***
Мужчина неспешно потянулся. Харитон уже ушел. Слава Богу, что Сеченов отправил П-3 в отпуск после такого-то приключения по Предприятию. До сих пор кошмары снятся от пережитого ужаса, однако, сегодня, на удивление, сон был спокойным. Мужчина сам и не помнит, что его успокаивает ночью, когда непрошенные слезы страха пробиваются наружу во время очередного кошмара — то ли нежные поглаживания чужой руки по голове, то ли какие-то утешительные слова, которые сыпались от его… Партнера. Самому Сереже было странно так называть Захарова. Официально они не могли встречаться, но все же эти двое упивались любовью, которую успели обрести за время их совместной операции. Сергей, конечно, до сих пор Харитону не смог простить того, что тот хотел убить его единственного родного человека, но благо, все обошлось. От непрошенных воспоминаний он судорожно вздохнул полной грудью, но что-то, затанцевав в носу, защекотало, поэтому майор громко надрывно чихнул. В какой-то момент ему даже показалось, что легкие будут снаружи грудной клетки мужчины. Потерев глаза, что аж заслезились от обильного чиха майора, тот встал с кровати, распахивая окно, замечая противные черные разводы, что словно рисовали какие-то узорчики, выплясывали интересный танец, зачарованно и плавно переходя с менее темных в более насыщенные цветом. Сергей нахмурился. Он провёл пальцем по подоконнику, а когда поднес к глазам, то был неприятно удивлен — все было в пыли, да так сильно, что его собственная комната походила больше на обитель пыльного короля, нежели на ухоженную комнатку майора на втором этаже дома. Поэтому было решено — день займет уборка! И она не задалась с самого начала. Мало того, что майор решил убрать абсолютно весь дом, так еще и было решено открыть врата «в ад» — комната Харитона, на двери которой словно висел замок из чугуна, ключ от него был спрятан в горшке из-под цветка, горшок в сундуке, сундук на горе, а на гору хер заберешься. Примерно так думал Сергей о доступности комнаты своего любимого. Если тот загорелся очередной научной завлекательной и манящей идеей, то тогда дверь и вправду будет заперта до следующего утра. Пока майор насильно не выгонит пинками из этой самой комнаты поесть. Ибо Харитон больше не полимерное содержимое, и для поддержания функционирования ему нужны были питание и сон, как и остальным людям, ну, конечно, не в таком количестве. А пока Харитона не было, Нечаев не рисковал даже пытаться зайти в его маленький «мир», что скрывался всего лишь за небольшой березовой дверью. Мужчина фыркнул, когда неприятный запах пыли снова ударил в нос. Но все же, поборов некий страх стать грушей для битья у Захарова, мужчина распахнул дверь, ощутив, как неприятный запах чего-то кислого выбирается наружу, потому сомнений не осталось — в комнате Радеоновича точно требовалась уборка.***
Сергей спокойно сидел на кухне, потирая ушибленную руку после падения из окна с неудачным приземлением, благо, там только ушиб, спустя очень продолжительное время, попутно слушая радио будущего. Да-да, таковое тоже присутствовало в их доме. Точнее, у них было два радио — одно настоящее, советское, а другое радио будущего. Сергей любил их оба. Старое, обычное — за песни, по которым можно было поностальгировать, а будущего за что-то интересное, новое неизведанное, вот, как допустим сейчас, играла какая-то загадочная музыка, смесь таинственного голоса и завораживающий смысл зацепили «раненного» майора. «Задумывая черные дела, На небе ухмыляется луна.» Нечаев отпил глоток горячего зеленого чая из своей любимой черной кружки, когда раздался хлопок двери. Чуткий слух сквозь радио уловил подозрительную тишину со стороны пришедшего, что словно призрак, быстро проплыл мыть руки. Без лишних слов Сергей понял — тот заметил поломанные цветы, а также что-то случилось на работе. Это было ясно по раздражённому вздоху и по тому, что Захаров даже ни одним словом не обменялся с любимым человеком, только лишь воздух разрезал еще один хлопок — закрытой двери. А спустя еще пару мгновений спокойствия Сергея послышались неторопливые шаги ученого по лестнице и хриплый кашель. «А звезды будто миллиарды стрел.» — Сергей… Скажи пожалуйста мне на