***
— Ты ведь знаешь, что это уголовно наказуемо? Намджун окидывает Пака долгим нечитаемым взглядом и залазит на пассажирское сиденье старенького KIA, который они арендовали на ближайшие два часа. — Мы не делаем ничего плохого, — отмахивается омега. — Все сталкеры так говорят. — Мы не сталкерим Хосока! — возмущается Ким. — Просто присматриваем за ним. — Сомневаюсь, что в зале суда засчитают этот аргумент, — усмехается Чимин. — И вообще откуда появилось это «мы»? Я всего лишь твой водитель. Намджун с любопытством осматривает альфу на водительском сиденье: кожаная дубленка, оверсайз худи, приталенные джинсы, подчеркивающие крепкие подкаченные бедра. Тотал-блэк лук с небрежно закинутыми кистями на руль творят нечто поистине незаконное с гормонами Намджуна. — Всего лишь мой сексуальный водитель-любовник, — воркует омега, улыбаясь до ямочек на щеках. Чимин теряется, до самых ушей краснея. До сих пор не может поверить, что очаровательный ангел в цветочной рубашке, который донес его на руках до медпункта, и бесстыдный кучерявый растлитель — один человек. — Хени, ты не смеешь устраивать ролевые игры, чтобы потащить меня за собой на дно. — Ты добровольно опустился на дно вместе со мной, когда согласился на всю эту авантюру, — с легкостью отбивает Ким и быстро чмокает альфу в щеку в качестве небольшой компенсации за неудобства. Нехорошо следить за человеком. Так же, как нехорошо рыться в чужом телефоне и узнавать секреты, в которые тебя не посвящали. Но когда твой друг — конченый гордый идиот, который добровольно уничтожает собственную жизнь, хочешь не хочешь приходится идти на крайние меры. Намджун свихнулся после того дня в гроуруме. Глобальная проблема заключалась в том, что записи к новому врачу на тот момент не было, то есть Ким не представлял, на какой день ориентироваться и насколько оперативно бета решил организовать свой гендерный переход. Поэтому он начал следить за Чоном ровно с той секунды, как обо всем узнал. Прямой слежки как таковой не было. Намджун лишь обходными путями узнавал расписание Хосока и его планы на день: приглашал вечером в гости, регулярно писал Юнги, чтобы убедиться, что его парень реально рядом с ним, а не наебал, как это обычно бывает, всех вокруг, чтобы втихомолку сменить пол. Спустя неделю Ким, наконец, нашел прореху. Пока у самого омеги выходной, Хосок отрабатывает тот самый отгул из-за «отравления». На предложение сходить вечером на парное свидание вчетвером Чон отмазался тем, что, во-первых, наверняка очень устанет после работы, а во-вторых, поедет покупать подарок Юнги на его день рождения. В целом, бета может говорить правду — он всегда планирует сюрпризы заранее, как раз примерно за десять дней. Однако Намджун не в той ситуации, чтобы верить Хосоку на слово, насколько бы правдоподобно тот ни звучал. Если есть хоть один процент вероятности, что Чон продолжил свой отвратительный план, Ким проверит. Именно поэтому он подключил Чимина, у которого есть права, и снял каршеринг. Честно говоря, перед Паком немного стыдно — над ним все еще нависает прошлое с братом, альфа очень боится каким-либо образом вмешиваться в жизнь интерсекс-персон. Но как Чимин и сказал: он всего лишь водитель и немного моральная поддержка (нравственный прокурор) для своего парня. — О, вот он. Машина припаркована вдалеке от Института, но фигуру беты Намджун и с закрытыми глазами узнает. Хосок на ходу надевает бежевую шерстяную панаму, прячет ладони в пальто и торопливым шагом доходит до автобусной остановки. — Не понял, — гробовым голосом басит Чимин. — То есть мне придется преследовать автобус?! Намджун планировал не спускать глаз с Хосока, но проскочивший в речи альфы диалект заставляет его поспешно обернуться. Пак по-настоящему расстроен, что вызывает в груди омеги легкий укол вины — он обещал младшему погони за такси в стиле Форсажа. — Прости, — жалостливо выгибает брови. — Подозреваю, хёю потратил и еще потратит кучу денег на врачей, поэтому экономит. Чимин раздосадованно надувает губы, прожигая обиженным взглядом несчастную остановку с трясущимся на ветру бетой. Для Намджуна это удар ниже пояса. У Кима трясутся ноги из-за секси Чимина, но из-за расстроенного Чимина у омеги натурально сердце кровью обливается. В такие моменты он вспоминает, что альфа и меньше, и младше него — Пака моментально хочется посадить к себе на