🦚🦉🦚 Предисловие 🦚🦉🦚
Таймлайн
Примерно 21 год назад (от настоящего в момента в «Жертвах»)
Небо над головой темное, почти черное. Почти черное, нарушаемое лишь редкими цветными искрами пролетающих самолетов. Искрами пролетающих самолетов, которые в первую секунду можно принять за звезды. Но нет… Это не они… Не они, потому что мигают. Потому что движутся по ночному небосклону с довольно-таки высокой скоростью. С довольно-таки высокой скоростью, от которой, если продолжительное время следить за траекторией полета железной птицы, начинается головокружение. Или оно было уже до этого… Шло ли в комплекте с сильной болью и звоном в ушах? Шло ли? Сюэ Чжэнъюн не знает. Но он точно знает, что ему холодно. Холодно… Порывы сильного осеннего ветра так и норовят залезть под одежду. Так и норовят просквозить, то и дело пробираясь в полы теперь уже распахнутого пиджака. Холодно… И пахнет сыростью. Пахнет так неприятно. Так сильно, что хочется поморщиться. Сыростью, словно еще немного — и пойдет дождь. Сильный. Дождь, который этой ночью больше не остановится. Глаз цепляется за смутно знакомую пуговицу. Пуговицу оторванную. Пуговицу, поблескивающую в свете фонарных столбов на асфальте. Пуговицу от собственного пиджака, который Сюэ Чжэнъюн с такой любовью с утра отпаривал перед уходом на работу. Слышит хриплый булькающий звук… Слышит внезапно, но будто бы ожидаемо. Слышит… Чем-то напоминающий кашель, но не являющийся им. Полухрип — полувдох. Или болезненный нервный смешок… Не разобрать… Слышит хриплый булькающий звук и поворачивает к его источнику голову. Поворачивает медленно. Поворачивает так, чтобы не усиливать и так сковывающую виски боль. Поворачивает голову и смотрит на слегка помятый, но все еще сохраняющий аристократически горделивые черты птичий профиль Цзян Си. Цзян Си растрепанного, отдаленно напоминающего одного из попугаев Ван Чуцина, особенно сильно нахохлившегося после водных процедур. Нахохлившегося и всем видом выражающего крайнюю степень смертельной обиды. Цзян Си, сидящего в метре на ледяных гранитных ступенях. Сидящего в метре и прижимающего к носу пропитавшуюся кровью спиртовую салфетку. Сидящего в метре, припадая плечом к железным прутьям кованых перил. Сидящего в метре и устремившего мутный немигающий взгляд в сумрак заднего двора. Заднего двора, где в отдалении слышатся, будто бы из другого мира, гудки машин, взвизги тормозов… Казалось бы, идиллия… Казалось бы… Как вдруг… Раздается протяжный скрип за спиной… Скрип за спиной, а вслед за ним голос. Голос приглушенный, доносящийся откуда-то изнутри здания: — Может быть, вызвать скорую? Голос, нарушаемый еще одним. Знакомым. Звучащим гораздо ближе. Четче. Звучащим так, что тут же приходит понимание, чего именно не хватало для завершения шедевра «идеального вечера»: — Нет. Нет. Все в порядке. Никто серьезно не пострадал, — звучащим спокойно, мягко, но с явными лживыми нотками. Явными лживыми нотками, нервно срывающимися вниз на концах фраз. — Не беспокойтесь. И вместе с захлопнувшейся дверью запасного выхода слышатся цокающие по граниту торопливые шаги. Торопливые шаги, замирающие точно на две ступеньки выше. Замирающие точно за спинами альф: — Вот скажите мне на милость, обязательно было устраивать эти ваши петушиные бои?! — в голосе Ван Чуцина больше никакой мягкости, ни намека, только колкие царапающие кожу без ножа риторические восклицания. — В Мэн-эре больше сознательности! В ребенке, прошу заметить! Что на вас нашло вообще? Две рюмки и все — до первой крови? Мы в детском саду?! Не поделили ведерко в песочнице и начали сразу кулаками размахивать?! Между альфами на лестницу опускается (падает, если быть точным… падает, жалобно шурша и звякая) тканевая аптечка. Опускается тканевая темно-синяя аптечка, приносящая едкий запах антисептических средств и въедливый — медикаментов. И если к первым альфа мало-мальски привык, то второй ударяет в ноздри лучше любого нашатырного спирта. — Спасибо, — получая сунутый в руки запотевший пластиковый стаканчик, до краев наполненный колотым льдом, тихо благодарит супруга Сюэ Чжэнъюн. Благодарит, осторожно кивая. Благодарит и прикладывает созданный в полевых условиях компресс к саднящей скуле. Скуле, где, как он думает, уже начинает наливаться хороший такой кровоподтек. Одно радует… Радует, что спарринг-партнеру по «петушиным боям» досталось куда больше. Значительно. Как сказал Ван Чуцин, «до первой крови»… До первой крови, которая фонтаном брызнула именно из горделиво вздернутого точеного носа Цзян Си. Цзян Си, уже похоже слившегося в единое целое с коваными перилами. Слившегося и либо строящего из себя, либо уже искренне верящего, что превратился в неодушевленный предмет. В неодушевленный предмет, не обращающий никакого внимания на текущую своим чередом жизнь вокруг. Неодушевленный предмет, к которому Ван Чуцин, осторожно переступая через аптечку, подходит с бутылкой воды в руках. Бутылкой минеральной ледяной воды из холодильника, которую ему, скорее всего, пришлось дополнительно купить. Дополнительно ко всему прочему. Ван Чуцин подходит, параллельно снимая с шеи свободной рукой кашемировый шарф. Кашемировый шарф цвета маренго. Кашемировый шарф, который теперь, скорее всего, в ближайшее время перестанет выполнять свое прямое назначение. Кашемировый шарф, на который, вскрыв бутылку, Ван Чуцин неосторожно резко выливает ледяную пенящуюся воду. Пенящуюся воду, добрая часть которой попадает Цзян Си на ботинки. Попадает, и, скорее всего, это единственное, что возвращает дрейфующего где-то в параллельной вселенной альфу к действительности. Не голос. Не чужое присутствие. Нет. Капли. Капли холодной бутилированной воды, покрывающие его светлую замшевую обувь темными струйками разводов. Возвращает к действительности, и первое, что он делает, — это выуживает свободной от салфетки рукой из-за уха сигарету и только успевает перекусить фильтр… Только успевает, как Ван Чуцин предупредительно цыкает сквозь плотно сомкнутые зубы: — Куда в рот? Фу! Нельзя! Предупредительно цыкает, вырывая изо рта альфы никотиновую палочку. Никотиновую палочку, через секунду уже летящую на влажное асфальтированное покрытие в основании лестницы. Вырывая никотиновую палочку и суя в мелко-мелко подрагивающие то ли от холода, то ли еще от незнамо чего руки Цзян Си мокрый скрученный шарф: — Прижми. Только крепко прижми. Вот так, да. В руки Цзян Си, внезапно вспомнившего, что он тоже обладает удивительной способностью говорения. Внезапно вспомнившего и гнусаво тихо-тихо, почти щепотом обращающегося к начавшему осматривать его лицо Ван Чуцину: — Я не думал, что ты все это услышишь. Ван Чуцину, который