Ворона, черная любовь моя, Богиня, что создана меж землею и смертью, Ты словно голос мрачных печалей, Которые преображаешь в зов утешенья. Ты где-то меж зарей и закатом, Живешь в своей тайной душе, Садишься на ветви, высокие и черные, Твоя мудрость и красота вечны и свежи. Песня неизвестного киварвита
Она проснулась, лежа на жесткой кровати, не укрытая ничем, даже какой-нибудь простыней. Голая и холодная. Рона медленно подняла отяжелевшую голову; последним, что она помнила, было то, как по тряской дороге карета докатилась до столицы, лошади замерли на окраине, где стояла глухая тишина. Это было долгое, мучительное путешествие, во время которого ее сопровождали только молчаливые Служители. Если они и останавливались, то в самых непримечательных местах, избегая больших городов и сел, и в такое время, когда никто не мог увидеть взъерошенную девчонку, выбирающуюся из кареты. Постоялые дворы встречали Служителей Мор’реин даже ночью. У нее затекали ноги от долгого сидения на одном месте и голова кружилась от бесконечного потряхивания, но вскоре Рона наловчилась засыпать, привалившись к стенке. Ее бесил запах собственного немытого тела и то, что приходилось терпеть до мерзких нужников при постоялых дворах, но Рона все еще была жива и могла смаковать будущую месть, глядя на бесстрастное лицо Служителя напротив. Второй сидел на козлах и правил самыми спокойными черными лошадьми, которых Рона видела за свою жизнь; раз в день эти двое менялись. Она не узнала их имен, а они сказали ей разве что десяток слов, молчаливые, как будто заколдованные. Рону немного успокаивало только то, что ее провожатые терпят такие же неудобства. Но им явно приказали довезти ее живой, поэтому защищали ее хорошо и бояться было нечего. Рона была уверена, что ее усыпили чем-то на подъездах к столице. Она слышала про нее только старые сказки. Великий город Афал, спрятавшийся в долине, где не дули суровые морские ветра, ударяясь о скалы, и не лили дожди по половине оборота колеса, что земля превращалась в болото, — а другую половину ее сковывал лед. Возможно, Рона задремала сама, она не была уверена, потому что время пути сливалось в единый непрекращающийся сон, но, кажется, она видела белые башни Афала вдали и чувствовала сладковатый запах вечных яблоневых садов. А теперь она лежала в каком-то сыром подвале, жмуря глаза, чтобы рассмотреть хоть что-то в скудном освещении от лампад вдоль стен. Свет был странный, мягкий, шелковистый. Спертый воздух давил на грудь, но еще страшнее было осознание, что она здесь не одна. Это Рона почувствовала и поняла не сразу. Над ней стоял человек — она присмотрелась, стараясь не выдавать, что очнулась. Парень, молодой. Кудрявые волосы — не светлые и не черные, цвета каштанового дерева. Он был одет в неприметную темную одежду, похожую на тряпки Птицеголовых, но его лицо казалось не таким мертвым и безразличным. Рона судорожно вздохнула, напрягая мышцы, чтобы проверить, сумеет ли броситься на него. — Я знаю, что ты не спишь. — Он говорил странно, растягивал гласные. Неужели все южане так разговаривают?.. — Твое дыхание изменилось, — добавил он. — Не волнуйся, я не причиню вреда. — Кто ты такой? И где я? — мрачно спросила Рона. Она не колебалась — это была не Воронья Матерь, неземная и пугающая, а всего лишь какой-то парень. И ей нечего было терять. На самом деле она не рассчитывала, что ей ответят, но думала, что нужно показать: она не испуганная девчонка. Она будет сражаться и требовать, чтобы ей рассказали о странной сделке, устроенной Гвинном и той Птицеголовой. — Это Гнездо, дом Служителей, — неожиданно заявил парень, — тут всегда так тихо, как в склепе, потому что мы должны отказаться от всего