колени, обнять и купить мороженое, просто чтобы хоть немного порадовать. — Не расстраивайся, — ласково приобнимает за плечи, — будут тебе еще погони. — Какие? За акционным пивом?! — бушует Пак. — Просто было хоть что-то веселое во всей этой затее. А теперь мне приходится не только сомневаться в своих моральных принципах, но и преследовать скучный автобус. — Почему скучный? Может, у него будет симпатичный дизайн. Чимин одаривает таким взглядом, что Ким сразу понимает — пора заткнуться. Не можешь исправить ситуацию, просто делай вид, что ее не существует. В салоне холодно и тихо. Впервые за последний месяц между парой такая атмосфера: напряженно-раздраженная. Вроде и не ссорились, а во рту все равно отвратительный привкус эфемерной горечи. Хотя, может, он совсем не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий — из-за феромонов Чимина, которые тот на фоне эмоций не контролирует. Намджун ненавидит любой вид размолвок, даже такую легкую и незначительную как сейчас. Тревога стискивает легкие, отдаваясь пульсацией в висках. Омега все еще не умеет постоять за себя, а еще не выносит неодобрения своих решений — мигом начинает сомневаться в них и искать компромиссы. Однако на первую полуссору в их отношениях с Чимином пришлось и первое глубокое принятие своих действий. Намджун должен это сделать ради Хосока. Не простит себя, если не попытается его остановить. Спустя пять минут тяжелого молчания подъезжает автобус (к сожалению, и правда скучный — просто белый). Чимин без лишних слов трогается и пристраивается позади транспорта. Едут все так же в тишине, ужасно медленно, порой ловя раздраженную сигналку от других водителей, которые тут же объезжают нерасторопную KIA. Чимин по ощущениям познал дзен и на всю ситуацию больше иронично хмыкает, чем недовольно хмурится. Слава богу, дорога занимает минут 15 от силы. Самую позорную погоню в мире никто не комментирует — и даже не от стыда и ущербности происходящего, а потому что Хосок, наконец, выходит из автобуса и уверенно направляется к многоэтажному медцентру. — Я знаю эту больницу, — задумчиво бормочет Пак, будто сам с собой разговаривает. — Знаешь?! — Ага, — не отрывая мрачного взгляда от входа, за которым скрывается Хосок. — Когда Чихену подтвердили пол беты, мы всей семьей ездили в Сеул, чтобы получить более точные рекомендации. В этой клинике лучший эндокринолог по гендерной терапии во всей стране. Намджун обеспокоенно жует губы, мотая головой то в сторону больницы, то обратно на своего парня. Омега понимал, что прав в своих подозрениях, все факты были на лицо, но теперь, когда доказательство буквально перед носом, накрывает настоящая паника. — Ты помнишь имя того врача? Мы могли бы проверить, работает ли он сегодня, чтобы окончательно во всем убедиться. Чимин кидает короткий сочувственный взгляд на Кима и поспешно достает телефон. Поиск занимает не больше минуты. Врач наполовину немец, поэтому альфа отлично запомнил имя и лицо специалиста. К сожалению, страхи и здесь подтвердились: именно сегодня, во второй половине дня эндокринолог принимает пациентов. — Что будем делать? Подождем хёю и поговорим с ним? По лицу омеги сложно сказать, о чем он думает. Зубы продолжают взволнованно терзать губы, но взгляд холодный и решительный — на уме точно есть план, что Чимина нешуточно пугает. В последнее время планы Намджуна настолько же чудовищные, как и у Хосока. — Нет, разговаривать с ним бесполезно. Сколько бы мы это ни обсуждали, он меня не слышит. Я просто напишу Юнги. — Что?! Чимин с чистейшим ужасом наблюдает, как омега достает телефон и открывает один конкретный диалог. Пак молниеносно накрывает чужой экран ладонью, не позволяя написать ни единого слова. — Малыш, это очень плохая идея, — всеми силами пытается звучать ласково, хотя в голосе все равно мелькают нотки паники. — Это единственная рабочая идея, — противится Намджун. — Я не буду ему обо всем рассказывать. Просто напишу, чтобы он срочно подъезжал к больнице и встретил Хосока. — Чтобы что? На что ты рассчитываешь? — На то, чтобы Хосок перестал врать! — взрывается омега. Чимин вздрагивает. Ким впервые повышает на него голос, хотя эмоции направлены, скорее, на всю ситуацию, а не на альфу. Тем не менее Пак убирает руку с телефона, что Намджун мгновенно замечает и жалостливо вздыхает. — Прости, — скрипит тихое. — Пожалуйста, прости меня, я