Когда-то в прошлом (четырнадцать лет назад)
Еще влажные после сильного июльского ливня мягкие травинки искусственного газона ласкают босые ступни. Можно было бы, конечно, пройти по мощенной дорожке, освещенной уличными светодиодными фонарями в виде лежащих на земле разноцветных сфер. Но так не интересно. Теряется дух приключения. Да и гораздо дольше. Сюэ Мэн, натянув на себя легкую папину джинсовку (все еще большую по размеру, но смотрящуюся довольно-таки стильно с закатанными рукавами), сорванную наобум с вешалки в прихожей, быстро-быстро приближается к яркому пятну беседки в мутной вечерней дымке. Торопится, чтобы побыстрее вернуться к сборке нового набора LEGO в компании приехавших погостить на выходные близнецов Мэй. Набора LEGO «Звезда смерти», который юный альфа только сегодня получил в качестве подарка. Или, как он про себя называл, в качестве «обязательного атрибута любого появления Демона в их доме». Демона, носящего вполне человеческое имя Цзян Си и даже статус (по папиным словам) кровного родственника. Но Сюэ Мэн уверен, что это неправда. Уверен на сто процентов, потому что ни у одного из людей он не чувствовал такой пугающей ауры. Ни к одному из людей не испытывал столь сильной беспричинной неприязни. Ни у одного из людей он не видел таких же цепких, готовых вот-вот поглотить душу глаз. Уверен, потому что никто, кроме него, этого будто и не замечает. Уверен, потому что он единственный, кто не поддается чарам вылезшего прямиком из Ада создания. Уверен… Уверен, но «дары» всегда принимает… Нужно же как-то компенсировать потраченные нервные клетки, которые, как рассказывали в школе, не восстанавливаются… Сюэ Мэн быстро-быстро приближается к яркому пятну беседки в мутной вечерней дымке, торопится… У него есть важная неотложная миссия, которая в срочном порядке должна быть выполнена. Он и его друзья будут очень расстроены, если внезапное промедление испортит задуманное. Ведь уже поздно, а значит, каждая минута на счету. Каждая минута все больше отдаляет их от возможности получить преданно дожидающийся в холодильнике фруктовый лед. Сюэ Мэн быстро-быстро приближается к яркому пятну беседки в мутной вечерней дымке, торопится… Но тормозит, когда выхватывает в мерном стрекотании цикад неожиданно резкий голос отца, поражающий детское сознание. Поражающий прилетевшей промеж глаз стрелой и вынуждающий остановиться прямо за плотными листьями девичьего винограда, оплетающими каменную стену садовой постройки на манер живой изгороди: — Ему нужно помочь! Он там погибнет! Голос отца, который всегда звучит так воодушевленно. Так бодро. Заботливо… А сейчас будто бы наоборот выкручено жестко. Надрывно. В непривычно приказном для дома тоне. Звучит, а затем ему на смену ближе к Сюэ Мэну раздается еще один, не уступающий в агрессивности и импульсивности: — Каждый раз забываю, что имею дело с конченым альтруистом! — который удается без промедления узнать из-за четко встроенной в речь ледяной насмешки. — Всех спасти все равно не удастся, Сюэ Чжэнъюн, — почти по-змеиному шипит Цзян Си, угрожающе-язвительно произнося полное имя родителя юного альфы. — Сколько бы материальных возможностей ни было — не удастся. Сам не верю, что говорю это, но деньги не всегда все решают. Родителя юного альфы, который не тушуется. Не остается в долгу. И платит оппоненту той же колкой монетой с острыми, подобными зубам пираний, зазубренными краями: — Да у нас тут эксперт выискался? Что еще расскажешь? Прочитаешь лекцию о том, как прекрасно жить, перекладывая всю свою ответственность на других людей? Секунда… Визг ножек плетеных кресел о бетонные плиты. Вой разъяренного от гнева и снедаемого злостью чудовища: — Ах ты!.. А за ним… За ним добавляется третий голос. Голос, все это время хранивший молчание: — Все! — папин голос. — Закончили! Папин некогда бархатный голос, теперь царапающий слух грубыми рваными нотками на повышенных тонах. Несвойственными. Такими чужими. Папин голос, как сброшенный с лодки в Марианскую впадину камень, тонет в грохоте и звоне разбивающегося об пол стекла… Звоне… От которого закладывает уши… От которого натурально больно в висках… Больно до пробирающегося в лопатки могильного холода… До онемения и сухости во рту. А потом… Потом раздается: — Брейк! Разошлись! Ечэнь, сядь! — и Сюэ Мэн не может поверить, что представители слабого статуса умеют так угрожающе