земного, чтобы посвятить себя мыслям о возвышении до неба, как наша богиня Мор’реин, — спокойно сказал он, словно эти слова ничего не значили — в них не было молитвенного пыла, только какая-то заученность. Но это злило Рону только больше. Она села на жесткой койке, не стараясь прикрыться, чтобы не доставлять ему удовольствие своим смущением. И вдруг поняла, что это не кровать, а стол. — Но сейчас ты в моем подвале, — невозмутимо продолжил он, когда Рона переварила первое высказывание. — Меня зовут Йóрген, я лекарь. Меня еще называют Птенцом. — Что ж, ладно, Йорген, — повторила она, прорычав его имя. — И почему я на твоем столе, как туша для разделки? — Я должен был тебя осмотреть. Проверить, не больна ли ты. Твоя мать была низкой крови, не так ли? Рона глянула на него, стиснув кулак. Ее отец был наследником рода с сильной кровью, охранявшей от вороньей хвори, и сомневаться в ее здоровье значило ставить под сомнение добродетель ее почившей матери… В мыслях зазвенел металл, как будто рядом был клинок, который она могла бы вонзить в грудь хладнокровного Йоргена. Но резкая боль в руке отвлекла Рону от мыслей о расправе; на ладони темнел свежий глубокий порез. Конечно, Йорген взял у нее кровь. — Все было бы проще, если бы ты оказалась парнем, — вздохнул Йорген, будто Рона была лично виновата в том, что родилась без члена. — Тогда у нас было бы меньше проблем. Мы скажем, что тебя зовут Аэрон, сын Гаэлора. Большое счастье, что семья никогда не представляла тебя двору. — Это обязательно? — хрипло спросила Рона. От волнения она наверняка забудется и… — Женщины не могут участвовать в Турнире. Вообще-то нет разницы, женская или мужская кровь прольется, главное — жертва, — пробормотал Йорген, понизив голос, словно размышлял о чем-то своем, — но и дома Великой крови, и двор чтут традиции. А их придумали в старые времена. — Ладно. Хорошо. Я смогу, — упрямо сказала Рона. — Я умею драться. Это была не совсем правда: она была уверена, что рыцарь, учившийся воинскому ремеслу с ранних лет, легко размажет ее по арене… Но кто бы не солгал на ее месте, сидя перед этим странным лекарем, который рассматривал ее напрягшиеся плечи с ленивым интересом? — Славно, что ты так в себя веришь… Надо многое предусмотреть. Я этим займусь. Если у тебя пойдет месячная кровь, это увидят, — сказал Йорген. — Участники турнира живут вместе в лагере в священной роще Афала — в уединении, чтобы убедиться, что… никто им не помогает. Это, конечно, никого не останавливает, но все же, — ухмыльнулся Йорген голодной коварной улыбкой. — Мне кажется, там и так будет довольно крови, чтобы кто-то заметил еще немного лишней, — отрезала Рона. Он рассмеялся — коротко, как будто ударил ножом. — Остроумно. Но наивно. Она пожала плечами. Йорген смилостивился, пошарил рядом с собой на лавке и протянул ей для начала широкую белую рубаху. Так как Рона уже поняла, что этого странного парня не отвлекали голые сиськи прямо перед носом, она решила, что Йорген волнуется, как бы она не подхватила какую-нибудь болезнь. Она должна была быть полезной, а не лежать с мокротой в груди. — Ты меня рассматривал, — проворчала она. — Ты ничем не отличаешься от многих тел, которые побывали у меня на столе, — отмахнулся Йорген. — Видел и более запоминающиеся. — Ты положил меня на стол для мертвецов?! — взвизгнула Рона, вскакивая. Босые ноги шлепали по полу. — Я его помыл. Она тихо зарычала, обходя стол. Теперь, когда глаза немного привыкли к бедному свету, Рона могла рассмотреть второй стол — рабочий. На нем громоздились какие-то странные склянки, полные вязких жидкостей и блестящих сыпучих порошков. Здесь было много бумаги — больше Рона видела только в библиотеке дяди Гвинна. Он