив на слегка шатающийся старый стул, и к нам тут же подбежал единственный на весь бар официант в футболке с надписью «Люди предают, и только пиво с тобой всегда». Иронично, однако. Если это не пропаганда алкоголизма, — то я, наверное, неправильно трактую слово «пропаганда». Я сделала заказ, Ида же жестом попросила повторить и только тогда я почему-то обратила внимание на её руки. Костлявые, длинные, немного старческие, подрагивающие. Как у моделей времен героинового шика. С узловатыми пальцами, шишковатыми суставами, и синюшными венами на фоне пятнистой заломленной, как пергамент кожи.       Ида молчала долго, и то была не комфортная тишина, а скорее давящая, которая наступает в тот момент, когда кто-то гасит в себе эмоции, чтобы не закричать. И да, я сидела в этой тишине, пила невкусный кофе, принесенный человеком, который явно не умел его варить, и ловила себя на мысли, что желание лезть в чужую жизнь и пытаться помогать — это болезнь, которую нужно лечить с психиатром. А то, что я в последнее время лезу, как затычка в каждую бочку, тоже не делает меня краше.       Моё просиживание в полупустом баре в компании женщины, синонимом к состоянию которой было «жерло вулкана», напоминало попытки Дара заткнуть откупоренную бутылку шампанского пробкой. В тот раз он обрезал пробку канцелярским ножом, с сотого раза всё-таки сделав её нужного размера, затолкал внутрь, натянул сверху металлическую проволоку, затянул отцовскими плоскогубцами и убрал обратно в холодильник в надежде, что не рванет и что мама не заметит, что её приближающиеся к совершеннолетию дети пригубили купленное на новый год шампанское. Спойлер: бутылка не рванула, но мама заметила и по головке не погладила.       Вот и Ида выглядела как та бутылка, над которой надругался Дар, и не заметить, что она не в порядке было, в принципе, невозможно. Но, как и та бутылка, при повторном открытии она уже не могла рвануть. Газики выветрились.       Однако это не меняло того факта, что в её присутствие я чувствовала себя максимально зажатой, как первый раз на приеме у гинеколога.       Наверное, поэтому, составляя презентацию того дня, вторым слайдом я бы пустила картинку с надписью «неловкость», написанную жирным красным шрифтом.       Телефон Иды продолжал разрываться, я цедила паршивый кофе с добавлением сладкого сухого молока, и никакого намека на разговор на горизонте не виделось. И, наверное, так бы и продолжалось, потому что Ида выказывала в мою сторону доверие больше по телефону, чем вживую, но Вселенная явно сводила нас. Для чего, правда, непонятно, но сводила.       Среди бесконечной череды звонков высветился номер Психа. И нет, я не знала, как он записан в телефоне Иды. До того момента не знала. Психчинского я признала по фотографии, высветившийся чуть ли не на весь экран. Кучерявый, с хвостиком, показывающий средний палец в камеру и хмуро буравящий взглядом человека, что его фотографировал.       Ида покосилась на экран, постучав сигаретой по краю пепельницы, и тихо спросила:       — Как ты думаешь: он будет на меня орать или?..       — Никаких «или», — перебила я. — Он точно будет орать.       Ида едва уловимо усмехнулась. Возможно, то была даже не усмешка, а уголки её губ просто дёрнулись в нервном спазме.       — То бишь ты даже не хочешь предположить, что он может позвонить, чтобы просто пожалеть меня?       — А есть за что жалеть? — спросила я, переводя взгляд то на неё, то на фото.       — Ну, дурочкам же должны быть хоть какие-то поблажки? — Ида впервые за последние полчаса посмотрела мне в глаза. Пронизывающим взглядом смертельно больного человека.       — А «дурачок» — это ты?       — Знаешь сказку про лягушку и лебедей? Ту, где она хотела полететь вместе с лебедями.       — Если ты про сказку, то там были утки. А если про стихотворение, то лебеди, — поправила я, а в ответ получила выразительный взгляд, который трактовался как: «И ты туда же, Брут?»       — Сойдемся на том, что суть ты уловила. Так вот, если судить по всем пролетевшим годам моей жизни, то я как та лягушка. Лезу, куда не надо, открываю рот, когда не надо, и в принципе не могу остановиться, когда надо. А потом оказываюсь не на реке и не море, а в котле с молоком, из которого нужно как-то выбираться.       — Это звучит не просто как интерпретация сказки, а как целая жабья философия, — осознавая всю неуместность, всё же съёрничала я.       Ида посмотрела на меня долгим, очень долгим взглядом, а потом спросила:       — Ты хотела идиотский сюжет?       Я кивнула.       — Тогда слушай, а можешь даже записывать. Это почти любовный роман.       