не должен был кричать. Мне просто очень тяжело, — омега судорожно заглатывает воздух, смотря на потухший экран со смесью отчаяния и злости. — Я понимаю, что слишком сильно лезу. Лучше, чтобы они сами между собой разобрались. Однако я догадываюсь о том, что хочет провернуть Хосок: втихую сменить пол, исправить все документы и никогда не рассказывать об этом Юнги. Будто бы он всегда был омегой, а значит, никогда ничего не скрывал. Я знаю, что через время он будет жалеть о своем решении, именно поэтому его нужно остановить. А Юнги заслуживает знать правду, и не только из-за справедливости и честности, а потому что, если ситуация когда-либо вскроется, он будет чувствовать себя ужасно, зная, что ради него любимый человек совершил гендерный переход. Чимин и сам все понимает, но ситуация как ни крути отвратная. В ней все страдают и чувствуют себя виноватыми. Да и план Намджуна крайне сомнителен. Хосок и так в не самом адекватном состоянии сейчас, если наложить сверху его природную эмоциональность и импульсивность, последствия могут быть безумными. — Ты же понимаешь, что он может тебя не простить за это? Намджун с грустью улыбается, будто бы уже сейчас принимая свою участь. — Да. И он тоже это понимал, когда следил за Дэхеном, чтобы собрать на него компромат и подтолкнуть меня его бросить. По итогу я вышел из самых токсичных отношений в своей жизни и навсегда забыл об идее хоть что-либо менять в своем теле ради другого человека. Хосок действовал не совсем правильно, но меня это спасло. Я тоже сейчас действую неправильно, но исключительно ради того, чтобы теперь спасти его. Чимин усмехается, умиляясь самоотверженности этих двоих дураков. Где-то внутри даже колет легкая безболезненная ревность: что-то Паку подсказывает, он никогда не будет на первом месте у своего омеги. Пьедестал по гроб жизни узурпировал Чон Хосок. — Знаешь, когда я только с тобой познакомился, не мог понять, как настолько разные люди, как ты и хёю, могут быть лучшими друзьями. Теперь, после всей незаконной херни, которую вы натворили, мне кажется, что вы один человек.***
Что-то не так. У Юнги скоблило в груди от этого дискомфортного тревожного «что-то не так» с первой же ночи, проведенной с Хосоком. Никаких предпосылок, конкретных фактов, видимых доказательств — Чон все тот же: задорный, буйный и дурной. И все же что-то изменилось. Оно чувствовалось во взгляде, в легкой зажатости, в отмазках на предложение остаться на ночь, в нежелании перейти на новый уровень в отношениях. Юнги попытался загнаться — что именно он причина всех изменений, он сделал что-то не так, но запись у психолога вовремя купировала самобичевание. Мистер Пак крайне убедительно настроил на мысль не винить себя раньше времени. Юнги ведь реально ничего плохого не сделал. Если и была какая-то ошибка с его стороны, Хосок решил ее не обговаривать, а с таким подходом невозможно ничего исправить. «Дай ему немного времени. Будет лучше, чтобы он сам признался в своих переживаниях, когда будет готов». Тяжело ждать, когда язык так и чешется спросить, а все остальное тело — обнять, поцеловать, заняться нежным медленным долгожданным сексом. Юнги никогда в жизни так никого не хотел, как прямо сейчас собственного парня. Самое парадоксальное: именно Хосок помог Мину заново почувствовать свою сексуальность и преодолеть страх. Именно в его руках альфа выгибался и отдавался удовольствию без параноидальных мыслей, которые парализовали каждую конечность. И именно Чон сейчас в страхе от чего-то бежит. Предположений была масса. Наиболее вероятное — Хосок с запозданием осознал, что действительно находится в отношениях с ВИЧ-положительным человеком и пытается приноровиться. Гипотеза не то что самая правдоподобная, но и самая желанная. В этом случае Юнги хотя бы может помочь справиться со всеми сомнениями и подставить плечо, чтобы Чону не пришлось в одиночку пробираться сквозь глубины опасений и все тех же параноидальных мыслей. Юнги в принципе готов стать опорой Хосоку во всем, в любой малейшей проблеме, как уже однажды омега за шкирку вытащил Мина из самого депрессивного эпизода в его жизни. Юнги чертовски сильно хочет помочь. Но Хосок продолжает улыбаться и молчать. Альфа поставил дедлайн до своего дня рождения. Если Чон так и не решиться поднять беспокоящую его тему, Юнги спросит напрямую. Нельзя строить отношения в