Желтизна

Очередное полнолуние настало удручающе быстро, также, как и время действий. За день до этого я зашёл к мадам Помфри, подгадав момент, когда она будет одна. — Извините, мэм, можно кое-что спросить? — Да? Ты насчёт завтрашнего дня? — предполагает она, отвлекаясь от подписанных склянок с зельями. Я огляделся, убеждаясь, что вокруг никого нет, и кивнул: — Да, насчёт полнолуния, — я пользуюсь окклюменцией, чтобы силой успокоить возбуждённое сознание. Не то, чтобы я так сильно нервничал, ведь мне ничего не угрожало, но для этого разговора мне нужно сохранять спокойствие и не забыть ни об одном аргументе. — Я хотел попросить вас кое о чём. Можно я, эм... Буду ходить туда один? — Один? — удивляется и даже хмурится она, а я чувствую, что это разрешение дастся мне с боем. — Вы сопровождали меня весь год, так что я уже выучил обходные пути, — убедительно говорю я, — да и не хочется уже вас отвлекать, мэм. Считайте это... проявлением самостоятельности. Подростки в этом возрасте ведь хотят быть самодостаточными? — Ох, — судя по её умилению в её глазах, она подумала о том же. Интересно, она вспоминает своего сына в этот момент? — Ты никогда мне не мешал, Ремус. Я понимаю, что тебе хочется справляться одному, но... Дамблдор поручил мне сопровождать тебя всегда. Это мера предосторожности, понимаешь? Она приблизилась, нежно потрепав меня по щеке в знак... знак чего? Я не знал. Улыбка сама растянула мои губы, но я не забыл о первоначальной цели и почти жалобно заломил брови: — Но мэм, я ведь не глупый. Маршрут выучил ещё в первые два раза, а у вас есть другие дела, кроме как сопровождать меня под Иву. И... — я приготовился сказать что-то невероятно ложное: — Обещаю, я просто буду делать то же, что и обычно, но без мыслей о том, что мешаю вам делать свои дела. Она заглянула мне в глаза, выискивая в них что-то. Честность? Я не отводил взгляд, сделав его как можно более открытым. Актёрская игра — не мой конёк, но окклюменция здорово помогала лгать людям. — Ремус... — она с сочувствием вздохнула, вновь погладив меня по виску. Обычно так делал только Лайелл. — Я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Ты уверен, что не хочешь сопровождения? Точно? Я оживлённо закивал, на что она вздохнула и улыбнулась мне: — Хорошо, на завтрашнее полнолуние сходишь один, но не забудь прийти ко мне потом за зельями. Понял? — Да! Спасибо за доверие, мэм, я вас не подведу. По крайней мере, я постараюсь. Если честно, я даже не верил, что она согласится. Моим планом Б было просто... Рассказать ей обо всём. Может, Лайелл и не согласился, пойдя на поводу у своей застарелой ненависти и страху (за что я ни в коем случае его не осуждал), но мадам Помфри была нейтральной стороной в этом вопросе. Я подумал, что, может, она поймёт мои доводы касательно оборотня и согласится, что прогулки пойдут ему на пользу... Но она согласилась и так. Возможно, подумала, что лучше уж дать мальчику-подростку каплю самодостаточности, чем терпеть его обиды? Мне же лучше. Я хотел было почувствовать стыд за обман такой доброй женщины, но его подавила другая мысль: я делаю это для своего волка. Может, на данный момент он и не оценит моей жертвы, но я искренне верю, что всё это не зря. Теперь, имея карт-бланш на завтрашнюю ночь, я принялся размышлять дальше. Вместо Ивы я просто пойду в Запретный Лес и... Лягу там, ожидая превращения. Надеюсь, к тому моменту меня не украдут какие-нибудь кентавры и не замаринуют к ужину гигантские пауки, которые, насколько я знаю, там обитают по прихоти нашего лесничего. Даже в тот вечер, направляясь под Иву для прикрытия, я понимал, насколько моя затея рискованна. Где я проснусь на утро? Не убьёт ли меня какой-нибудь лесной обитатель, которому не понравится наличие оборотня в своей вотчине? А не убью ли кого-нибудь я в обличии волка? Сумею ли я выбраться из Запретного Леса после превращения? Не заметит ли кто-нибудь волка рядом со школой? В какой-то момент я даже передумал, решив переждать под Ивой, как обычно. Что, в конце концов, мне с обиды оборотня? Он что, не может подождать годик-другой? Я обязан подвергать себя такому риску лишь ради неблагодарного животного? Он хотя бы поймёт, сколько всего я делаю для него? Может, вообще забыть о нём? Но, как обычно, контраргументы подавили эти слабые мысли. Мне нужно подружиться с ним. Мне нужно перестать привязывать его к цепи, как дворовую псину. Мне нужно сделать первый шаг, чтобы попытаться искупить годы ненависти. Мне нужно понять и принять свою вторую половину, и все те риски, на которые я иду... Они того стоят. Итак, я немного посидел под