I'm so drunk, I don't know where
I'm goin', baby,
I'm so lost, I feel like
I'm goin' crazy.
You're so hot,
I just wanna know
a little more about you,
Hit that spot, so I wanna know
a little more about you.
X Party — 6arelyhuman feat. Omu
— Что ты там всё в телефоне высматриваешь? Думаешь, та самая напишет? — Брат скоро должен приехать, сто лет его не видел. Наконец-то познакомлю вас. — Брат? — Осаму выразительно приподнял брови, продолжив также скучающе пялиться за работой недобармена, что уже около пяти минут приготавливает, видимо, какое-то зелье бессмертия, потому что иного объяснения столь долгой варки снадобья у Дазая не было. — Который из? У тебя же их прям, — развел руками он, пытаясь подобрать правильное слово, дабы описать немаленькую семью друга. — До-хе-ра, — по пьяному нагло опередил его Гоголь, с присущей ему доставучестью растянув слоги. И губы. Парень шустро стащил закупоренную бутылку с кухонного стола, ловко (как он, чёрт возьми, смог это сделать, находясь не в себе??) увернулся от руки, собирающейся напасть на него, и скрылся за аркой в гостиную, напоследок блеснув широкой, неестественно кривой улыбкой. Потянуло очистить желудок. Дазай недовольно цокнул, затушив сигарету о дно пепельницы, незаметно для самого себя потянувшись в пачку за ещё одной. Настроение сегодня было на грани, до трясущихся пальцев. Осаму бы понял, почему, если бы всё так бессовестно испоганило окончание четвёртого курса и заебавшая его преподша по философии. На кой хуй парню знать, что там имел в виду какой-то философ, живший дохериард лет назад, если у него своего мнения хоть вагоны разгружай? «Нет, автор явно не это хотел донести до нас этой фразой. Только подумайте: “Муж с женой должны быть подобны руке и глазам: когда руке больно — глаза плачут, а когда глаза плачут — руки вытирают слезы!”». Ебал Дазай всю эту хрень! И ладно. Зачёт, чтоб он горел ярким пламенем, получен, семестр закончен и, кажется, жизнь должна была, извинившись за всё свои прошлые ошибки, повернуться к лесу задом, а к нему передом, но, блять, и здесь судьба-матушка решила распорядиться иначе. — Ты совершенно не думаешь о своём будущем, — выдал отец сегодняшним утром, когда шатену больше обычного хотелось застрелиться. Быстро. Точным выстрелом в лоб. Чтобы не оставить ни единого шанса на спасение. — Ты поменял дисциплины, не обсудив это со мной. Не стал брать, что я советовал. Наплевал на все мои слова. Ты совершенно ни во что меня не ставишь, а ведь я твой отец, — мотнул головой, чуть приспустив очки. Дазаю на секунду показалось, что мужчина сейчас заплачет. Огай поднял суровый взгляд. — Но «патологическая анатомия»? Ты серьёзно выбрал её? Блядство. — Тебе Хитоши рассказал? — Не Хитоши, а Хитоши-сенсей, — тяжело вздохнул Мори, едва сдерживая в себе всепоглощающее отчаяние, коим пропиталась вся комната за время их разговора, — имей уважение к нему, хотя бы в силу вашей разницы в возрасте. Хотя бы, Осаму. — Мне плевать на неё, когда человек треплется о том, о чём должен был молчать. Хотя бы в силу, — без стеснения передразнил тон старшего Дазай, задрав острый подбородок, поудобнее откинувшись на стуле, — своей чёртовой профессии. — Я попросил тебя. — Постоянно самоутверждается за чужой счёт. Унижает тебя при мне и считает это нормальным. Он и рассказал всё тебе, чтобы только сильнее рассорить. Считает себя самым умным, но далеко им не является. Тоже мне, великий хирург нашёлся. Он и липосакцию нормально провести не сможет, пациент после неё в неудаленном жире захлебнется. — Осаму. — Строит