***
Конечно, все не могло пойти по плану, когда дело касается строптивого Сенджу. Полный адреналина и предвкушения, готовый сражаться до победного, Мадара в приподнятом настроении идет сквозь всю деревню, непривычно улыбается всем, еще радостным после свадьбы Хокаге, жителям, и пружинистым шагом заходит в Резиденцию Хокаге. Подозрение, что что-то не так, оседает на органы чувств и подталкивает хорошее настроение на выход. Чакра Тобирамы не ощущается не только во всем здании, но и в окрестностях, что может означать только одно. — Его тут нет, — озвучивает очевидное Изуна, выходя из кабинета Хаширамы. Он приближается к застывшему Мадаре, и с интересом ученого, наблюдающего за подопытным, всматривается в его покрасневшие глаза и нахмуренные брови. Вывод напрашивается сам собой. — Я так понимаю, вчера ничего путного не получилось, раз ты выглядишь так, будто собираешься взорваться и уничтожить вокруг всех, у кого нет белых волос, алых глаз и острого языка. — Это не твое дело. — Правда думаешь, что взвинченность родного брата, по совместительству главы клана, это не мое дело? — в семейном жесте вскинув бровь, уточняет Изуна голосом, что используют при общении с помешанными. — Не лезь, — почти устало отмахивается Мадара. Он кивает на свиток в руках Изуны. — Иди уже на свою миссию, я сам разберусь. — Как скажешь, — Изуна, покачав головой, и правда уходит, но, прежде чем свернуть на ступени вниз, оборачивается. — Сходи лучше в ближайший город по соседству, там определенно должен быть Дом Утех. — И, прежде, чем Мадара успевает на него зло посмотреть, добавляет: — Его долго не будет: там какая-то миссия, связанная с торговлей людьми. Сам знаешь, сколько мороки с такими делами. Оставшись в одиночестве, Мадара еще некоторое время бестолково стоит в коридоре. Но, прежде чем спешно убраться подальше, почти сдержано бьет ребром ладони, сжатой в кулак, о стену. Чертов Сенджу не случайно ушел на миссию именно сегодня. Хаширама в жизни бы не отправил брата на задание на следующий же день после празднества своей свадьбы. Что означает, что чертов Сенджу не просто оставил Мадару вчера вечером вариться в собственном неудовлетворении, но и сбежал от будущего разговора на неопределенное время. Будто хоть сколько-либо времени способно стереть неизбежное, будто Мадара сможет передумать. Если бы все было так просто… Он бы и правда наведался в Дом Утех. Или, наконец, нашел бы кого-то из клана или деревни, и осчастливил бы старейшин. Если бы у него мог стоять на другие лица и тела, если бы не мутило от запахов омег, бет и даже альф, он бы воспользовался советом Изуны непременно. Мадара, если бы мог, с удовольствием выкинул бы из головы и редкие улыбки, подаренные не ему, и горящие, при создании техник, увлечением глаза. Он бы, вместо сна, не думал о красных отметинах на щеках и подбородке, что, кажется, лишь сильнее оттеняют светлую кожу и алые глаза. Не рисовал бы в голове дорожки вдоль немногочисленных открытых участков тела, которые хочется пройти не только взглядом, но и пальцами, губами. Было бы и правда хорошо, если бы за какие-то неделю-две он перестал мечтать порезаться об острые ключицы и ресницы, а его пальцы перестало покалывать от желания прикоснуться к вязи мышц на животе, что он однажды случайно увидел. Мадара почти мечтает перестать хотеть Тобираму, не только в постели, а вообще всего Тобираму, ведь это облегчило бы практически все. И, конечно, он бы предпочел перестать чувствовать, что вот-вот задохнется. Но, — Мадара усмехается, — он наперед знает, нутром чувствует, что, даже будь у него в распоряжении года, время тут не поможет.***