ровно с той же громкостью отзывается: — А о чем ты вообще думаешь, кроме себя? — отзывается грубо, строго, с нотками нескрываемой обиды. — М? Я же просил. Отзывается с нотками нескрываемой обиды, выуживая из теперь уже открытой аптечки хлоргексидин и одноразовый спонжик. Выуживая и капая обеззараживающим средством на ватный диск, приступает к обработке разбитой в самом уголке аккуратно выщипанной по линеечке брови Цзян Си. — Ты много о чем обычно просишь, когда мы наедине. До… Во время… После… Ты вообще любитель поговорить, знаешь ли… Всего и не упомнить. Ай! — но тут же платит по счетам за свои слова, когда ему прилетает увесистый такой звонкий подзатыльник. — Ладно-ладно. Лежачих не бьют. Увесистый звонкий подзатыльник, которым, судя по взгляду, Ван Чуцин ограничиваться не собирается: — Так ты и не лежишь. — Справедливо, — соглашается Цзян Си, предусмотрительно вжимая голову в плечи. — Только не сильно, совенок. Прошу тебя. И на секунду… Буквально на какой-то краткий миг… Повторно занесенная в воздух рука Ван Чуцина замедляется. Замедляется… Замедляется, потому что… «Совенок»… Старая привычка. Вырвавшаяся у Цзян Си на автомате. Как что-то само собой разумеющееся. Как что-то естественное. Непроизвольное. Он, скорее всего, и не заметил сам, как произнес это. Произнес в потоке речи и даже не заострил внимание… Омега же в свою очередь все слышит. Слышит — и замедляет руку… Но, поборов нахлынувшее наваждение, все равно еще раз хлестко стукает Цзян Си по затылку. Цзян Си, который в свою очередь шутливо морщится на акт подобной вольности. — Ау, — шутливо морщится, осклабившись. — А вы точно врач? В любой бы другой ситуации… От человека вряд ли бы осталось что-то кроме пыли. Да никто бы и не рискнул, скорее всего. Знал бы, что живого места не останется. Может быть не сразу, но со временем уж точно. Сюэ Чжэнъюну же повезло. Повезло, потому что Цзян Си сам хотел, чтобы все случилось так, как случилось. Сам подначивал. Сам вызывал на конфликт. Прекрасно знал, как и чем вывести альфу из себя. Сейчас это очевидно… Тогда же… Тогда же было не до выяснения обстоятельств происходящего. Тогда же просто хотелось начистить клюв этой болтливой птице. А Ван Чуцин ничего. Даже ухом не ведет. Продолжает: — Сейчас и проверим на практике, — продолжает, когда Сюэ Чжэнъюн, чтобы лишний раз не смотреть на чужую кровь, переводит взгляд в сгущающуюся темноту перед собой. — Не отворачивайся. Ечэнь, не опускай голову. Не опускай, говорю, последнее вытечет. Сюэ Чжэнъюн переводит взгляд в сгущающуюся темноту перед собой, вглядывается в ночь, выравнивает дыхание и краем уха лишь по причине того, что не в состоянии отключить способность улавливать звуки вокруг, слышит… Слышит протяжное, почти нараспев: — Заботишься обо мне. Слышит колкое, дежурное: — Не обольщайся. Не хочу, чтобы у моего законного супруга были проблемы с законом. Если тебе вдруг придет в голову бежать снимать побои. Слышит: — Законного? Супруга? Иронично. Я ведь тоже совсем недавно им был. Слышит: — Ключевое здесь «был». Слышит: — Как «был», так и снова стану. Оказалось, что оставить брачный след в твоем паспорте проще простого. Ты же туда теперь всех без разбору вписываешь? Слышит: — В свой-то давно заглядывал? К черту. Сюэ Чжэнъюн не выдерживает. Не выдерживает, потому что все равно ему не удастся в такой обстановке прийти в себя. Сюэ Чжэнъюн не выдерживает и снова возвращается взглядом к возмутителям его спокойствия. Цзян Си все улыбается. Широко-широко. Цзян Си улыбается, и не пересыхающий алый поток из его правой ноздри, больше не сдерживаемый кашемировым шарфом, стекает по верхней губе. Все стекает, так и норовя окрасить зубы альфы в благородный кроваво-красный оттенок. Нет, все. Сюэ Чжэнъюн больше не может. Больше не может смотреть. Больше не может слушать, поэтому мягко прерывает все сказанное и не сказанное далее: — Все-все. Курочки. Ну хватит вам. Мягко прерывает, перетягивая вектор внимания на себя. И вроде бы даже получается… По крайней мере, Ван Чуцин раздраженно фыркает себе под нос: — Это кто еще тут курочки? Цзян Си же еще шире растягивает губы, позволяя наконец крови попасть себе в рот: — Мы так флиртуем, неужели не ясно? Хотя куда тебе… И вроде бы даже получается… Но… — Если флирт — это подтолкнуть меня к непреднамеренному убийству одного облезлого феникса, — Ван Чуцин только вошел во вкус, — то ты филигранно справляешься. — Сочту за комплимент, — а Цзян Си и рад. — Моя личная методика. А что бы ты со мной сделал? Представлял что-нибудь? Соврешь, если скажешь, что нет. — Душить бы не стал, не надейся. — Как ты жесток. — Язык бы твой змеиный отрезал… — Неплохо. Оставил бы как трофей? — Выбросил бы, чтобы глаза не мозолил и вреда не нанес. Ядовитые пары долго выветриваются, а у меня дома ребенок. Небо! Да прижми ты его уже к носу. Сюэ Чжэнъюн несильно, но все же повышает голос: — Хорошо-хорошо, — если приводить в чувство этих двоих, то основательно. — Попрактикуемся в острословии чуть позже, а пока скажите наконец, что сейчас-то делать будем? Есть идеи? Ван Чуцин отвечает не сразу. Отвечает не сразу, потому что несколько последующих секунд пытается заставить Цзян Си прижимать к носу уже потерявший всякую надежду снова стать элементом гардероба шарф. Отвечает не сразу, только когда одерживает безоговорочную победу: — Поедем домой, поблагодарим твоего папу за помощь и сами уложим Мэн-эра спать. — А этого куда? — Сюэ Чжэнъюн, кивая на Цзян Си. — Есть питомники для бездомных птиц? Ван Чуцин задумчиво морщит нос, поднимаясь на ноги: — Боюсь, даже там откажутся его брать, — начиная загибать пальцы продолжает: — Прихотливый зараза. Требовательный. Капризный. Цзян Си улыбается, словно бы только что получил лучший комплимент в жизни. Улыбается, ласково-ласково подсказывая: — Это все синонимы, мой совенок. — Все, что есть, все про тебя, — беззлобно бросает ему в ответ Ван Чуцин. Беззлобно бросает и заламывает пальцы рук, переводя фокус всего своего внимания на супруга: — Чжэнъюн, мы уезжаем к себе, а этот «флиртун» сам пускай добирается. Не ребенок уже. Еще и проблем с ним не оберешься. Все кровью только зальет. В такси даже не пустят… Через пару часов же… Уже дома. В их уютной квартире, проходя мимо комнаты Ван Чуцина, Сюэ Чжэнъюн замечает, что дверь приоткрылась от сквозняка. Приоткрылась сама, как довольно часто случалось в последнее время из-за недавней поломки замочного механизма. Неисправности, которую они еще не успели устранить, потому что каждый раз откладывали вызов мастера… Откладывали… И снова откладывали… Сюэ Чжэнъюн замечает, что дверное полотно приоткрылось от сквозняка, и по обыкновению