рычать. — Сядь! Не может поверить, отчего удивление бьет еще сильнее, прямо наотмашь… Бьет, и босые ноги будто бы примерзают к влажной траве. Примерзают… И шага больше не ступить… Примерзают, а незнакомый, но точно папин голос продолжает: — По-моему, вы на сегодня уже перевыполнили план, не хватало еще рукоприкладства. Закончили мериться достоинствами?! Можно я с вашего позволения перейду, наконец, к сути дела? Вы так много говорите… — в какой-то фантастической книжке Сюэ Мэн уже встречал существ, которые, в точности имитируя голоса дорогих герою людей, заманивали того в ловушку. — А по существу я не услышал ничего, кроме пустой бравады. Только «я, а я, да я»… — Может быть… может быть здесь тоже самое… — Про Мэн-эра кто-нибудь вспомнил? — может быть и хорошо, что он не двигается с места. — Как все это отразится на нем, кто-нибудь подумал? Детей месяцами готовят… Подобное — жуткий стресс. А в нашем случае еще и опасность, учитывая психологическое состояние этого ребенка… И снова инициативу старается перетянуть на себя упорствующий отец: — Мы наймем самых лучших специалистов. Они будут с ним работать… Старается, но ничего не получается: — Нельзя его просто держать на привязи, кормить и отправлять пинком в кабинет очередного мозгоправа. Так не работает… — если папа начал говорить, то перебивать его не стоит. — Помимо врачей ему нужна семья. Ему нужна любовь. С ним необходимо общаться, проводить максимум времени. А кто всем этим будет заниматься? Ты, мой супруг? Уйдешь со своей должности, предашь дело всей своей жизни? Цзян Си? Нет. Я. Это ляжет на мои плечи целиком и полностью. Это будет мое бремя и моя вина, если все пойдет наперекосяк. Ты ведь знаешь, чего я больше всего боюсь. Знаешь и собственноручно делаешь все, чтобы не оставить мне выбора. Но решать буду я! И только я! Какие бы документы ты уже ни подписал, как бы их ни заверил, какие бы деньги ни предложил… В понедельник мы поедем познакомимся с мальчиком, а позже я требую организовать мне личную встречу с психологом, который имзанимается. Один на один. Без свидетелей, без эмоционального давления «о потерянном времени и необходимости совершать добрые дела». Исключительно после того как все мои условия будут соблюдены, я дам ответ. И вы не посмеете обвинять меня, если он кого-то из вас не удовлетворит. Ни слова мне не скажете. Услышали? Приняли к сведению? Теперь… — тяжело выдыхает, беря тайм-аут. — Ты звони договаривайся с нужными людьми. Мне все равно, как ты это сделаешь. Главное — результат. А ты… Собери осколки. И еще… ни с кем из вас в ближайшее время общаться на эту тему я не намерен. И с этими словами родитель вылетает из каменного арочного пролета беседки в сад. Вылетает на озаренную разноцветными неоновыми сферами дорожку. Вылетает, придерживая за плечи смотрящуюся неестественно длинной, доходящую ему почти до середины бедра черную фланелевую рубашку в крупную едва различимую на ткани клетку. Черную фланелевую рубашку, казалось бы, совершенно обычную, но которую Сюэ Мэн, как ни силится, не может вспомнить в гардеробе отца. Вылетает и, не глядя по сторонам, начинает уверенно удаляться в сторону дома. Начинает… И только тогда мозг альфочки дает ногам команду двигаться. Только тогда слабый, еще не разогревшийся на полную мощность импульс вынуждает конечности отмереть, сделав первый крохотный шаг… Как он слышит сардоническое… — Ну что, доигрался, «ответственный» ты наш? Слышит, а после переходит на бег. Переходит, не обращая никакого внимания на пробирающий ступни холод…***
29 июня (продолжение)
Чу Ваньнин не надел обувь. Незачем. Он стоит на верхней ступеньке лестницы и чувствует как в ноги пробирается отрезвляющий холод мраморных плит. Мраморных плит, сейчас больше походящих на глыбы льда, чем на дорогой отделочный материал. Он стоит на верхней ступеньке лестницы и смотрит на открытый на экране мобильного диалог…Хуайцзуй: Я буду в Шанхае проездом. Изначально не планировал, но так получилось. Думаю заехать к тебе.
Вы: Я должен тебя предупредить.
Вы: Я переехал.
Хуайцзуй: С чего бы это?
Вы: Теперь живу не один.
Хуайцзуй: Интересно… И когда ты собирался поставить меня в известность?
Вы: Случая не было. Вот ставлю.
Хуайцзуй: Ясно. И кто, не побоюсь этого слова, «счастливчик»?
Вы: Новый адрес: …
Вы: Я сейчас немного занят. Не дома. Напишу позже, ладно?
Хуайцзуй: Надеюсь, что не через неделю:).