Пара недель, приправленная плохой погодой и еще худшим настроением, проходят тягуче долго, но все равно заканчиваются, когда Мадара слышит возбужденные крики Митсуко, пролетающей сквозь весь квартал клана в сторону Резиденции. Так заставить ее ликовать и радоваться может только одно. Точнее, один. Мадаре не хочется признаваться, но он завидует ей, завидует, что она может себе позволить вот так просто и открыто нестись через всю деревню навстречу долгожданному сенсею. Он же, с накопленным за долгие дни ожиданий негодованием, резко подрывается на ноги, но совершенно не спешит. Медленно, будто наказывая самого себя, идет сразу к личному дому Сенджу-младшего, точно зная, что почти сразу после Хокаге, тот непременно придет именно сюда. Желая немного утихомирить бурлящую лаву внутри, Мадара несколько раз втягивается в разговор с соклановцами, останавливается рассмотреть товар в новой лавке в торговом районе. Делает все, чтобы при встрече вместо приветствия не кинуться стискивать шею Сенджу в руках. Но квартал лесного клана все равно слишком быстро оказывается перед глазами. Мадара не замечает, что чем ближе он к месту назначения, тем быстрее становится его шаг, не замечает и все удивленные взгляды, направленные на его фигуру. Подойдя к двери, он уже на пороге чувствует присутствие необходимого ему человека, и от осознания, что период неизвестности, период ожидания наконец закончился, внутри словно что-то разжимается. Он не успевает поднять руку, чтобы постучать, как дверь распахивается перед ним. Интересно, как быстро благодаря сенсорике Тобирама понял, что Мадара не просто приближается, а направляется именно к нему? С первой секунды, с первого взгляда, Мадара давится воздухом. От с трудом приобретенного неустойчивого спокойствия не остается и следа. Тобирама успел снять доспехи, но совершенно не успел привести себя в порядок после миссии. Весь вымазанный грязью и кровью, но грязный совершенно не из-за этого, он устало приваливается плечом к дверному косяку, и не думая приглашать нежданного гостя внутрь. Мадара знает, что моментально вспыхнувший внутри пожар активирует шаринган, но даже не пытается это контролировать. На что Тобирама, глядя на пылающее злостью лицо, лишь устало вскидывает бровь в вопросе. — Издеваешься? — вкрадчиво, сквозь стиснутые зубы, спрашивает Учиха, не моргая, сканируя Сенджу перед собой. Может, кроме грязи, он еще что найдет на нем? — В таком случае, у меня встречный вопрос, — не впечатлившись, вскидывает вторую бровь Тобирама. — Чего пришел? Мадара долгие секунды молчит, но после фыркает, почти смеется, растягивая губы в неприятном оскале. Это и есть ответ на незаданный вопрос? Он был так ослеплен, что не понял, что все его метания никого не волновали и были пустой тратой времени? Но в этот раз он хочет услышать все прямо. Мадара с силой толкает Сенджу в грудь, вталкивая его обратно в дом, и входит следом, захлопывая дверь. Тобирама все также не выглядит удивленным, не выглядит готовым защищаться и отражать нападения, даже не смотря на агрессивное поведение гостя и активированный шаринган. Его спокойствие бесит как никогда. Будто ничего необычного, будто все так, как и должно быть. Будто от него не пахнет множеством разных омег одновременно, так, словно о него продолжительное время терлось сразу несколько людей. Все эти чужие запахи делают почти физически больно. Мадара чувствует себя идиотом, который вообразил себе что-то, а сейчас сам же и злится на то, что собственные фантазии не оказались чем-то большим. Увиденное, учуянное раздражает, щекотит что-то в мозгу и возрождает древние инстинкты. Тобираму хочется удушить, лишь бы больше не носил на себе ароматы других людей, не убивал своим равнодушием. Он переступил через себя, признал, что не на шутку увлечен другим альфой, и это оказалось зазря? Ему показалось все то, что он, — они, — ощущали в тот вечер после свадьбы Хаширамы? Сам обманулся, придумав, что поведение Тобирамы не неприязнь, а что-то другое, большее? — Сначала все говорят, что тебя не интересуют ни омеги, ни беты и вообще отношения, а сам ты зажимаешь меня в двух метрах от толпы, подтверждая, что