подходит, чтобы вернуть его в исходное положение… Подходит… И чуть не сталкивается с выскальзывающим из комнаты Ван Чуцином. Ван Чуцином в велюровом домашнем костюмчике цвета пыльной розы и пушистых бежевых тапочках. Сюэ Чжэнъюн чуть не сталкивается с выскальзывающим из комнаты Ван Чуцином и, сглотнув подступившее к горлу удивление, тихо-тихо спрашивает. Тихо-тихо спрашивает, но в тишине ночи даже минимальные движения губ, кажется, звучат гораздо громче обычного: — Все нормально? В ответ омега лишь пространно пожимает плечами. Пространно пожимает плечами, а потом шепчет невпопад, опуская глаза: — Прости за все это. Опуская глаза и все-таки прикрывая за собой дверь. Прикрывая и делая шаг вперед. Шаг вперед в темноту коридора. Шаг вперед, чтобы беспрепятственно уронить тяжелую голову Сюэ Чжэнъюну на грудь. — За что ты извиняешься? — Сюэ Чжэнъюну, чьи пальцы, когда он начинает говорить, касаются прохладной руки омеги, касаются осторожно, ненавязчиво. — Мы уже миллион раз обсуждали. — Ты должен был узнать не так… От меня… А он… Он столько всего тебе наговорил, — голос Ван Чуцина звучит глухо. Звучит глухо. А его теплое дыхание впитывается в ткань хлопчатобумажной футболки. — Он временами такой придурок… Альфа улыбается. Улыбается, мягко-мягко сплетая пальцы их рук: — Во-первых, для меня это не новость. Во-вторых, половина ответственности за произошедшее лежит на мне, так что «придурошное» звание мы делим с ним поровну. — На троих, — устало выдыхает Ван Чуцин. — Мы делим его на троих. Сюэ Чжэнъюн понимающе кивает: — Тем лучше, — понимающе кивает, полностью соглашаясь с очевидным. — Можем организовать слет анонимных придурков. Назовем: «Трое в лодке, не считая ребенка». Омега немного нервно, но все еще с намеком на веселость фыркает: — До лодки нам еще далеко. Таз, скорее. С пробитым дном, — поводит плечами, вздрагивая всем телом, будто бы от порыва сильного зимнего ветра, хотя в квартире довольно тепло. — Представляю, как сегодня удивился твой папа… Сходили молодые люди окультурились, называется. — Да, ладно тебе. С кем не бывает. Хотя… Если бы ты не остановил меня… Боюсь, как бы я его ни любил, одним носовым кровотечением и парой ссадин наш общий знакомый бы сегодня не отдела… — дверной скрип безапелляционно обрывает Сюэ Чжэнъюна на полуслове. — Помянешь черта… — переключая все свое внимание на нового участника их ночной театральной постановки. — Ты-то почему не спишь? Совесть мучает? Ван Чуцин, запрокидывая голову, стонет, отправляя запрос-жалобу во Вселенную: — Боже правый… Только не снова… Но Вселенная в виде сонного обнаженного по пояс Цзян Си за спиной омеги явно не горит желанием отвечать на его обращение. Не горит желанием отвечать на его обращение, возможно даже и не услышав вовсе: — Со мной-то все очевидно, — возможно даже и не услышав вовсе, в темноте прожигая глазами лицо Сюэ Чжэнъюна. — А вот ты почему, мой свя… Но Ван Чуцин больше не собирается продолжать сам и не позволяет делать это окружающим: — Ечэнь, довольно. Метеорит не упадет на наш дом, если ты не ответишь. Удержи это в себе. Сохрани стратегический запас на будущее. А ты, — обращаясь уже к Сюэ Чжэнъюну, который нехотя выпускает его рвущуюся на волю руку из собственной ладони, — не задирайся с ним. Не начинай по новой. Хватит уже. На сегодня хотя бы. Иначе это будет длиться бесконечно… А я хочу спокойно лечь спать и ни о чем не думать. Могу ли я с вашего позволения получить пару часов тишины? И, не дожидаясь ответа, решительно направляется в сторону кухни, по дороге бросая лишь: — Свободны! Решительно направляется в сторону кухни, шурша по ламинатным плитам пола прорезиненной подошвой домашних пушистых тапочек. Решительно направляется, оставляя альф в неосвещенном коридоре. Оставляя альф, которые несколько томительных секунд смотрят друг на друга. Испепеляют взглядами сквозь ночную темноту. Испепеляют взглядами, а потом Сюэ Чжэнъюн сдается. Сдается, потому что знает, что кто-то из них все-таки должен сделать первый шаг. А если это не сделает он, то от Цзян Си ждать его придется еще как минимум никогда: — Построили нас с тобой, да? *** — Похоже на то. — Чаю? — А есть сок? Сушняк жуткий. — Тут тебе не бар-ресторан!.. Есть. Только детский. — Ты думаешь, мне не похуй, будет ли на нем нарисован милый жирафик или нет? — Тогда… прошу к столу переговоров? — Благодарю великодушно.***
И лепестки, и ленты, и гвозди сквозь ладони…
Настоящее время
(🐣Дополнительные пояснения здесь будут всегда, чтобы вы не заблудились в трех соснах🐣)
Таймлайн
Сюэ Чжэнъюну — 17 лет/ Цзян Си (совсем недавно исполнилось) и Ван Чуцину — 18 лет
В боулинге… Душно. Шумно. Многолюдно. Вечер пятницы не самое лучшее время для аренды дорожки, но кто бы его спрашивал, правда же? Все же нужно побыстрее… Сразу, чтобы никто не успел передумать… Ждать нельзя… — Благодарю великодушно. Цзян Си, перекрикивая уже, кажется, сливающийся воедино с собственными ушными раковинами гул, принимает из рук Сюэ Чжэнъюна прохладный коктейльный бокал. Принимает и тут же прикусывает голубую пластиковую трубочку передними зубами. Прикусывает и, перед тем как втянуть в себя первый сладковато-кислый глоток Лонг Айленда Электрик Айс Ти, озвучивает крутящуюся уже некоторое время в голове мысль: — Пунктуальность явно не конек твоего многоуважаемого друга. Какая гадость… Они вместо нормального алкоголя бахнули в бокал чистого спирта, что ли? Так сильно экономят? — Ну не гунди, — рушась на диван напротив, просит воодушевленный до кончиков выстриженных шапочкой волос альфа. — Может быть, человек на учебе задерживается. Ты как будто всегда вовремя приходишь? Цзян Си уязвлено вскидывает одну бровь. И точно бы принял подобное за личное оскорбление, если бы слова были произнесены кем-то другим. Точно бы принял, но раз это сказал Сюэ Чжэнъюн, то можно обойтись и простой констатацией факта: — Всегда заранее, ты знаешь, — едкой, но все еще констатацией. — Минимум минут на десять. Чаще на двадцать. Это элемент вежливости, дорогой. Ответ не заставляет себя долго ждать: — Но не вовремя же. Очаровательно… Выше всяческих похвал… — И не поспорить, — наконец соглашается, понимая, что против правды не попрешь. — Железная аргументация. — Поверь мне, пунктуальный ты мой, он очень классный. Он… Цзян Си сначала хочет прервать его, а потом решает немного помолчать, едва заметно сжимая губы в тонкую безжизненную линию. Помолчать, сжимая губы, потому что уже знает, что и без его лишних комментариев произойдет дальше. А дальше… Дальше Сюэ Чжэнъюна уже будет не остановить. Не остановить, потому что поток его красноречия неиссякаем. Поток красноречия и нахваливания