научил ее писать по-южному, хотя многие горные князи предпочитали старые руны Ушедших, а не всеобщее письмо Эйриу. Писал Йорген криво и торопливо, она не могла ничего разобрать, хотя глифы выглядели знакомыми. Некоторые были вырезаны прямо на столешнице — то ли самое важное, то ли то, на что Йоргену не хватило клочков бумаги. — Что вам от меня нужно? — обреченно спросила Рона. Она задавала этот вопрос множество раз, пытаясь докричаться до Птицеголовых с пресными рожами, и Йорген был первым за эти пару недель, кто заговорил с ней. Кто хоть что-то ей рассказал. Она была в Афале, потому что где еще могли угнездиться Служители?.. Ее привезли сюда, чтобы она участвовала в Турнире Крови, о котором несколько раз слышала от дяди. Большая бойня во славу Вороньей Богини, после которой у маленькой принцесски появлялся рыцарь-защитник, а Служители напитывались силой для своих странных ритуалов. — Тебе нужно быть там и передать несколько сообщений, по возможности — следить за королевским двором, — сказал Йорген. — Я и сам не очень много знаю, я всего лишь Птенец! Но Служителям нужен на Турнире кто-то свой. С домами Великой крови не так-то просто договориться, но у тебя… кажется, нет выбора, — снисходительно заметил Йорген. — Ага, понятно, конечно, еще бы он у меня был!.. — лихорадочно проговорила Рона. Она остановилась, поняв, что выдает свое волнение, расхаживая тут, как неприкаянная душа, а это дает Йоргену больше шансов надавить на нее. — Значит, мне не дадут умереть? Я нужна вам, чтобы следить за дворцом, так? — Не дадут, — кивнул Йорген. — Не сразу. А теперь не мешай мне. Сначала мне надо убедиться, что на тебе нет никакого проклятия. Если тебя это успокоит, то же самое я проделывал с кровью других участников. Рона зябко обхватила плечи. Ее голову переполняло множество вопросов: неужели Служители не могут подкупить какого-нибудь слугу при дворе, почему им обязательно нужен участник Турнира? Смеет ли она рассчитывать на помощь — не на кровавую ворожбу Вороньих Матерей, конечно, но хотя бы на подсказки, на удачных соперников? и позволят ли ей вернуться домой, если все закончится хорошо? или она так и будет играть роль собственного брата, которого никогда не существовало? Она почти сошла с ума от обилия мыслей. Рона вздохнула, вспомнила прощальную улыбку дяди. Вопли Деррека на костре она старалась выбросить из головы, но они снова отзвуком зазвучали в тесном подвале. Ей нужно было успокоиться. Притвориться, что Птицеголовые могут на нее положиться — там, глядишь, они станут ей доверять и расскажут побольше. Роне совсем не улыбалось служить послушной игрушкой темных ночных тварей, но она не хотела лишиться жизни, чтобы ее место занял какой-нибудь другой горный мальчишка. Долг выплачивается только горячей живой кровью, как в легендарную далекую старину, когда горный князь делил кровавую клятву с дружиной, и одного из выбранных воинов по жребию приносили в жертву Вороньей Богине во славу их будущих битв. Теперь жертвой стала она. Костер или смерть в бою. Рона знала, что должна была выбрать. Поэтому пока что Рона решила не вываливать ворох вопросов на Йоргена, присела на стол и наблюдала, как Птенец капает ее кровью в склянку, в которой что-то шипит и переливается. Ее кровь горела яростным ярко-алым огнем, и Йорген даже довольно улыбнулся — или это пламя так осветило его худое изможденное лицо…***