Ивой, чувствуя зарождающуюся боль в костях, и вышел затем через прямую дверь. На дворе был поздний вечер, было ужасно холодно. Я сомневался в своей затее всё больше и больше, пока, наконец, не выдохнул через рот и не решил: — К чёрту. Всё равно тут никого нет. Я трусцой добежал до опушки леса, затем зашёл внутрь... Было плохо видно местность, но одежду с палочкой я аккуратно сложил и спрятал рядом с одним деревом, предварительно наложив одно заклинание, которому обучился специально для этого: малые чары стазиса, которые бы сохранили всю одежду компактной и не унесённой каким-нибудь ветром. Оно забрало половину моих сил, словно их никогда и не было, но стоило того (не хочется на утро бежать до замка голеньким, правда?). Именно тогда, когда последний луч солнца окончательно ушёл, всё началось. Последнее, что я запомнил перед оглушившей болью, была моя белая рука с медленно прорастающими когтями. А ведь я не подумал о том, что кто-то бы услышал мои крики. На утро, проснувшись, над головой я заметил лишь бесконечные деревья. В голове мелькали сотни впечатлений, запахов и эмоций: на какое-то мгновение я почувствовал сенсорный перегруз, настолько я был не готов. Наверное, не будь я окклюментом — завис бы на подольше, но спустя несколько секунд, приведя мозги в порядок, я смог осознать, что это было. Это были впечатления волка. Обычно после полнолуний я чувствовал упадок сил, как физических, так и моральных. Мне было плохо и хотелось забыться, тело болело вместе с разумом. А сейчас... У меня ныла каждая мышца, это очевидно, но в мыслях я ощущал небывалую эйфорию. Словно спустя долгое время без кислорода я могу дышать: невероятно прекрасно, слишком сильно, чтобы быть сразу сразу обработанным разумом. Я лежал с минуту, пытаясь осознать это, а затем, наконец, встал и огляделся. Моё сердце замерло. Рядом, светя внутренностями, лежал огромный паук. Его перекрученное раздавленное тело находилось в считанных метрах от моего, отчего я с отвращением передёрнулся и отполз назад. Его кровь была тёмной, отвратительной, а на жалах я заметил капающий... Яд? У них есть яд? Я выдохнул, порадовавшись, что он мертв. И после этой охоты волк чувствовал себя таким счастливым? Оборотни убивали пауков? Как он вообще это сделал, учитывая яд и размах лапок этого существа? Где я вообще? Я оглянулся, пытаясь понять, что делать. Я не умел ориентироваться по лесу, видел кругом лишь бесконечные деревья и запаниковал, чувствуя, как сковывает дыхание. Потом в голове возникли картины. Я встал, не обращая внимания на уже привычную наготу после полнолуния, и направился... Куда-то. Толстые стволы деревьев окружали меня, закрывая небо настолько плотным слоем, что его и не было видно. Было холодно, очень холодно, а хождение по земле царапало и загрязняло нежные стопы. Я моргнул, когда спустя минуты две очутился у знакомой опушки леса. Меня сюда привела память волка? Я не имел времени на размышления. Солнце медленно поднималось за горизонтом; в сентябре рассвет был рано, ещё не успев перейти на короткие зимние дни, поэтому я предположил, что было около пяти или шести утра. Подъём учеников — в половину восьмого. Я быстро оделся, вздрагивая от холода, и побежал в хижину (которую, кстати, успели прозвать Визжащей). Пути были действительно обходными, чтобы меня, бредущего куда-то ночью, никто не заметил. Тело болело, пока я пробирался обратно, но с губ не сходила широкая улыбка. — Ты выглядишь счастливым, — заметила Поппи, протягивая зелья. — Ага, — я живенько подтвердил, забираясь под пышное одеяло по подбородок, — утренний мороз освежает. Она с улыбкой потрепала меня по волосам и ушла — будить других детей и пичкать их зельями. Весь оставшийся день я провёл как на иголках. Мне не терпелось зайти в подсознание, не терпелось зайти в подсознание и найти там волка. Но я вернулся в башню львов, принял душ, смывая с себя остатки леса, пошёл на послеобеденные уроки, улыбаясь сокурсникам... А ночью, ложась спать раньше остальных, я с нетерпением в сердце ушёл в подсознание. Дверь выглядела как всегда. Тяжёлая, металлическая, с окошками для вентиляции — такая же, какая есть у меня дома. Со временем я осознал, что подвал, в котором я проводил каждое полнолуние на протяжении семи лет — вечная клетка для волка. Он спал большую часть времени, а в единственную ночь за месяц, когда мог пробудиться, его запирали тут; предвкушение и жажда охоты играли в его крови, а стоило открыть глаза и увидеть грёбаное ничего... Разочарование превращалось в гнев, а гнев — в ненависть. Он ненавидел меня. Единственное, что волк видел за свою недолгую