болоте недомолвок и лживых улыбок. К счастью или к сожалению, проблема решилась сама собой — вернее, ее решил Намджун, который вечером понедельника внезапно скинул адрес городской клиники. Джун-и Ким: езжай туда срочно у выхода встретишь Хосока, он все расскажет Юнги проводил свой вечер в максимальной степени ленивости: смотрел YouTube, лежа в трусах на неразобранном диване и пребывая в той самой кондиции, когда не долго заснуть над очередным видео. Тройка сообщений взбодрила и всколыхнула не хуже взрыва. Альфа тотчас вскочил, на ходу влезал в джинсы и заказывал такси. Параллельно с паникой писал Намджуну в попытках выяснить хоть какие-то подробности, но омегу не брали ни мольбы, ни угрозы — «Хосок сам расскажет». Впервые Юнги слал искренние проклятья по душу Кима. Неизвестность на куски рвала, все новые и новые предположения медными пулями врезались в голову, каждая страшнее предыдущей. Спустя 10 минут, уже в такси, Мин укрепился в мысли, что у Хосока рак или нечто смертельно схожее. Это все объяснило: его натянутые улыбки, заверения «все хорошо» с мутной грустью на дне глаз, страх углубить отношения, чтобы не привязывать к себе сильнее. Юнги вытирал вялотекущие слезы и считал удары грохочущего сердца, сбившись где-то на сотом в течение минуты. И вот он здесь, около многоэтажной медклиники с логотипом нежно-зеленого цвета, который по всей логике должен вызывать доверие и чувство безопасности, но прямо сейчас лишь тошнотой в желудке откликается. Где-то там Хосок, наверняка напуганный и одинокий. Его омега, который решил справиться со всем самостоятельно, потому что… что? Считает, что достаточно сильный? Похоже на него. Не хотел беспокоить своими проблемами близких? Тоже сущий Хосок. Скрывает что-то? Как бы ни хотелось признавать, и это может быть правдой. У Чона скелетов в шкафу больше, чем у Юнги — проведенных часов в воздухе. Тот, кто самый открытый на людях, всегда самый закрытый внутри. Альфа достает пачку сигарет, иначе сейчас никак. Отписывается Намджуну, тот по неясной причине благодарит и просит быть понимающим к Хосоку. Юнги, нервно всасывая табак, ущемленно хмыкает — он всегда будет понимающим по отношению к своему омеге. Неприятно, что столь элементарные вещи приходится разжевывать. С тревожной дрожью в руках Мин переходит в другой диалог и осторожно, по буквам пишет Хосоку. Тот был в сети больше 20 минут назад. Остается только ждать. Юнги достает вторую сигарету. Где-то в закромах сознания проскакивает ироничная мысль, что с такими эмоциональными горками он никогда не бросит, а ведь только-только начал слезать. Над городом стелется отвратительный блекло-розовый закат, который никак не может продраться сквозь городской смог. На душе еще паршивее становится. От вибрации телефона сигарета практически выскальзывает из пальцев. Бесенок: что в смысле ты у больницы?Вы: в самом прямом, стою у входа хени, что происходит? ты в порядке?
Вопросы самые важные, жизненно необходимые даже. У Юнги ноги потряхивают в желании ринуться в вестибюль клиники и на руках вынести Хосока, потому что бог его знает, в каком он состоянии. Паранойя подсказывает: в худшем из возможных, почти при смерти. Вопреки всему Хосок пишет краткое: Намджун сказал?Вы: да
Бесенок: потрясающе скоро буду Из Хосока хлещет сарказм, а значит, он как минимум не умирает. Вроде хорошо, но… какого дьявола, блять, происходит?! Теперь Юнги уже ничего не думает, он мечется, тревожится, натурально с ума сходит, но в голове полнейший вакуум. Руки тянутся к пачке за третьей сигаретой, лишь усилием воли альфа себя останавливает. Собственное здоровье тоже на божьем слове держится. Фигуру омеги Юнги замечает сразу, но будто бы не узнает. В первую очередь из-за лица, на котором впервые за последний месяц нет улыбки — ни натянутой, ни естественной. Хосок раздраженный и злой, еще больше уставший. Искусственная подсветка клиники отлично подчеркивает мешки под глазами и носогубные складки, которые раньше прятались под консилером. Чон выглядит взрослее и незнакомее. Это не отнимает желания Юнги подойти к нему, обнять крепко за талию и поцеловать в уголок опущенных губ, чтобы хоть так заставить их приподняться. Однако Хосок останавливается на дистанции в два шага и хрипит тихое: — Есть сигареты? Альфа без лишних слов протягивает пачку и прикуривает, когда фильтр скрывается в чужом