murasaki

Тишина. Темнота. Пустота. Нет же… Слабое шуршание одеяла. Пурпур, пробивающийся через закрытые веки. Гудение ветра за окном… Ночь или вечер за тем же окном, а может вообще утро. Это неважно. В комнате ничего из этого. В комнате лишь шорохи, пурпур и тяжесть… «Тяжесть… чего?» – Ты меня слушаешь вообще? Голос. Такой странный, такой далекий… Пропитанный чем-то липким и сладким, очень влажным и склизким… – Ты правда гей? «Я… я?» Так жарко, что мозг плавится. Пурпур затекает в уши и нос, оседает в сосудах и склеивает их. Кровь напряженно гудит, недовольная таким вмешательством. Начинает бурлить. Глаза открываются сами по себе. Зря… Пурпур оседает на склере, мешаясь вместе с краснотой полопавшихся сосудов. Сладость течет по капиллярам и артериям, по всему телу… Саша видит ее. Женщину со светлыми волосами и такими чистыми, глубокими глазами… Нет, ее глаза совершенно не такие. Ему показалось. Они ужасны. Пугающие черные дыры, в которых нет ничего человеческого. И мальчика в них тоже нет. Он не отражается. Потому что он – ничто. Его грязная душа чернее самой черной нефти и ни одно зеркало, ни один глаз не отразит ее. – Sore wa anata no seidesu. Слова не соответствуют тому, как открывался рот и шевелились пухлые губы… Но это неважно. Все равно они правы. Все они правы. Саша не может видеть этого. Он закрывает глаза. И вновь тишина, темнота, пустота… Тяжесть. – Я сделаю все сама. Тяжесть. – Не шевелись. Он и не собирался. Ему бы только исчезнуть… Больше ничего и не надо. Если он сделает, как ему говорят, он исчезнет..? Холодные прикосновения отрезвляют и выводят из ступора, но только на несколько мгновений. «Плевать.» Залитая пурпуром кожа подрагивает. Холод бежит по всему телу. Мышцы сокращаются сами по себе. «Да делайте что угодно…» Саша обращается к своим собственным мышцам. Они отвечают. «Нам больно.» Ему тоже больно. – Аааххх... Саш, ну и что я сделаю с этим? Ммфф… Лучше бы он не слышал этого. Зубы начинают колотиться друг о друга. Сердце утопает в пурпуре, что стремиться попасть внутрь. Склизко, холодно и так тяжело… – Ты совсем не умеешь ничего? Дай руки, положи их вот сюда… Его трогают. Заледеневшие пальцы касаются чего-то невыносимо горячего. Словно металл, объятый пламенем. Так больно… Но может, если он сделает, как нужно, то его не будут трогать? Саша просит свои мышцы сжать пальцы. Они больше не отвечают. Становится страшно. Но пальцы сжимаются… – Ах! Хи-хи, я так и знала, что ты тоже хочешь этого. Тошнит. Тошнит, потому что он чувствует. Чувствует то, что происходит ниже его живота. «Пожалуйста, хватит…» Тишина. «Я так больше не могу….» Темнота. «По..помоги…те….» Пу.. Нет. Не пустота. Что-то есть… Кто-то есть. Кто-то сидит в углу. Смотрит… Смотрит, но не глазами, стеклянными и мертвыми. Смотрит чем-то, что внутри. И излучает... Тепло? Не жар, а именно тепло. Такое нежное и аккуратное… Как солнышко? «Солнышко…» У того, кто сидит в углу, зеленая душа. Саша понимает это моментально. «И его стекляшки тоже зеленого цвета…» Есть только один человек на свете, чьи стекляшки зеленого цвета, а угол теплый. Слезы моментально душат, струясь по щекам, словно только этого момента и дожидались. «Прости…» «Прости меня…» «ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТИ МЕНЯ.» Боль такая невыносимая, что плевать на все, что ниже живота. «Разбирайтесь со всем сами.» Он больше не может. Пурпур наконец добирается до входа в его сердце, приоткрывая клапан, словно ширинку джинс. Заливается внутрь, такой липкий и сладкий. Вытесняет кровь. Вытесняет душу. И сердце наконец-то лопается. Саша чувствует, как ошметки разметает по грудной клетке. «Не выдержало…» Саша не выдержал. Солнца с зелеными стекляшками больше нет. Его убили. Потушили о грязный кафель. Втоптали в зазоры между плиткой, смешали с гнилой плесенью… Настойчиво и осмысленно. Саша сделал это настойчиво и осмысленно. Он всегда знал. С самого первого дня. Поэтому боль… Боль это лишь малость. А пурпур – дешевая подделка крови. Самое то для дешевого Саши. Саши, чья жизнь не стоит ни гроша. «Не прощай меня.» Слезы высыхают на щеках. Чужие выделения высыхают ниже живота. Остается лишь пурпур.