семилетнюю жизнь — подвал, а единственное, что ощущал в свою сторону — брезгливость и страх. Может, животные и не понимают человеческую речь, но они понимают намерения. — Тебе понравилось сегодня? — я улыбнулся, садясь рядом с дверью. В ответ не донеслось ничего: ни рычания, ни ударов, ни ментального всплеска. Я воспринял это позитивно: — Труп того паука был противный, но я рад, что ты смог поохотиться. Надо бы пойти уточнить у лесничего, Хагрида, что ещё водится в Запретном Лесу. Не хотелось бы не проснуться на утро, потому что волк полез на кого-то не своего уровня. — Жаль, что я не мог предоставить тебе этого раньше. Я мало что могу тебе дать на данный момент. Извини. Сейчас, отойдя от эйфории, я чувствовал сожаление. Мне было стыдно за то, что этот зверь, природа которого охотиться и жить в лесу, впервые увидел его только сегодня. Наверное, оригинальный Ремус так всю жизнь и запирался, не подумав, что волк, вообще-то, тоже чувствует, что он тоже живой. Как он вообще жил, ненавидя часть себя? Как мог всю жизнь презирать себя за то, в чём даже не виноват? Почему не пытался узнать себя лучше? Быть может, влияние Лайелла и его брезгливость оказались слишком велики. Мне-то нормально, я ведь взрослый, а вот оригинальный Ремус, который с детства слышал сказки по типу «волк плохой, его надо запирать»... Как сильно это на него повлияло? Волк в его глазах был исключительно тем, кто портит его жизнь, а Ремус в глазах волка — мучителем, забирающим то, что принадлежит ему по праву. Свободу. — Ты не сожрёшь меня, если я сейчас... — я встал, делая пару шагов к двери. Ладонь соприкоснулась с холодным железом. — Открою её? Пару секунд тишины. Поначалу я не вижу ничего. Глаза с трудом привыкают к темноте, а волк и не облегчает задачу — сидит в самом углу. В подвальном мраке я вижу лишь янтарный отблеск его глаз, настороженно, сердито, по-хищному наблюдающих за мной. — Привет? — бормочу. Медленно отхожу назад, в свет, поднимая раскрытые ладони — видишь, у меня ничего нет. Я не причиню вреда. Я успеваю увидеть лишь тёмные, покрытые шерстью лапки перед тем, как волк молнией выбегает из помещения и бежит, минуя лестницу. Сердце замирает в груди — на мгновение мне показалось, будто он собирался меня убить. Но волк, спотыкаясь от возбуждения, поднялся по лестнице и убежал... — В лес? — размышляю я, поднявшись следом. Дом моего подсознания был странно устроен. Вроде как он был таким же, как и в реальности, но вот двери, усеянные по коридору, вели не в обычные комнаты. Они вели в другие коридоры, в которых тоже были двери, которые вели в ещё другие коридоры. Это было похоже на дома с расширением пространства, которые я видел на Косом переулке, разве что число коридоров было ограничено количеством моих воспоминаний. Вот и сейчас, выйдя из подвального помещения, я оказался в нормальной части дома. Вышел на крыльцо через открытую, расцарапанную волком дверь. Должно быть, он убежал в лес. Я возвращался каждый вечер, но он не выходил обратно. Я подумал, что ему, наверное, необходимо пространство — он ведь лишь дважды видел лес? Было бы несправедливо отрывать его оттуда лишь ради своих хотелок. На третий день, сидя на крыльце своего дома, я увидел его. — Привет, — осторожно говорю, не делая резких движений. Волк, которого я поначалу даже не заметил в вечерних сумерках из-за его тёмно-каштанового окраса, медленно передвигал лапами, не сводя с меня жёлтых глаз. Теперь, имея возможность разглядеть его, я с восторгом подмечал все детали его внешности. Волк был пока что маленьким, таким же, каким являюсь я, но весьма крепким и упитанным с виду. Его бурый мех местами был светлее, а глаза... Они были очень красивыми и одновременно пугающими. Светлыми, янтарно-жёлтыми, совсем не похожими на мои голубые. Разглядывая изображения из учебников я ожидал, что волк будет выглядеть слегка человекоподобно. Ведь оборотень не был чистым волком, лишь смесью человека и волка, которая на выходе получалась... немного устрашающей. Интересно, как я выгляжу во время полнолуния? Наверное, гораздо более уродливо и неполноценно, чем существо передо мной. Он остановился в метре от меня, буравя взглядом. — Понравился лес? — глупо спросил я, даже не зная, понимает ли он меня. Ответом стал тихий фырк. Я аккуратно протянул руку, предлагая подойти ближе. Один шаг, второй... И я с восхищением ощущаю, насколько мягкая у него шерсть. Несдержанно улыбаюсь, поглаживая за ушами, под мордочкой, шею... А затем смеюсь, имея возможность его мягко обнять. — Я так рад, что ты со мной, — бормочу настолько искренне, насколько могу. И волк это чувствует.