рту. Чон проходит ленивым неровным шагом к белой стене и, развернувшись, падает на корточки. Юнги следует за ним, повторяя позу. Все же достает себе третью. — Докурю и расскажу, — безжизненно информирует Хосок. Юнги послушно принимает правила игры. В голове вакуум, как и минутой ранее, а на сердце морозная тревога, которая кусается сильнее хлестающего по щекам ветра в начале марта. Атмосфера напоминает тот самый пьяный вечер, когда Мин признался в своем диагнозе. Взгляд невольно косится в сторону молчаливой скрюченной фигуры рядом. Выглядел ли Юнги настолько же беспомощным, как и Хосок прямо сейчас? Самое главное: трясся ли Хосок в той же панике от неизвестности, что сейчас накрывает альфу? А Хосок на самом деле думает лишь о том, насколько же дерьмовая у него жизнь. Что лучше бы он вообще, блять, не рождался — тогда б не позорился, не лгал, не портил жизнь окружающим. С такой фортуной ему только в русскую рулетку играть — точно схватит свою счастливую пулю, и конец страданиям. Чон даже не понимает, где проебался. Каким образом Намджун смог вычислить его планы и местоположение? Подбросил жучок в сумку? Взломал телефон? Прочитал мысли? Сейчас уже бесполезно гадать, факт в том, что Хосок знатно обосрался, как, в общем-то, это всегда бывает с любым из его планов, насколько бы хорошо все ни начиналось. А до сегодняшнего вечера все и впрямь шло замечательно. Психотерапевт, в отличие от прошлого раза, отпустил уже через 15 минут со всеми необходимыми медицинскими заключениями. Всего-то нужно было твердо сказать: «я бета, чувствую себя омегой». Запрос на гендерный переход среди бет в принципе распространенная практика, таких клиентов у психотерапевтов и психологов по всей стране как минимум парочка в месяц и выдают они направления к последующим врачам с той же легкостью и скоростью, с которой просят кофе у секретаря. А все потому, что они прекрасно понимают элементарную вещь: невозможно на протяжении 14-15 лет растить человека омегой или альфой, а после парочки процедур сменить тому ID и заявить «теперь ты третий пол». Психика подростка, к несчастью для всего человечества, вещь настолько же гибкая, как сухая палка. Ее либо ломать, либо работать с исходным материалом и попытаться вновь оживить. Запрос на смену пола среди бет — потребность вернуть все так, как было, когда все просто и понятно, а главное: ты сам для себя понятен. У эндокринолога все тоже прошло как по маслу. Лишних вопросов доктор не задавал, выписал направление на анализы, конструктивно объяснил весь процесс «лечения». Если бы Хосок успел обойти всех врачей и получить все необходимые выписки, уже к дню рождения Юнги смог бы подать на смену своего ID. По крайней мере на бумагах он был бы омегой, кого Юнги и заслуживает видеть рядом с собой. Кем Чон и должен быть. — Прости, — хрипит после последней затяжки. Дальше слова не складываются, горло уже сейчас дерет от подступающих рыданий. Позорно оттягивая время, Хосок берет бычок из рук альфы и вместе со своим выбрасывает в мусорку неподалеку, до которой доходит на ватных ногах. Возвращается на свое место, не поднимая головы, пряча влажные глаза за белой челкой. Хочется сбежать на край света и сменить не только пол, но и всю свою никчемную личность. Несмотря на злость на Намджуна, Чон понимает, что омега поступил правильно. Хосок может сколько угодно притворяться, но правды это не изменит. Она все равно бы вскрылась рано или поздно и причинила Юнги еще больше боли, чем он испытает сейчас. — Прости меня, — хнычет жалобное. Каждое новое слово забирает по килограмму жизненных сил. Выносливости не хватает даже на то, чтобы на корточках усидеть, ноги, как у подстреленного животного, трясутся. Подгибаются они ровно так же, и Хосоку совершенно плевать, когда по итогу он чувствует задницей ледяной асфальт. Так даже удобнее. Юнги, вопреки всем подозрительным извинениям, быстро подмечает новую позу и мягко берет своего парня под локоть, потянув на себя. — Хени, ты же себе почки застудишь, — обеспокоенно ворчит. — Пойдем сядем на скамейки. Ситуация все больше выходит из-под контроля. Юнги нешуточно страшно становится, когда Хосок на простую заботливую просьбу не сидеть на холодном лишь еще сильнее заваливается на землю и мелко содрогается от беззвучного смеха. Мин продолжает его держать, но, честно говоря, очень хочет отпустить тонкую руку