из себя хер пойми кого и плюёт на всех со своей колокольни. К таким, как он, я буду относиться с уважением в последнюю очередь, даже, если… Громкий хлопок закрывающейся двери во многом поставил паузу. Отец ушёл. Разговор закончился. Пальцы сжимаются на коленях. Это была последняя капля. — Он мне типа двоюродный, — Дазай не сразу сфокусировал мутный взгляд на Альбатросе. На чёртовом Альбатросе, что уже десять минут не может виски и водку с коньяком смешать. — Типа? — грубо фыркнул он, не заботясь о том, как это будет воспринято. Настроение опустилось к самому ядру ёбаной планеты. Конченый день. — Хорош к словам цепляться, заебал, — рыкнули на него в ответ, поддавшись через стол вперёд, едва не расплескав мешанину на полурастёгнутую белую рубашку и чёрные карго-джинсы. — Твои закидоны уже в печенках сидят. — Как похуй, ведь твои там же и им точно приятно общаться. — Я нормально себя веду. На себя бы посмотрел. — Скажи это более уверено, может быть тогда я лишусь рассудка и поверю в твою ложь. — Не я всю неделю веду себя, как сука. — «Не я»? Напомнить, куда ты на практику намылился или мозгов хватит вспомнить, а, дружище? — Альбатрос пугающе сильно сжал ладонь вокруг стакана. — Ах, да, прости, — язвительно наигранно помотал головой Осаму, имитируя то чёртово раскаяние, которым здесь и не пахло, — я и забыл, что ты теперь дружишь только с теми, кто соответствует статусу твоей семьи. Сучьему статусу твоей семьи. С минуту Осаму кажется, что драки не избежать. На взводе оба. Не имеет значения, кто спровоцировал. Отец и Фицджеральду младшему успел мозги знатно проесть перед отъездом с матерью заграницу. Упоминание семьи только сильнее шарахнуло по голове. Альб опрокидывает содержимое стакана, тянется к бутылкам. — На, не подавись. И смотрит так красноречиво, что в мыслях точно всплывает: «Хочет, чтобы не просто захлебнулся, а издох самой болезненной смертью». Выпитое глушится средним пальцем и закатанными глазами напротив. И от этого намного легче. Горло жжёт от алкоголя, когда внутри разливается тепло. Затем снова. И снова, пока бутылки не становятся полупустыми, а тело начинает блаженно терять контроль. Николай в ноль и это мягко сказано. Он не реагирует, когда Осаму тормошит его за плечо, матеря сквозь зубы на чём только свет стоит. Юноше было бы только в радость отстать и свалить в дом для гостей к другу с коньяком и джином, но этот дегенерат мало того, что нажрался в хламину, так ещё и куда-то дел его телефон, о чём сообщил уже находясь в пьяном угаре. Гоголь что-то буркнул о Фёдоре и том, что его где-то ждут тёплые объятия и… Дазай не стал дослушивать. Задняя дверь оказывается открытой. Здесь музыку вообще не слышно — главный дом закрыт для посещения не без причин. У доходяги есть возможность нормально поспать и даже без боли в висках. Хотя бы не сопротивляется — уже хорошо, но всё равно тяжело. Они ловят несколько углов, от которых закипает мозг сильнее, а спина начинает отчётливо ныть. Нагло дрыхнущая туша оказывается на кровати и даже без потерь. Ну, растрепанные волосы и отсутствие одного ботинка не в счёт. По крайне мере, здесь безопаснее — хер знает, что там у кого на уме, а Дазай потом виноватым останется, если его одногруппника решат прибить за длинный язык. А прибивать есть за что. — Ты долго. — Сам бы попробовал его оттащить в соседний дом, я бы на тебя посмотрел, умник. В тёмной, огромной комнате, пропитанной запахом пота и алкоголя, около тридцати людей сгрудились, как стая загнанных животных. Музыка гремит громче, чем это можно