За следующую пару дней Йорген осматривал ее еще несколько раз, брал кровь на пробы и перегонял ее в странных устройствах, о которых Рона даже ничего не спрашивала: она все равно знала, что это не дано ей понять. Несколько раз заглядывали молчаливые Служители в черных одеждах, но они почти не обращали внимания на Рону, устроившуюся на хлипкой кровати в дальнем углу, а передавали Йоргену подозрительного вида свертки, в которых оказывались или сушеные растения, или порошки. Лекарь становился рассеянным, когда занимался своими зельями, поэтому Рона могла с его вскользь брошенного разрешения выйти из подвала и пройтись по длинному узкому коридору. Такому же темному и узкому. Она нашла небольшую комнатку, в которой могла тренироваться с принесенным по просьбе Йоргена тупым клинком. Он не видел опасности в этой железяке, хотя удар по затылку его свалил бы. Лекарь казался Роне очень тощим — особенно по сравнению с деревенскими парнями, к которым Рона привыкла в Сучьей Щели. Она не стала пытаться устроить побег, сначала решила разведать обстановку. Непонятно, на какой глубине она была под землей, но Роне отчаянно хотелось вырваться скорее на свет. И размять мышцы перед битвами. Рона прекрасно понимала, что пытался сказать ей напоследок Гвинн: ей придется биться насмерть. И она должна выжить — или, по крайней мере, сдохнуть с клинком в руках, чтобы предки не отвернулись от нее по ту сторону погребального костра, как от ее отца. Это тоже — долг, который надо искупить. Упражняться с мечом надоедало после нескольких часов. Утомленная, она поднималась чуть выше и проскальзывала в купальни для таких же тихих и замученных Птицеголовых. Но что ни говори, а Служители умели устроиться. Дома обычно приходилось просить слуг натаскать воды в размокшую деревянную лохань, чтобы вымыться, но Йорген в минуту свободного времени пояснил, что под Вороньим Гнездом бьет горячий источник, который также обогревает их зимой. Хотя все же купальни Роне внушали страх, мертвенные, каменные, с вьющимся паром горячей воды. В огромном пространстве ей было неуютно одной, но она также ни за что не хотела бы, чтобы зашел кто-то, пока она беззащитна и раздета. К третьему дню она осмелела. Рона подозревала, что где-то поблизости находятся кухни, потому что она иногда чувствовала запах свежего хлеба, когда проходила от купален чуть дальше. Ее кормили сносно: Йоргену не хотелось, чтобы она ослабела. Вообще-то Рона раньше ела мясо только по праздникам, но теперь она была склонна считать, что каждый прожитый день — это своего рода праздник. Вода отдавала странным ржавым привкусом. К четвертому дню, когда Рона прекрасно освоилась и поняла, что может дергать Йоргена с вопросами, изредка выбивая ответы, она, отрабатывая простые удары, каким научилась от Гвинна, услышала издалека какой-то шум. Крик. Он бился о камни, становился совсем нечеловеческим, чуждым. Рона осторожно поставила клинок к стене, отерла пот подолом рубахи. Три дня в Гнезде стояла мертвая тишина, — а тут вдруг вопли. Неужели Йорген кого-то пытает на своем столе? Режет заживо? Она стиснула зубы. Нет, крики раздавались откуда-то издалека. Рона брела в узком коридоре, иногда прикладываясь плечами к чуть влажному камню, сердито шипя, когда чувствовала это мокрое прикосновение. В конце единственного хода, который она знала из подвала, она наткнулась на Йоргена, который тоже выглянул посмотреть. Он кивнул ей, ничуть не удивленный, что Рону привлек шум. Встав рядом с Птенцом, с безразличием глядящим куда-то вниз, Рона кинула взгляд на большое круглое помещение, похожее на молельный зал, как в их часовне на севере. Только гораздо больше, шире. У них в деревне не было Вороньей Матери, верующие в Богиню просто приходили в храм и бормотали свои просьбы под деревянным идолом птицы. Может, настоящий ритуал включал эти звериные вопли?.. В центре стоял темный стол, освещенный свечами и лампадами. Возле него столпились Птицеголовые — в этот раз никто из них не надевал громоздких масок, ограничились