***
Прошла неделя без каких-либо известий, что, по мнению Люкс, по крайней мере означало, что её брат всё ещё жив. Если бы его казнили, Ноксус бы кричал об этом от Фрельйорда до Шуримы. В то же время она начинала сходить с ума. Максимум того, что ей было дозволено — это прогулки под присмотром. Её тетя не хотела рисковать, чтобы Люкс не принимала никаких дерзких попыток спасения, и, честно говоря, Люкс не могла отрицать, что испытывала сильное искушение, хотя и знала, насколько это было глупо. С каждым прошедшим днем это искушение росло, и к концу недели она практически вибрировала от нервной энергии, и только осознание того, что её уход подвергнет опасности её брата, удерживало её на месте. Вероятно, в этот самый момент происходили переговоры, и Люкс не сомневалась, что во время их её брат наслаждался вершиной ноксианского «гостеприимства». Он был посвящен во всевозможные военные секреты, к которым Ноксианский Совет хотел бы прикоснуться своими грязными лапами, но сломать такого человека, как Гарен, было скорее бесполезной тренировкой, чем чем-либо ещё. В отличие от Люкс Гарен унаследовал твердую, упрямую решимость их тети. Но Люкс была не из тех, кто может спокойно бездельничать. Она жаждала действий, хотела хотя бы что-то сделать, но приказы её тети и решение Совета Сияющих не позволяли ей это. Край непуганых идиотов. У неё даже не было посетителей, кроме Цитрии, до того, как её загнали обратно в медицинское крыло после того, как она, по-видимому, ушла в самоволку, чтобы попросить прощения у Люкс. Мысли Люкс остановил стук в дверь, который застал её врасплох. — Войдите, — сказала Люкс, поднимая взгляд от своего стола, за которым она читала или, скорее, перечитывала руководство по военной тактике, чтобы попытаться отвлечься. Дверь открылась, и Люкс мельком увидела, как один из двух её охранников заглянул внутрь, прежде чем кивнуть тому, кто был с ними. Всё кончено? Гарен уже ехал домой? Или ноксианцы наконец-то?.. Фигура в полном обмундировании Бесстрашных с лицевой пластиной и геральдическими знаками Второго Щита на наплечниках, вошла, четко отсалютовала и затем закрыла двери. — Какие новости, Второй щит? — спросила Люкс, резко вставая. Солдат не ответил, вместо этого он подошёл к окну, приоткрыл его, затем повернулся обратно, чтобы посмотреть на Люкс через прорезь в шлеме. — Ну? — продолжила Люкс. Солдат вздохнул, покачал головой, затем схватился за шлем и снял его, и у Люкс отвисла челюсть, когда ярко-синие волосы водопадом упали из-под шлема, а его обладательница комично тяжело втянула воздух, прежде чем одарить её одной из своих фирменных, слишком широких улыбок. — Привет, Блонди! Вау, на этот раз попасть сюда было намного сложнее! — бодро сказала Джинкс. — Э-эм… Она пристально смотрела на неё. Люкс знала, что она пялится. Она знала, что, вероятно, выглядит полной идиоткой, но в то же время… Джинкс действительно хорошо смотрелась в доспехах. И она, очевидно, поняла это, потому что сразу же начала позировать. — Что думаешь? — спросила она, ухмыляясь. — Я всегда думала, что буду хорошо смотреться в форме. Как тебе? Люкс прикусила нижнюю губу, оглядывая Джинкс с ног до головы. По идее, громоздкая броня не должна быть такой привлекательной, но, чёрт возьми, на Джинкс она была такой. — Джинкс, я… Что ты здесь делаешь? — спросила Люкс. Её дерзкая улыбка, как всегда, была очаровательной. — Мне было скучно, — беспечно ответила она. — Хочешь пойти и что-нибудь испортить? Люкс нахмурилась. — Я не могу уйти. Я… — ей хотелось употребить термин «наказана», но это была всего лишь её уязвленная гордость, — … под домашним арестом, пока мой брат не будет освобожден. Свобода была единственной возможностью, которую Люкс была готова рассмотреть. Вероятность того, что переговоры провалятся, и её брата постигнет та участь, которую Великий генерал сочтет подходящей для Мощи Демасии, не рассматривалась. Джинкс скорчила гримасу и надула губки, и гнев вспыхнул в глазах Люкс. — Кого это волнует? Что твой брат может сделать? — Он мой брат, Джинкс, — сказала Люкс, стараясь убрать ядовитые нотки из своего голоса, которые вырвались наружу, когда она бессознательно расправила плечи. — И прямо сейчас он заключен в тюрьму в ноксианской крепости, и… — она с трудом сглотнула, — Джинкс, если всё пойдет плохо, они казнят его. После того, как она произнесла это вслух, что-то внутри неё испарилось. Может быть, её спокойствие. Её самообладание. Она чувствовала себя сбитой с толку, просто произнося эти слова вслух. Однако прямо сейчас она нуждалась в Джинкс. Ей нужно было, чтобы эта сумасшедшая девочка обняла её. Ей нужно было, чтобы она что-нибудь сказала. — Пфф, и что? Но точно не это. — И что?! — Люкс зашипела. — И ничего! Он мой брат, и я подвергну