потрясающего встретившегося на его жизненном пути человека. Поток красноречия, из которого время от времени все же удается выхватывать основные тезисы. Основные тезисы, позволяющие не потерять нить повествования окончательно. Основные тезисы, позволяющие даже время от времени вставлять несколько слов, отрываясь от пластиковой трубочки дрянного алкогольного коктейля, и немного передохнуть между сессиями систематического кивания головой в такт словам вошедшего в раж приятеля. Немного передохнуть, потому что в какой-то момент уже начинает казаться, что шею вот-вот переклинит. Щелчок — и все. Ни туда ни сюда. Основные тезисы, которых за непродолжительный монолог Сюэ Чжэнъюна Цзян Си успевает насчитать и откомментировать, ровно три. Первый тезис: «Я уверен, что вы друг другу очень-очень понравитесь». — Всенепременно, — со всей доступной напускной чистосердечностью подтверждая сказанное. — И сомнений быть не может. Второй тезис: «Вы поступили в один университет, правда здорово? Странно, что вы еще там не встретились…» — Действительно, — самому кажется, что получается слишком уж естественно саркастично и планируемой наигранной искренностью в словах и не пахнет, но Сюэ Чжэнъюн, похоже, не заостряет на этом внимания, — какое упущение. И наконец-то последний финальный… Третий тезис: «Скажу тебе по секрету, я бы хотел, чтобы вы подружились. Будет кому за вами в моменты моего отсутствия приглядывать». Разумеется… Именно так и произойдет… Именно так… В точности… — План-капкан, дружище, — закусывает уголки губ, чтобы остановить так и норовящие расползтись в насмешливо-умилительную ухмылку уголки. — План-капкан. Остановить, потому что не хочет раньше времени портить другу очередной «гениальный план» по сведению Цзян Си со своими многочисленными знакомыми. Очередной «гениальный план», ведь ни один из предыдущих успехом так и не увенчался. Некоторые альфы боялись, испытывали дискомфорт и не хотели иметь с ним дел, так как чувствовали конкуренцию. Некоторые были слишком навязчивы и до зубного скрежета лицемерны, думая, что с помощью популярности Цзян Си у противоположного статуса смогут урвать и себе кусочек внимания. Но тут же получали от ворот поворот без права на реабилитацию. А кто-то просто не соответствовал даже самым минимальным требованиям, предъявляемым к представителям рода человеческого. И ведь Цзян Си объяснял… И не один раз объяснял, что ему общения с Сюэ Чжэнъюном хватит за глаза. Что тот для него скорее исключение, чем правило. Что ему не нужны еще друзья, а случайных знакомых у него и так хватает. Случайных знакомых, которых, может, он сам и не знает, зато они его очень хорошо. Так хорошо, что будто бы родного. Но, несмотря на все это, Сюэ Чжэнъюн не терял надежды… На какое-то время унимал свои зверские сводческие аппетиты… А потом снова… А потом снова, прямо как сейчас, с новыми силами начинал настаивать и рекламировать «самого потрясающего человека на всем белом свете». — Я тоже так думаю. Расслабься. Говорю тебе, он парень что надо, — Сюэ Чжэнъюн с секунду смотрит в сторону входа, а потом вскакивает на ноги так резво, что возникает лишь один вопрос, как у него только не начинает кружиться голова. Вскакивает и покровительственно глядит на Цзян Си сверху вниз (хоть когда-то он может позволять себе это делать). — Вот. А ты ругался. Сейчас приведу его. И вроде бы уже делает шаг в сторону, как вдруг оборачивается через плечо, словно вспомнив что-то. Оборачивается через плечо и произносит: — Только прошу тебя, не начинай знакомство с выговора. Десять минут не такое уж и страшное опоздание. — Четырнадцать, — вальяжно откидываясь на мягкую спинку общественного дивана и привычно занимая расслабленно-фотогеничную позу, подмигивает ему Цзян Си. — У тебя часы отстают. Переведи на будущее. Сюэ Чжэнъюн шутливо отмахивается, отбивая его дружеский совет быстрым, сухим: — Ой, все. Сюэ Чжэнъюн шутливо отмахивается и продолжает двигаться по намеченному плану. Продолжает двигаться по намеченному плану, и сначала Цзян Си просто смотрит ему вслед. Смотрит… А потом в голове что-то щелкает. Щелкает, и взгляд будто бы сам без мозгового импульса перемещается ко входу… Перемещается и… И… И в первую секунду Цзян Си думает, что ему показалось. В первую секунду даже внутренне смеется над самим собой, потому что… Потому что он, конечно, слышал, что судьба та еще сука и может подкладывать сюрпризы там, где их совсем не ждешь. Но он всегда был в полной уверенности, что это лишь стечение обстоятельств, не более того. Был в полной уверенности, что с ним такое точно не произойдет. Был в полной уверенности… И в первую секунду даже внутренне смеется над самим собой за то, что мысль о возможности подобного развития событий только проскакивает в сознании. В сознании, которое явно решает сыграть с ним злую шутку на слегка нетрезвую после нескольких крупных глотков алкогольного коктейля голову. Но потом… Становится не до смеха… Становится не до смеха, потому что он понимает… Понимает, что со зрением и восприятием реальности у него все хорошо. Все хорошо настолько, что одного короткого взгляда хватает, чтобы выцепить знакомый силуэт у стойки регистрации. Понимает, но тут же себя внутренне одергивает, ведь… Такое действительно случается сплошь и рядом. Люди видят друг друга в самых неожиданных местах. Хотя почему неожиданных? Это зона отдыха. Боулинг. Достаточно популярная игра для проведения досуга. Сюда приходят, общаются, встречаются. Это совершенно нормально. Ничего удивительного или криминального. Тем более это ближайший к их учебному заведению мало-мальски приличный торговый центр. Все логично. Все объяснимо. И это не значит… Это совсем не значит, что сейчас Сюэ Чжэнъюн подойдет именно к нему. Это совсем не значит, что таинственным «классным» другом, которым Цзян Си все уши прожужжали, окажется именно он. Это не значит что… Этого не может быть… Просто не может… Еще и слабостатусный… Ну точно нет… Сюэ Чжэнъюн бы сказал… О таком предупреждают заранее… Такое просто не способно остаться за кадром… Это же первое, с чего надо начинать… Подобное должно обговариваться на берегу… Должно… Но, видимо, не обговорилось… Не обговорилось… И теперь… Непроизвольно… Вслух… Тихо-тихо… Но отчетливо… Изо рта Цзян Си, нетрезвым дыханием оседая на пластиковых стенках коктейльной трубочки, вырывается только одно… — Драть твои ебаные знакомства в три прогиба, Чжэнъюн… Но, кажется, в этот раз я могу сказать тебе только спасибо…***
Несколько недель назад
Визгливо-осипший из-за простуды голос диктора входит в сознание, как сверло перфоратора в кафельную плитку:
«Истинность — дефект или высшая форма любви?»