из какого-то первобытного ужаса. Смех Чона пугающе нездоровый. — В этом и проблема, милый, — дрожа, выдавливает из себя Хосок. — Я не «хени». Я бета. Теперь Мина тянет рассмеяться в ответ. Что за бред? Уголки губ нервно приподнимаются — какая же чертовски смешная шутка, но до нормальной улыбки едва ли дотягивают, оставаясь на лице лишь ее уродливой пародией. Из Хосока продолжают лезть неконтролируемые истеричные смешки, а глаза с каждой секундой все сильнее увлажняются. Взгляд глубокий и больной, безнадежно несчастный. И Юнги понимает — не шутка. Альфа отпускает руку, бета в последний момент успевает подставить локоть, чтобы не свалиться окончательно на тротуар. У Юнги шум в ушах, зрение и вовсе будто отказывает, иначе почему человек перед глазами, который еще час назад был родным и любимым, кажется полнейшим незнакомцем? — Почему ты врал мне? От ледяного тона голоса морозит сильнее, чем от ветра. Прямой жесткий вопрос пощечиной ощущается, Хосок, наконец, приходит в чувства и берет себя в руки. Садясь обратно на корточки, даже не думает о том, чтобы отряхнуть рукав любимого драпового пальто. Наоборот, ко всему прочему опирается о стену позади, наплевав на грязь, которая останется на спине. — Прости меня, — повторяет уже третий раз, будто это действительно может что-то исправить. — Прости, изначально я не планировал тебя обманывать. Когда ты пригласил меня в кафе, я хотел сказать правду. Честно. Но потом мы придумали… я придумал весь этот план с Дэхеном, а он думает, что я омега. Ему так сказал Намджун, чтобы он не ревновал ко мне. Я не рассчитывал, что мы продолжим с тобой общаться, и уж тем более не предполагал, что дойдет до отношений, поэтому решил притвориться омегой и перед тобой. На всякий случай, чтобы, знаешь, точно не спалиться перед Дэхеном и не подставить Намджуна. Оправдания прогорклостью ложатся на языке. Раньше Хосок так объяснялся перед самим собой и отмазка отлично задавливала чувство вины. Все логично ведь, у него не было выбора, и вообще он пошел на ложь ради Намджуна. Очень благородно. Теперь отговорки не работают. Что ему мешало сказать Юнги правду и попросить скрывать эту информацию от Дэхена? Мин наверняка не стал бы трепаться. Что ему, черт возьми, мешало?! Ничего, Хосок просто слишком привык врать. — А потом ты начал мне нравиться, — в темную брусчатку лепечет. — И как-то… мне было стыдно, а еще очень хотелось тебя привлечь. Ты ведь бы не стал встречаться с бетой. И чем больше проходило времени, тем страшнее мне становилось. У нас все так хорошо, так идеально складывалось, только мой блядский пол мешал. Он всю жизнь, блять, мешает. Мне было легче закрыть на него глаза и быть твоим омегой. Я просто хотел быть твоим. Юнги судорожно сглатывает и уводит глаза в сторону дороги. Сложно. Пиздецки сложно. — И когда ты собирался мне признаться? — Не знаю. За этим «не знаю» скрывается «никогда». Юнги чувствует и впервые за последние пять минут испытывает что-то, помимо шока — теперь он злится. Подрывается на ноги, заряженный чистейшей злостью, сплетающейся где-то внутри с обидой, разочарованием и хрупким чувством несправедливости. — Не знаю? — ядовито переспрашивает, прожигая взглядом снизу вверх. — Ты ведь планировал никогда мне не рассказывать, да? Признайся уже, Хосок. Даже если бы мы уже пять лет встречались, все равно бы в глаза врал! Намджун ведь тоже включен в твою игру? И родители, если бы я когда-нибудь с ними познакомился. А что если бы я однажды случайно увидел твой ID? Какие бы тогда у тебя были оправдания? Воздух густой горечью пропитан. Феромон Юнги такой сильный, что напоминает запах дыма от бушующего пожара под цвет его волос, который не дает сделать вдох и заставляет глаза слезиться. Хосок пугливо вжимается в стену, хотя понимает, что бежать некуда. Он вообще не хочет бежать. — Когда бы ты нашел мой ID, я был бы уже омегой, — еле слышно отвечает. Мин впадает в ступор. — Что? — Я был бы уже омегой, — глупо, еще тише повторяет. Альфа хмурится, смотря на сжавшеюся фигурку под ногами с величайшим недоумением и недоверием. Чем больше он задает вопросов, тем больше их прибавляется. Они многотонной бетонной плитой прессуют мозг, который минута на минуту, гляди, взорвется. Взгляд беспорядочно мечется по всей озелененной территории — на Хосока сейчас долго смотреть невозможно — и натыкается на светло-зеленую