его опасности, если уйду! Если ноксианцы узнают, что его сестра планирует спасение, они просто возьмут и убьют его назло нам! — Ну и пусть, — ответила Джинкс, пожав бронированными плечами. — Не похоже, что ещё один мертвый демасийский болван будет… Удар. Рука Люкс дернулась ещё до того, как она осознала это. Её терпение, и без того измученное днями стресса, бездействия, ещё и беспечностью заунитки, наконец-то лопнуло. Из уголка рта Джинкс потекла струйка крови, а на бледной коже её левой щеки начал проступать синяк. Её глаза были комично расширены, когда она застыла, а её голова откинулась набок от силы удара в том месте, где Люкс сильно ударила её. Потребовалось немало усилий, чтобы ошеломить Джинкс. Учитывая её род деятельности, в широком смысле этого слова, это было справедливо. Когда она вяло поднесла руку к ноющей щеке, Джинкс выглядела, словно в её мозгу внезапно и резко заклинило все важнейшие механизмы, а Люкс выглядела ещё более потрясенной, чем Джинкс. — Джинкс, я… я не… — Люкс одернула руку и поднесла её к губам. Люкс не могла дышать. Сердце колотилось в груди, легкие болели, но почему-то она не могла заставить себя просто вздохнуть. Она только что ударила Джинкс. Это было совсем не так, как раньше. Это было не так, как тогда, когда они встретились и дрались, ведь это была такая же дикая игра, как и всё остальное. Когда Джинкс, наконец, пошевелилась, она словно превратилась в робота. Она ничего не сказала, когда взяла шлем своей маскировки и надела его обратно, и сердце Люкс сильно сжалось от того, что Джинкс чопорно прошла мимо неё, даже не взглянув, постучала костяшками пальцев по двери, и её выпустили. Она не оглянулась назад и не попрощалась. Джинкс только что ушла. Весь тот короткий промежуток времени, пока она уходила, Люкс чувствовала, что время зверски замедлилось. Она хотела извиниться. Она хотела попытаться сказать что-нибудь — что угодно, чтобы заставить Джинкс остаться. Она была готова умолять её остаться. Но почему она должна была это делать? И какое Люкс вообще имела право разговаривать с Джинкс после такого? — Что я наделала? — глухо пробормотала Люкс, отступая от двери. Её ноги ударились о край кровати, и она упала на неё, закрыв рот руками. Её желудок превратился в один огромный узел. — О, Боги, — пробормотала она сквозь пальцы, — что я, чёрт возьми, наделала?***
Его руки болели, но это не было для него в новинку, это ощущение было постоянным. Кандалы из толстой, тяжелой стали сковали его запястья и широко вытянули руки, приковав его к обеим сторонам камеры. Привязанные к земле ремни держали его на коленях, и из-за неудобного положения его голая спина была согнута, а голова опущена. Каждый дюйм его тела болел, но Гарену Краунгарду не была чужда физическая боль. А вот душевная боль была совсем другим делом. Многие считали его не более чем жестоким бойцом, но Гарен прекрасно понимал свою политическую ценность для своего народа. Он надеялся потратить свою жизнь на спасение остальных членов Авангарда, по крайней мере, таким образом он мог стать мучеником. Теперь же он был обузой, и это более чем неприятно. Дверь в его лишенную света камеру со скрипом открылась, как он и ожидал. По его подсчетам, был поздний вечер, что означало, что его должны были навестить. — Добрый вечер, мой дорогой, — её голос был похож на ядовитый мёд, и Гарен горько рассмеялся. — Катарина, — хмыкнул он, — Чем обязан? Катарина дю Кото вздохнула: это был придыхательный, приятный звук, от которого по позвоночнику Гарена пробежала дрожь. Она была красивой женщиной по любым меркам, но не это притягивало к ней Гарена снова и снова. В ней была сталь. Преданность. Огонь, который горел в её душе. Она была бойцом до мозга и костей. Он понял это в тот момент, когда впервые скрестил с ней клинки. — Переговоры затягиваются, что неудивительно, — сказала Катарина, обходя Гарена и протягивая руку, чтобы провести тонкими пальцами по покрытым шрамами мышцам. Гарен не поднял головы - у него слишком сильно болела шея. — Это предвещает недоброе. Это ещё мягко сказано. Генерал был много кем, но он не был дураком и не тратил время попусту. Каждый день затягивания переговоров делал менее вероятным то, что он захочет вернуть Гарена. После двух недель дипломатической болтовни и бессмысленных переписок между ноксианскими и демасийскими посланниками шансов на это становилось всё меньше. Более вероятно, что он позволял какому-то другому плану впиться своими ядовитыми когтями в кожу Демасии. Возможно, это было не больше, чем дать его народу ложную надежду, чтобы потом безжалостно убить его, когда Свейн, наконец, решит отдать приказ о казни. — Я пытаюсь, — сказала Катарина, и её голос утратил часть своей развязности, когда её рука легла на плечо