Если у вас есть подобная история, напишите нам в редакцию:
Номер телефона: +…
— Нашли, что обсуждать, — презрительно фыркает Цзян Си, не глядя в экран телевизора. Презрительно фыркает Цзян Си, двумя пальцами, словно мерзкого скользкого извивающегося червя, выуживая из кожаного портфеля карточку из плотного картона. Карточку из плотного картона, на которой при ближайшем рассмотрении оказывается надпись, выполненная ярко-красным карандашом: «Ты мне очень нравишься. Я не смею надеяться, что ты сможешь принять мои чувства… Но вдруг мне повезет». Далее имя, номер группы, курс и… И много-много хаотично разбросанных по несчастному бумажному свидетелю порыва чувств омеги сердечек. Порыва чувств очередного омеги, к которому у Цзян Си (как и ко многим другим до этого) стоило ему найти подобный «приятный сюрприз» у себя в сумке или рюкзаке, возникало несколько законных вопросов: Когда ОНИ только успевают все это писать и подбрасывать ему? Какое ОНИ вообще имеют право трогать его личные вещи? И, наконец, последний, самый важный: Неужели он недостаточно давал понять, что не заинтересован в отношениях с противоположным статусом (со своим уж тем более)? Вопрос, который в принципе (при особом желании) можно модифицировать в хлесткий и более подходящий альфе по темпераменту: ОНИ настолько тупы и не понимают очевидного? Не понимают, что не все хотят тратить свое время на них? Что не все нуждаются в пресловутой навязанной общественным мнением половинке, потому что представляют из себя целостную самодостаточную личность? Цзян Си только-только искренне успел поверить, что школьные годы и людская навязчивая глупость остались далеко позади. А тут снова-здорово… Да еще и в двойном размере… Записки еще куда ни шло. Неприятно, конечно, но терпимо. А вот личные взаимодействия и прилюдные признания — это что-то новенькое. Что-то новенькое, от чего за первую неделю обучения в университете у Цзян Си уже начал дергаться глаз. Что-то новенькое настолько, что когда его в первый учебный день в коридоре окружила группа слабостатусных крысок во главе с самой, судя по всему, неумной, зато по общепринятым стандартам красоты явно возвышающейся на голову над всей своей хвостатой свитой особью, он в первую секунду даже растерялся. Растерялся, а уже в следующее мгновение просто напросто расхохотался в лицо протягивающему ему ежедневник омеге. В первый раз расхохотался… А в несколько последующих даже и не слушал новых безбашенных кандидатов на его руку и сердце. Даже и не слушал, холодно бросая в наигранно смущенные лица со стыдливо красными щечками и трепещущими ресницами что-то вроде: «не интересует», «можете быть свободны», «не отнимайте мое время», «позвольте я пройду». А иногда и вообще ничего не говорил, просто отодвигая плечом выросшую на пути преграду. Оставалось надеяться, что скоро желающие кончатся. Оставалось надеяться, так как высшие учебные заведения, хоть и образование уже довольно давно перестало быть прерогативой только сильного статуса, не самое популярное место для омег. По крайней мере не все направления. На творческих или гуманитарных специальностях их больше, конечно. Хотя и там в группах обычно набирается не более тридцати процентов. Про остальные и говорить не приходится. Конкурс высокий, денег платить приходится много, дальнейшие перспективы туманные, так как не все работодатели готовы отдавать предпочтение представителям слабого статуса. Зато последние несколько лет престижно в определенных элитных кругах, поэтому ткни пальцем в любого — и с большой долей вероятности попадешь в отпрыска какого-нибудь магната. И Цзян Си было бы плевать… Правда было бы… Как и в принципе на все остальное, если бы это не мешало конкретно ему. Если бы не настойчивость и неадекватное поведение некоторых. Хорошо хоть они догадывались делать все ЭТО в свободное от учебы время. Хотя иногда создавалось ощущение, что не за светом знаний они в университет поступили. В академический отпуск после первого-второго курса, по статистике, уходило больше половины. В академический отпуск, который по сути своей являлся декретным. В академический отпуск, из которого чаще всего уже и не возвращались. И Цзян Си было бы плевать… Было бы плевать, если бы прямо сейчас он не держал перед глазами карточку с очередным признанием в любви. В любви… Какое расточительство эмоциональных и временных ресурсов… Обожают же люди придумывать себе лишние проблемы на пустом месте… Обожают же усложнять себе жизнь… И Цзян Си было бы плевать… Как раньше… На все и всех… Если бы, выбросив злосчастный кусок картона в мусорное ведро и вернувшись в комнату… Он не зацепился взглядом за фигурку-подставку расправившей крылышки совы на своем рабочем столе. Не зацепился взглядом… И в сознании с совсем несвойственной Цзян Си нежностью не пронеслась бы мысль. Не пронеслась бы с тихим шелестом и пугающей навязчивостью: «А он ведь так на совенка похож… Своими хвостиками, очками… Так похож блядина».***
Настоящее время (продолжение)
Он… Сначала не узнает. Да даже и не смотрит. Не смотрит и улыбается Сюэ Чжэнъюну во все тридцать два. Улыбается. Говорит что-то. Смеется. Открыто. Заливисто. Как тогда… Как тогда, только сейчас, судя по всему, в его организме нет ни капли алкоголя… Как тогда… Только честнее… Искреннее как-то… Или так кажется… Неважно… Неважно, потому что в любом случае это будет весело. Будет весело… И Цзян Си уже готовится. Готовится к тому, что эти глаза поймают фокус на его лице. Готовится. Выжидает момент, чтобы насладиться его реакцией. Делает все возможное, чтобы выглядеть невозмутимо. Выглядеть так, чтобы ни один мускул не дрогнул в момент истины. Чтобы все как всегда. Незаинтересованно, скучающе. Чтобы сбить его с толку еще больше. Чтобы сразу и в нокаут. Чтобы как только Сюэ Чжэнъюн торжественно произнесет, что-то вроде: «Прошу любить и жаловать», — занять место в первом ряду. Занять место в первом ряду и наслаждаться представлением. Представлением, которое сто процентов подарят Цзян Си его мимические мышцы и большие темные глаза, смотрящие сквозь бликующие в приглушенном свете линзы очков.***
Несколько недель назад