Серёжа перестал звонить. Я попросила у официанта карандаш и листы бумаги, и принялась записывать. А Ида поведала мне поистине идиотский сюжет, который я всё-таки не ожидала услышать.       До того дня я не интересовалась личностью Иды. А будучи исключительно фанаткой бумажного искусства к балету, театру и опере я относилась скептически. Ну как можно уложить мысли автора в рамки времени и картинки? Так что да, я тот самый человек, который сначала прочитает книгу перед походом в кино, а потом будет долго нудеть своему брату на ухо, что книга была лучше.       Так что нет ничего удивительного в том, что живя в одном городе с балериной Мориной, я ничего не знала о ней, пока наши пути не пересеклись на литературном маршруте.       Потому всё то, что Ида рассказывала мне тогда в баре, звучало для меня как нечто новое и невероятное.       Её так называемый «любовный роман» стал началом краха. Но речь в нём шла не о высоком и добром чувстве, а о жуткой грязи, изменах и треугольнике с суровым расчётом во главе стола.       История началась в балетном классе, когда подающая надежды балерина устроила скандал с хореографом. Балерине, которая словила звёздную болезнь, очень не нравилась старая прима, работавшая хореографом-постановщиком. Та не считала Иду венцом творения и постоянно осаживала, ставила на место, не давала окончательно зазвездиться, поддаться эйфории. Вечно напоминала, что триумф не вечен. И что Иде ещё расти и расти, что она всего лишь звёздная пыль или тень от пролетевшей звезды.*       В общем, высказывала всё то, что шло в разрез с красивыми словами директора театра, фанатов и людей, превозносивших Иду. **Ведь когда сотни людей вокруг хвалят тебя, увидеть благие намерения в жестоких словах одного человека очень тяжело.       Ида верила, что к ней относится предвзято, её недолюбливают, ей завидуют. Её унижают.       Её эго не могло стерпеть хореографа.       И она выжила старую приму.       — Балет — жестокое место, — тихо произнесла она. — Очень жестокое. На моём первом выступлении, когда меня поставили солировать, одна девушка ввела из шприца в мой лиф согревающую мазь. Но я это вовремя заметила и сменила костюм. И пожаловалась. Я, конечно, не горжусь своим поступком, но тогда хореограф меня допекла, и сложившаяся ситуация натолкнула меня на одну идею.       — И что ты сделала? — спросила я, постукивая карандашом по столу.       — Я намазала своё белье финалгоном и подбросила начатый крем ей в сумку. Признаюсь честно, было больно. Не могу сказать, что оно того стоило, хотя в тот момент мне действительно казалось, что она заслужила. Скандал полыхал такой, что директору театра пришлось уволить её. Я всё рассказала журналистам, и они раздули ситуацию. Что-то в духе «старая прима завидует молодой и пытается её изувечить». Жалко Альбину Матвеевну. Хорошая была тётка. Но она прекрасно понимала, что это я всё подстроила. Она когда вещи свои забирала, так посмотрела на меня, что до сих пор помню: «Дура ты, Ида. Но ничего, ум с годами всё-таки приходит».       Во взгляде Иды проскользнуло едва уловимое сожаление.       — Колоритная она была женщина. Колкая, но правильная. Умная. Жалко даже, что умерла в прошлом году. Я даже на могилу к ней ходила как-то. Она единственная ещё тогда знала, что я дура.       Когда Альбина Матвеевна покинула главный театр нашего города, на сцену жизни Иды и вышел Андрей. Он был помощником нового хореографа. Игнат Феменко — так звали того хореографа — был мужчиной видным, высоким, статным, широкоплечим и из тех мужчин, что стареют как вино: красиво и не обрастая ни жиром, ни самомнением. Его приход был овеян флёром тайны. Как же — человек со статусом из столицы, вдруг решает принять приглашение провинциального театра и спешно переезжает, захватив с собой своего помощника.       Слухи ходили разные, но они совершенно не мешали женской половине коллектива сходить с ума по новому хореографу. Андрей же внимания такого не привлекал. В его сторону даже не смотрели. Тихий, спокойный, рассудительный. Совершенно некрасивый, с явным косоглазием, асимметричными губами, вздёрнутым носом, короткой стрижкой. И расчётливым до мелочей взглядом.       И если Игнат Феменко уже тогда находился в почтенном возрасте и годился Иде в отцы, то его помощник был всего лишь на пятнадцать лет старше зарвавшейся балерины.       Вначале Ида даже не смотрела в его сторону, ведь он не относился к тем людям, что восхваляли её. Они даже не разговаривали никогда. Тихий помощник хореографа проживал где-то на границе её блестящего мира. И, наверное, её жизнь не покатилась бы под откос, если бы так всё и продолжалось.       