милость. Какого, мать его, хуя, ты полез в мою комнату? — холодно вопросил Харитон, смерив взглядом военного, что сейчас в три погибели сидел, внимательно рассматривая, как путешествуют чаинки в кружке. Тот поднял невозмутимый взгляд, обращая его на начавшего сердиться Харитона. «Ловя на мушку силуэты снов» — У меня было ощущение, что ты там кого-то расчленил, — со стальными нотками в голосе ответил Серёжа, делая глоток. Во время таких скоротечных и недолгих перепалок с Захаровым оба старались сохранить в себе некую официальность и серьезность, без криков и агрессии в сторону друг друга. Так быстрее остывали. Но, видимо, сегодня это подстегнуло Харитона еще сильнее, так сказать, подлило масло в огонь, из-за чего тот вспыхнул, словно столб огня. «Смеется и злорадствует любовь.» — Сережа, твою Богу душу мать, блять, — маты лились из академика рекой, что было Нечаеву как удар под дых, ведь ученый почти никогда не ругался нецензурной бранью в полной мере. Иногда, конечно, как у среднестатистического человека, проскользнет где-то незаметно «ебучие пироги», но чтобы до такой степени… — Мало того, что ты разбил мою чертову кружку, ты еще и документы все переворотил. А цветы?! Или ты думал я не замечу поломанные стебли? А, товарищ Майор? Все вы у меня уже вот тут сидите! Уебища! — Харитон, остынь. Дай все объяснить, — Сергей медленно поднялся из-за стола с намерением подойти и обнять Захарова, только тот, еще сильнее заводясь, продолжил свою полную матерными выражениями речь. — Иди нахуй, козел! Сука, пидора кусок! Заебали вы меня все! — рявкнул Харитон, агрессивно скрежеща зубами, словно пытаясь раскрошить их. — Это я-то козел? А ты не прихуел? — тут вспылил уже и Сергей. А его нервы точно не железные, чуть что — взрыв, и от напарника мокрое место. — Живешь в моем доме, блять, жрёшь то, что я готовлю, еще и недоволен! А ничего, что я у тебя кучу мусора выгреб?! Кружку разбил я свою, а не твою! Твоя стоит чистая на полке в твоей же блядской комнате! А на цветы упал я из окна! Больно, между прочим! Эгоист ебаный! Сука, заебал уже конкретно! Харитон застыл, словно холодное изваяние, наблюдая за тем, как утихает огонь минутной ярости внутри мужчины, что полыхнул слишком ярко. Хотя Сергей ради самого Харитона обещал не злиться во время ссор. Но и Захаров хорош — наговорил с три короба, еще и стоит недовольный, чувствуя, как внутри что-то кольнуло, неприятным стуком отдаваясь где-то внутри сердца. Резко развернувшись на пятках, ученый взлетел по лестнице, а остатки злости тот вложил в слишком громкий хлопок дверью, который был больше похож на небольшой взрыв. Сергей нервно сжал то, что первое попалось под руку. После он разъяренно схватил кружку, швырнув ее со злости куда-то вбок; трезвость разума пришла к мужчине только тогда, когда кружка слишком громко раскололась, рассыпалась на осколки, а кипяток ручейком, что напоминал изворотливого ужика с желтыми пятнышками на голове, растекся по деревянному полу. — Черт, — ругнулся мужчина себе под нос, остывая после перепалки.***
Мужчина потёр переносицу, с силой надавливая на глаза. Внутри все сжалось — он сказал слишком много лишнего, оскорбил Харитона, хотя и тот тоже отличился, по полной программе облив Нечаева матерной руганью, словно заставляя его почувствовать себя виноватым. И хотелось извиниться. Но как-нибудь по особенному… И, внезапно, Сергей вспомнил, с каким удовольствием его партнер уминал печенье, что было удачно подрезано с кухни из ящика прямо из-под носа майора, когда тот готовил что-то очень вкусное на ужин. А сам ученый оправдывался, словно маленький, хотя такое ребячество было ужасно редким. Поэтому Сергей и вправду очень ценил все те моменты, которые были проведены вместе с Захаровым. И именно поэтому в голову ничего не пришло лучше, как самому испечь печенье с шоколадом, ради которого ХРАЗ, как иногда продолжал называть его майор, обойдет всю Землю пешком. Мужчина решительно поднялся со стула и, запуская белый комок полимерной шерсти по кличке Муся, наилюбимейшего питомца Харитона, запер дверь на кухню, чтобы на втором этаже было не так слышно, чем занимается Нечаев в полпервого ночи. Умелые руки ловко открыли