Он смотрит на открытый на экране мобильного диалог… Смотрит, но не видит… Смотрит, а на сетчатке глаз и в белом шуме вокруг отчетливо различает обрывки дробящих кости воспоминаний… Ты все-таки точная копия своего биологического папаши, одна минута разговора — и у меня уже начинает раскалываться голова. Гены — страшная сила. Воспоминаний, от которых трудно дышать. Я искренне надеюсь, что у тебя хватит мозгов не позорить меня упоминаниями о нашем родстве. Не приползай, когда деньги закончатся. На порог не пущу. Воспоминаний, не дающих мыслить здраво. В моем доме агитационных проституток не будет. Таким место на обочине… Мне стыдно, что ты мой сын. Лишающих точки опоры и понимания, что делать дальше… Ты сам виноват… Скажи, спасибо, что ещё жив остался… Сам виноват… Виноват… Виноват… Виноват… Айфон исчезает в заднем кармане шорт. Исчезает… И… Чу Ваньнин обнимает себя руками. Обнимает крепко-крепко. Обнимает, как делает всегда, когда не может с чем-то справиться. Когда чувствует, что не выдерживает. Когда хочется кричать, но шумоизоляция не позволяет. Обнимает, сжимая предплечья до белых костяшек. До скрипа ткани хлопчатобумажной оверсайз футболки Мо Жаня. Футболки Мо Жаня черного цвета с принтом золотого дракона во всю спину, так сочетающегося с браслетом-лозой, что другие варианты даже и не рассматривались. Футболки Мо Жаня, которую омега приватизировал почти сразу же по возвращении из больницы. Приватизировал, потому что чувствовал себя в ней гораздо лучше. Чувствовал себя в безопасности. Чувствовал, что она способна одним только соприкосновением ткани с телом сделать жизнь немного комфортнее. Способна решить сразу несколько проблем… Мо Жаня, с которым рядом спокойно. Мо Жаня, не позволяющего ему надолго уходить в себя… Футболки Мо Жаня… От которой, если бы Чу Ваньнин мог ощущать запахи, скорее всего, не был бы способен оторваться… Не был бы способен… Поэтому в данном случае, возможно, и хорошо (нет), что он неполноценен. Неполноценен… Черт… Мо Жань же не знает… Мо Жань же ничего не знает… Мо Жань ничего не знает, а Чу Ваньнин виноват… Виноват во всем, что сейчас происходит… Виноват в том, что не оправдал доверия тех, кто принял его с такой теплотой… Тех, перед кем прямо сейчас придется держать ответ. Виноват, что все последнее время вынуждал Мо Жаня помогать себе. Виноват, что вел себя с ним как законченный эгоист. Виноват, что вовремя не остановился в застилающем сознание желании реализовать собственные амбиции любой ценой. Виноват… Виноват только он и никто больше… Виноват… Он всегда виноват… Снова и снова… Это замкнутый круг, из которого не вырваться… Виноват, и теперь ему придется отвечать за все. Сразу за все… Придется, зная какими разрушительными могут быть последствия… Придется отвечать, хоть ему начинает казаться, что еще шаг — и сердце, колотящееся о ребра, в одночасье перегорит… Выйдет из строя… Выйдет… И… Сейчас… Учитывая обстоятельства, внезапная смерть от инфаркта звучит для него как не самый худший вариант…
***
Когда-то в прошлом (восемь лет назад — продолжение)
— Господин Ван, я умираю… Ван Чуцину не по себе. Слишком много звуков, запахов. Холодно и душно одновременно. Если бы он знал… Не пил бы… Но он не знал… Клиники — его стихия. Он здесь должен чувствовать себя свободно и уверенно, как птица в небе, но… Ему будто бы сломали крыло. Неожиданно. Слишком внезапно. Так, чтобы нельзя было приготовиться, найдя безопасное место. Так, чтобы потом уже точно нельзя было взлететь. Смотреть в подернутое смогом Шанхая небо и жалобно щебетать, порываясь спастись от теперь уже неминуемой гибели. Клиники — его стихия. Но сейчас ему хочется кричать. Кричать до хрипа, до рвоты. Кричать от бессилия… Однако… — Господин Ван, пожалуйста… Почему? Почему мне так больно… Он просто сидит… Сидит в коридоре приемного покоя лучшей по рейтингу в приложении карт, но, как оказалось в реальности, убитой жизнью загородной больницы, куда за дополнительную плату их согласилась отвезти бригада экстренной медицинской помощи. Сидит… на неудобном потертом сиденье. Просто сидит и смотрит перед собой. Смотрит в щелку двери процедурного кабинета… Смотрит, обстрагируясь от заитересованных взглядов других пациентов. А время от времени и персонала, судя по вырванным из контекста фразам, очень озабоченного: кто в первом часу ночи пожаловал к ним вслед за каретой