Наверное…       — Возможно, это был своеобразный урок для меня, — с холодной рассудительной усмешкой произнесла Ида. — Не копай яму другому, ведь, возможно, за твоей спиной уже готова могила для тебя. Но мы же помним, что я дура и не выношу уроков из историй?       Интересно, насколько же Иду задели слова Альбины Матвеевны, если она так рьяно цепляет на себя ярлык «дуры»?       Всё продолжилось в балетном классе, где стояло фортепиано. Обычно во время занятий мелодию наигрывал штатный пианист, тот самый человек из массовки, которого Ида никогда не замечала. Но в тот день он не вышел. То ли заболел он сам, то ли его ребёнок, этого она не помнила. И даже сомневалась, говорили ли им тогда, что произошло с музыкантом. Но он не пришел, и это стало понятно за несколько минут до занятия, когда искать замену было уже поздно. Ида уже думала, что занятие сорвётся и злилась из-за этого, ведь она жила от станка до сцены и обратно.       Но тут Игнат Семёныч своим бархатным тенором приказал:       — Андрей, сходи за скрипкой.       Ида тогда подумала, что балетмейстер сам будет аккомпанировать им на скрипке и восхитилась им, ведь то был своеобразный шаг на эпоху назад. Но нет, Андрей принес скрипку, разложился в углу класса и принялся с упоением аккомпанировать балеринам, пока Игнат Семёныч продолжил ставить танец, стуча тростью по недостаточно вывернутым коленкам, ведя счёт и расставляя непослушные пальцы некоторых танцовщиц по местам.       А Ида всё сбивалась с ритма и глядела в сторону. Туда, где на фоне окна, озарённый летним ярким солнцем, Андрей словно бы скинул шкуру никудышного человека и преобразился в кого-то великого. Кого-то, кто в одночасье пленил её.       Когда Ида начала говорить об Андрее, на её губах расцвела улыбка. Болезненная и острая, как шип ежевики, когда движешься через кусты к сладкой ягоде, а ветки цепляют тебя и не дают пролезть. Улыбка человека, который одновременно любит и ненавидит. Но ненавидит всё-таки больше.       В тот момент мне было сложно представить, как можно говорить о ком-то так. Наверное, в моей жизни просто не было подобного опыта. Не было этой сиюминутной влюбленности, когда ты, даже не зная человека, уже летишь за ним, толком не понимая, куда тебя заведет эта дорога.       — Это на самом деле необычное ощущение: вдруг осознать, что человек перед тобой значит ничуть не меньше, чем ты сам. Знаешь, на первых порах я даже не могла понять, влюблена я в него или в его талант. Но с того дня я смотрела на Андрея. Отмечала его мимику, жесты, то, как он улыбался и говорил. Скупо, едко, желчно. Что ни слово, то оплеуха. И я до последнего не могла понять, почему такой человек, как он, живет в тени Игната Семёновича. В слухи, ходившие о них, я, конечно, не верила, да и родственниками они не были. Совершенно не похожи.       — Тогда почему? — спросила я.       — Это я узнала много позднее. Андрей был женат на его дочери. И всю свою жизнь прожил на их деньги. Такая своеобразная мужская версия содержанки, которую держат при себе во избежание скандала. Видишь ли, Андрей, будучи молодым и перспективным учеником филармонии, завязал отношения с дочкой преподавателя и когда эта самая дочка забеременела, он узнал, что она заканчивает девятый класс. Возраст согласия уже пройден, но возраст человеческого осуждения преодолеть невозможно. Игнат Семёныч пытался замять дело и отправить этого ужа куда подальше, но Андрей понимал, что ему может грозить срок, а потому всеми правдами и неправдами вывел ситуацию на суд общественности. Как же: дочь преподавателя вуза, известного балетмейстера, сама себя предложила уже взрослому мужчине. Андрей был старше своей жены, кажется, лет на пять. В результате девчонке пришлось перейти в вечернюю школу, поставить крест на образовании. Вначале я, конечно, ничего это не знала, а в не самых тёплых отношениях Игната Семёновича и Андрея видела скорее неприязнь на почве соперничества, нежели ненависть к человеку, загубившему жизнь твоего ребёнка.       В тот год Ида не провоцировала эти отношения. Она была окрылена своей влюбленностью. Искренней, первой, не похожей на то, что она испытывала ранее. Ей нравилась сама мысль, что она влюблена. Ида идеализировала Андрея, как кумира — не приближаясь к нему. Смешно сказать, но в какой-то момент она даже плакала от того, насколько прекрасным он ей казался.       Возможно, всё бы так и продолжалось, ведь ей нравилось любоваться со стороны и не приближать к запретному плоду. Но тут по театру поползли слухи, что кто-то из труппы пытается влюбить в себя помощника хореографа, который с недавних пор аккомпанировал им чуть ли не на каждом занятии, сумев выжить постоянного музыканта.       