черными плащами с капюшонами, скрывавшими лица, но кто еще это мог быть?.. На столе изгибалась женщина, надрывая горло криками. В простой рубахе, мокрой от пота, она что-то голосила. Одежда прилипла к телу, показывая тяжелый живот женщины, сотрясавшейся от схваток. Рона, устало вздохнув, решила, что это обычная роженица. Наверное, из местных, ее притащили разрешиться в Гнездо, где за ней мог присмотреть кто-то поученее местных повитух. Да, это какая-нибудь высокородная леди крови, которая посмотрела бы на полукровку с севера сверху вниз в обычное время, сейчас визжала резаной свиньей. Все женщины кричат. Это всегда заставляло Рону сжиматься. Крики начинали ей надоедать, как и пришептывание Служителей, собравшихся вокруг, словно никогда рожающую бабу не видели. Та ревела и билась, выгибаясь, и Рона догадалась, что руки и ноги прикованы к каменному столу, чтобы она не навредила себе. Рона уже собиралась развернуться и уйти в свою тихую камеру. Но крики вдруг оборвались, раздавалось только прерывистое, сиплое дыхание женщины, в котором слышалось раскатистое рычание. Младенческого вопля Рона не услышала, горько усмехнулась… Не повезло. Случается. Столпившиеся Служители, правда, не хранили скорбное молчание, какое воцарялось, когда женщина переживала рождение мертвого ребенка, а радостно шептались, и Рона в любопытстве высунулась вниз, глядя на… на… То, что вытолкнула из себя женщина, выглядело как комок темных вороньих перьев, окровавленный, перемазанный в густой слизи. Рона различала только темное пятно, будто кто-то разлил чернила между дрожащих окровавленных ног обессиленной женщины. В мыслях было пусто. Тихо. Оно зашевелилось. Взглянуло наверх десятком искр-глаз, раскрывшихся среди слипшихся перьев. Роне показалось, что она слышит голос-скрип, жалобный первый плач, но его заглушил хохот обезумевшей женщины. Она завыла, запрокидывая голову к далеким огням свечей под потолком, как к звездам, к небу ее Богини. Рона прижала руку ко рту, чувствуя, что к горлу подкатывает кислая тошнота, но ее желудок оказался крепче, чем она ожидала. Зато ладонь надежно заткнула рвущийся задушенный крик. В горле было сухо. Язык скреб по нёбу. — А ты думала, почему их называют Вороньими Матерями? — спросил Йорген так спокойно, будто не один раз видел эту мерзость. — Я ее знаю. Знал. Ольренна, стала Птенцом пол-оборота назад. Не думал, что она так быстро заслужит благословение. А, тебе плохо? — искренне удивился Йорген. Рона почти не запомнила, как они вернулись в его подвал, но она очнулась, сидя на неудобной жесткой лавке, вцепляясь в плошку с каким-то дурно пахнущим отваром из трав. Ее еще потрясывало, и в животе что-то страшно ныло, как раз в том месте, где, по прикидкам Роны, женщины носят детей… или такую мерзость. Сидя напротив, Йорген некоторое время молчал, наблюдая за ней, а потом вздохнул и налил чай и себе. — И что… такое может случиться с любой женщиной? — слабо спросила Рона. Она злилась на себя, что это зрелище настолько ее ударило. Она никогда ничего не боялась, ни спорить с дядей Гвинном, ни подстрелить яростно визжащего кабана на охоте, ни некромантов… Она снова крупно вздрогнула. Всегда Рона могла вооружиться мечом, луком, ножом, — но против увиденного у нее не было оружия. Ее трясло. На некоторое время Йорген жутко замер, но потом проморгался, посмотрел на нее, криво ухмыльнувшись: — Нет, нет, конечно… Если бы все было так просто! Они молятся и пьют воронью кровь, и проводят ночи, пожирая воронье мясо, и уходят в затворничество — и не каждую Богиня одаривает милостью. Правда… — он покачал головой. — Да, иногда мы узнаем о том, что в какой-то мелкой деревушке появляется Воронья Матерь, но это