скорой помощи на новеньком спортивном Aston Martin цвета серебристый металлик. — Я не хочу умирать… Он просто сидит и знает, что не вписывается. Знает, что всем своим видом ненарочно привлекает повышенное внимание людей, которым тоже хочется отвлечься от своих собственных проблем. Отвлечься, направив вектор внимания в новое русло. А расшитый золотыми нитями молочный твидовый костюм с шортами выше колена… ну и с бурыми пятнами въевшейся в ткань венозной крови — совсем не помогает слиться с толпой. Ван Чуцин поехал прямо в том, в чем был. Не было возможности переодеться, да и мыслей подобных не возникало. Тогда не возникало… Сейчас жалеет. Сильно жалеет. Знает, что алкоголь делает его более чувствительным. Знает, поэтому сдерживается из последних сил. Сдерживается, чтобы не потерять лицо. Сдерживается, чтобы не дать волю ненужным в стрессовой ситуации эмоциям. Эмоциям, которые только усложнят происходящее. Эмоциям, которые найдут выход позже… Найдут выход, когда видимая угроза перестанет существовать. Когда останутся не менее страшные, но все же неощутимые в моменте последствия. Знает, поэтому сжимает в пальцах одной руки корпус айфона почти до скрипа, другой — снимает и снова надевает край чехла из твердого силикона. Сжимает, чтобы хоть как-то успокоиться. Куда-то направить всю бьющую через край внутреннюю боль. Куда-то выместить злость на ни в чем не повинных, но таких до омерзения любопытных, когда дело касается чужого горя, людей. — Господин Ван, я не хочу… Не хочу… Это случайность… Я не хочу… Не хочу… Не отдавайте меня им! Пожалуйста… Я не хочу в психушку… Пожалуйста… — Хочешь, я позвоню ему? Как Цзян Си оказывается рядом, Ван Чуцин представляет с трудом. Лишь вздрогнув, понимает, что отключился на пару минут. Отключился, в очередной раз слишком медленно моргнув. Отключился и пропустил тот момент, когда альфа вернулся. Вернулся и теперь сидит по левую руку вполоборота и внимательно смотрит, протягивая одноразовый картонный контейнер, накрытый пластиковой крышкой, с незаправленным овощным салатом внутри. Картонный контейнер, который Ван Чуцин без вопросов благодарно принимает подрагивающими руками. Принимает, вверяя айфон в полноправное пользование Цзян Си. Принимает, буквально производя обмен электронного девайса на такую необходимую сейчас еду. Принимает и осторожно открывает с тихим треском пластиковую крышку: — Другие гениальные идеи будут? Осторожно открывает и, не найдя в близлежащей доступности столовых приборов, без зазрения совести запускает уже довольно сухие от частого использования санитайзера пальцы внутрь. Запускает, подцепляя первый листик салата. Подцепляя и придирчиво разглядывая, перед тем как отправить в рот. — Ты ешь пока, тебе нужно протрезветь. На пьяную голову разносить в случае чего эту шарашкину контору не выйдет, — тягуче советует со знанием дела внимательно наблюдающий за каждым его движением Цзян Си. — А я напишу твоему супругу письмо счастья. Когда еда попадает в организм, Ван Чуцин немного расслабляется. Пережевывает прохладный после холодильника и на удивление свежий помидорчик черри. Пережевывает и интересуется, откидывая тыльной стороной ладони непослушные лезущие на лицо пряди волос: — И какое именно? Альфа без каких-либо проблем и затруднений, разблокируя чужой айфон отпечатком пальца, выбирает приложение контактов: — Так… — картинно скучающе задумывается. — Зайду издалека… «От Цзян Си. Играли в покер и твой сын слишком буквально понял команду «вскрываемся». Приезжай». Надиктовывает вслух, сам же быстро-быстро набирая на экране сообщение. Надиктовывает и сам же задается вопросом: — Чего-то не хватает, да? Сам же задается вопросом и сам же самодовольно ехидно отвечает: — Точно… В конце поставлю смеющийся смайлик и разбитое сердце… Наведу интриги, так сказать: это я плохой шутник или все-таки сын… — И поворачивает неотправленный шедевр лицом к Ван Чуцину. — Оцени? По-моему очень даже ничего. Ван Чуцину, только скептически поджимающему губы: — Ечэнь… — скептически поджимающему губы, устало покачивая головой. — Сейчас не время комедию ломать… Удали. Я сам позже утрясу все формальности… Устало покачивая головой, но не переставая есть — он слишком голодный, чтобы отказываться. Слишком голодный и все еще слегка нетрезв, чтобы лишать себя хоть каких-нибудь, даже самых базовых радостей жизни. Альфа беззлобно