Это случается на пятый день учебы в университете. Это случается внезапно. Случается внезапно, словно первая капля дождя при ясном безоблачном небе. Случается неожиданно прямо во время первой самостоятельной работы… Эхом. Шелестом. Шуткой сознания. — Цзян Ечэнь. Когда Цзян Си первый раз это слышит, ему кажется, будто бы померещилось. Кажется, поэтому он и ухом не ведет. Кому да и зачем к нему обращаться. Тем более в такой неподходящий для общения момент. Но слуховая галлюцинация повторяется. — Ечэнь. Повторяется, давая понять, что здесь замешаны отнюдь не игры разума. А потом… Потом… На стол прямо перед лицом Цзян Си на исписанный им химическими формулами лист пикирует инородный выбивающийся из картины мира предмет. Маленький свернутый вчетверо стикер цвета канареечного пера. Маленький стикер, при виде которого Цзян Си с трудом, но сохраняет самообладание, продолжая списывать с доски следующее задание. Затем же прилетает еще один… И терпение подходит к концу. Чаша переполняется до краев. Терпение подходит к концу… И Цзян Си вскидывает над головой руку: — Профессор Хань, прошу прощения. Меня очень сильно отвлекает сидящий сзади одногруппник. Можно мне с вашего позволения пересесть куда-нибудь. Мне буквально не дают учиться, — насмешливо добавляя для полноты эффекта, — забрасывают любовными письмами. В подтверждение своих слов, демонстрируя сложенные бумажки стикеров. Он не церемонится. Он знает, к чему приведут его действия для возмутителя его спокойствия, но ему плевать. Так сильно плевать, что узнай об этом кто-нибудь, испугался бы. Так плевать… А вот уже даже слышатся первые смешки… Так этому придурку и надо. Так будет с каждым, кто посмеет отвлекать альфу. Цзян Си не дает вторых шансов. Профессор отрывается от книги и тепло улыбается с нескрываемой симпатией и пониманием: — Ну, что вы. Что вы. Оставайтесь на месте. А вы, молодой человек, встаньте. Да-да. Вы. Напомните ваше имя? Цзян Си самодовольно растягивает губы. Растягивает губы и даже ради такого дела решает развернуться. Развернуться медленно. Победоносно. Развернуться… Посмотреть… Нужно же знать героев, носящих плащи слабоумия и отваги в лицо. Хочет посмотреть, но… Первое, что бросается в глаза… Два несуразных хвостика каштановых волос. И, по всей видимости, удерживающая непослушные пряди у правого виска батарея разноцветных заколок. А потом слышится спокойный, сдержанный, не выдающий и капли возможного волнения голос: — Ван Чуцин. Не выдающий и капли волнения голос, хотя со всех сторон на него уже смотрит как минимум полсотни заинтересованных глаз. Некоторых просто заинтересованных, некоторых пожирающих его всего без остатка, некоторых с огоньками веселости и предвкушения дальнейшей расправы. Цзян Си даже мерещится, что откуда-то сбоку раздается вырванное из контекста: «Он? Серьезно? Смело. Смело. Но за глупость надо платить». Цзян Си мерещится, и он просто не может внутренне не согласиться с этим утверждением. — Молодой человек. Я все понимаю, — профессор поднимается на ноги из-за рабочего стола, — но медицинский не место для поиска женихов. Непонимающе широко распахнутые глаза «Ван Чуцина», смотрящие поверх металлической квадратной оправы цвета темного золота очков известного бренда прищуриваются: — О чем это вы? Я просто попросил… Но профессор не дает ему договорить. Не дает ему договорить, даже и не пытаясь позволить оправдаться. Цзян Си это нравится. Цзян Си уважает такой подход к делу. Зачем опровергать очевидное. — Не отвлекайте от учебы потенциальных будущих специалистов. Подобных вам я видел и не раз. Не вы первый, не вы последний. Искать мужа можно и за дверью. Вам все равно мой предмет, как мертвому припарки, поэтому прошу вас покинуть аудиторию. На сегодня для вас мои пары окончены. Цзян Си бы ожидал чего угодно. Уговоров. Слез. Молебных од. Обещаний. Извинений. Но вместо всего этого… Вместо всего этого «Ван Чуцин» начинает смеяться. Прыскает, обнажая ряд белых ровных зубов. Прыскает и абсолютно панибратски спрашивает: — Вы сейчас серьезно? Вы просто оскорбили меня по статусному признаку, не разобравшись в ситуации? И Цзян Си… Цзян Си на секунду… Всего на миг становится не по себе… Становится… Потому что он прекрасно осознает, что сам бы на его месте поступил также. Встал бы в позу, показал свое превосходство над оппонентом сдержанным ледяным смехом, потребовал бы объяснений… Цзян Си всего на миг становится не по себе… Он почти что чувствует, как уверенность в собственной правоте внутри него дает трещину… Почти что… И, видимо, не одного его удивляет такая реакция. Профессор Хань тоже непонимающе изламывает брови. Никому не нравится, когда их авторитет пытаются столь наглым образом подорвать: — Вы всех задерживаете, Ван Чуцин. Пока вы не оставите нас, я не смогу продолжить контрольную. Не беспокойтесь, на следующей моей паре вы ничего не пропустите, по крайней мере то, что вы были бы в силах понять. Перед уходом сдайте тетрадь. Надеюсь вы успели сделать хотя бы первое задание, чтобы мне было, что оценить. И ещё… По вашему вопросу… Раз мне представилась такая уникальная возможность узнать вас получше в не самом лучшем свете, в научном руководстве я вам вынужден отказать. Я работаю только с мотивированными и заинтересованными в учебе, а не устройстве своей личной жизни, студентами. Не уверен, что с таким подходом вы хотя бы до диплома дотянете, не сбежав, куда-нибудь в декрет. До свидания. Раньше насмешливым внимательным глазам Цзян Си было доступно не все, но теперь, когда омега с тихими извинениями, предназначенными для сидящих рядом с ним сильностатусных соседей, которых пришлось потревожить в силу обстоятельств, выходит из-за парты, альфа может рассмотреть «Ван Чуцина» со всех сторон. Классический костюм с шортами стального голубого цвета. Классический костюм с шортами, из-под которых виднеются бледные тонкие и абсолютно прямые без намека на какую-либо форму ноги. Ноги короткие, но из-за своего строения кажущиеся визуально длиннее, чем есть на самом деле. Ноги короткие, потому что сам омега совсем невысокий. Быть может, стандартного роста (или чуть ниже) для слабостатусного, но для высоких сильностатусных представителей вроде Цзян Си кажущегося почти что игрушечным. «От силы мне по грудь», — вдруг проносится в голове подобно шальной пуле. Шальной пуле, пробивающей череп насквозь. Шальной пуле, попадающей точно в глабеллу и вылетающей через затылок с кровавыми ошметками мозгов. Шальной пуле странных неестественных мыслей. Странных неестественных мыслей, которые ко всему прочему еще и рисуют в сознании слишком яркую картину их разницы в росте, если бы они стояли рядом друг с другом… Странных неестественных мыслей, прерывающихся, как только «Ван Чуцин», сделавший вид, что зацепился несуществующими колготками за острый угол парты Цзян Си, произносит сквозь не сходящую с лица улыбку, чтобы альфа наверняка расслышал сказанное. Расслышал сказанное холодно, без намека на какую бы то ни было веселость: — Индюк ты тупорылый, Цзян Ечэнь. Это что еще за оскорбление? Так вообще кто-то выражается? Произносит и, накинув сумку на плечо, выходит к кафедре. Выходит к