случается раз в поворот колеса. Может, наши знания несовершенны. Может, Мор’реин находит достойную сама. Чаще всего мы прибываем после того, как… местные доберутся до нее. Рона судорожно вздохнула, присербывая чай. «Мелкая деревушка», да? Именно так можно было описать ее дом. Роне снова захотелось заорать, но больше — засмеяться. Ее немного успокаивало то, что за свои восемнадцать лет жизни Рона ни разу не видела и не слышала ничего подобного. Никто не знал, как Вороньи Матери обретают силу, но… Нахер такую силу… Рона поняла, что бормочет себе под нос, и прикусила язык почти до крови. Но Йорген не собирался накидываться на нее за богохульства. — Мне сказали, ты попала сюда за то, что пыталась лечить воронью хворь, — заметил Йорген, словно старался заставить ее подумать о чем-то другом, отвлечься, но тему он выбрал не лучшую. Перед глазами все стояло то пернатое существо, которое девушка вытолкнула из себя… Рона сделала большой глоток, пытаясь подавить рвотный позыв. — Я не лечила, — с трудом выговорила она. — Я просто… пыталась ее вырезать. Ходивший из угла в угол Йорген сердито цокнул языком: — Да, на первых днях это возможно в редких случаях… Блядь, я думал, что это что-то бóльшее, раз все всполошились. Это… Почему ты решилась? — спросил он, остановив свои блуждания. — Ты же знала, что за это положена казнь. Решила бросить вызов Богине? — Нет! Наплевать мне на нее! То есть… Моя мать умерла от хвори, — пробормотала Рона, поникнув. Она почти не помнила ее, только Гвинн рассказывал что-то, больше похожее на сказки. Может, мать и не была такой доброй и красивой, да только Гвинну вряд ли хотелось, чтобы о тех, кого он не смог спасти, помнили плохое. — Несправедливо, что простой народ просто умирает, что никто не пытается их спасти! Чем они хуже? Только тем, что у них не Великая кровь? Я не… Я просто пыталась сделать как лучше! — совсем по-детски оправдывалась Рона. Она прикусила губу. Деррек уже поплатился за ее желания. Может, ей не стоило быть такой сострадательной к людям. Люди — полное дерьмо, исключая нескольких, кто был ей дорог, и одного Рона погубила, а другого оставила в их холодном темном замке… Она вдруг представила дядю Гвинна в больших просторных залах, совсем одного, блуждающего, как потерянный пес, и ее сердце неприятно сдавило. Она хотела поскорее забыть о новой Вороньей Матери, но не такой ценой. — Я тоже… посвятил много времени, чтобы найти лекарство от хвори, — признался Йорген, и Роне показалось, что она ослышалась. — Долгие годы… Я пытался понять, почему Богиня избирает своими посланниками обычных крестьян и горожан, что она пытается сказать. И когда мне сообщили, за что именно тебя собирались сжечь, я подумал, что это может быть что-то ценное!.. А ты всего лишь деревенская девка с ножом, — разочарованно бросил он сквозь зубы. Ей хотелось сжаться, но Рона, напротив, расправила плечи. Она спасла жизнь мальчишки, который будет счастливо жить на ее родине, даже если Рона сдохнет в подземелье. — Но разве Служители не считают хворь проявлением… воли Богини? — спросила Рона, подумав еще. — Все гораздо сложнее, — хмыкнул Йорген. — Она подвергает простой народ мучениям, чтобы у них был шанс возвыситься до чего-то большего. Может, до Великой крови — не знаю, я никогда не видел возвышений. Здесь верят, что это величайшее испытание, какое может выпасть на долю человека. Я же… Я лекарь, ученый. Я лишь доподлинно знаю, что лекарства от хвори нет, что излечить этих людей невозможно, а потому милосерднее всего отправлять их на костер, опоив сонным зельем. Но хворь стала распространяться быстрее, это заметно даже в такой глуши, как у вас. Кто будет возделывать поля, если все сгорят? Кто будет