фыркает, убирая за ненадобностью чужой айфон в боковой карман своих светлых джинсов: — Оу, ну уж извини, что стараюсь своим ужасным чувством юмора не позволить тебе сойти с ума. Беззлобно фыркает и умолкает. Умолкает, оценивающе продолжая скользить скрывающимися за цветными янтарными линзами, кажущимися лишенными всяких человеческих эмоций (искусственно воссозданная иллюзия обмана, специальная, производящая сильное впечатление на всех непосвященных, но только на них) глазами по силуэту омеги, все еще придерживающего на весу картонный контейнер. Умолкает, но лишь на какое-то время… Умолкает, потом — по всей видимости, завершив диагностику и дождавшись окончания всех внутренних загрузок, — выдает неожиданный буднично-прохладный результат прямо в лоб: — Между прочим, ты сегодня прекрасно выглядишь. Результат, от которого Ван Чуцин даже перестает жевать, недоверчиво сощурившись: — Очень вовремя. Что еще расскажешь? — Да, я знаю, что, скорее всего, должен был сказать это при других обстоятельствах. Но ничего не поделаешь, приходится иметь дело с тем, что есть, — оправдательно-безрадостно отмахивается Цзян Си, раздраженно закатывая глаза. — Что я могу сделать, если ты и вправду прекрасно выглядишь даже в столь непримечательных локациях, и это неоспоримый факт? Врать в таких вещах я не стану, ты знаешь. — Знаю, — мягко отзывается омега, подтверждая сказанное, — но чувствую подвох… Мягко отзывается, и его губы трогает чуть различимая со стороны, но четко ощутимая им самим улыбка. Улыбка, которую он не должен себе позволять, но она все равно пробивается с боем, незаметно расцветая на лице. Незаметно продолжая расцветать, даже когда рядом раздается: — Ну, можно было бы, конечно, не есть грязными руками. Однако это издержки… Производственные мелочи. Когда рядом раздается… и в поле зрения попадает прозрачный пакетик с одноразовыми столовыми приборами, раскачивающийся в чужих пальцах наподобие маятника. Туда-сюда… Туда… — У тебя все это время… — Ван Чуцин нервно прыскает, теряя полный контроль над вступившим в свои права таким нежеланным счастливо-глупым выражением лица. — О Небо… Цзян Си, обнажая зубы, наигранно морщит нос: — Я клянусь, я все ждал, пока ты спросишь. Но ты так уверенно полез в контейнер, что я уж не стал портить тебе первобытный экспириенс. — Пожимая плечами: — Ну мало ли, так вкуснее, не знаю… — Сделаем вид, что этого не было? — омеге, наконец, удается выждать момент и поймать раскачивающийся из стороны в сторону набор пластиковых приборов. Поймать и вырвать из цепких пальцев альфы добычу. Вырвать и получить на свою просьбу вежливый отказ-усмешку: — Исключено.***
29 июня (продолжение)
— …Давайте все вместе сделаем вид, что ничего не было. Спокойно разъедемся, а потом как-нибудь в другой раз встретимся в более… благоприятной атмосфере. Мо Жань обращается к стоящему теперь уже лицом к нему по другую сторону барной стойки господину Вану. Господину Вану, уже несколько томительных секунд кряду с силой вытирающему руки кухонным полотенцем. Господину Вану, внимательно выслушавшему все приведенные приемным сыном доводы. Господину Вану, глубоко вдохнувшему и наконец отбросившему измученный кусок ткани в мойку: — Не буду юлить, скажу как есть. Я бы с большой радостью удовлетворил твое желание, но мне нужно в вами поговорить. Сейчас. С тобой и Юйхэном. Да, не делай такое изумленное лицо. После сорока, к твоему сведению, обоняние никуда не девается. И пока внутри Мо Жаня происходит процесс осознания. Пока шарики и ролики в голове крутятся с бешенной скоростью, подбрасывая все новые и новые поленца в разгорающийся костер. Пока все встает на свои законные места… Цзян Си отрывает губы от кальянного мундштука и вместе со струями мутного пара, сопровождающими каждое слово, по грудному хрипло интересуется: — Юйхэн что, тоже здесь? — Представь себе, — господин Ван, раздраженно разгоняя ладонью (с позвякивающими на запястье серебряными кольцами браслетов) коснувшееся лица густое сладкое облачко. — Поправочка: обоняние никуда не девается, если не курить. Продолжает, огибая барную стойку и делая несколько шагов к Мо Жаню: — В любом случае, это не единственный мой сюрприз для тебя. Но об остальном нам лучше поговорить всем вместе. Так будет правильней. И гораздо честнее. Мо Жаню, ступающему навстречу: — Тогда… Господин Ван, останавливаясь, спокойно