***

Это было опьяняюще — освободить часть себя. На время я позабыл обо всём, что окружало меня. Теперь, сидя на уроках истории магии, делая домашнее задание в библиотеке или обедая в столовой, я думал лишь о волке. Это была как новая одержимость — наведаться в подсознание раз или два, проверяя его и навёрстывая упущенное за столько лет. Мой волк был замечательным. Упрямый, своевольный, смышлёный — я чувствовал к нему необъяснимимую нежность, которую не чувствовал больше ни к кому. Он был агрессивным, но по-своему ласковым. Избегал меня, целыми днями гуляя по лесу, но неизменно приходил и позволял мне говорить с ним. Обо всём и ни о чём одновременно. Я не знал, понимал ли он меня, но волк подолгу сидел, позволяя мне обнимать его, и слушал мой голос. Иногда его ухо подёргивалось, когда я говорил что-то необычное (например, когда я рассказывал обо всех видах животных, которых он мог бы съесть), а затем он медленно засыпал, утомленный от бесконечных прогулок по лесу. Это помогало мне засыпать. Я ложился рядом с ним на голой земле, зарываясь пальцами в тёплую шерсть, а просыпался уже от утреннего колокола, лёжа в кровати с задёрнутым пологом. — Ты чё такой довольный? — недовольно щурится заспанный Сириус, наблюдая за тем, как я шустренько вытираю голову полотенцем. — Сон хороший снился, — широко ему улыбаюсь, отчего на смазливом блэковском лице появляется выражение отвращения. Кстати, насчёт Блэка. Исходя из канона, друзья Ремуса Люпина, узнав о его «непростой ситуации», решили поддержать их и стали этими, как их... Ну в животных превращались. А сейчас что? С Джеймсом мы не очень близки, с Сириусом так тем более. Конечно, будучи соседями мы общаемся и вполне комфортно чувствуем себя в обществе друг друга, но не более. Значит, я уже поломал этим канон. Интересно, это на что-то повлияет в будущем? Блин, надо бы пересмотреть эти воспоминания с помощью окклюменции, а то вообще ничего не помню. Этим я и занялся в тот вечер, с трудом оторвав себя от волка. Коридоры были воистину очень длинными и замысловатыми. Каждый поворот обозначал что-то новое — общая тема, особое или просто случайное воспоминание, невесть как сохранившееся в мозгах. Сегодня мне предстояло пройти в часть, посвященную прошлому. Я не стал целенаправленно смотреть воспоминания о семье, жизни или бывших — знал, что удавлюсь от тоски. Но проблема состояла в том, что мне пришлось искать нужное воспоминание, а делать это надо, разглядывая всё подряд. Поэтому мне пришлось мельком глядеть каждое из них, покидая в тот момент, когда понимал, что оно мне не поможет. Я уже упоминал, что мои воспоминания хранились в рамках? Не было каких-то дополнительных дверей или ходов, лишь то, что висело на стенах. Иногда рамки были очень запыленные, показывая древность конкретного отрезка памяти: мне приходилось отряхивать их от пыли и смотреть, пытаясь понять, что это вообще такое. Я успел разозлиться от дурацкого воспоминания об уроках химии в школе, погрустить из-за лица мамы, плачущей после того, как отчим её бросил, и впасть в уныние от вида учебника по строительной механике, которую я учил в университете, когда наконец-то добрался до сраного Гарри Поттера. Первые два фильма я смотрел ещё в далёком детстве, мало что запомнив, а третий - уже в более осознанном возрасте, где-то лет в семнадцать. Не то, чтобы мне совсем не понравилось, но тогда было как-то не до того: был разгар экзаменов, стресс по поводу поступления, да и сам я был нестабилен. Теперь я начал пересматривать то, что засекла моя память. Кстати, я тут задумался... Почему я храню хоть какие-то воспоминания с прошлой жизни? Я всегда думал, что личность человека хранится в его мозгах. Не верил ни в души, ни даже в Бога, и был законченным атеистом (пусть даже «слава богу» и «бог тебя покарает» с завидным постоянством вылетали с моего рта). Но сейчас? Как ещё мне объяснить то, что моя личность с памятью сохранились, кроме как наличием души? Тогда, получается, Бог тоже существует? Это он меня сюда отправил? Зачем? Чем я вообще выделился? Я же даже в него не верил. Как всегда, стоило подумать об этой теме, мне стало тревожно. — Странно видеть другую версию себя, — пробормотал, погружаясь в воспоминания. Изрядно постаревший Сириус Блэк, альтернативный Ремус Люпин (с которым мы были похожи примерно никак), сопляки-герои... Итак, картина получалась следующая: Питер оказался крысой (буквально), Сириус тупицей, который за тринадцать лет в тюрьме не соизволил сообщить о своей невиновности (это в его духе), а Джеймс просто помер. Бедняжка, сколько ему там было? Двадцать? В общем, будущее виднелось не радужным, но я уже поломал его как минимум тем, что не таскался с тройкой мародёров (кто им такое название придумал?). Соответственно, желания становиться животными у них тоже не появится. Не должно. Проблема решена. Мне просто надо сидеть на своём месте и не делать ровно ни-че-го, чтобы сохранить свою безопасность и тем самым сломать канон. Как удобно! Из подсознания я выходил уже навеселе.