Слухи набирали обороты, а Ида копила злость. Последний каплей стало, когда после одного из выступлений она увидела его в объятиях другой балерины.       — Кажется, то была Эля, — задумчиво протянула Ида. — Да, точно она. Мы с ней хоть и проучились с первого дня вместе, но никогда не были близки. Да и она способностями не блистала. В общем, под звук оваций я ушла за кулисы и увидела их. Он поддерживал её за талию, а она… Она, заметив меня, отскочила в сторону и, залившись краской, принялась оправдываться, мол, зацепилась за что-то ногой и чуть не полетела лицом вниз, но Андрей её подхватил.       — Оправдываться?       — О да, моему затуманенным ревностью мозгу показалось, что она оправдывается. На деле же она, наверное, говорила правду. А я, как последняя истеричка, вспылила и начала орать. Что-то в духе: «Тупая курица, неужели не научилась за столько лет стоять на ногах уверенно?»       — И? — спросила я, видя намеренную манипуляцию в действиях помощника хореографа. Последующие слова Иды лишь ещё больше убедили меня в этом.       Женщина отвела взгляд и посмотрела в окно, где по улице мимо нас медленно проезжали машины, следуя ограничениям.       — Он схватил меня за талию и силой уволок, — ответила она, не глядя в мою сторону. — А я всё распылялась и распылялась. Читала нотации и ему, и Эле, которая меня уже даже не слышала. Он затащил меня в пустую гримёрку, захлопнул дверь и поцеловал. Целоваться он, конечно, умел — за столько лет натренировался на жене и любовницах, — последнее слово Ида буквально выплюнула, и полезла в пустую пачку за сигаретой, которой там не оказалось. Она сжала пачку и кинула её в пепельницу. Ида усмехнулась. — Представляешь, когда он отстранился от меня, напрочь дезориентированный, он извинился и сказал, что просто пытался привести меня в чувства.       — И ты поверила ему? — не удержалась от вопроса я.       Ида повернулась ко мне с усмешкой на губах:       — О, в тот момент я была не способна трезво мыслить. Во мне кипел коктейль из эмоций: влюбленность, ревность, задетое чувство собственного превосходства. Ведь я во всём была лучше Эли. Тогда почему он выбрал её, а не меня? В общем, он довольно метко стрельнул в мою слабую точку, и я ему поверила. Даже больше того, закрыла дверь на замок и предложила себя.       — И он, конечно же, согласился? — скептически поинтересовалась я.       — Нет, — покачала головой Ида. — Он как по нотам разыграл пьесу невинности и взрослости. Мол, ты сама не понимаешь, что ты творишь, а я так не могу. И унёсся, оставив меня, возбуждённую и злую, стирать размазанную помаду с губ.       — Да уж, — протянула я, не понимая, что именно чувствую в этот момент. С одной стороны я сочувствовала Иде, а с другой немного преклонялась перед таким уровнем манипулирования. — Это же он пустил слухи?       Ида пожала плечами:       — Наверное. Не знаю. Кроме него это никому не было нужно. Да и вряд ли Эля им интересовалась. Спустя полгода она покинула театр из-за травмы. Кажется, у нее случился конфликт с кем-то из труппы, а спустя ещё полтора года до меня дошли слухи, что она вышла замуж за своего остеопата. Но меня это не особо волновало, ведь к тому моменту я уже почти завоевала свою крепость. Баталия была та ещё. Каждую мою попытку сблизиться Андрей разрывал в клочки и посыпал мне голову пеплом. Чем ещё больше распалял меня.       Я понимающе кивнула, а Ида вдруг рассмеялась.       — Моё помешательство в какой-то момент дошло до такой степени, что я испытала триумф завоевательницы, когда однажды он всё-таки согласился переспать со мной в балетном классе. Прямо на крышке фортепиано. Хотя не могу сказать, что он был каким-то невероятным, просто, наверное, я уже была доведена до ручки. А затем, пока я ошалело лежала на жёстком дереве, его моральные метания продолжались. Он сел на банкетку, упёр локти в открытые клавиши и трагически вздохнул, двинув монолог на тему того, как он мог совратить молодую девушку, толком не разбирающуюся в мужчинах.       В этот момент у меня даже карандаш из рук выскочил, а я, не удержавшись, прыснула со смеху.       — О, смейся-смейся, — поощрила меня Ида. — Я ведь так прониклась его речью, что задалась целью доказать ему, что это не минутная страсть, а великая любовь. Вот тогда-то наши отношения окончательно и укрепились. Вот только мы их скрывали ото всех. Он тогда сказал, что если люди узнают, то это может навредить моему имиджу, ведь в газетах тогда восхваляли меня чуть ли не как непорочную деву. Вот только ему было, мягко говоря, срать на мой имидж, он боялся, что об этом узнают его жена, тесть и дети.       — Дети? — переспросила я. — У него их много?       — Да, когда я обо всем узнала, у него их было двое. А жена была беременна третьим. Он спал со мной и говорил о том, какая я прекрасная, а потом шёл к жене и делал с ней ребёнка.       В тот момент мне стало гадко. Возможно, Ида намеренно подбирала те слова, от которых на душе мне становилось противно. Сознание рисовало этого Андрея самой последней сволочью. А Ида продолжала:       — Те полгода, что мы с ним встречались, были невероятными. Я каталась на эмоциональных качелях. С одной стороны меня превозносили как великую балерину, а с другой я тонула в любви и жалости к нему — человеку, влюбившемуся в такую тварь. А он постоянно говорил, как ему больно любить меня, ведь я жестокая. Даже представить не могу, насколько досконально он меня изучил — что ни слово, то выстрел в голову. Удивительно, конечно, но мне это нравилось. Это было так непохоже на Серёжу, который, несмотря ни на что, всегда говорил, что я хороший человек. Пускай трудный, но не плохой.       Когда Ида произнесла имя Психа, я вздрогнула. Как-то погрязнув в её истории, я немного отпустила ситуацию. А её слова словно оплеухой ударили по голове, но Ида этого не заметила и продолжила говорить.       — Мне казалось, нас никто не замечал, и я пребывала в эйфории от этих тайных отношений. Так продолжалась до двадцать второго июня, пока после выступления ко мне подошла девушка с букетом и вручила его мне. Букет желтых нарциссов с запиской «Добро пожаловать в семью, моя милая третья лишняя. Признаюсь, ты нравишься мне куда больше, чем предыдущая». В тот момент мне стало дурно.       Я сидела смотрела на Иду круглыми глазами и просто хлопала ресницами, не в силах понять, как человек, не имеющий отношения к театру, смог понять и вычислить любовницу мужа, так ещё и выйти с ней на контакт. Подарить цветы. Я сама вряд ли была бы на такое способна. И, наверное, заметив на моём лице невысказанный вопрос, Ида продолжила:       — Ира, в отличие от меня, никогда не была дурой и тут же спалила своего мужа, как только он начал помышлять о том, чтобы завести любовницу. Она пасла его телефоны, а он заводил новые и прятал их то ли в подъезде, то ли за крышкой унитаза. Их она тоже находила и разбивала, мило улыбаясь ему за столом за завтраком, а он в тот же обед шёл покупать новый. Пока мы с ним встречались, телефоны он сменил семь раз, в каждый из которых скармливал мне сказочку про неуклюжесть. То под машину уронил, когда переходил дорогу, и не успел поднять, как его придавили колёсами, то в унитазе утопил, то неудачно сел… Бенефисом, конечно, стал тот случай, когда он пришёл в театр с подбитым глазом и сказал, что телефон у него отняли бандиты. А в полицию идти он, конечно же, не захотел, мол, слишком много нервов из-за дешёвенького телефона. Проще же купить новый, — Ида отпила остывшего чая из кружки и, брезгливо поморщившись, позвала официанта, чтобы тот приготовил новый. Продолжила же она лишь когда тот скрылся за барной стойкой. — Уже потом, проводя анализ, лёжа на больничной койке, я поняла, что это случилось недели за три до того, как Ирина пришла ко мне. Наверное, тогда она и узнала, что я точно существую, а не являюсь плодом её больного воображения, истерзанного бесконечными изменами мужа.       Я пыталась представить эту женщину, которая живёт с мужчиной, вечно играя в ту игру с кроликами и норками, только вместо кролика — любовницы. И вот она бьёт и бьёт по норкам, а женщины не кончаются. Раунд бесконечен, и нервы уже на пределе. А она всё продолжает и продолжает, и вырваться из игры не может, потому что думает, что вот эта была последней — и всё. Но нет. Слушая про Ирину, я вспомнила свою собственную бабушку, для которой игра закончилась лишь смертью деда. А ведь она тоже ждала и надеялась, что он одумается и поймёт, что она всё-таки лучше всех тех, с кем он ей изменял. Глупость — да и только. Люди не меняются, меняется лишь твоё отношение к ним.       — Знаешь, в тот момент я не была раздавлена, скорее испытывала злость. Стояла с этим огромным букетом в руках и хотелось ударить им кого-то. А потом ко мне подошёл кто-то из журналистов — они писали статью о нашем театре. Он так меня нахваливал, расспрашивал о деятельности, не планирую ли я пробоваться на большой сцене. И знаешь… В моей голове что-то щёлкнуло. Я подумала — да не может быть всё так паршиво. Это же я, Ида, главная героиня. С главными героями плохого не случится, главных героев часто пытаются разлучить с принцем.       — И ты решила, что это подстава?       — Да, — кивнула Ида. — Я выкинула цветы в мусорный контейнер за театром и ничего не сказала Андрею. Успокаивала себя мыслью, что не стоит тревожить хорошего человека, а со своими злопыхателями я разберусь сама. Вот только с того момента Ирина приходила на каждое моё выступление. Брала билеты у отца. И каждый раз дарила мне жёлтые цветы. Наверное, по аналогии с тюльпанами. Его измены сводили с ума её, а она в отместку пыталась свести с ума меня. В какой-то момент, мне кажется, я свихнулась. Меня буквально колотило от жёлтого цвета. А тут ещё начался новый сезон, нам сменили костюмы, и Игнат Семёныч очень хотел видеть меня в жёлтом. У нас случился скандал на почве цвета, — Ида задумалась. — Не знаю, знал ли он тогда о нашем милом треугольнике или просто так совпало. Но мы очень сильно с ним разругались. Настолько, что он пригрозил сменить меня на посту примы, если я не перестану вставлять палки в колёса. Угроза действительно что-то для меня значила, и я взяла себя в руки. Вот только Ирина пришла и на то моё последнее выступление. Я до этого не обращала внимания, но к тому дню её живот очень сильно выпирал. Вот тогда мне стало совсем тошно. После выступления я буквально бежала в гримёрку, а затем и прочь из театра. Однако побег не удался. Она ждала меня на парковке возле подаренной родителями машины. С очередным букетом в руках. Кажется, это были гипсофилы.       Меня трогало внимание Иды к деталям. Да, я понимала, что это своеобразная зацикленность — помнить, какие именно цветы тебе приносила жена человека, чьей любовницей ты была. Помнить даты. Что это произошло именно того числа, а не другого. Но для меня так отражалась её боль. Ведь это было настолько важно, что Ида помнила это спустя многие годы.       — Помню, каким холодным тоном я предложила ей сесть в машину. Казалось, ещё чуть-чуть, и я просто взорвусь…       Ида увезла её в ресторан, подальше от театра. Всю дорогу она то и дела смотрела на цветы и в какой-то момент просто не выдержала:       — Почему жёлтый? — ей самой в тот момент казалось, что в её голосе стоят слёзы. — Издёвка? Тебе радостно? У нас такие солнечные отношения? Я сплю с твоим мужем, а ты таскаешь мне цветы!       — Так принято, — ответила Ирина. Так тихо, что Ида едва разобрала её слова через гул мотора. — Актёрам дарят жёлтые цветы в знак признания их таланта. К тому же не ты первая, не ты последняя. Но ты явно лучше неё.       Кажется, в тот момент у Иды из лёгких выбило весь воздух. Эта женщина признавала её талант. Ну что за абсурд?       И как же гадко было вдруг осознать, что ты не главная героиня, а всего лишь промежуточное звено в цепочке чужой боли.       Ида наугад выбрала тихий ресторанчик в старом центре, через дорогу от бара «У Джорджио». Когда Ида сказала об этом, я интуитивно повернула голову, но не увидела никакого ресторана, лишь обнесённый забором пустырь и красочную табличку о реконструкции. Заметив мой взгляд, Ида пояснила:       — Сама в шоке. Я избегала этого места последние годы, почти десятилетие. А его снесли уже больше пяти лет назад. Здание оказалось аварийным. Судя по баннерам, собирались возвести точную копию для исторического антуража города. Но это уже будет не то же самое здание, не тот же самый ресторан. Приятно осознавать, что время затягивает дыры.       — И каким он был? — спросила я, все ещё не глядя на Иду.       — Старым. Больше похож на столовку. Обшарпанные деревянные стулья, деревянные панели на стенах и громоздкий деревянный бар. Белые прожжённые скатерти и телевизор, по которому крутили музыкальные клипы. И мы оказались единственными женщинами в полном зале пьяных мужчин. Но выглядели мы так, что к нам никто не осмелился подойти, когда мы заняли столик у окна, из которого открывался изумительный вид на только открывшийся после реконструкции бар. Из красивого в том ресторане был разве что потолок: старый, кирпичный, выложенный овалом вверх. Через открытые окна доносилась джазовая музыка, а из колонок на телевизоре по ушам бил хип-хоп — какофония жуткая. Наверное, от этого у меня ещё сильнее разболелась голова.       Мы сидели с чайником Эрл Грея на двоих, который заказали только чтобы избежать внимания официанта. Но тот явно оказался недоволен таким выбором и настоятельно предлагал нам стейк, и нахваливал селёдочку с картошкой. А Иду только от одного упоминания о еде начинало передёргивать.       