неправильный альфа. Неправильный, но сейчас с ног до головы провонял омегами, — держа себя в руках, признавая поражения, признавая, что вина только на нем, Мадара говорит сдержанно, стараясь не заводиться от пронзительного взгляда алых глаз. — На свадьбе Хаширамы — это произошло из-за алкоголя и адреналина? Тебя не интересуют альфы? Тебя… не интересую я? — заведомо принимая унижение, расписываясь в собственной слабости, спрашивает главное, что мучило. Тобирама не спешит хохотать или кривиться в отвращении. Напротив, он проводит по лицу рукой, словно желая стереть усталость, громко, не скрываясь, вздыхает, будто его утомила речь Учиха сильнее, чем минувшие недели. — Не понимаю, почему должен тебе что-то говорить, — Мадара лишь кивает на эти слова, понимая, что и правда. Тобирама ему ничего не должен. Он не ждет продолжения, этой фразы вполне достаточно, но. — Я был на миссии. Нам нужно было остановить торговлю людьми. Торговлю омегами. Их продавали как домашний скот и, знаешь, обычно плен довольно тяжело перенести обычным людям, не шиноби. Мадара молчит. Что Сенджу пытается ему объяснить? Что он утешал бедных омег? — Многие, после не совсем гуманных методов корректировки их поведения, были не в состоянии ходить. — Что?.. — Мы выносили их на руках из точки работорговли, — заканчивает Тобирама. Он неспешно, кривясь от боли в мышцах и подбитых ребрах, на которых синими пятнами цветут синяки, стягивает через голову черную водолазку, и ее же краем вытирает лицо и шею от грязи. — Это означает, что… — М-м, да, это означает, что ты — самый непроходимый идиот из всех, кого я когда либо знал. Но, стоит отметить, очень настырный, — кивает Тобирама, и отбрасывает ненужную вещь в сторону, оставшись лишь в одних штанах, низко сидящих на тазовых костях. Без одежды весь он кажется меньше и тоньше, но сомнений в его физической подготовке не возникает. Он выпрямляется, сверкая ссадинами, но и они не могут отвлечь внимание от узкого пояса и широкой груди, от переплетения мышц, перекатывающихся под кожей, от тонких запястий и ключиц вразлет, которые хочется попробовать зубами. Но, самое главное — при отсутствии водолазки, пропало большинство запахов. Провонял не сам Тобирама, а его одежда? От облегчения кружится голова. Впервые собственная ошибка вызывает восторг. Но если Тобирама снизошел до прямого объяснения, опустился к оправданиям, значит ли это?.. — Просто скажи, что я могу послать к шинигами всех старейшин, кланы, законы и твоего брата, — хрипло просит Мадара, пропуская мимо слабую попытку оскорбления. Вместо ответа Тобирама подходит ближе, и уверенно, будто не в первый раз, цепляется за рубаху Учиха и тянет вверх. Все еще неуверенный, Мадара поднимает руки и позволяет снять ее с себя. Когда его живота касается прохладный воздух комнаты, он ловит взгляд Тобирамы и понимает. Да, послать их всех — это вполне приемлемо. — Ты просто отвратителен в слежке, — не прикасаясь, но придвинувшись так близко, что Мадара может ощущать жар от его тела, когда Тобирама говорит. Его дыхание оседает на лице, заставляет зрачки расширяться и поглощать радужку. — Только ребенок мог не заметить все твои бесконечные взгляды, не услышать тебя поблизости моих тренировок. Мне даже не нужно смотреть, чтобы чувствовать на себе твой взгляд, и дело совсем не в проклятом шарингане. Если Тобирама знал обо всем, видел его интерес на грани помешательства, почему он ничего не предпринял? Потому, что ему это… нравилось? — Ты знаешь, что я не омега, — не спрашивает, уточняет Сенджу, и выдерживает паузу. — Так почему ты не остановился? — Мне все равно на сущность, если это ты, — честно, без прикрас, отвечает Мадара, зная, что уже нет причин что-то скрывать, не осталось ничего, что можно было бы потерять, испугав своими словами. — Все равно? — скользя взглядом по лицу, уточняет Тобирама. И Мадара не знает, как, по каким признакам, но