Гарена. Она остановилась перед ним, и на мгновение Гарен увидел только её кожаные сапоги, прежде чем она опустилась на колени и положила руку ему на щеку, чтобы поднять его лицо. Катарина была потрясающе красива, а искренние эмоции на её лице только подчеркивали эту красоту. — Это не твоя смерть, Краунгард, — сказала Катарина. — Твоя смерть — на поле боя, — она провела большим пальцем по его щеке. — Она принадлежит мне. — Моя смерть была предрешена, когда я взял в руки клинок, — тихо сказал Гарен. — Я был готов к своему концу, каким бы он не наступил, но… — его рот сложился в мрачную, тонкую улыбку, — признаюсь, я бы предпочел что-нибудь более славное. Катарина покачала головой и усмехнулась. — Ты жестокий, лишенный чувства юмора человек, Гарен Краунгард, раз так играешь с моим сердцем, — сказала она, преувеличенно надувшись. Этот взгляд мог остановить или начать войну. Несмотря на грозную репутацию, губы Катарины были необычайно красивы. — Нельзя просто напоить девушку вином и потчевать её, — продолжала она, — пригласить её на свидание, станцевать с ней глупый танец, а потом оставить её без внимания. Вопреки самому себе, Гарен усмехнулся: — Это уникальная манера описывать наши различные сражения, — заметил он. — Ты делаешь мне больно, — Катарина резко прижала руку к сердцу. — Полагаю, ты будешь сражаться с любой девушкой, а? Гарен прекрасно знал о слухах, которые ходили вокруг его легендарных поединков с Катариной дю Кото, и вслух он просто смеялся над ними или отмахивался от них. В уединении собственного разума и в те редкие моменты, когда пара проводила время не в разгар войны: те странные государственные собрания или заседания Лиги, на которых они оказывались в одной комнате — Гарен знал правду. Он знал, что между ним и Катариной было нечто большее, чем соперничество. Их клинки скрещивались, и часто — слишком часто, чтобы они могли обманывать друг друга и верить, что это случайность. Они искали друг друга, отчаянно желая поцелуя стали о сталь. Только когда его клинок танцевал с клинком Катарины, сердце Гарена по-настоящему гремело. — Только с тобой, — сказал Гарен с сухим смешком. — Только с тобой. Катарина выглядела пораженной, и её глаза расширились, когда она опустила руку. Её рыжие волосы упали, как вуаль, на лицо, она повесила голову и сжала кулаки. Гарен знал, что это конец. Ещё несколько дней, максимум неделя, и Великий Генерал отдаст приказ казнить Мощь Демасии, что, несомненно, станет великим зрелищем для масс. Смерть от клинка тирана. Гарен уверен, что именно так будет сказано в объявлениях. — Это несправедливо, — с горечью в голосе сказала Катарина, падая на колени и сжимая собственные дрожащие плечи. — Ты должен быть моим. Гарен наклонился вперед настолько, насколько мог, и его цепи зазвенели, когда он уперся лбом в малиновую макушку Катарины. — Я всегда был только твоим, Катарина дю Кото, и в смерти, и в жизни, — тихо сказал он. Она взяла его щеки в свои руки, которые были покрыты гладкими мозолями от бесчисленных часов работы с тонкими костяными рукоятками её многочисленных кинжалов. Это были сильные, мускулистые руки, совсем не похожие на те мягкие и шелковистые, которыми владели дочери дворян, которых мать постоянно пыталась ему всучить. У Катарины были руки воина, и губы тоже, что он понял только в тот момент, когда она поцеловала его. Её губы были полными, но твердыми. Слишком много месяцев, проведенных на фронтах и в окопах, лишили Гибельный Клинок Ноксуса всей мягкости. Месяцы и годы, недели за неделями, стычки за стычками среди крови и грязи, вдали от пышных вечеринок и гала-вечеров столицы. Как могла существовать для него другая женщина? Она отстранилась в первый и, как подозревал Гарен, в последний раз. Катарина не могла освободить его, хоть он и чувствовал, что ей очень хотелось. Она хотела освободить его, несмотря на то, что фактически являлась его врагом. Она хотела разорвать его цепи и отпустить его, будь прокляты эти переговоры, но она не сделала этого. Так же, как и он не освободил бы её, если бы он был на её месте. На них лежал груз долга, который был тяжелее, чем то, что зародилось между ними в одиннадцатый час ночи. — Мне жаль, — слова были произнесены таким слабым шепотом, что Гарен не был уверен, что вообще услышал их и не послышалось ли ему. Затем она встала и повернулась на каблуках, а Гарен Краунгард глубоко вздохнул, наслаждаясь её запахом, который всё ещё витал в воздухе. «Лилии», — подумал он и улыбнулся, подумав, что, возможно, в Катарине дю Кото осталась последняя нежность, и он не был совсем против. Если это последний сладкий запах, который он когда-либо почувствует, то это было не так уж плохо. — Спокойной ночи, Краунгард, — сказала Катарина, не оборачиваясь. — И прощай.