вынести. Ритмичные удары баса проникают глубоко внутрь тела, отдаваясь в каждом углу здания. Свет мерцающих неоновых огней обволакивает мёртвую атмосферу, создавая иллюзию живости и веселья. Под пылающими огнями светильников толпа двигается в мало узнаваемом ритме, словно марионетки, подчинённые безжалостным парным гудкам музыки. Они безжизненно танцуют, словно в последнем акте никому неизвестной пьесы. Нет смеха, нет искреннего веселья, есть только загнанная обязанность участвовать в этом шумном безумии. Воздух насыщен тяжелым дыханием и дымом сигарет, которые пылают в неопределенных углах, создавая темные пятна в пространстве. Люди, искусные в маскараде игроки, прикрывают свои лица за хитроумными масками, стараясь скрыть свою потерянность или нежелание участвовать в этом тщетном спектакле. — Дазай, — локоть больно врезается в бок, Тайсу протягивает стакан, — ты чё застыл, уснул что ли? Свет становится ярче. Повсюду слышится смех. Показалось. Шоты с джином залетают, как родные. Сузумо пошло шутит о мини-юбке, в которой припёрлась Макото, виляя задом в такт музыке, что её кружевное бельё точно увидели с каждой планеты солнечной системы. Осаму ощущает лишь отвращение. Пьяный смех пробегается мурашками по коже. Запыхавшийся Рональд поспевает к открытию ликёра. Красные следы от губ на его шее правдивее любых отговорок. Курил? Ага, скажи это своему отражению в зеркале. — Давайте выпьем за ещё один прожитый год! — «Прожитый год»? Не твой ли отец отвалил бабок декану за закрытие семестра? — Заткнись, Кироки! Ясу нервно трёт нижнюю губу, виновато улыбаясь, когда наливают и ей. Прежде никто не видел, чтобы девушка пила. Да и целовала кого-то в шею тоже. Кто-то из параллели требует включить Леди Гагу и возрадуется, когда «Bad romance» хорошенько долбанул басами по ушам. — Так вы решили, куда дальше пойдёте? — негромко спросила Исида, заправив прядь вьющихся тёмных волос за ухо. Девушка неловко улыбнулась, когда её неожиданно услышала вся компания, зависающая на диванах, а не на переполненном танцполе. — Ну, я имею в виду после… после того, как всё закончится. — Не спрашивай этих дуралеев, Ясу, — фыркнула Шика, закатив глаза, — они тебе такого насоветуют, потом замучаешься разгребать всё это дерьмо, — громко заявила знающим тоном, опрокинув рюмку с шотом. — Ой, да ладно, по-моему, тебе очень даже нравятся мои советы, милая… За ухмылку на лице и распутные руки Наоки поплатился звонкой оплевухой. — Тут бы эти шесть лет нормально закончить, а уже потом думать о будущем. Все уставились на Осаму, что странно для обычного его поведения был молчалив, как рыба. Альбатрос пихнул его в бок. — Пф, кто бы переживал за будущее. С твоим-то отцом не о том ты.. — начал было Рональд, когда его резко перебили. — С моим отцом? Если твой собирается подтирать тебе задницу до конца жизни, это не говорит о моём ровным счётом ничего. Альбатрос настойчивее уколол локтем, выдавив из себя некое правдоподобие непринужденной улыбки. — У-у-у, разгневал папочку? — не смог не вмешаться Сузумо, широко изогнув губы. — Не волнуйся, — по-товарищески хлопнул по плечу, — мой на следующий день о разговоре даже вспомнить не может, не то, чтобы как-то продолжить. Совсем старый стал. Все дружно кивнули, будто знали отца Сузумо, как свои пять пальцев. — У кого этих проблем не бывает. Мой недавно весь вечер бухтел, узнав о существовании табеля… — Любой бы ахуел, глянув в него. Тебе бы за голову взяться, Тайсу, а то так и до отчисления недалеко. — Давайте сегодня не об учебе, ладно! От смеха стало