***

Занятия по дуэлингу, пожалуй, были самым весёлым моментом дня. Я подавил смешок, наблюдая за тем, как Сириус подпрыгнул на месте от того, что раздражённый его поведением Розье пульнул ему в спину искры. Наш тренер любил так делать, когда дети отвлекались и не слушали его. — Чему вы научитесь, если даже не можете заткнуть свои рты на пару минут? — рявкал он, на что дети ёжились и уже, кажется, не так сильно хотели учиться дуэлингу. А меня всё устраивало. Орали на меня ровно ноль раз, потому что по большей части я молчал и следовал инструкциям, а инструкции у Розье были ясные и лаконичные — как в армии, в которой я никогда не бывал (и слава богу). — Сегодня изучим классический дуэльный этикет, — проговорил он, ходя по рядам. Розье выглядел беспристрастно, но мне казалось, что ему почти скучно. Ну да, а кому понравится учить двенадцатилетних детишек таким базам? Даже я, учивший подобное лишь год назад, немного заскучал. — Есть желающие продемонстрировать? Тут же поднялась лишь одна рука — моя. Затем, поборов первое стеснение, поднялись и другие. Преимущественно чистокровные дети, как я и думал. Джеймс прямо пылал энтузиазмом. — Ты был первый, — Розье ткнул в мою сторону, затем, обведя взглядом нестройные ряды учеников, вызвал другого: — Эйвери, ты тоже. Мальчика звали Эдмунд Эйвери, слизеринец. Он был тёмным шатеном с карими выразительными глазами: с прямой спиной, взглядом сверху-вниз и как-то злобно изогнутыми уголками губ. Я называл Нормана типичным слизеринцем? Нет, забудьте, этот титул забирает Эдмунд, у которого с рождения, кажется, было заложено высокомерие. — Встаньте на помост, — скомандовал Розье. Мы покорно встали с двух сторон, без слов вытащили палочку и приготовились показывать традиционное приветствие. — Помните, я не прошу вас показать дуэль, лишь кодекс. Мы расслабленно кивнули, хотя Эйвери, почему-то, не сводил с меня хмурых глаз. — Давайте. Поклон, изящный взмах палочкой в сторону соперника и стойка, призванная показать готовность — всё это длилось от силы секунд десять. — Хорошо, — Розье кивнул, — видели? Стандартное приветствие. Мне, на самом деле, не очень нравилась фишка с кодексом. Насколько я знал, его использовали лишь в определённом типе дуэлей, а вот на турнирах всё было хаотичнее: судья даёт отмашку, а дальше разбирайся, как хочешь. Связано это с тем, что турнирные дуэли должны больше напоминать реальный бой, а в реальном бою, как известно, никто друг другу честь отдавать не будет. Тоже самое насчёт местности. На занятиях мы вставали на весьма узкий помост, на котором-то и не поуклоняешься нормально, а вот на турнирах, я слышал, бывает имитация местности: какие-нибудь площадки с булыжниками, речками и всем таким, чтобы, опять же, придать реалистичности. И научиться пользоваться всеми доступными средствами, да. — В реальной жизни, вызывая кого-либо на дуэль, вы обязуетесь соблюдать дуэльный кодекс и иметь секунданта, — недовольным тоном пояснил Розье, ясно давая понять, что он думает о таких вот «дуэлях». — Но помните, несовершеннолетние маги не могут вступать в дуэли. Это может закончиться чьей-то смертью. Оказывается, убийство было полностью легальным, если оно произошло в дуэли и имело свидетелей-секундантов. Конечно, можно отказать и просто не вступать в дуэль, но если человек имел глупость провести дуэль и погибнуть... Никто разбираться не будет, «всё справедливо». И кому-то ещё нужны доказательства того, что волшебники застряли в девятнадцатом веке? На третьем занятии, проследив, чтобы все прилежно следовали кодексу, Розье объявил: — Начиная со следующего занятия все, включая второкурсников и пятикурсников, тренируются вместе. Вы уже знаете основы. Это было логично, если подумать. У профессоров не так много времени на неделе, чтобы учить каждый курс отдельно, поэтому, когда зелёные второкурсники узнали хоть что-то, их отправили в «свободное плавание» — тренироваться