холодильник, вынимая оттуда нужные ингредиенты — яйца, сливочное масло. Следом распахнулись два навесных темных шкафчика, и оттуда на столе материализовалась мука, ванилин, разрыхлитель, сахар и, самое ценное сокровище Серёжи, подаренное Сеченовым в качестве простейшего подарка — темный шоколад. Бабаевский. Любимый Серёжин… Но ради Харитона не жаль. Словно лебедь по озеру Нечаев скользил по паркету, передвигаясь довольно быстро, выбирая подходящую емкость для измельчения шоколада, который сейчас покоился на столешнице. Ее внимательно «осматривала» Муся, которая крутилась у военного под ногами, мешая готовить. Быстро разломав плитку на мелкие кусочки, а после, отложив в сторонку красную миску, в соседней, кислотно-желтой, начал перемешивать масло, высыпав туда сахар. Дело шло небыстро, но и куда торопиться то? Разбив белую с какими-то черными противными вкраплениями скорлупу, он добавил внутренности яйца в растертое масло с сахаром, тщательно и с нажимом перемешивая все в одну единую массу. Что-то внутри ёкнуло — как-то скучновато готовить. Выключенный в порыве злости приемник словно жалостно жался к стенке, словно стараясь быть незаметным на фоне обоев. Пальцы сами потянулись к выключателю, а теперь на радио крутилась песенка Пугачевой. «Я так хочу, Чтобы лето не кончалось. Чтоб оно за мною мчалось, За мною вслед!» Сделав потише, Серёжа продолжил свое занятие, тихо-тихо подпевая звонкому женскому голосу, что лился из динамиков, словно пение соловья. Предварительно смешав муку с солью и еще парой сухих ингредиентов, он высыпал их в тарелку, где была сладкая смесь из масла, яиц и сахара. Теперь осталось превратить все это в однородную консистенцию, чем Сергей и занялся, стараясь по минимуму обращать внимания на комок без мордочки и ушей, что тёрся об его ногу, следуя инстинктам, хотя этому существу даже еда была не нужна, тут скорее был принцип — выпросить у Нечаева вкусняшку. Полимерная шерсть сыпалась, оставаясь ворсинками на домашних черных широких штанах Сергея, которые тот предпочитал носить, если занимается какими-то «черными» делами, а-ля уборка, готовка и так далее. Наконец, спустя малое количество времени, тесто превратилось в одну пластичную массу, и пальцы принялись осторожно разминать тесто, аккуратно всыпая раздробленный шоколад, тщательно перемешивая, чтобы тот равномерно распределился. Момент Икс, когда тесто готово, распределено на отдельные части, которые в дальнейшем будут угощением, и отправлено в духовку. Осталось лишь ждать, и убраться на кухне. А то утренний процесс уборки пойдет коту под хвост. Радио будущего все продолжало вещать «Звездное лето», которому Серёжа активно и тихонько подпевал незамысловатой мелодии из проигрывателя. Он так ловко орудовал на кухне, быстро и точно действуя. Как говорил сам Сергей: «он что топор в руке будет твердо держать, снося башку врагу, что венчик у столешницы при замешивании теста». Уйдя куда-то в свои размышления, мужчина только спустя час очнулся от того, что сидит на стуле на полностью чистой кухне, а на духовке таймер показывал всего лишь три минуты. Серёжа улыбнулся.***
Харитон все никак не мог провалиться полностью с головой в свои исследования, которые на дом предоставил ему Сеченов, в голове лишь крутилась странная мысль, которая не давала покоя. Он слишком вспылил, сказал Нечаеву слишком много нецензурных и обидных слов, вымещая на нем свои обиды на лаборантов-недоумков, молодых интернов и на Сеченова, который резко и без объявления урезал бюджет на исследование новейшего полимера, благодаря которому наука бы могла шагнуть в семимильных сапогах вперед. Но нет, ему потребовались деньги в другой области, а вот в какой — он не сказал. Харитон стиснул зубы, поправив и без того нормально сидящую водолазку, опустив глаза. Очки лежали на столе, а на часах было два ночи. Нужно было, конечно, подойти к Сергею, извиниться, может даже оставить легкий и невесомый поцелуй на щеке в качестве извинения. Тогда бы майор сгреб ученого в охапку, стискивая крепкими руками в объятиях, которые бы, хоть и перекрыв доступ к кислороду, но сбросили с души академика тяжелый груз нового дня. А так проблемы будут все больше накапливаться… И, так