чуть легче. Осаму, по-крайней мере, хотел бы в это очень сильно верить. Пальцы с хрустом сжимаются на митенках, плотно обволакивающих запястья. Улыбка наигранно ползёт вверх. Так надо. Так проще. — Кстати, что там у тебя с Кумидо-саном? — Дазай делает глоток, пряча свою незаинтересованность за стаканом. Кто-то одобрительно поддакивает, разливая то, что осталось в безымянной бутылке. — Поговаривают он заручился не выдавать тебе допуск на практику. — Допуск на практику?! Я вообще слышал, что там и до драки чуть не дошло! — Стоп.. — поперхнувшись, прервала Шика, в удивлении распахнув помутневшие от алкоголя глаза, — а я где была в этот момент?! — Да старикан совсем ахуел в край! — осушив за раз стакан, воскликнул Наоки, шлепнув соседа по колену за уж слишком громкий смех, перекрывающий звучание музыки. — Я всего лишь заступился за сестру, — фыркнул он, — а этот таракан раздул всё так, словно я морду ему бить собрался! — Когда это я твоей сестрой стала, напомни-ка мне? — Как только переступила порог универа, пупсик. — Меня сейчас вырвет. И не от выпитого. В большой компании есть одно большое преимущество — можно утонуть в молчании, и никто не заметит, пока разговор продолжается. Осаму подкинул тему, и она настолько полюбилась сидящим на диванах, что тут и поспорить успели и созвониться с кем-то, кто якобы сможет помочь решить вопрос с преподавателем анатомии. Не за бесплатно, конечно. Бедный кошелек Наоки начал плакать горькими слезами, моля оставить себя в покое — на закупку для этой посиделки ушло не так уж и мало. Ещё одной огромной траты он не переживет и издохнет, опустев до копейки. Ощущение, что всё это маскарад с красочными декорациями не проходит и спустя два часа. Осаму вникает в самую душу, застывая взглядом на каждом. Смех — подделка. Эмоции — фальшивка. Он переводит взгляд на свои ладони, и они плывут. Нужно дойти до состояния, как у Гоголя. Чтобы не думать. Забыться и потеряться в этом ощущении. Двигаться и говорить, как все, не думая и анализируя. Просто, блять, отключиться. — Налей ещё. Душно. К двенадцати людей на танцполе становится больше. Пьяные голоса ударяются о стены и тонут в ушах. Кто-то курит дурь и этот запах будоражит в самом плохом плане. Дазай закашливается, прикрыв рот ладонью. По пальцам стекает что-то обжигающе горячее. Тянет проблеваться. Альбатрос неожиданно тревожно таращится в ответ, перестав следить за разговором. — Эй, Дазай..? — хрипит он, ошарашено хватаясь за рубашку друга надетую поверх футболки хенли — сегодня бинты прекрасно смогли заменить длинные митенки. — Всё нормально, — отмахивается он, не отнимая руки от лица, — скоро вернусь. Альб в панике не успевает среагировать, когда друг отдирает чужие пальцы и скрывается в толпе. На улице холодно. Снег хрустит под ногами и в ладони. Белый становится красным. Переносица ноет и от этого легче. Мозг кипит. Осаму привык к так называемым депрессивным периодам. Они приходили внезапно и, к сожалению, из этого никогда не выходило ничего хорошего. Жить хотелось меньше, чем когда-либо. Мурашки бегали по телу, но он не ощущал ничего. Это всеобъемлющее «НИЧТО» тянуло тяжелым камнем вниз. Чувств нет. Даже холод не помог. Тело реагирует правильно, но мозг мучается в судорогах, сжирая сам себя. Сил с каждым разом становится всё меньше. Красные капли пачкают сугроб. Не хочется бороться. Мысль о том, чтобы сделать себе больно привлекательна до дрожи в пальцах. Шрамы фантомно начинают колоть. Приходится воспользоваться гостеприимством хозяев. Тишина обгладывает кости. Гоголь