Я думала, что сейчас она перескажет мне весь их диалог в красках, как это делают подруги-сплетницы, но Ида ограничилась фразой:       — В общем, тогда я и узнала слишком много подробностей из жизни Андрея, без которых жила явно счастливее. В наш город Игнат переехал только потому, что поймал Андрея на измене. В то время тот не был его помощником, а работал в симфоническом оркестре. Перспективный скрипач, лауреат некоторых конкурсов, но, получив травму плечевого сустава вследствие семейной потасовки, был вынужден оставить работу на какое-то время. Тогда-то он и закрутил роман со студенткой филармонии, по совместительству его фанаткой. Девушка была примерно моего возраста. Но, в отличие от меня, девушка не умела хранить тайны, и не прошло и месяца, как о романе узнал Игнат Семёныч. Вызвав своего горячо нелюбимого, но единственного зятя на разговор, Игнат Семёныч почему-то поверил, что это первая и последняя измена Андрея. Он даже представить не мог, что, начиная со второго года брака, Ирина стабильно раз в полгода будет вытаскивать мужа из чужой постели. Тогда она скандалила, а потом почему-то решила принять его блядство как данность. Мужчине же, как многие говорят, не свойственна моногамия, — иронично протянула Ида.       — И что? Он поэтому перевёз их в другой город, чтобы не искушать зятя?       — Да, — с ноткой веселья в голосе ответила Ида. — И помощником его взял, что следить за ним. А Андрей завёл отношения прямо под его носом. И получал от этого удовольствие. Особенно в те моменты, когда спал со мной в его машине. Игнат Семёныч ни о чем даже не догадывался. А в желании его дочери ходить на наши выступления видел лишь интерес к искусству. Такая своеобразная удачная шалость подонка, который, когда я тем же вечером швырнула ему в лицо цветы, подаренные мне его женой, обозвал меня глупой игрушкой, которая не стоит даже мизинца его прекрасной жены. Ещё и отчитал меня за то, что я потревожила его жену, которой чуть ли не со дня на день рожать.       Ида выдохнула, словно бы выпустив весь воздух из лёгких, а затем, посмотрев мне прямо в глаза, спросила:       — Ты сейчас, наверное, гадаешь, как это связано с моей семейной трагикомедией?       — Ирина работает в полиции? — предположила я.       — Мимо. Ирина домохозяйка, хотя, мне кажется, следователь из неё получился бы хороший. Ирина — эта мамочка с коляской, которая позвонила в полицию и рассказала о том, что видела моего братца и мою дочь в парке. Она увидела объявление в соцсетях и сложила два и два, фамилию и внешность. А ещё приняла Триш за дочь Андрея, потому что, несмотря на то, что он лысый, он всё-таки блондин. И когда я ночью пришла в отделение полиции, она сидела там с моей дочерью на коленях, с грудным ребёнком в люльке сбоку и объясняла Триш, что её папа на гастролях с театром, но он скоро приедет, чтобы повидаться с ней.       — Сколько у неё детей? — спросила я, пытаясь переварить и подсчитать.       — Включая последнего — шестеро. И, похоже, что её хобби — это рожать. А, возможно, это просто план Андрея, и он держит жену на гормонах, чтобы она не мешала ему гулять, — желчно ответила Ида. — А Люся и Дима тем временем сидели за решёткой. Я же просто охренела. Придя туда, я ожидала, в принципе, чего угодно. Но даже представить не могла, что моё промедление приведёт к таким последствиям. Я даже в какой-то степени идеализировала ситуацию. Думала, приду, расскажу им, что это чудовищная ошибка, и буду умолять прикрыть дело.       Я не сдержала скептического смешка.       — Я уже признала, что это было самонадеянно. Давай без издёвок.       — Это было тупо, — поправила её я.       — Да-да, я уже поняла, — махнула рукой Ида. — Но когда я туда вошла, мне показалось, что я очутилась в каком-то сюрреалистическом сериале. Там собралась знатная такая компания: волонтёры, полиция, представители опеки, и пока я всем им пыталась объяснить, что как бы случилось недопонимание, Ирина на все лады соловьём нахваливала своего мужа и объясняла, что Триш будет лучше с папой. Я не знаю, возможно, она потеряла рассудок и живёт в каком-то мире фантазий, но она просто не восприняла мои слова, и всё пыталась всем объяснить, что у неё больше опыта в материнстве и мать из неё лучше.       — А Андрей… Он не отец Триш? — спросила я, мысленно молясь, чтобы отцом неизвестной мне девочки не оказался Сергей.       — Нет, они не имеют между собой ничего общего, кроме временного пребывания между моих ног.       — Ты хоть понимаешь как мерзко это звучит?       — Зато правдиво, — пожала плечами Ида.       — Тогда кто её отец?       Ида изумлённо вскинула бровь.       — Я думала, ты уже в курсе.       