светящуюся вывеску. Она очень удачно напоминает, где они находятся. — Зачем ты ходил в больницу? Хосок затравленно поджимает губы, прежде чем отозваться тихим: — К эндокринологу, чтобы начать гендерный переход. Юнги будто ледяной водой обливают. Злость сменяется страхом. Только одно подозрение сейчас у него на уме, и оно пугает сильнее, чем если бы к виску альфы прямо сейчас приставили пистолет. — Пожалуйста, скажи, что ты не задумал гендерный переход ради меня. Хосок обхватывает колени руками, прячет в них лицо, как самый трусливый страус на свете, — и молчит. Глухая душащая тишина весь воздух из легких выбивает. Юнги еще никогда в жизни так страшно не было. Даже когда свой статус узнал, принял его с депрессией, но смирением. Сейчас же накрывает ужас — от мысли, с насколько больным человеком ходил за ручку и целовался по утрам, насколько безумные идеи скрывались в его голове. Идеи, которые напрямую его, Юнги, касались. Альфа порывисто отступает. Этот крошечный шаг назад Хосок замечает молниеносно и так же стремительно поднимается на ноги, спотыкается, но все равно за пару неровных шагов сокращает расстояние. Юнги снова пятится, на этот раз осознанно, чтобы сохранить дистанцию. Чон послушно останавливается. — Юнги, в этом нет ничего страшного, — сумбурно тараторит, сверкая нездоровым блеском в глазах. — Я родился омегой, был омегой до 15 лет. Для меня не проблема снова им стать. Напускной оптимизм тоже пугает. Однако эмоции слегка отпускают, позволяя мало-мальски рационально мыслить. «Я родился омегой» В голове всплывает приглушенный голос Чимина, который месяц назад, сидя на кухне старшего альфы, рассказывал историю своего брата. Рассказ поверг Юнги в шок. Он, естественно, знал о бетах, о них говорили в школе, но совершенно не так, как все преподнес Пак. Альфе и в голову не приходило, что беты могут быть недовольны своим положением и навязанным им гендером. И мысли не возникало, что, наверное, тяжело принять «новый пол», когда всю жизнь с другим прожил. Это вообще не та вещь, которую ты принимаешь, ее можно только ощущать. — Ты чувствуешь себя омегой? — задает, наконец, правильный вопрос. У Хосока удивленно распахиваются глаза. Он их тут же прячет, опустив голову. — Нет, — безнадежное. — Альфой? — Нет. — Тогда ты все же бета? — Нет! То есть да, но… Нет. Хосок хватается за голову, садистски дергая белые растрепанные волосы. Даже через пальто видно, насколько сильно вздымается и опускается его грудь. У Юнги мелькает беглая мысль, что хорошо, что они около больницы. Если у Чона случится припадок, ему по крайней мере смогут оказать быструю помощь. — Я не знаю, — беспомощно сипит Хосок, поднимая глаза. У Юнги сердце болезненно сжимается, когда он видит бегущие по щекам слезы. — Не знаю. Я чувствую себя Чон Хосоком. Просто Чон Хосоком… который влюблен в Мин Юнги. Это все, что я про себя знаю. Юнги сложно, но вместе с тем внезапно стало легче. Нет никакого незнакомого Хосока. Есть все тот же его Хосок, который, узнав о ВИЧ, решительно выпил воду из его стакана ни секунды не думая. Есть тот самый человек, который знает несколько тысяч видов мха, но никогда не смотрел «Наруто». Тот самый Хосок, который любит, всего себя отдавая, который помог побороть стыд перед своим диагнозом и заново почувствовать себя желанным. Чон продолжает беззвучно плакать, смотря с кричащей мольбой. А Юнги все-таки слишком тяжело, и пусть руки так и тянутся стереть чужие слезы, лезут в карман куртки за четвертой сигаретой. От привкуса табака во рту мутит, хотя, может, это просто из-за эмоций, которые ни мозг, ни желудок не могут переварить. Мин выдыхает дым в засвеченное черное небо и возвращается к стене, по привычному падая около нее на корточки. Альфа успевает сделать три затяжки, прежде чем Хосок боязливо, напряженно сжавшись садится рядом. — Ты ведь понимаешь, что тебе не гендер надо лечить, а голову? Слова жесткие. Взгляд, которым Мин врезается в бету, спокойный и почти умиротворенный. Хосок не спешит отвечать. Прежде губы кривит, резкими движениями стирает подсохшие слезы с щек — лишь потом кратко кивает. — Пожалуйста, хени, хё- Мин дергает головой, окончательно запутавшись. Не знает теперь, как правильно. — Пожалуйста, обратись к специалисту, — на ближайшее время обойдется без уважительных обращений. — И не к психологу. Тебе нужно к психотерапевту. Все