дрыхнет без задних ног, вальяжно распластавшись на кровати. И слава богу. Пусть так, чем носиться за ним по всему дому, пряча бутылки с алкоголем. Как ребёнок, ей-богу. — Ненавижу тебя. Почерневшие глаза выглядывают из-под челки, смотря безжизненно в ответ. Щеки красные от холода. В ванной нараспашку открыто окно. Прохладная вода тормошит. Капли стекают по волосам. Хочется исчезнуть. Прямо сейчас. Безвозвратно. Раствориться в воздухе. Забыть обо всех проблемах. Об учебе, будущей жизни, работе. И отце. Пальцы сжимаются на керамике раковины. Почему нельзя отдохнуть? Почему нельзя быть нормальным? Это проклятие, не иначе. Осаму желал отдохнуть, проучить отца и выйти из ситуации сухим. Мол, посмотри, что ты, папочка, сделал, до чего довел своего бедного сына, а он здесь совсем не причём! Но сейчас, стоя в ванной комнате, до парня доходит, что наказание, которое он придумал, было предназначено ему самому собственным мозгом. Рука успокаивающе поглаживает шею, чуть сжимая, стараясь привести в себя. — Смотрите, кто приехал! Юноша переводит почерневший взгляд на зеркало. Вдох-выдох. На первом этаже горит свет. Дазай хмурится, но спускается. — Как там папа поживает? — Альбатрос почти воркует, носится по кухне, разливая содержимое только что открытой бутылки по стаканам. Спиной к арке сидит кто-то незнакомый. Осаму видит его впервые. Рыжая прядь накручивается на палец, плечи дрожат от смеха. Рукава рубашки закатаны, открывая вид на рисунки на теле. Космические объекты, созвездия и… Дракон. — О, ты как? — Альб замечает неожиданного гостя первым. Он поворачивается. Карамельные глаза впиваются в кожу, пробегаясь по ней муравьями-мурашками. Дазай даже успевает ахринеть, когда только-только проснувшийся мозг обнаруживает своего носителя в дремлющей спальне. За окном едва начал заниматься рассвет, но птицы уже во всю перекидываются парочками чириканей. Вот это сны! Осаму привстает на кровати, понимая: «Ну нифига себе доброе утро в выходной-то день». А на уме крутится липкое: это был Чуя-Чуя-Чуя-Чуя! Провалялся с полчаса в попытках привести себя в порядок. Безуспешно. Он не ожидал такой подставы от самого себя. Неужели правда смог забыть всё это? Забыть тот вечер, разговоры? И Чую? Так, надо вставать, но рука сама тянется к телефону. Глаза жмурятся от яркости экрана, однако это почти не мешает найти нужный контакт и порадовать его новым сообщение в полшестого утра. С добрым утром, Чуя! «Ты мне сегодня снился (>ᴗ•)». Всё, теперь точно надо вставать в предвкушении ответа от смущенно-разозленного Накахары. Это безбожно поднимает настроение до широкой улыбки. Тело чуть потряхивает, но это даже хорошо. Осаму привык к тому, что раз в месяц на протяжении недели-двух приходится делить «себя» с чем-то тёмным. Началось это, наверное, с интерната. Тогда гложущих мыслей было настолько много, что впору было в них захлебнуться. Его не принимали. Худой, долговязый с безобразно завязанными бинтами на руках и постоянной грустью на лице. Кому такой понравится? Насмешек было достаточно. Внимания от директора слишком много. За происходящее отыгрывались по полной. Руки исполосаны — шрамы белые и некрасивые, но при виде их Дазай думает: мог и лучше. Сначала отяжеляющая боль и все эти махинации с канцелярским ножом воспринимались, как акт противостояния всему миру по ту сторону двери комнаты. Но после приходилось делать это, чтобы заточить Дазая Осаму внутри. Все чувства, эмоции, вся чернота и мучения оставались там. А на свет появился он — белый лист с пугающе-широкой улыбкой. Мальчишки