no ending

Солнце печёт. Уже далеко не так сильно, как в середине лета, или даже в конце, но всё ещё слишком для самого начала осени, пусть листья успели сменить окраску и попадать яркими мазками масляных красок под ноги. Календарь гласит начало сентября, и абсолютно каждому русскому школьнику в этом году невероятно повезло, ведь первая учебная четверть началась с четверга. Всего пара дней и вот они, ещё два выходных сразу после долгих летних каникул. Закатные рыжие лучи пробиваются через пушистые и совсем не плотные облака, попадают в глаза, заставляя жмуриться: вечереет, а два молодых человека только-только шагнули через порог старенького школьного здания. Их снова задержали, и ради чего? Чтобы отчитать за внешний вид, поведение и ещё кучу вещей, что не имеют никакого отношения к их учёбе. Саше-то всё равно, к нему претензии весьма оправданы, а вот за Антона обидно. Какой уже по счёту раз он получает так, за компанию, просто потому что водится с Сашкой и общается с ним слишком уж близко - ближе, чем кто-либо другой? А ведь он и выглядит даже приличнее, чем сама староста их класса. Ну, по крайней мере волосы не красит. Тем не менее, несмотря ни на что, не похоже, что друзья чем-то недовольны или разозлены, совершенно напротив: Антон с увлечением рассказывает что-то, что не успел за учебный день, а Саша, с неизменно уставшим видом, всё так же увлечённо его слушает, наслаждаясь компанией и пустующим школьным двором без лишних лиц и ушей. Не так уж и много у них выдаётся возможностей, чтобы просто пройтись в одиночестве, побыть немного наедине, тем более в хорошую погоду и с приподнятым настроением; но об этом, похоже, думает только Саша. — …Вот, значит, и ещё мне Алинка сегодня рассказала… ну, ты знаешь, она разбирается. Про одну такую игру, называется… "Данган-" что-то там, в общем, "Школа отчаяния". Говорит, главный герой там - ну вылитый я! По голосу понятно, что Антон даже как-то этим фактом гордится, хотя, очевидно, ни саму игру, ни главного героя в лицо не видел. Саша поворачивает голову, демонстративно осматривая Тяночкина с ног до головы прищуренным взглядом, будто первый раз его перед собой видит. Выглаженный галстучек поверх белой рубашечки, растрёпанные кучерявые волосы и чуть заметные тёмные круги под глазами от бессонных ночей из-за химии - увидеть их можно только если встать совсем близко и целенаправленно смотреть в глаза, но Саша просто знает, что они есть, и приглядываться ему не нужно. — Ну да, Тош, она права. Ты - идеальный образец школьника из школы отчаяния. Собакин смеётся хрипло, искренне, за что в итоге получает тычок в бок локтём от одноклассника, который тоже не может сдержать нескольких коротких смешков. Что правда, то правда: их школу чем-то, отличным от школы отчаяния, тяжеловато назвать, как ни крути, даже если по-своему, иногда, Антон что-то тёплое к ней всё же чувствует. В конце концов, не будь эта школа именно этой школой, с Сашей они бы так и не познакомились, верно? А сейчас, вот, идёт и лыбится рядышком, сверкая колечками пирсинга на солнце, и снова говорит какие-то глупости. — Себя-то видел? Вообще на торчка похож. И там, как Алина объяснила, и школы никакой нет. Это какая-то… не первая, короче, по счёту игра. А школа вот в первой была, и там ещё… На мгновение, на самое короткое и незаметное мгновение, улыбка Саши гаснет. Потому что Антон смотрит. Продолжает говорить о своём, но всё равно не сможет не заметить, как он поменяется в лице, даже если знает, что Тяночкин так просто шутит. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки, думает Саша, опуская глаза на плохо асфальтированную дорогу под ногами. Он ведь не торчит, точно нет. Просто по-другому сейчас никак, вот и всё. А Антон шутит, и хорошо. Такому светлому человеку не нужно знать о таких тёмных вещах. Немного хочется затянуться. Саша знает, что может - косяк всегда у него под рукой, а зажигалка привычно лежит на самом дне рюкзака, под жалкой парой тетрадок, которые он изволит брать с собой на исключительно интересные для него уроки, и самыми разными другими вещами, которые к учебной стезе и вовсе не относятся. Он не брезгует курить в школьном туалете, отпросившись с урока, без Антона, за гаражами, если Антону вдруг случилось куда-то отойти, у себя в комнате, чем только не пропахшей, где Антона никогда не было и - Саша уверен - не будет никогда; единственное место, где он никогда не курил, было рядом с Антоном, где бы это ни было. Саша знает, что может, и не может. Не может позволить себе осквернить образ этого доброго и невинного человека, всё рассказывающего и рассказывающего о том, о чём они с Алиной говорили сегодня, когда Собакин снова отлучился. Неужели его так долго не было, сколько всего они успели обсудить? Однако когда Саша мыслями возвращается в реальность, он понимает, что друг всё ещё объясняет принцип упомянутой игры, считав даже что-то с телефона для достоверности. — Только не говори, что это опять твои анимешки. Саша усмехается, перебивая Тошу на полуслове, и участливо заглядывает в экран его телефона, но видит только переписку с Чайкиной. Он не может поверить, что думал всё это время про дозу, пока Антон делился чем-то, что для него важно. Тяночкин не замечает. Закатывает глаза многословно, но смеётся, толкая друга в плечо. — Говоришь как мой батя. Вам меньше видеться надо, а то ты от него и про рыбалку, и про анимешки… — И про маму твою! Антон больше не смеётся, а вот Собакин взрывается неприлично громким смехом и выставляет обе руки вперёд в защитном жесте, опасаясь, как бы ему не прилетело от разозлившегося одноклассника. За взаимными шутками и Тошиными угрозами мальчики совсем не замечают, как добираются до знакомой сталинки Тяночкина, где обычно и прощаются. Даже солнце почти село, но разойтись по домам задача едва ли выполнимая: обмениваясь из раза в раз вот уже точно последними словами и прощаниями прямо перед подъездом, проходит минута, другая, десятая. Они всегда так делают, на улице, на обшарпанной временем детской площадке, или у Антона же дома, в коридоре перед входной дверью, или прямо в школе, когда пойти вместе нет возможности, и так до тех пор, пока Антон не поймёт, что куда-то опаздывает, или Саша шустро убежит по делам, оправдываясь, что это что-то действительно важное. Каждый раз они расходились с трудом, будто не провели вместе целый день и не увидятся больше завтра, или послезавтра, и вообще никогда больше, поэтому мгновения вместе надо хватать быстро, жадно, каждое, какое только можно. Это по-своему очаровывало Собакина; то, как непринуждённо и незаметно от самого себя Антон начинал новый виток в их разговоре, обязательно похлопывая друга по плечу, казалось ему до жути милым и болезненно приятным. Саша точно не тот человек, которого стоило бы не желать отпускать, но разве может он пойти наперекор своему Тоше? Только иногда. Совсем изредка, и то в шутку. — Саш, оставайся на ночь. Завтра суббота же. И мама борща сегодня наварила. Собакин чуть не вздрогнул и притих от того, как неожиданно прозвучало предложение. От этого повисло слегка неуютное, совсем не присущее друзьям молчание: Антон ждал ответа, а Саша… очень усердно пытался заставить своё выражение лица остаться таким же безмятежным, каким оно и было до слов одноклассника. Казалось бы, совсем ничего особенного в этом и нет, раз уж Саша за прошедшее лето только прописаться не успел в квартире друга, хотя и без этого вполне уже считался за полноценного жильца, за квартиру только не платил. Единственное отличие заключалось в том, что всегда он сам был тем, кто предлагал ночёвки. Сашу этот факт не смущал никогда, Антон всегда, когда мог принять гостя, соглашался с радостью и энтузиазмом, но в остальное время словно о таком и не думал, а сейчас… — И что, даже в постель сам пустишь? Растёшь, Тоша, - парень пытается отшутиться, улыбается чуть шире, чем до этого, но не может быть уверен, что Антон не заметил, как дрогнули уголки его губ. Саша боится. Сколько уже времени прошло с того момента, как он..? Похоже, слишком много, раз он об этом думает. — Иди ты, Собакин. И так постоянно туда лезешь, пускай тебя, не пускай. Пошли давай. Антон так легко берёт