он понимает, что Сенджу возбужден ничуть не меньше от их близости, чем он. — Это подходит. Тобирама не предупреждает, не подает намеков к своим следующим действиям. Он с силой, будто они собираются драться, толкает двумя руками Мадару в грудь к стене, — это почти становится традицией, — и, использовав мгновенное перемещение, толкается в него всем телом. Мадара успевает лишь поднять руки, как их тут же хватают за запястья, придавливая к стене, явно показывая, где им сейчас место. Глядя на сосредоточенное на личном безумии лицо Тобирамы, на его часто облизывающийся рот, Мадара беспрекословно подчиняется, позволяя себе нырнуть в наслаждение. Сенджу оглаживает руками его руки от запястий к плечам, заныривает пальцами в волосы, подергивая их у корней, проводит ладонями по мышцам груди и живота, сдавливая бока, и в местах, где он с силой касается, изучает его тело, Мадаре кажется, что кожа воспламеняется и одновременно покрывается мурашками. Нетерпеливые руки не останавливаются, без разрешения дергают завязки штанов, расслабляя пояс, и ныряют дальше. Безучастно стоять и просто принимать ласки Мадаре кажется недостаточным. Но только он собирается стать активным участником исполнения своего заветного желания, как Тобирама, прислонившись своим лбом к его, глядя глаза в глаза, деля одно помешательство на двоих, смело обхватывает его член твердой рукой и, не давая и секунды, чтобы привыкнуть к новым ощущениям, проводит ладонью вверх-вниз. Чувствуя, как подводят ноги, как ему необходимо за что-то держаться — держаться за Тобираму, — Мадара ослушивается немого приказа не использовать руки, и хватает его за бедра, сжимая их так, что слышится треск ткани штанов. Тобирама совершенно не против такого своеволия. Он, продолжая водить рукой, притирается к Мадаре, и последнему кажется, что от явного ощущения бедром чужого твердого члена, от настойчивых прикосновений к нему, он может кончить не заходя дальше. Смотреть в лицо Тобирамы — особый вид наслаждения, но для полной разрядки не хватает хотя бы одного прикосновения губ. Как вообще они могли зайти так далеко, залезть в штаны, но так и не соединиться в поцелуе? Мадаре это кажется кощунством. Он тянется вперед и почти чувствует мягкие губы на своих, глотает чужой выдох, как внезапно руки из его штанов исчезают. Секундное волнение, что что-то пошло не так, быстро развеивается, когда на его плечи настойчиво давят, предлагая опуститься вниз. Сопротивляться нет причин, и Мадара позволяет своим ослабевшим ногам подогнуться, и сползает вниз по стене. Придерживаясь за его плечи, Тобирама опускается следом и, оседлав бедра Мадары, наконец, накрывает его рот своим. Мадара открывает рот шире и дает полную свободу действий, дает как захочется буквально вылизывать его рот. Он проводит руками вдоль позвонков, сжимает бока и ведет ими ниже, и не может поверить в свою вседозволенность, когда, наконец, сжимает полушария ягодиц. Стон сам вырывается из глубин, от осознания, что он действительно может касаться чертового Сенджу так, как хотелось. Что ему дают такое право и делят с ним один жар пополам. Массируя упругие половинки, Мадара откидывает голову назад, ударяясь затылком о стену, и позволяет Тобираме уйти поцелуями к уху. Он шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, изо всех сил стараясь не кончить раньше времени и получить от происходящего максимум возможного. Белые волосы Сенджу щекотят лицо, пока он самозабвенно покусываниями спускается вниз к плечам, и именно в этот момент Мадара чувствует в груди тепло. Тепло не возбуждения, а чего-то совершенно другого, чего-то, напоминающего счастье. Он проводит руками по бедрам, раздражаясь ненужной сейчас одежде, заглядывает в отстранившееся лицо Тобирамы, с покрасневшими скулами и потемневшими глазами, и ныряет лицом к его шее, чтобы захватить, наконец, больше территории своим ртом. Прикусив нервно