Я в этот момент похолодела, продолжая думать о Психе. Последнее, чего мне в этой жизни хотелось — это делить с Идой мужчину. Но последующие её слова стали для меня глотком живительной влаги в пустыне.       — Кеша Савельев. Твой отец реконструирует усадьбу его родителей.       Вот, наверное, тогда я и возблагодарила Вселенную за то, что у Психа нет детей. Однако кое-что не давало мне покоя.       — А почему я должна была это знать?       Ида возвела глаза к потолку и тяжело вздохнула, а затем пояснила:       — Где-то неделю назад меня видели там твой брат и отец, и мы с ними даже разговаривали, Дар представил меня твоему отцу в качестве твоей подруги, ну, я и подтвердила эту версию. Так как предположила, что они не в курсе наших с тобой взаимоотношений.       Что ж, в этот момент я ощутила себя так, словно сижу в лодке посреди моря, и куда ни плюнь — везде Морина. Меня обложили со всех сторон. Она мой редактор. Она подруга детства Серёжи. Она мало того, что общалась с моим братом, так тот ещё и представил её моему отцу. Знаете, в тот момент я бы даже не удивилась, если бы она бухала с моим дедом и помогала Княгине сбегать от коллекторов, попутно выстраивая маршрут при помощи астролога Марфы Васильевны, а не навигатора.       И да, мне все ещё было интересно, чем там закончилась её драма в трёх актах, но задала я вопрос, который терзал меня, а не её:       — А Серёжа… Он в курсе?       Ида немного помолчала, явно подбирая слова и решая, соврать или же нет. И когда всё-таки решилась мне ответить, была очень скупа на подробности:       — Если ты про «Блокнет», то да.       — И как давно? — спросила я, почему-то не удивившись её ответу.       — Примерно неделю, — нехотя ответила Ида.       И я сразу вспомнила тот день, когда сказала ему своё настоящее имя, и то, как он отреагировал. Немного непривычно, словно бы пытаясь съехать. Я не знаю, что в этот момент промелькнуло на моём лице, но Ида принялась оправдываться. Мол, она не знала, какие отношения нас связывают, и это она заставила его прочитать мои истории. И вообще он сильно расстроился и отругал её за то, что она влезла, куда не просили. И даже потребовал, чтобы она ничего мне больше не говорила, ведь ему важно моё доверие.       Я все это слушала, как в той песне, где надо хавать, потому что нет выбора. И всё не могла понять, а зачем она наваливает эту кучу из оправданий. Словно я могла, как маленькая девочка, психануть и уйти, взметнув волосами и отправив их всех в чёрный список на телефоне. Хотя если бы мне что-то катастрофически не понравилось, я бы, наверное, так и поступила.       И тут, когда Ида принялась на все лады пояснять за важность доверия, до меня всё-таки дошло, что она не знает меня как человека. Просто не понимает, как я могу поступить и что для меня приемлемо, а что — нет. Где проходят мои красные границы, которые почему-то в отношении меня, она боится пересечь.       — Ида, я всё поняла, — прервала её я, когда она взялась за очередной виток сватовства, где она объясняла, что не понимала, насколько у нас всё с Психом серьёзно. Но она не собиралась останавливаться, и тут же принялась просвещать меня на тему, что они с Серёжей просто друзья, и планов она на него не имеет. Так что мне пришлось вручную переключать её, как заевшую пластинку на граммофоне. — Чем закончилось-то твоё приключение в полиции?       Ида переключилась мгновенно. Её кипучая энергия, которая била ключом, пока она пыталась оправдаться передо мной, исчезла по щелчку пальцев. Сдулась, как проткнутый шарик. Она откинулась на спинку стула и нехотя, с дичайшим негативом и желанием закрыться в скорлупе ответила:       — Тем, что я заключила сделку с дьяволом.       Да, её слова звучали красиво. Метафорично даже. С ноткой магии и старого кино. Но совершенно не информативны. Так можно было ответить на любой вопрос. А мне хотелось узнать подробности. А что, зря конспектировала всё это?       — А дьявол — это кто?       Ида хмыкнула:       — С дьяволом я, конечно, погорячилась. Она так, всего лишь маленький бес.       — Ида, — выразительно протянула я, намекая, что меня бесит, когда она ходит вокруг да около.       Женщина тяжело вздохнула, скомкала в руках салфетку и скорее выплюнула слова, чем произнесла их.       — С Феодорой. С Савельевой Феодорой. Бабушкой Триш. По отцу.       Ну, в принципе, в этот момент я поняла, что же так заинтересовало меня в Иде. Она оказалась просто кладезем историй, нескончаемым запасом сюжетов. То ли женщина, то ли сериал.       И на фоне её жизненных приключений все мои загоны и ведьминские тайны казались чем-то несущественным.