со старшими. Ну, как тренироваться? Чаще всего младшекурсники вызывали на дуэль детей постарше и закономерно отхватывали: они ещё не настолько продвинулись, чтобы представлять хоть какую-то угрозу, а всё равно лезли и лезли. Занятия были устроены следующим образом: где-то час мы обрабатывали заклинание, показанное учителем, а последние полчаса были посвящены именно тренировочным дуэлям — использование знаний на практике и проверка наших стараний. Без ложной скромности признаюсь, что пока что не проиграл ни одной дуэли, даже с третьекурсниками. У меня было всё, что нужно для победы: большой резерв (за который я не уставал благодарить Бога и генетику, потому что он здорово облегчал жизнь), креативность, нужный настрой и чисто боевая подлость. Я, конечно, предпочитал честные победы, но не стеснялся насылать чары навроде силенцио в неожиданный момент: стоило мне удачно попасть, как соперник замолкал и уже не мог ничего противопоставить (если, конечно, не владел невербальными чарами; такие мне ещё не попадались). Моим любимым приёмом, не считая силенцио, от которого большинство всё таки уклонялось, было сделать помост скользким из-за льда и затем начать поливать оппонента мелкими заклятиями: резерв позволял мне продолжать до тех пор, пока бедолага не падал. Дети части жаловались, что я поступаю «нечестно!», но Розье их осаживал коротко: — В реальном бою никто не будет сражаться по-честному, запомните. Некоторые даже таили на меня злобу, отчего я всё-таки решил отказаться от подобных уловок и оставить их на крайний случай: победы это, конечно, приятно, но меня такими темпами бы вся школа возненавидела. Впрочем, даже так я был лучше. Просто так вышло, что и реагировал я быстро, и бегать мог бесконечно, и выдыхался практически никогда... Где-то помогали мои шустрые ноги, где-то резерв, а где-то моя почти звериная (благодаря кое-кому) ловкость — в общем, сокурсников я превосходил на голову и даже две. Вскоре Розье начал ставить меня в пары исключительно с третьекурсниками, и тут было уже поинтереснее. Занятия были дважды в неделю, иногда — чаще. Я спарринговал с большим количеством детей и даже обзавёлся кое-какими связями: Уильям Трэверс, третьекурсник-слизеринец, с которым мне пришлось вместе отлёживаться в больничном крыле после ожесточённой схватки (я что, виноват, что этот псих кинул в меня условно-тёмное заклинание и его даже не остановили?); Виллем Крэбб, четверокурсник со Слизерина, прикольный круглолицый пацан с чертовски огромным резервом и привычкой швыряться экспеллиармусом направо и налево; Эрнесто Макмиллан, третьекурсник с Хаффлпаффа, юркий и вёрткий пацанёнок, доставивший мне массу неприятностей (я ни капли не удивился, узнав, что он состоит в квиддичной команде в роли ловца). Было ещё достаточно мажонков, с которыми я успел перезнакомиться и попиздиться на помосте: дуэльный клуб являлся вторым по популярности в школе после квиддича, поэтому недостатка в людях дуэлянты не испытывали. Пожалуй, знакомства были второй лучшей вещью в этих занятиях; я обожал новых людей.

***

Однажды, поднимаясь в совятню, чтобы отправить отцу весточку, я застал там Сириуса. Он сидел один, на лестнице в башню, и держал в руках письмо. Его темноволосая вьющаяся голова была склонена над пергаментом — я ни с кем бы не перепутал эту его гриву. — Сириус? — окликнул его осторожно. — Привет. Он резко поднял голову и я заметил, как расстроенно он выглядел. Естественно, Сириус бы не стал плакать, но внимательным взглядом я отметил и опущенные уголки губ, и сжатые на письме кулаки, и частое моргание, призванное отогнать слёзы. — Что надо? — грубовато, но устало бросил он, оперевшись на стену. — Да просто, — я пожал плечами. Его взгляд упал на письмо в моих руках: — Кому пишешь? — Отцу, — открыто улыбнулся я, подняв его и показав подпись: «Лайеллу Люпину от Ремуса». — А тебе кто? — ... Мать, — пробурчал он, окончательно скомкав