дернувшийся кадык, Мадара проводит языком по яремной вене и вбирает губами кожу, посасывая ее, шумно вдыхает, чтобы ощутить естественный запах, и… Это невозможно. Один вдох не рассеивает дымку в голове и не проясняет реальность. И, чтобы удержаться на месте, Мадара сильнее впивается пальцами в ягодицы, чтобы убедиться, что происходящее правда, что в его руках все еще его Сенджу, но этот жест лишь сильнее дезориентирует. Штаны Тобирамы абсолютно точно влажные, и не спереди, где можно было бы подумать на предэякулят, а именно там, где вцепился Мадара. Но самое главное — это запах. Тот самый, от которого Мадаре казалось, что все его инстинкты перестают быть человеческими, за которым хотелось следовать, будь он на миссии, на поле боя или просто в центре деревни. Но как это, черт возьми, вообще возможно? Все это время, это был он?! Мадара отрывается от вылизывания горла, пытается найти взгляд Тобирамы и собирается, возможно, все же задать интересующий вопрос вербально. Тобирама не прячется, не закрывается, вообще не выглядит как человек, тайну которого только что раскрыли в момент близости. Напротив, в нем читается вызов, его губы кривятся в усмешке, а в глазах бесятся шинигами, словно он наслаждается происходящим, наслаждается недоумением Мадары. Несколько мгновений они просто смотрят друг на друга, пока Мадара не фыркает смешком. Неправильный альфа, это, в конечном итоге, — омега. От мимолетной мысли, что, кажется, Изуна знал и молчал, мелькает желание остаться единственным из выживших братьев. Мадара хочет вернуться к прерванному занятию, вновь попробовать Тобираму, но уже под аккомпанемент сводящего с ума запаха, но Тобирама не дается. Он резко подрывается на ноги, покачиваясь, словно смертельно пьяный и, далеко не отстраняясь, нетерпеливо сдергивает с себя последний предмет одежды. Видя прямо перед своим лицом гордо стоящий член с красной влажной головкой, Мадара моментально решает, что так — даже лучше. Он перехватывает Сенджу на полпути, не дает вернуться на свои бедра, и сам подается вперед и притягивает Тобираму ближе за полюбившиеся ягодицы и порывисто берет в рот. Тобирама буквально падает локтями о стену и впервые громко выстанывает бессвязное проклятие, обещая убить Мадару, если он вдруг остановится. Остановиться — это последнее, на что способен Мадара. Он вылизывает языком вздувшиеся на члене вены, втягивает щеки, беря так глубоко, что начинает задыхаться, и рискует поднять глаза вверх, чтобы увидеть искаженное в остром удовольствие лицо Тобирамы, еле стоящего на ногах. Сжимая ягодицы руками, направляя к себе, задавая темп, Мадара языком чувствует, как подрагивает от его действий член, явно выдававший уровень наслаждения Тобирамы. На пробу, все еще боясь верить на все сто процентов, что перед ним действительно омега, он проникает пальцами в расщелину и стонет, посылая вибрацию по члену, от ощущения влаги на пальцах. Как этот подлец вообще умудрился все это время скрывать такое? От мысли, что, возможно, никто не знает о его сущности, что, возможно, еще никто так не касался его, — сносит голову. Двигаясь пальцами дальше, поглаживая сжимающийся, истекающий смазкой вход, Мадара не может не думать о том, как сильно Тобирама течет. И от этой мысли хочется доставить ему еще больше удовольствия, хочется быть этому причиной. Он берет член как можно глубже, чувствуя, как тот упирается головкой в заднюю стенку горла, и почти давится, но увлеченный, сдерживается. Представляя, как внутри, там, где касаются его пальцы, обводят по краю, как там тепло и влажно, представляя эластичность стенок, как они могли бы обхватить его, Мадара не сдерживается и просовывает средний палец внутрь. Реакция Тобирамы превосходит все ожидания. Он вздрагивает всем телом, задыхается в стоне, весь сжимается, стискивая его палец, и изливается в рот. Мадара все сглатывает, поглаживает трясущиеся бедра