переспрашивает: — Тогда…? — Я не хочу, чтобы из-за меня он переживал, — действительно не хочет, делает все, чтобы этого избежать. — Ему нельзя нервничать. Можно попросить вас его не волновать? Выскажите все мне. В любом случае… Опекун поднимает бровь. Поднимает, а в глазах плещется вопрос. Плещется, так как, по всей видимости, подобное было слишком неожиданно услышать. Слишком неожиданно, поэтому смысл сказанного ускользает от омеги, словно ящерица сбросившая хвост: — Пардон, что ему нельзя? И только Мо Жань набирает в грудь побольше воздуха… Только размыкает губы… Только собирается вместе с теплым дыханием родить на свет вертящийся на языке заготовленный ответ о плохом самочувствии партнера… Как этот самый партнер отодвигает его в сторону… Неожиданно сильно. Быстро. Почти сносит плечом. Сносит и встает аккурат между оторопевшим Мо Жанем, так и застывшим с открытым ртом, и не менее, а скорее даже более охуевшим, судя по остекленелым глазам, господином Ваном. Встает и уверенно, без запинки чеканит: — Господин Ван. Господин Цзян, — приветственно кивает ОН каждому из них. Кивает с такой резкостью, что еще немного и отлетит голова. — Вся ответственность лежит целиком и полностью на мне. Я приношу вам глубочайшие извинения. Простите меня. Если сможете… Простите… И вместе с последним словом кланяется, бросив корпус глубоко вперед. Кланяется и замирает… Кланяется… И в воцарившейся пропитанной всеобъемлющим шоком тишине Мо Жань вопрошающе выдыхает: — Ты зачем без меня спустился?***
Когда-то в прошлом (четырнадцать лет назад — продолжение)
Спускаться к ужину мальчику самому не приходится. Не приходится, так как господин Ван сам заходит за ним ближе к семи. Снова стучит. Снова ненавязчиво, чтобы не испугать, но уверенно, чтобы точно возвестить о явном намерении пригласить юного альфу за стол. Но идут они сначала совсем не в столовую. Совсем-совсем не в столовую… Меняют курс, как только спускаются на первый этаж. Меняют курс и идут в отличающуюся от остальных помещений загородного дома небольшим размером уютную гостиную. В гостиную, где спиной к ним у дальней стены перед камином стоят двое альф. Двое альф, между которыми ощущается слабое, но все же напряжение. Напряжение не искрящее, не бьющее током, только приблизься, а, скорее, взвешенное, намеренное, которое бывает после затянувшейся ссоры, когда конфликт вроде бы спущен на тормозах, но осадок остался… Осадок, не позволяющий полностью решить все висящие прямо перед носом вопросы. Двое альф, один из которых — господин Сюэ, второй, как несложно догадаться, — «кое-кто», с кем мальчика ведут знакомить. — Мы пришли, — возвещает господин Ван, стоит им ступить в комнату. Возвещает и… И «кое-кто» нарочито медленно поворачивается: — А я уж, грешным делом, думал, сегодня мне придется довольствоваться обществом только хозяина дома. Без обид, друг. А тут такой сюрприз. «Кое-кто», звучащий чуть нараспев. «Кое-кто», напоминающий ожившего антигероя из манги. Ожившего, потому что людей подобного толка альфочка раньше встречал только на черно-белых фреймах страниц графических романов. Он и не верил, что в реальности человек может быть таким… Таким необычным… Будто бы нарисованным… Картинкой, контрастирующей с серостью повседневности. Высоким, статным, властным… Излучающим темную манящую энергию. На ком всегда задерживается взгляд, где бы и при каких обстоятельствах «кое-кто» ни был… «Кое-кто»… «Кое-кто», начинающий неспешно приближаться. «Кое-кто» с вспыхивающей на прекрасном лице игривой усмешкой. «Кое-кто», достигнувший цели. «Кое-кто», склоняющийся… Склоняющийся, будто бы в знак уважения. Будто бы… А потом молниеносно подающийся вперед, словно желающая укусить ничего не подозревающую жертву змея. Молниеносно подающийся вперед, чтобы поцеловать господина Вана в щеку. В щеку в опасной, как мальчику кажется, близости от уголка плотно сжатых омежьих губ. Поцеловать, а потом тихо-тихо прошептать: — Сколько лет, сколько зим… Прошептать и получить в ответ сцежено-выдержанно: — Сутки, имей совесть. Или на работе не считается? Получить в ответ… Получить, а затем направить вектор всего своего внимания на мальчика. Направить и опуститься на одно колено, чтобы быть с ним примерно одного роста. Опуститься и, отклонив голову вбок, изучающе посмотреть юному альфе в глаза. Смотреть… Смотреть… — А ты, должно быть, Мо Вэйюй, — наконец