в руке пергамент. — Что-то плохое? Сириус на мгновение остановился, глядя на меня. Рассказать, не рассказать? Он отвёл глаза перед тем, как выдать нарочито скучающим тоном: — Как обычно. Сказала, что я позор и неудачник, перечислила все косяки и дополнила тем, что хоть её драгоценный Реджи порадовал, поступив на Слизерин. — Реджи? — я нахмурился, пытаясь понять, о ком идёт речь. — Регулус, — уточнил Сириус. — Мой младший брат. Если подумать, то я помню о ком-то таком на распределении. Не могу в деталях вспомнить его лицо (только если идти смотреть с помощью окклюменции, но... лень), лишь фамилию «Блэк», прозвучавшую в Большом зале. Это был младший брат Сириуса? Думал, это какой-нибудь кузен или дядя, учитывая, что в своих воспоминаниях я ни о каких младших братьях не слышал. Но, в конце концов, я смотрел лишь три части из восьми. — А, понял, — я кивнул. — Он, типа, мамин любимчик? — Не то слово, — пробормотал Сириус с долей неприязни. Неожиданно его пробило на откровения: — В раннем детстве мы были близки, но чем больше мы взрослеем, тем большим подхалимом он становится. Не могу с ним общаться. — Это печально, — я задумался о том, что в обеих жизнях был единственным ребёнком, так что даже не знаю, каково это — иметь брата или сестру. Из опыта друзей знаю только то, что редко братья и сёстры бывают дружными. Что и озвучил вслух: — Ну, братья часто ненавидят друг друга, так что забей. Повзрослеете и помиритесь. — Говоришь, как мой отец, — усмехается Сириус. — А он тот ещё засранец. Да у тебя я вижу, мальчик, вся семейка дерьмовая? — Ладно, забудь, — он встал и отряхнулся от лестничной пыли. Совятня была довольно грязным местом. — Удачи с письмом. — Ага, — отозвался я. — И тебе. Я быстро выкинул семейные взаимоотношения Блэков из головы, но они, как назло, преследовали меня снова и снова: через пару дней я встретил в библиотеке грустную Нарси, с которой продолжал общаться стабильно раз в несколько недель. Она сидела над пергаментом и рассеяно водила по нему пером. На мой вопрос она тихо поведала: — У нас дома сейчас кое-что... происходит, — она осторожно огляделась, а затем продолжила: — Меда, моя старшая сестра, долгое время встречалась с грязно... магглорождённым. Отец это узнал, устроил ей скандал, а она в ответ взяла и сбежала из дома. Я узнала, что он боится, что я сделаю тоже самое и поэтому уже... Уже ищет мне жениха. Она запнулась. — Жениха? — я посмотрел на неё круглыми глазами. Вот эта маленькая, прекрасная девочка — и жених? — Тебе же тринадцать. — Ну, никто не обязует меня выходить замуж в этом году... — пробормотала она. — Но уже ищут кандидатов. — Сочувствую, — вздохнул я, — должно быть, давление на тебя ухудшилось. Она утвердительно угукнула, нахмурив тонкие брови: — Ненавижу Меду за то, как она поступила. У родителей брак и так трещит по швам, а она лишь добавила проблем. — Понимаю. Это довольно эгоистично, учитывая, что ты дома осталась одна... Твоя сестра, Белла, уже вышла замуж? — Пока нет, но она выйдет за Рудольфуса Лестрейнджа в следующем году, как выпустится из школы. Они давно обручены. — И какой он? — полюбопытствовал я. В жизни не видел этого Рудольфуса: в школе учился только его брат, семикурсник Рабастан, который занял третье место в турнире шестикурсников в прошлом году. Насколько я видел, он был весёлым и энергичным, а в бою весьма впечатлял (но ему не повезло наткнуться на Беллу, которая его и победила). — Ну, довольно спокойный на вид... Я мало говорила с ним, он ведь уже взрослый, — пожала плечами Нарси. Ну да. Ей же всего тринадцать, а ему — определённо больше восемнадцати. — Надеюсь, тебе подберут кого-то достойного, — искренне пожелал я. Хотел бы я поругаться на эту систему, где родители решают судьбы своих детей, но... Что поделать. У богатых часто так, даже у магглов, которые, казалось бы, обошли магов в плане модернизации. — Я тоже надеюсь, Рем, — вздохнула она.