кафедре и, бросив на преподавательский стол тетрадь, открытую на исписанном убористым почерком развороте, перед тем как покинуть аудитории, говорит: — Не забудьте где-нибудь себе пометить, что ваш экзамен, профессор Хань, я буду сдавать только в присутствии независимой комиссии. Потом… Уже дома… Цзян Си сядет за домашние задания и вместе с учебником по химии выудит из портфеля два приклеившихся к обложке стикера. Два стикера цвета канареечного пера. И сначала он их отложит в сторону. Отложит. Походит вокруг них кругами, как ранивший жертву хищник в ожидании ее скоропостижной кончины. А затем… Затем все же откроет: Стикер 1: «Можно попросить тебя чуть-чуть подвинуться на стуле. Мне не видно последнюю формулу нашего варианта. Заранее спасибо! Прости за доставленные неудобства». Стикер 2: «Черкани мне хотя бы ее на бумажке. С меня шоколадка». Откроет… Прочитает… Подумает: «А ты и вправду тупорылый индюк, Цзян Си. Лучше и не скажешь». А еще чуть позже проснется в холодном поту… Проснется в холодном поту, потому что в первый раз за очень долгое время ему приснится сон… Сон яркий, цветной. Сон, в котором он будет не один…***
Настоящее время (продолжение)
— Прошу любить и жаловать. Ох, Чжэнъюн, что-то точно никогда не меняется. Но тем лучше… Тем лучше, потому что удается сосредоточить все свое внимание только на его лице. Все свое внимание без остатка. И он… Узнает… Да… Теперь-то точно узнает… Не верит… Но узнает… Не верит, потому что, как и Цзян Си несколько минут назад, не может принять за реальность столь щекотливое совпадение. Не верит, но узнает… И даже щеку изнутри прикусывает. До крови, скорее всего. До скрежета мягких тканей. В остальном же… В остальном же выглядит невозмутимо. Только блеск понимания в глубине расширенных зрачков выдает его с головой. Блеск понимания в глубине расширенных зрачков, смотрящих точно в глаза Цзян Си. Смотрящих точно. Прицельно. В остальном же выглядит невозмутимо… Старается выглядеть. В остальном же выглядит невозмутимо и, даже нацепив на тонкие губы доброжелательно-приветливую улыбку, первым представляется с легким кивком головы: — Ван Чуцин. Представляется с легким кивком головы, не разрывая зрительного контакта. Не разрывая зрительного, не нарушающегося даже лишним морганием, контакта. — Цзян Ечэнь, — произносит Цзян Си. Произносит, смакуя каждый звук своего имени с особым нескрываемым удовольствием. Произносит, картинно медленно отставляя коктейльный бокал на стеклянный столик между диванами. Произносит и почти что нехотя поднимается на ноги. Поднимается на ноги и упивается пониманием того, что Ван Чуцину, чтобы продолжать смотреть ему прямо в глаза, приходится задрать голову. Поднимается на ноги, протягивая омеге увитую плетеными браслетами из темного серебра руку ладонью вверх. Протягивая и почти аплодируя себе внутренне. Почти аплодируя, потому что становится свидетелем того, как с лица Ван Чуцина на какие-то жалкие мгновения, но все же слетает маска добродушной любезности. С лица Ван Чуцина, который с секунду, теряя над собой контроль, смотрит на протянутую конечность. Смотрит, как на дохлую жабу с вывернутыми наружу кишками на проселочной дороге. Смотрит холодно. С оттенками брезгливой отчужденности. Смотрит и чуть ли не морщится. Чуть ли не, однако вовремя берет себя в руки. Берет себя в руки и одновременно с этим, будто бы проглатывая горькое лекарство, принимает ладонь альфы. Принимает ладонь альфы и едва-едва, для вида больше, сжимает: — Очень приятно. Сжимает и уже было хочет отстраниться… Но не тут-то было. Не тут-то было, ведь Цзян Си все это так нравится. Так нравится, то что сейчас происходит. Так нравится, что он не способен отказать себе в еще большем удовольствии. Так нравится, что он просто не способен удержаться от ехидной ухмылки и сочащейся сарказмом, который со стороны можно было бы принять за утрированную вежливость, фразой: — А мне-то как приятно. Он просто не способен удержаться, поднося к губам чужую бледную кисть с просвечивающими через кожу рисунками вен. Поднося к губам чужую бледную кисть… Поднося к губам чужую бледную кисть и оставляя на хрупкой костяшке среднего пальца влажный поцелуй. А мне-то как приятно… До безумия…***
Несколько недель назад
«Сказ о том, как Цзян Ечэнь предпринял попытку через стадии принятия собственных чувств пройти»
Стадия первая: Отрицание
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Все хорошо. Спокойно. Все хорошо. Это всего лишь гормональный сбой. Такое случается, это животные инстинкты. Животные инстинкты, с которыми нужно бороться. Ты просто зациклился, тебе нужно отдохнуть. Какая разница в чем он сегодня был. Какая, к черту, разница, как он пахнет. Как он на тебя посмотрел. Забудь. Выброси из головы. Стоя в кабине после очередного слишком яркого, непозволительно вольного сна, Цзян Си пытается привести себя в чувства. Даже набирает в рот из душевой лейки прохладной воды. Тугие струи бьют по губам. Бьют сильным нескончаемым потоком. Бьют. Бьют. Вдох-выдох. Выравнивает дыхание. Никакой проблемы здесь нет. Скорее всего, гон скоро. У молодых людей случаются перестройки организма, это нормально. Скоро все пройдет. Проблемы нет. Никакой проблемы нет и быть не может. Тебя просто заклинило. Просто заклинило…
Стадия вторая: Гнев
Сюэ Чжэнъюн: Ну что хоррор? Боевик? Криминалистику? У меня есть парочка новень… Цзян Си: Помнишь, ты мне как-то подсовывал что-то сопливое. Давай посмотрим. Хоть посмеюсь, расслаблюсь. Сюэ Чжэнъюн: Мелодраму? Это же про любовь. Цзян Си: Что может быть смешнее, правда?
Час спустя
Цзян Си, с силой до побелевших костяшек вцепившись в диванную подушку: — Как он это понял? Сюэ Чжэнъюн: — Что именно? Цзян Си: — Что влюбился? Как он понял? Сюэ Чжэнъюн: — Почувствовал. Цзян Си: — Совсем сценаристы разленились. Должно же быть какое-то объяснение. Сюэ Чжэнъюн: — Обычно для людей это само собой разумеющееся. Чувства не всегда «объяснимы», дорогой мой. Цзян Си: — Людям заняться просто нечем. Дай угадаю, они еще и истинными окажутся. По статистике это практически невозможно. Зато в подобных слезомойках каждая псина сутулая в конце истинная. Сюэ Чжэнъюн: — Люди хотят верить в сказку. Цзян Си: — И в чем сказка? Это здесь истинными оказываются самые завидные женихи на районе. В жизни же… Сюэ Чжэнъюн: — Смотри кино. Не отвлекайся. Цзян Си: — Если в конце у них еще и будет двое детей… Сюэ Чжэнъюн: — Не будет двое. Расслабься. Будет трое. И собака. Цзян Си: — Мда… Сценарный креатив так и прет. Сюэ Чжэнъюн: — Но ты ведь не угадал сначала. Цзян Си: — Ну тогда тут точно «Оскар» за лучший оригинальный сценарий, не меньше. Бред сумасшедшего.