Тобирамы и нехотя выпускает изо рта его член, глядя вверх, на раскрасневшегося Сенджу, упирающегося лбом в собственные руки, сложенные на стене. Пытаясь и дальше игнорировать ноющую боль возбуждения, Мадара прикусывает тазовую кость, что ранее так манила, выглядывая из штанов, утыкается носом в нежную кожу паха и глубоко вздыхает. Он подносит к лицу пальцы, которыми оглаживал промежность Тобирамы, и с интересом облизывает палец, пробуя на вкус смазку. — Неплохой у меня получился завтрак, — пытается пошутить он, но на Тобираму слова действуют непредсказуемо. Его зрачки дергаются, на мгновение делая взгляд полностью черным. Он, все еще обессиленный, падает на Мадару сверху, сжимая ногами его бедра, и не дает возможности нормально отдышаться — врывается в рот языком, стискивает волосы на затылке, запрокидывая голову, и пробует свой собственный вкус, слизывая его с языка Мадары. Мадаре кажется, что он открыл Ящик Пандоры, будто Тобирама, всю жизнь сдерживающийся, сейчас не может остановиться, не хочет остановится, наконец, добравшись до желаемого. Чужое возбуждение пьянит получше любого саке. Зарываясь руками во влажные волосы Тобирамы, поглаживая его шею, Мадара чуть разводит ноги, давая возможность сдернуть свои штаны до щиколоток и освободить изнывающий член. Он усмехается в поцелуй — у Сенджу вновь стоит, что он не стесняется демонстрировать, притираясь членом к его животу. Но улыбка быстро сползает, а дыхание перехватывает, когда Тобирама не дает насладиться своим телом, хватает его руки и вновь прижимает их к стене над головой, фиксируя одной своей. От усилившегося аромата омеги и легких стонов — поджимаются пальцы на ногах. Но все это меркнет, когда Тобирама опускается ниже и, словно дразнясь, потирается промежностью о его член. Мадара не сдерживает грудного рыка, когда Тобирама опускает свою руку вниз, берет его и направляет внутрь. И, без предупреждения и подготовки, полностью опускается, заполняя себя до конца. Перед глазами взрываются фейерверки, пока по телу разливается дрожь. Чувствуя, как гладкие жаркие стенки, — прямо как он представлял, — жадно обхватывают его, Мадара подается вперед, утыкаясь Тобираме в губы, чтобы хоть как-то зацепиться за реальность. — Ты сумасшедший, — шепчет Мадара, опасаясь за боль, которую Сенджу мог причинить себе. Но Тобирама лишь усмехается, глядя в его глаза. Он царапает короткими ногтями его грудь и живот, и не дает и шанса на то, чтобы Мадара хоть как-то перехватил бразды правления. Он лишь разрешает вновь ухватить себя за зад, но приподнимается и опускается сам, сначала медленно, привыкая, пытаясь прочувствовать внутри себя каждый сантиметр, но с каждым разом все быстрее, опускаясь с такой силой, что Мадара слышит, как шлепают Тобираму по ягодицам его яйца. Мадара чувствует, как член Сенджу трется о его живот при каждом движении, размазывая предэякулят, чувствует, как по его стволу, бедрам и яйцам стекает его смазка, что густым ароматом забивается в ноздри запахом секса. Он без сомнений позволяет Тобираме ухватить рукой его шею и сдавить ее, полностью доверяя, и не задумывается, от чего именно темнеет в глазах: от недостатка кислорода, от сильного запаха разгоряченного омеги или от сносящего голову удовольствия. Или просто от того, что это все с ним делает Тобирама. Придавливая его весом, Тобирама кончает, насадившись до упора и целуя так глубоко, что Мадаре кажется, что он сам сейчас умрет — так сильно бьется его сердце, и так сильно ему правильно. Понимая, что больше нет ни сил, ни нужды сдерживаться, Мадара руками пару раз приподнимает Тобираму, пока тот еще сжимается на нем, и снимает его с себя за секунду до того, как сам выплескивается, смешивая их семя. В себя Тобирама приходит не сразу, тяжело дыша и уткнувшись лбом в плечо Мадары, но он только и рад, поглаживая рукой его мокрую спину. В принципе, в таком положении можно остаться