***

Со временем я начал замечать последствия того, что так необдуманно выпустил волка на свободу. Нет-нет, я не жалею и никогда бы не пожалел об этом, просто моя незаметная трансформация пугала меня самого. Внешне я, вроде как, остался тем же, но растущее влияние волка было неизбежно: иногда я путался в том, чьи мысли мои, а чьи — его; тоскливо посматривал в сторону леса, почему-то представляя, как валяюсь в траве или гоняюсь за бедными животинками; желания волка проскальзывали в голове, пусть и слабые и легко подавляемые. Иногда, сосредоточившись, я даже мог почувствовать его где-то на краю сознания. Тут же этого испугался: вдруг какой-нибудь легилимент тоже мог бы его обнаружить в моей голове? Я знал, что легилименция запрещена и это колдовство, в принципе, легко избежать: просто не смотреть магу в глаза, а в крайнем случае — отбиться с помощью моей окклюменции. Но, конечно, если какой-нибудь особо продвинутый легилимент заведёт меня в угол, пристально посмотрит в глаза и решит выведать все тайны... Я не смогу долго сопротивляться. Боже, надеюсь, со мной такого не произойдёт. Так вот, насчёт волка. Я слышал об оборотнях, которых настолько поглотила их сущность, что они и внешне стали напоминать животное. Мило, конечно, но я бы такого не хотел — меня устраивает моя человеческая рожа. Единственное, что мне пока остаётся — как можно тщательнее ограждать себя от волка. Однажды мы в классе обсуждали заклинание Патронуса. Вернее, изначально мадам Маклейн говорила про Азкабан, как одну из самых страшных тюрьм во всём мире (вау, британцы выделились), потом перешли на тему дементоров, а уже с неё — на способы борьбы с ними. — Убить дементора практически невозможно, — размеренно рассказывала Маклейн, показывая нам изображение Азкабана и ткнув пальцем на парящего дементора. Выглядел он жутко. — Никто до сих пор не знает, кто они такие и откуда взялись, поэтому способов борьбы не так уж много. Самый эффективный из них — заклинание Патронуса. К сожалению, оно было довольно сложным и сложно поддавалось даже взрослым магам. Вернее, должно было сложно поддаваться: я-то помню, как в третьей части главный герой его вызвал в сколько лет? Тринадцать? И какого хрена? Нет, может, он реально такой гениальный... Но вроде обычный был. «Как все». — А вы умеете его вызывать, мадам? — я заинтересованно поднял руку, привлекая внимание. Маклейн лишь улыбнулась и эффектно сказала: «Эскпекто Патронум!». С её палочки вырвалась серебристая, величественная орлица, выглядящая чуть крупнее сородичей. Она сделала круг по помещению и медленно исчезла, обдав нас мягким светом и чувством тепла. Воу. Профессор круче, чем мы думали. Вскоре после этого класс начал галдеть: а от чего зависит образ Патронуса? животное, на которое мы похожи? а вы правда похожи на орлицу! ребят, ребят, а на кого я похож? а я? — Вот ты — точно олень, — я с фырком сказал Джеймсу, одновременно посмеявшись над ним и выдав своеобразное пророчество (я такой шутник). Он беззлобно посмеялся, а затем прищурился и посмотрел на меня: — А ты... А ты, — он с умным видом поправил очки, а затем шало улыбнулся и сказал: — Собака! Огромная собака ты, Люпин. — Эй, — я фыркнул. — Собаки хотя бы верные. — Хотя, знаешь... Ты больше на волка похож, — выдал он. Но моё недоумённо-потерянное «чем?» Джеймс пожал плечами: — Не знаю. Просто напоминаешь. — Ну ладно, — я недоверчиво усмехнулся, — тогда ты не олень, а лось. Лоси крутые и весят тонну. Он самодовольно усмехнулся. — А я? А я кто? — влез Сириус, возбуждённо блестя глазами. Ему ответил я: — А ты — собака. Зря ты, Сириус, возмущаешься. Я тебе правду говорю.

***

Однажды, проводя дуэли в клубе, меня поставили в пару с четверокурсником. Не то, чтобы я стал значительно опережать третьекурсников... Просто так вышло. Я сидел в стороне, пытаясь восстановиться от боя с грёбаным Виллемом Крэббом (этот здоровяк когда-нибудь меня убьёт), а Розье как раз что-то выговаривал какому-то ученику постарше — тот склонял белобрысую голову и терпеливо слушал. Затем Розье заметил недалеко меня и сказал недовольно: — Люпин, чего прохлаждаешься? Давай, на помост. Я с кряхтением встал и поднялся по лесенке, пытаясь понять, кого мне в этот раз всунет Розье. — Ты следом. Поднявшийся парень был тем самым, который белобрысый. На краю сознания что-то зачесалось — Люциан? Люсьен? — но я даже не имел времени на подумать: Розье тут же начал отсчёт. Он что, убить меня хотел? Очевидно, меня побили. В своё оправдание скажу, что бился достойно: продержался две минуты, задел его пару раз заклинаниями, но усталость таки победила и я вылетел с помоста, глухо ойкнув. Это было моё первое поражение. — Второкурсник? Вы серьёзно? — белобрысый нахмурился, взглянув на Розье недоверчиво. Даже не проводил меня взглядом, засранец! — Тут нечем гордиться. Было немного обидно, если честно, но я тут же успокоил своё поверженное эго. Ну победили, и что? Это четверокурсник и, судя по всему, чистокровный. Наверняка его с детства учили. А я, пусть и талантливый, но второкурсник, начавший учиться буквально в прошлом году... Мне можно дать себе поблажку, да? Заодно принялся разглядывать его, чтобы в следующий раз знать, кому кидать вызов. Довольно высокий для своего возраста, гордый и неприступный на вид — ну что за цаца. Я раздражённо утёр нос и подумал: вот подожди годик-другой, умник, и я тебя раскатаю по этому помосту. В тот же день узнал его имя. Люциус Малфой.