Еще несколько часов спустя
Нет. Нет. И еще раз нет. Забудь. Это бред. Провокация. Нет. Нет. — Пакет брать будете? Цзян Си переводит взгляд на обращающегося к нему омегу: — Что? — Пакет, молодой человек, брать будете? Омегу в очках… В очках в ебаной квадратной оправе… — Да вы сговорились все что ли? — выхватывая у испуганного кассира из рук бутылку воды, рычит Цзян Си, срываясь с места. Срываясь с места и слыша в спину полное непонимания и даже слегка оскорбленное: — И вам хорошего вечера…
Стадия третья: Торг
Все пройдет. Нужно подождать еще пару дней, и все пройдет. Я взрослый альфа. Мне уже почти восемнадцать лет. Я не должен растрачивать себя и свою жизнь на пустяки. У меня есть цели. Задачи. И мои нездоровые привязанности сюда совсем не вписываются. Я выше этого. Я же даже его совсем не знаю… В животном мире многие виды только раз создают пару и остаются вместе до смерти. Например, БОЛОТНАЯ СОВА. Расселились эти прекрасные птицы повсеместно в умеренном климате. Один раз создавая пару альфа и омега остаются вместе на протяжении всей жизни, — раздается из телевизора за спиной Цзян Си. — Брачный период наступает… Сука… Что, других пернатых для программы найти не могли? Сука… Где пульт? Стоп! Я же даже его совсем не знаю… А это выход! Нужно выяснить о нем. Чем больше, тем лучше. Приглядеться. Узнать его ближе… И тогда… Тогда все и пройдет. У него же наверняка множество минусов… О, Ван Чуцин, оступись. Сделай хоть что-нибудь, чтобы я понял, что у меня к тебе на самом деле нет никакого интереса. Что ты меня волнуешь не больше, чем все остальные люди на этой планете. Что все, что со мной происходит в последнее время, лишь нездоровый извращенный животный инстинкт. Сделай хоть что-нибудь… Сделай, прошу тебя. Хочешь, я тебе заплачу? Никаких денег не пожалею…
Стадия четвертая: Депрессия
Нихрена не получается… Почему… Почему, что бы он ни сделал… Как бы ни поступил… Меня это не оставляет равнодушным… Что происходит… Что происходит… Почему? Почему… Почему… Надо пробовать снова. Завтра. Точно. Завтра все точно пройдет. Я чувствую… «Но если истинность, по данным ВОЗ, не считается болезнью, почему же многие так усиленно стараются «вылечиться» от нее? Идут на такие жертвы?» Да заткнитесь вы все нахуй! Нужно что-то посерьезнее… Недостаточно наблюдать… Недостаточно… Нужно быть ближе… Нужно попробовать подобраться к нему поближе…
Стадия пятая: Принятие
Миссия невыполнима.
Вы проиграли.
Вернитесь в начало и повторите весь путь заново.
Но старайтесь усерднее!
Не халтурьте!
***
Настоящее время (продолжение)
На ухо. Шепотом. На грани слышимости: — Научить тебя? Я покажу. Не торопись. Здесь надо нежно. Сначала пальцами. Вот сюда. Большой. Средний. Указательный. А циферки… Но, судя по всему, Ван Чуцина перспектива частных уроков Цзян Си по игре в боулинг совсем не прельщает: — Вес, я умею играть, спасибо, — закатывает глаза и демонстративно хмыкает, снимая с выката салатовый шар весом тринадцать фунтов. — Не обязательно стоять над душой. Цзян Си же в свою очередь беззвучно веселится, наблюдая за этой картиной. Беззвучно веселится и даже дает омеге поверить, что отстает. Отстает, кланяется, мол «ваша взяла, ебитесь сами как хотите», но стоит Ван Чуцины сделать два шага в сторону, как произносит прямо под руку: — Не тяжело будет? Помочь донести? Ван Чуцин останавливается перед информационным табло дорожки, бросая через плечо: — Тебя так про твое эго случайно не спрашивают? Бросая через плечо и даже не подозревая, что сейчас произойдет. Сюэ Чжэнъюн отлучился принести им из ближайшего фастфуда что-нибудь перекусить. Отлучился, как хороший друг, позволив новым знакомым почувствовать всю неловкость сложившейся ситуации и благодаря этому попытаться найти точки соприкосновения. Правда он не учел… Не учел, что эти друзья уже соприкасались… Довольно-таки плотно. Соприкасались… Всеми возможными точками… Буквально на прошлых выходных… Сюэ Чжэнъюн отлучился принести им из ближайшего фастфуда что-нибудь перекусить. И Цзян Си просто не может упустить этот шанс. Шанс, который сегодня уже возможно и не повторится вовсе. Шаг. Еще один. И вот он вплотную замирает за спиной Ван Чуцина. Со стороны ничего необычного. Стоят смотрят на табло. Пустое правда еще. Еще никто ни одной кегли так и не сбил. Но кто из посторонних людей знает, что оно пустое правда же? Кто это знает, кроме них? Цзян Си замирает за спиной Ван Чуцина и с каким-то даже внутренним садистским любопытством интересуется. Интересуется угрожающе тихо. Интересуется так, чтобы только омега услышал: — Будем и дальше перед ним комедию ломать, что ничего не происходит? Или все же расскажем, что мы уже довольно «близкие» знакомые? Ван Чуцин же даже не предпринимает попытки отстраниться. Знает… Знает, что бесполезно. Знает, что бесполезно, но даже не сбивает дыхание, когда чуть поворачивает голову вбок, отвечая, кажется, заготовленный заранее текст: — Ничего не скажем. А завтра каждый из нас Чжэнъюну намекнет, что мы хотим общаться с ним по отдельности. Не желаю никого больше посвящать в собственные ошибки. Тем более не хочу вдаваться в подробности. Значит, думал… Думал об этом с самой первой секунды… Это радует. Это очень радует. Это почему-то радует даже больше их случайной встречи. Это радует, и Цзян Си просто не способен не признаться себе в этом…
***
— Как благородно. Не хочешь его расстраивать? Портить настроение? Игру, которую он сам для себя придумал? — Я слишком дорожу Чжэнъюном, чтобы делать ему больно. О тебе и себе в данной ситуации я думаю в последнюю очередь. — Он хороший, правда? Не возникает временами чувства, что ты его не заслуживаешь? — Говори мы о ком-то другом, я бы решил, что ты снова пытаешься меня задеть. А так… Да, возникает. Даже чаще, чем следует. — Он тебе нравится что ли? — Что? — Он тебе нравится? Как альфа? — Твое-то какое дело? — Во многом от меня зависит, узнает он о «нас» или нет. Ты ведь так этого не хочешь, правда? — Намек? Или сразу… Шантаж? Это же в твоем стиле… — Совет. Дружеский совет, не более того. — Уж кто-кто, а мы с тобой точно не друзья. — Предложишь для «нас» другое наименование? — Нет никаких «нас», Ечэнь. Это было, есть и всегда останется роковой случайностью. — Ладно. Мне же лучше, чтобы никто не узнал. Иначе что обо мне подумают. — Что у тебя есть вкус? — Утешай себя этим. В общем, не парься. Включай свою натужную улыбочку, а то и без моей помощи сдашь себя с потрохами. — Этот вечер когда-нибудь закончится, поэтому впредь держись от меня подальше, будь ласка. — Ничего. Не могу. Обещать.