чужую руку в свою, даже не задумываясь над действием, что Саша забывает на мгновение, что должен сопротивляться. Он не совсем понимает, как его шутка стала для Тоши таким явным согласием, и только поэтому ему приходится собрать всю имеющуюся волю в кулак и подавить обдавшее желание физического контакта, чтобы мягко вытянуть свои тощие, узловатые и крупно дрожащие пальцы из чужой ладони, останавливая Антона от того, чтобы затащить его в подъезд. — Погоди, погоди, Тош, мне это… ну, домой зайти надо. Домашние там, всё такое. Ты иди, а я как освобожусь, так сразу прибегу. И маму свою предупредить не забудь, что я буду. Отходя на несколько шагов от в очередной раз замахнувшегося на него Антона, Саша дурашливо посылает ему воздушный поцелуй и смотрит выжидающе, уже понимая - Тяночкин расстроенным не выглядит, а значит на поставленные условия согласен. Хотя, впрочем, у него нет ни одной причины отвергать такой расклад; напротив, решение Саши выглядит как-то более разумным и удобным. Он кивает, пригладив волосы и поправив галстук, чтобы дома на него не напали с порога: — Да ну тебя, Сашка. Пиво только не покупай, у родителей опять вопросы будут. Хотя, Швепса вот можешь… А я тебе за это борща погрею. — Без вопросов, любимый мой. И Швепс тебе будет, и… и пива не будет. Я мигом, - Собакин уверенно подмигивает, показывает большой палец вверх и разворачивается, взмахнув зелёной курткой, что на тощем теле сидела подобно просторному плащу. Домой он не идёт. И в магазин тоже, по крайней мере, не сразу. Более того, достаточно сделать пару поворотов, чтобы почувствовать себя в безопасности, от чужих взглядов, но не от своей совести. Саша останавливается в какой-то замызганной подворотне, тяжело приваливается к стене повидавшего виды дома и сползает по ней прямо на грязный, заплёванный и закиданный бычками асфальт, не беспокоясь о чистоте своей одежды. Последний оставшийся косяк покидает недра его рюкзака вместе с зажигалкой; он затягивается глубоко, нервно, с силой прижимая мягкую ткань сумки к груди, и тут же расслабляется, стоит густому дыму окутать его лёгкие, а вместе с ними и всё сознание. По-другому никак. Сейчас не помешало бы что-то потяжелее, но он пока не до конца сошёл с ума, чтобы таскать более серьёзные вещества с собой, даже если ему было наплевать на возможные проблемы. Наплевать на свои проблемы: его жизнь не имеет никакой ценности, а существование имеет не больше смысла и пользы, чем эта недокуренная дешёвая сигарета, на которую он только что ненароком наступил носком грязного ботинка. Конец его наверняка ждёт такой же, какого он и заслуживает - сгнить в обшарпанной низине под чьей-то обувью, не вызвав своей кончиной ни радости, ни тоски; ничего не добившись и ничего после себя не оставив, кроме грязного пятна на земле, чьей-то памяти и банковском счету. На ум размытыми, увязшими в конопляном тумане силуэтами вновь приходят только два человека, которые не покидают его мысли вот уже целый год, и если один из них сегодня утром пообещал прислать новые координаты, то второй… Ждёт его сейчас дома, с тарелкой горячего борща и мурчащей на коленях кошкой, которая всегда, почему-то, Сашу любила больше всех остальных домашних. Он запрокидывает голову, бьётся затылком о кирпичную стену. Не больно. Не знает, плакать ему или смеяться: ему плевать на свои проблемы, но он больше не один. Почти никогда не бывает в одиночестве. Своему Тоше он испортил жизнь тогда, когда только увидел его серьёзное лицо за последней партой классной комнаты. Собакин, пребывая в экстазе, улыбается своим мыслям, слишком явно вспоминая веснушки на бледных щеках Тоши, словно сейчас он, пять минут как девятиклассник, сидит рядом с ним за партой, конспектируя слова учительницы. Он сразу же повадился считать их и пересчитывать в особенно одинокие дни: они у Антона почти незаметные добрую часть года, когда его лицо не видит солнца, но летом и ранней осенью, как сейчас, они осыпают всё его тело. На лице, руках, несколько раз Саша даже видел на животе и спине, засмотревшись неловко на задравшуюся домашнюю футболку. Он