тело Чона каменеет, будто по венам и артериям бетон залили. Кулаки сжаты настолько сильно, что покрасневшие от холода пальцы белеют. И все же — новый кивок. Сигареты остается на две тяжки. Юнги оставляет их тлеть, следя за крошечным кольцом огня, который неторопливо приближается к костяшкам. Что-то из разряда самолично устроенного гипноза. Мозг ватой растекается, думать физически больно, еще больнее — хоть что-либо чувствовать. К сожалению, впереди длинная бессонная ночь, которая потребует от себя вдвое больше умственных и эмоциональных затрат, чем сейчас. Но переживет, куда денется. Дождавшись, когда сигарета дотлеет до фильтра, Юнги прячет бычок в пачке, поднимается и протягивает бете руку. — Поехали. Хосок смотрит на ладонь с шоком и еле скрываемым испугом. — Куда? — Ко мне, — как нечто очевидное. — У тебя слишком много секретов, Чон Хосок. Я хочу знать их все. Я хочу знать всего тебя, всю твою историю, детально, без умалчиваний и тем более вранья. Если ты не готов, то я уеду один. Бета с недоверием сканирует протянутую руку несколько долгих секунд и, наконец, вкладывает в нее ладонь, неуклюже поднимаясь на ноги. — Так ты меня не бросаешь? — все еще не верит. — Да с чего ты, блять, взял, что я должен тебя бросить?! Вообще-то, должен. Хосок врал ему почти пять месяцев о, пожалуй, самой главной вещи — своем поле и гендере. Он врал много и заставлял врать людей вокруг, чтобы не испортить спектакль. В любой другой ситуации Юнги бы сразу после признания развернулся и ушел. Будь Чон альфой, который ради шутки или своей выгоды притворяется омегой, вердикт был бы однозначным — сволочь, которая не заслуживает прощения. В данном случае Хосок чисто по-человечески заслуживает сочувствия. В данном случае проблема не во вранье, а в том, что Чон очевидно не в порядке. Он не здоров. Если Юнги сейчас уйдет, именно он окажется сволочью, которая стала последней каплей для человека на грани срыва, как уже однажды и случилось — когда после шутливой фразы will you marry me Хосок улыбнулся, а после ушел рыдать на скамейку. Юнги не посмеет его бросить, пока не разберется во всей истории жизни этого несчастного беты, а главное — пока не разберется в своих чувствах. — Но я бета, — растерянно шепчет Хосок. — Это я уже понял, — с усталой усмешкой закатывает глаза Мин. — У меня нет феромона. — Я уже знал это, когда начал с тобой встречаться. — Я не могу родить. — С моим ВИЧ-статусом дети в принципе сложный вопрос, но, снова, я знал это, когда начал с тобой встречаться. Хосок взволнованно жует губы, пряча взгляд где-то в сплетении пальцев. Будто сон или какая-то шутка особой степени извращения, что даже после признания Юнги продолжает держать его за руку. — Возможно, мой член больше, чем у тебя, — стыдливо бросает последний аргумент. Мин, вообще-то, в расстройстве, в шоке и до элементарного в ахуе со всей ситуации, но внезапно прыскает и совершенно не может сдерживать все вырывающиеся из него смешки, потому что, ну… — Ты реально думаешь, что я брошу тебя из-за того, что твой член потенциально больше, чем мой? Бред же. Лучший анекдот, который он слышал. — Однажды меня из-за этого бросили. Смех обрывается в глотке. Для кого-то бред — суровая реальность, в которой он живет. Юнги по тепло-карим глазам напротив понимает, в каком сумасшествии и нездоровом бреду жил Хосок все эти годы, а ведь альфа даже не успел узнать всей истории. — Сколько раз тебя бросали из-за того, что ты бета? — почему-то сейчас очень важно удостовериться. — Всегда. Есть особая категория подсчета, которая измеряется не цифрами, а словами. Парадоксально, но в некоторых случаях, как сейчас, они отражают ситуацию гораздо точнее. Юнги больше не нужны никакие слова, по крайней мере до момента, пока они не перешагнут порог его квартиры. Мин крепче перехватывает тонкую ладонь и уверенно направляется к остановке, чтобы оттуда вызвать такси. Хосок плетется позади, как корова с веревкой на шее за пастухом. Вроде как ему тоже нечего добавить. Но оказавшись на полупустой остановке, следя из-под бровей за Юнги, который открывает приложение, спрашивает с надломленным изумлением: — Почему? Бете не нужно уточнять, у Юнги уже есть заготовленный ответ, который для него самого становится открытием: — Потому что я Мин Юнги, который влюблен в Чон Хосока. Это объясняет всю парадоксальность его действий.