нарушает молчание, — Будем знакомы. Цзян Ечэнь, к вашим услугам. Мальчик кивает: — Очень приятно. И это не фигура речи. Совсем нет… Новоиспеченный знакомый вскидывается, снова обращаясь к не отходящему ни на шаг от них господину Вану: — А где… — подбирает подходящее определение. — Второй? К господину Вану, без промедления чеканящему лишь одно слово, объясняющее все: — Наказан. Объясняющее, но «Цзян Ечэню», судя по внезапно изломанной линии бровей требуются разъяснения, требуются подробности: — Я не ослышался? — еще немного, и он прохладно рассмеется. — А по какой причине? И когда господин Ван молча кивает на мальчика… На мальчика, которому после этого говорят с нескрываемой ироничной гордостью: — Молодой человек, а мы с вами сработаемся, я смотрю. Говорят и… И он понимает… Понимает, что… Ему действительно «очень приятно». Очень-очень. В первый раз за довольно-таки долгое время…***
29 июня (продолжение)
Его успокаивают. Уверяют, что все хорошо. Что не собирались пугать, что все это досадное недоразумение. Что никто ни в чем не виноват, что никто ни за что не должен извинятся. Вернее, успокаивает Чу Ваньнина только господин Ван. Проводит в небольшую гостиную, усаживает на диван перед топкой выключенного камина и успокаивает. Успокаивает, пока Мо Жань тенью кружит где-то рядом, время от времени на пару со старшим альфой выполняя поручения по типу включения кондиционера или обеспечения гостя кружкой горячего чая, ну или поимке давно уже потерянного из вида Цзяньгуя. Цзяньгуя, которого на вытянутых руках в какой-то момент приносит господин Цзян. На вытянутых руках, чтобы «не оставить на рубашке волос милого до зубного скрежета, но все же линяющего существа». На вытянутых руках, которые потом стерилизует цитрусовым карманным гелем-антисептиком. Цзяньгуя, который, с радостью попав в новую компанию, сразу же выбирает себе местечко на коленях господина Вана под неодобрительный цокот доставившего его в целости и сохранности альфы. На коленях господина Вана, занявшего кресло во главе кофейного столика, любезно и без лишних вопросов уступив Мо Жаню место рядом с Чу Ваньнином. С Чу Ваньнином, ощущающим себя в легком коматозе. В легком коматозе, который обычно бывает после сильного недавно перенесенного стресса. В легком коматозе, когда ты вроде бы и понимаешь, что все более или менее нормально, но не веришь до конца. Когда ты не реагируешь сразу на чьи-то слова. Когда ты весь в собственных мыслях, но при этом начинаешь ощущать львиную дозу спокойствия, делающую тебя заторможенным, аморфным. Когда все происходящее напоминает сон, которым ты даже при большом желании не можешь управлять. Не можешь управлять, потому что ты не властен даже над собственным кажущимся пьяным телом. Когда даже чашка вкусного чая пуэр — непомерно тяжелая в трясущихся пальцах. В трясущихся пальцах, готовых вот-вот при любом неверном движении опрокинуть на себя кипяток. Благо Мо Жань рядом… Следит… Бдит… В один особо опасный момент даже поддерживает под локоть, чтобы чашка предательски не опрокинулась. В один опасный момент, когда в процессе ничем не примечательного разговора о выборе довольно экстраординарной клички для питомца (от которой господин Цзян, единственный остающийся на ногах, вальяжно медленно прогуливающийся по гостиной из стороны в сторону, пришел в неописуемый восторг, а господин Ван решил воздержаться, остановившись на варианте дополнительного кодового имени «пельмешка») господин Ван как бы невзначай решает уточнить: — Вы, получается, познакомились в университете, верно? Сюэ Чжэнъюн упоминал, что первая встреча была не самой радужной. Даже переживал. Судя по всему, зря… Чу Ваньнин, мягко дернув уголками губ в знак благодарности защитившему его от неминуемого ожога Мо Жаню, произносит: — Не совсем первая. — Вообще не первая, — поддакивает спасатель. — Мы к тому моменту уже общались пару месяцев. Господин Ван задумчиво, но довольно быстро загибает все пальцы на одной руке, звякнув съехавшими по предплечью серебряными украшениями. Звякнув, чем сильно озадачил заинтересовавшегося потенциальной игрушкой Цзяньгуя: — Почти полгода, довольно давно, — говорит, однако размышляет о чем-то совершенно другом, словно внутри черепной коробки обрабатывает сразу несколько возможных алгоритмов действительности. — Я спрошу не из праздного любопытства, не подумайте, но