делать обувь? Стряпать для нас? Об этом часто спорят здесь, в Гнезде. — Люди важны вам, только пока они работают на вас? — пораженно переспросила Рона. Йорген был не из тех, кто стал бы отпираться, поэтому он просто пожал плечами. И все равно в его словах слышалось что-то одержимое, словно в этом было личное. Рона задумчиво посмотрела на него: молодой мужчина, который проводил все время в подвале, перелистывая тяжелые фолианты и смешивая порошки. У него не было семьи… может, кто-то из его близких мог умереть от хвори? Невеста? Она не могла просто спросить. Да и хворь поражала только эйрийцев, а Йорген, похоже, был не местным. Рона никогда прежде не понимала, как Мор’реин выбирает своих «благословленных» жертв, хотя многие в деревне шептались, что выбор падает на грешников, которым нужно очиститься. Но почему тогда хворают и дети? Дети… — А что станет с этим… с тем… — Рона нерешительно запнулась. — Держат отдельно от людей. Где — не скажу. Но я иногда их подкармливаю. — Чем? — Тем, что остается, — просто сказал Йорген, кивнув на стол для трупов. Рона шумно вздохнула и поставила пустую плошку на его стол. Сердце гулко билось в груди. — Это мерзость! Ты — мерзость! Сидишь тут в подвале, оправдываясь тем, что хочешь найти лекарство, пока рядом происходит такое! — Ты злишься, потому что я сам выбрал подвал, в который тебя заперли? — внимательно спросил Йорген. Рона не сумела совладать с лицом, и он увидел что-то на нем. — Да, так и есть. Тебе обидно, что чужая жизнь не соответствует твоим представлениям. — Ладно, хватит этого! — прорычала она. — Ты можешь прятаться за умными словами сколько угодно. Я пойду упражняться с мечом. Мне еще надо выиграть проклятый Турнир. Уже двигаясь к двери, она услышала смех Йоргена. По крайней мере, он не каркал, как ворон. Вполне человеческий хохот, из-за которого ей захотелось развернуться и сломать ему нос.***
Ночью Рона не могла заснуть. Жуткая картинка все снова всплывала перед глазами, как бы она ни жмурилась, пытаясь ее сморгнуть. «Наверное, надо было попросить Йоргена, чтобы он дал мне травы… чтобы у меня не могло быть детей…» — устало думала Рона. Она знала, что многие женщины в деревне пили такой сбор, рецепт которого, поговаривали, остался от Ушедших, чтобы у них не рождались дети — лишние рты, когда ты живешь на такой суровой земле. Поможет ли этот отвар от благословения Мор’реин? Роне хотелось завыть от безнадежности, она куталась в одеяло и тряслась, как в горячке, обняв себя руками. В другое время Рона отправилась бы пройтись по темным коридорам — свет на ночь в них оставляли, факелы тихо шипели. На случай, если кому-то вдруг срочно понадобится помощь лекаря среди ночи, как объяснил ей Йорген. Но теперь Роне совсем не хотелось никуда выходить. Мало ли, какие еще твари прячутся в темноте. И вдруг то голодное отродье… тоже еще рядом?.. Йорген не оставался в подвале на ночь, хотя Рона подозревала, что он раньше спал на ее койке, когда работал над чем-нибудь и не хотел надолго отходить от своих бурлящих зелий. Сейчас он уходил куда-то наверх, а Рона оставалась одна. Перевернувшись на другой бок, она вздохнула и медленно сползла с кровати. Рона зажгла свет в лампаде, высекши искру кресалом, и приблизилась к столу. На нем царила привычная разруха. Йорген не побоялся оставить ее наедине с его работой — может, тут не было ничего опасного, а может, он полагал, что Рона сама будет виновата, если этой зеленоватой отравой сожжет себе руку. Она не стала трогать странные чашки, на дне которых остывало непонятное месиво. Рона оглядела рваные кусочки пергамента, но там следовали лишь перечисления трав, о которых Рона никогда не слышала — должно быть, на севере они не