и их гордые спутницы бесились, директор раздражался. И всё стало меняться. Он больше не плакал, он смеялся. Громко и скрипуче. На запястьях появлялись новые царапины, коих теперь боготворили. Они были, как спасательный жилет. Можно было стать другим, вдоволь наигравшись с дрожащим телом. То, что что-то не так осознал немногим позже. Внутри всё путалось. Панические атаки стали неожиданностью. Откуда десятилетке знать об этом? На уроке биологии о таком не рассказывают. Выравнивание дыхания не помогало, страх умереть осел тяжелой ношей в глубине души. Мальчик убегал и прятался там, где знал — не найдут. В столовую запрещено входить во время урока, и все это знали, однако Дазай использовал это в своих целях. Поварихи разбредались кто-куда и помещение пропитывалось тишиной вперемешку с рваными вздохами. Осаму излишне бодро для шести утра принимает душ. Капли ударяются о пол душевой кабины, смывая с головы ком мыслей. Он не помнил их первую встречу с Чуей. Вообще не знал о её существовании. Но открывшаяся не только ночью правда приятно удивила. Почему приятно? Потому что, во-первых, в отличие от Дазая у Накахары осталось воспоминание о нём, а это не просто так. Зачем помнить о том, с кем переспал дофига лет назад? Во-вторых, их с Чуей связывает нечто большее, чем знание друг друга всего два месяца и тот секс, что был. Реакция на поведение мужчины тому доказательство. Осаму уверен, что самое трудное ещё впереди. Открыть намного сложнее, чем лечь с кем-то в постель. Не каждый человек сможет так просто рассказать о своей жизни, однако так только интереснее. Дазай ставит границы. Достичь желаемого — в данном случае расположения Накахары — тяжело, но не невозможно, нужно лишь постараться и проявить терпение. На кухне прохладно, приходится запахнуть чёрный халат. С вечера было открыто окно. Пока вода бурлит в чайнике, Осаму занимается уборкой. На диване лежат карандаши и изрисованные листы бумаги. Тут Рюноске вместе с Хвостиком гуляют в парке. Тут сам мужчина помогает сыну с оригами динозаврами для недавно купленного декоративного террариума. А здесь они с Гин гоняют чаи, разбавляя подготовку девушки к сессии. Улыбка расцветает на лице. Дазай положит рисунки в папку к остальным, чтобы в старости, как в каком-нибудь трехсортном фильме про семью, просматривать их, сидя в кресле-качалке, роняя слезы: «Как же быстро мой мальчик вырос»! Даже самому забавно стало. А Чуя сидел бы рядом? Помотал головой. О чём вообще думает? Бред полный. Рыжий бы не согласился. Послал бы к чёрту старикана, ковыляя к спальне, чтобы захрапеть там, а Осаму пошёл бы потом следом, согнувшись пополам из-за радикулита. Идеально. Мягкие игрушки со стола татами возвращаются на их законное место — на маленький диванчик у окна, прикупленный для ребёнка, когда он был чуть помладше, а сейчас полностью оккупированный плюшевыми зверями. Плед уносят в спальню на первом, где никто никогда не спит — она просто есть и всё. На всякий случай. Мало ли, кто приедёт в гости. Стопку тетрадей Гин тихонько относят к ней же в комнату на втором этаже, стараясь не разбудить — сестра и так мало спит в последнее время из-за нервов. Одновременно со щелчком кнопки чайника стучат в дверь. В семь утра. Хозяин дома чуть хмурится, но идёт открывать, не зная кого могло принести в такую рань. Вот чёрт. — А ты не изменяешь своим традициям: даже в выходные приезжаешь в семь утра. — А ты также негостеприимен с порога. Огай по-отцовски нежно улыбается, похлопав сына по плечу. Вот его он точно сегодня не ожидал увидеть.