вы как-то между собой обозначаете ваши отношения? Не обязательно говорить это вслух… Просто как факт: да или нет. Мо Жань импульсивно даже с небольшой чуть слышной в голосе агрессией выплевывает: — Мы встречаемся, — и мгновенно стушевавшись под изумленно-пронзительным взглядом родственника (Чу Ваньнин плохо разбирается в родственнных связях, но если Сюэ Чжэнъюн, по словам Мо Жаня, — дядя, то и его супруг формально член семьи) добавляет. — С недавнего времени… Но встречаемся. У нас все серьезно. — С насколько «недавнего»? — насмешливо произносит господин Цзян, облокотившись на спинку кресла позади Ван Чуцина. Облокотившись и выглядя при этом подобно ручному клинохвостому орлу, готовому по первой просьбе своего хозяина впиться неугодному в глаза. Но кровавой расправы не предвидится. Не предвидится, потому что «хозяин», чуть повернув голову, завуалированно отдает команду «отбой»: — Цзян Си, это не допрос. Команду, которая тут же приводится в исполнение: — А, да? Тогда извините, — альфа вскидывает ладони в примирительном жесте «сдаюсь-сдаюсь». — Продолжайте ходить вокруг да около. У нас же у всех неограниченные запасы временных ресурсов. Заканчивает говорить, роняя подбородок на подставку из сомкнутых пальцев рук. Рук, утопающих в мягкой обивке кресла локтями. Роняя подбородок и продолжая просто смотреть. Смотреть то на Мо Жаня, то на чувствующего взгляд всей правой стороной тела Чу Ваньнина. Чувствующего и признающегося самому себе в том, что к такому следователю он бы ни за что не хотел попасть. Ни при каких обстоятельствах. Лучше сразу за решетку. Хоть нервы в таком случае сохранишь… Лучше сразу за решетку, поэтому Чу Ваньнин решает, что пойти на мировую будет наиболее грамотным решением: — Вы о чем-то конкретном хотите поговорить? И оказывается прав: — Я нет, Чуцин, похоже, да, — господину Цзяну, судя по всему, такой расклад вещей очень нравится. — Но упорно делает вид, что это не так. Приятно осознавать, что среди нас есть человек дела. Нравится, поэтому Чу Ваньнин удостаивается благосклонного быстрого подмигивания хищным янтарным глазом. Чу Ваньнин удостаивается высшей степени похвалы, сам же Цзян Си — напротив, сухого бесцветного выговора: — Мы не на работе. Здесь… Здесь нужно аккуратнее. Прощупать почву. Нельзя сразу грузить людей… — бесцветного выговора, обрывающегося тихим усталым вздохом господина Вана. — Мой косяк, ладно. Тихим усталым вздохом господина Вана, плавно перетекающим в мягкое обращение к новоиспеченной «встречающейся» паре на диване: — Хотите ближе к делу? Пожалуйста, но… Ответьте мне на последний вопрос, прежде чем мы будем говорить более предметно. Есть ли «что-то» еще в вводной ваших взаимоотношений… — подбирает каждое слово, говорит максимально осторожно, словно идет по минному полю. — «Что-то» такое, о чем быть может сейчас вы не хотите говорить, но это «что-то» в будущем каким-бы то ни было образом способно усложнить ситуацию… Чу Ваньнин напрягается… Ему становится не по себе от постановки вопроса… Он из последних сил держит лицо, чтобы ни одним мускулом не выдать сомнение… Конечно есть… Естественно есть «что-то»… Они буквально пять дней назад сделали ЭКО… Это даже не «что-то», это «ого-го что»… Чу Ваньнин не хочет об этом думать… Не хочет, давал себе зарок… Но глупо отрицать тот факт, что даже несмотря на минимальный шанс успеха, в нем сейчас их потенциальный ребенок… Не метафорически, фигурально или теоретически… А по-настоящему… Фактически… И это не случайность или стечение обстоятельств… Это их осознанный шаг… Чу Ваньнин напрягается… Взвешивает внутри себя все за и против, чтобы дать наиболее сдержанный ответ… Но его опережают… — Не совсем понимаю, — Мо Жань осторожно подает голос, — но нет. Ничего такого. И на мгновение… На какую-то долю секунды Чу Ваньнин выдыхает… Ведь раз Мо Жань принял за них это решение… Значит, сейчас так правильно… Сейчас это наиболее подходящий и безопасный вариант для всех… Чу Ваньнин выдыхает… Искренне поверив, что все обошлось… Наивно поверив… Поверив до того момента, как слуха снова не касается острое лезвие скальпеля голоса господина Цзяна: — А на шее твоего благоверного тогда что? Не касается, и рука Чу Ваньнина интуитивно взлетает вверх. Взлетает, и подушечки пальцев проходятся по все еще припухшей после введения инъекционной метки коже. Проходятся… И сердце пропускает удар…