росли. Изучив стол, она разочарованно вздохнула и двинулась к шкафу, в котором стояли книги. Наугад вытащив том в кожаной обложке, Рона открыла — и едва не отшвырнула проклятую книгу куда подальше. На пожелтевших страницах кто-то нарисовал человека в таком виде, если его разрезать. Рона настороженно осматривала темное пятно сердца. И вот в этом мешке заключается ее жизнь? Листать книгу было бессмысленно — дальше попадались только отдельные изображения какой-то требухи. Гвинн всегда говорил: если ты увидишь свои кишки, то тебе уже конец. Незачем знать названия того, что из тебя вываливается. Рона отставила эту книгу и все же попытала счастья с другой. Она слышала от Гвинна, что где-то в Афале есть библиотеки — многие из книг запретны (теперь Рона понимала, почему), но есть там и тома, посвященные деяниям рыцарей прошлого. Их уважали, а потому решили навечно сохранить их свершения на пергаменте. Но вряд ли, конечно, в подвале Йоргена будет книга о рыцарских подвигах… Вместо того Рона нашла труд какого-то древнего ученого, изучавшего Ушедших. Она узнала старые символы, которые видела высеченными на стенах развалин. Книга напоминала не научный труд, а сборник сказок и забытых песен. Рона подтащила ее к столу, сгорая от любопытства, и стала водить пальцем по расплывшимся строчкам, помогая себе складывать слова в певучие фразы — явно перевод с более древнего тайного языка: О, слушайте мою песнь о сидах, Которые жили в старину давнюю, Их красотой и мудростью с небес Они, как звезды, сияли на земле. Сиды умели творить волшебство, Создавая чудеса вокруг, Они пели песни о любви и весне, Их душа была чиста и светла. Они танцевали на полях зеленых, Играли на музыкальных инструментах, И их прекрасные голоса звучали, Как пение птиц в небесах. Но однажды тьма окутала их землю, Нечистые силы напали на них, Но сиды сражались до последнего вздоха, Их мечи блестели как звезды. Несмотря на все усилия их, Сиды были вынуждены покинуть свой дом, Но легенда о них сохранилась в песнях, Как символ света и мудрости на земле. Так слава сидов веками продолжает жить, Их красота и мудрость не сгинут вновь, И к тому, кто верит в чудеса и мечтает, Они приходят во снах и вдохновляют. Рона фыркнула, переворачивая страницу. Наивные бредни — как будто может быть кто-то настолько благородным, чтобы почти светиться. Она вспоминала древние развалины, оставшиеся от Ушедших в горах, узкие окна-бойницы, подземные коридоры, в которые Деррек отказывался спускаться, не без оснований считая, что тогда камни обвалятся им на глупые головы. Ушедшие умели сражаться — почему-то Рона была в этом уверена. Но предпочли уйти и исчезнуть — в развалинах она не нашла ни одной косточки, а значит, это не люди уничтожили древний народ. Но вот куда они делись? Деревенские всегда шептались, что Ушедшие где-то рядом, прячутся в высоких холмах — и иногда крадут непослушных детей, чтобы подложить вместо них своих подменышей. Но это все были глупые россказни: Рону тогда украли бы первой. Она вспоминала зеленые пологие холмы, пахнущие вереском. Они были пусты, давным-давно покинуты. Что ж, может, сидам просто повезло не дожить до их печальных мрачных дней?.. На следующей странице Рона увидела портрет — такой же расплывающийся и старый, но все равно чарующе прекрасный. Женское лицо было сродни тем, что являются во снах. Красивое, строгое. Волосы убраны в высокую прическу, кончики ушей острые. В глазах звездами горит несколько зрачков. Рона почувствовала, что засыпает, подперла щеку кулаком. Она утащила книгу на свою скромную постель, хотя и подумала, что Йорген захочет прирезать ее, если она помнет страницы. Листая собрание старых легенд, она окончательно заснула.