вообще весь такой солнечный. Оттенок кожи, хоть и бледный, но всё равно темнее, чем у Саши, и его короткие каштановые волосы, подчёркивающие тёплого, зелёного цвета глаза, которые Саша всегда держит в мыслях как в самые хорошие, так и самые плохие моменты его жизни; Антон так отличается. От Саши, от Алины, от абсолютно всех; он другой, к нему тянет, и этим он, не осознавая, поставил безопасность всей своей жизни под угрозу. Саша ведь любит получать то, что он хочет, а тогда ему очень захотелось видеть веснушчатое лицо перед собой каждый день. А Тоша тогда на новенького и не взглянул даже и всё сторонился его как будто, пока не привык. Как чувствовал, и всё равно попался. Собакин такой ужасный человек. Если у него что-то найдут, подозрения падут и на Антона. И тогда Саша уже не сможет отмыться от ненависти своего дорогого, любимого друга, а он станет ненавидеть его сильнее, чем Саша уже ненавидит себя, что, вообще-то, в разы хуже, страшнее и больнее. Себя-то со своими чувствами он давно ни во что не ставит, а вот Тоша… И что ему тогда останется делать? Он сглатывает тяжело, достаёт мобильник из кармана, но так и не находит в себе сил написать Антону, что не придёт. Собакин очень жалкий человек. Тушит косяк прямо об асфальт рядом с местом, где сидел, и поднимается на ноги, игнорируя головокружение. Расслабленное тело слегка не слушается, но это всё куда лучше того, что происходит с ним всего через полдня после последней затяжки. Пока он такой, Антон будет смеяться рядом с ним, будет любить его. Будет рядом с ним. Другие варианты Саша проверять не хочет. Что может быть хуже отвращения на лице человека, которому он добровольно вручил своё гнилое сердце? Совсем скоро, с прижатой к груди банкой Швепса со вкусом мохито, Саша набирает номер знакомой квартиры в домофоне. Тоша, наверное, совсем уже заждался. Всегда, когда Саша заходит в этот прохладный и сырой подъезд, ему кажется, что он не был здесь по меньшей мере пару десятков лет, даже если всего неделю назад возвращался с очередной ночёвки, последней за уходящее лето. Здесь, на стене, у двери на самую крышу, даже выведена надпись чёрным маркером "А + С", заключённая в кривое сердечко, среди сотни таких же и других, чуть менее лестных. Собакин помнит, как поклялся о ней, что написал её совершенно иронично, с алыми щеками и дрожащими руками убирая маркер обратно в карман куртки, когда Антон спустился к нему с крыши немного раньше, чем он того ожидал. Здесь он разбил телефон, когда Антон слишком резко выбежал к нему из своей же квартиры под ругань отца о том, что родной сын не хочет помогать ему в гараже своего же блага ради. Тяночкин потом очень долго извинялся и даже хотел отдать другу накопленные с обедов деньги на починку экрана, которые тот наотрез отказался брать. Здесь он однажды и нос себе разбил, оступившись на тёмной лестнице и впечатавшись в неё же лицом. Антон кое-как уговорил его пойти в травмпункт: финальным аргументом, убедившим Сашу поступить разумно, стал "ну ещё кривого носа тебе не хватало, Саш. Разонравиться мне хочешь?", а он, конечно же, не хотел. Но и врачей в тошнотворно белых халатах видеть тоже. Не любит их совсем. В одном только этом подъезде хороших событий, которые он может вспомнить сейчас, не задумываясь, уже в разы больше тех, что происходили у него дома; у него в жизни. Даже если это всё сопровождается сломанными вещами или болью, всё равно. Антон ведь рядом. Антон - самое главное хорошее событие. Каких-то пару минут спустя в глаза бьёт тёплый, рыжий свет, и первое, что Саша видит перед собой, когда глаза привыкают, это Тошина улыбка и веснушки на его круглых щеках. Гречка сидит на его руках, подаёт голос, и затем только Собакин слышит неразборчивый щебет телевизора из кухни и отмечает тяжёлый вздох подошедшей тёти Ани, завидевшей копну растрёпанных белых волос позади сына, встречающего гостя. Его тут ждали? Его рады видеть? Тоша благодарит за купленный напиток, закрывает за ним дверь, зовёт ужинать, и совсем не замечает Сашиных красных глаз в полумраке коридора. Есть ли у него шанс на искупление?