и на подольше, думает Мадара, но в ответ на его мысль Тобирама шевелится. Он садится ровнее и вновь осмысленно смотрит в лицо Мадары и почти невесомо гладит пальцами его шею. — Останутся следы, — задумчиво говорит он, облизывает красные припухшие губы, и опускается рукой ниже, чтобы бездумно растереть по животу Мадары их сперму. Мадара фыркает — такие простые жесты собственничества ему нравятся, и он абсолютно не против следов от его пальцев, но, конечно, предпочел бы немного иные метки. Но всему свое время. Если конечно… — Ты останешься? — стараясь спрашивать спокойно, выталкивает главный вопрос Мадара, пока внутри все сжимается в спираль волнения. Они ведь так ни к чему и не пришли, прежде чем заняться более интересными вещами. — Это мой дом. Конечно, я останусь, — опять издевается? Они что, успели с Изуной подружиться? — Нет, со мной. Останешься? — Хн, — явно веселясь за счет чужой неуверенности, хмыкает Тобирама, и продолжает держать на лице маску непонимания. — Знаешь, чтобы я не позорился со своей отвратительной слежкой. — Я же говорю: самый непроходимый идиот из всех, — все-таки не сдержавшись, фыркает Тобирама и сквозь улыбку целует его. Впервые не голодно и жадно, не грубо, а мягко, нежно, лаская языком, обещая, что теперь есть «они». Такого ответа Мадаре вполне достаточно.***
Изуне не составляет труда быть свидетелем первого официального разговора об истинной сущности Тобирамы, и он с наслаждением, заняв место в первом ряду, навостряет уши и протирает глаза. Даже притворяться, что он не понимает, в чем дело, не приходится: утром, стоило Сенджу-младшему пройти по Конохе и войти в Резиденцию, все стало ясно, как белый день. Конечно же, Хаширама не смог вытерпеть и минуты мучений непонимания, и утащил Тобираму к озеру, чтобы поговорить без лишних ушей. И либо он не считал Изуну лишним, либо внимательность начала подводить, но вот они все втроем здесь. Почему Тобирама так долго тянул с тем, чтобы открыться миру, Изуне понятно — метка на шее не дает усомниться, что омега вполне себе занятой, и избавляет от нужды отвечать на вопросы. Тем более, не найдется человека, готового иметь дело с его альфой. Хотя, сам Изуна еще бы десять раз подумал, с кем больше ему самому не хотелось бы связываться: с братом или Тобирамой. — Но… когда? — абсолютно неверующе, хотя вот они — факты, прямо перед лицом, спрашивает Хаширама. — Всегда был, — спокойно, будто ему не интересен предмет разговора, отвечает Тобирама, смотря в гладь озера. — И вы с Мадарой теперь… вместе? — А у тебя есть сомнения? — О боги, Тобирама… Старейшины тебя сожрут, — вздыхает Хаширама после минуты молчания, и почти плачет, представляя участь брата. — С чего бы? Они не имеют права говорить что-либо омеге, принадлежавшей альфе из другого клана, — парирует он, и даже со своего места Изуна видит оттенок удовольствия на его лице. Изуна усмехается. Он крутит перед глазами длинную прядь челки и цокает языком: две белоснежные выделяющиеся волосинки словно смеются над ним. Но, вспоминая, как всегда преображается лицо и словно меняются глаза Мадары, стоит ему взглянуть на Тобираму, понимает, что, если брат в итоге счастлив, не такая уж это и большая плата — больше не быть обладателем угольно-черной шевелюры. — У Мадары-сама я вряд ли смогу выиграть в поединке, — внезапно раздается печальный голос Митсуко. Паршивка явно преуспела в тренировках — Изуна даже не заметил, как она подкралась. — И, если Тоби-сенсея все устраивает, что же… — Изуна не успевает с облегчением вздохнуть, как Митсуко добавляет: — Но, если он разочаруется, я всегда буду рядом. И по ее улыбке, от которой по затылку пробегают мурашки ужаса, Изуна впервые осознает, что с таким упрямством она точно будет альфой. И что у его брата в скором времени появится хитрый и настойчивый соперник. Изуна физически чувствует, как появляется третий седой волос на его голове.