подумав, их ссора даже была вправду по тупой причине! Цветы не зубы, вырастут, но ушибленную руку Нечаева теперь жаль больше, чем поломанные стебли; кружка его и впрямь стояла чистая на полке, снова собирая пыль; документы обнаружились рассортированные по датам в нужном ящике, а рассортировать самому у ХРАЗа даже как-то не возникало мысли, мол, подумаешь, валяются они и валяются, зато он знает, где какая бумажка лежит. Но теперь аккуратная стопочка была сложена в большой ящик под столом. Захаров вздохнул. Он нервно потер переносицу, хватая очки. Нужно было выпить воды или заварить кофе — ночь будет тяжелая. Ученый с трудом поднялся на ватных ногах с большого черного стула, на котором сидел, при свете одной лишь настольной лампы снова проводя эксперименты с полимером, только уже не на себе. Стоит отметить, что нынешняя внешняя оболочка Харитона была создана самим Сеченовым почти в точности, как была до его смерти. Даже лысина никуда не делась. И корпус-то был не совсем железный — полимерный, почти идентичен сплаву, из которого состояли близняшки. У него не было прекрасного накаченного тела, как у многих роботов, он — просто обычный среднестатистический ученый, который после восстания роботов продолжил работу на предприятии, связываясь по перчатке с товарищем Нечаевым, когда тот на задании, параллельно живя лаборантской жизнью. А вне работы стены официоза рушились, и эти двое могли спокойно общаться, а после взаимного признания и вообще жить вместе стали. Признания признаниями, а вот маленькие и здоровые разногласия никуда не делись. Мужчина приоткрыл дверь, (его комната находилась на втором этаже, дом частный, выделенный, опять же, великим гениальным невозможным и непостижимым академиком Сеченовым) замечая, что с кухни льется приглушенный желтый свет общей лампы, а из-за закрытой двери доносится приятный запах выпечки, Харитон смахнул его на какой-то парфюм, опять же от начальства, и звук радио будущего. Значит, не спит… Внутри все сжалось. Страшно? Нет. Неловко. Еле слышный скрип ступенек, и вот мужчина со скрипом открывает дверь и видит сидящего за столом Сергея, который с зависшим видом запоздало поднял взгляд на вошедшего наполовину Захарова. Внутри ученого что-то ёкнуло. — Сережа? Голос был охрипшим, больше, чем рассчитывал сам ученый, что странно для него. Не дав ему договорить, Нечаев вскочил с деревянного стула, подлетая к ХРАЗу, словно собираясь ему хорошенько вмазать по лицу. Но вместо этого на нечитаемом лице расплывается знакомый вид растерянности и извинений. Мощные руки военного заключили тело Харитона в крепкие объятия, а лицом тот уткнулся в коричневую водолазку, глубоко вдыхая приятный домашний запах. И только тут академик заметил… его любимое печенье на столе. Горячее. Именно оно источало подобный аромат. В распахнутое окно влетал приятный ветерок, выгоняя душную атмосферу; воздух был словно раскаленный песок в пустыне. Порывы воздуха словно гладили двух влюбленных по голове, успокаивая, якобы тихонько говоря «все хорошо». — Тоша… Хоря, извини меня пожалуйста… — сбивчиво и тихо затараторил Серёжа, словно напуганный зверек, который так и норовил куда-то спрятаться. — Серёж, все в порядке. Это я должен извиниться. — Мозолистые руки ученого ответно легли майору на талию, притягивая ближе к себе. — Прости меня… Я наговорил тебе слишком много лишнего, я не имел права из-за злости на всех подряд срываться на тебе. И печенье… При упоминании еды Сергей резко вздрогнул, а потом смущенно отвернулся. — Да… это тебе. Тош, я не знал, как правильно извиниться перед тобой… Поэтому подумал… — Много думаете, товарищ майор, — пальцами он ловко отлепил от водолазки лицо Нечаева, приближая его губы к своим. — А печенье твое сейчас продегустируем. После самого сладкого. Сухие и потрескавшиеся губы Захарова накрыли чужие, язык по-хозяйски уже привычно ворвался в чужой рот, требовательно гуляя, на что Сергей ответил невнятным звуком. Он точно был не намерен к продолжению, как и Харитон, поэтому, перехватив инициативу, он медленно и нежно целовал академика, прижимая того ближе к себе. Глаза были прикрыты, в голове было пусто. И лишь звуки радио перекрикивали блаженную тишину.