ночные звонки

Родион всегда был весьма тактичным человеком, никогда не использующим в своей речи ругательства, и склонным к оптимизму, потому в ситуации, когда другой человек справедливо бы назвал ночь с двадцать пятого на двадцать шестое апреля как минимум поганой, он лишь вздыхал и устало потирал глаза. И ведь дело было даже не в таком позднем подъёме, хотя нехватка сна, конечно, тоже играла роль, а в засевшей внутри тревоге – за Припять, за всё их окружение, которое тоже теперь в опасности, за людей... Состояние самого Чернобыля было нормальным, однако он не переставал ловить себя на мысли, что это временно, и скоро радиация со всеми последствиями дойдёт и до него. Он сидел за столом на кухне, держа в одной руке трубку телефона, а в другой карандаш, опущенный грифелем на тонкую тетрадь, которую он обычно использовал как телефонную книгу, а сегодня для записей. Рядом стояли дозиметр, который ему однажды торжественно вручила Полина (кто бы мог подумать, что он когда-нибудь пригодится? Родион уверен, что сам бы точно его не купил – до этого дня в этом не было нужды. Теперь надо будет внимательнее относиться к тому, что она дарит, вдруг опять что-нибудь предскажет?), бутылёк йода и пустой гранёный стакан – дома, конечно, не было йода в таблетках, поэтому, вспомнив совсем давний рассказ Припяти о лучевой болезни, он разбавил пятипроцентный раствор водой и выпил. Родион зевнул и ещё раз посмотрел на тетрадь с записанными аккуратным почерком номерами телефонов. Рядом с номерами тех, кому он сегодня позвонил, он ставил чёрточки – в Киевэнерго он ничего нового не узнал, самого Дмитрия Олеговича он будить пока не решился (нет смысла – ему обязательно надо будет звонить, но в последнюю очередь, когда будет получена точная информация о случившемся), сёла в его подчинении, злясь за такое ранее пробуждение, заявили, что тоже ни о чём не слышали («И вообще, Родион, иди ты к черту на куличики», – добавил очень любящий поспать Залесье, но, судя по звуку, всё же поднялся с кровати и пошёл закрывать форточку). Выходит, пора перезванивать Припяти – уж она-то явно знает больше него. Трубку она взяла спустя долгие двадцать секунд. К тому моменту, когда её голос (непривычно хриплый, особенно для её возраста) раздался на кухне, Родион успел отметить, до чего же гнетуще звучат эти длинные гудки при ожидании ответа. – Да? – Это я, – начал он, понимая, что нет смысла представляться, она легко узнает его по голосу, – в Киевэнерго отмолчались: они знают, что произошло чрезвычайное происшествие, но подробности им неизвестны. Наших, живущих в радиусе пятнадцати километров от станции, я предупредил. Никто ничего не знает, но йод пообещали выпить. Ох, ещё надо будет обязательно позвонить Киеву, но это мы решим уже после того, как точно узнаем, что всё-таки произошло, – на несколько секунд воцарилась тишина. – Как ты? – Терпимо, – выдохнула Полина, замолчала на несколько секунд из-за приступа кашля, после чего с трудом отдышалась и продолжила достаточно ровным голосом. – На станции суматоха. Сейчас там работают пожарные, сразу отовсюду – станционные, из города, говорят, и твои едут, пытаются ликвидировать возгорание на крыше, – её голос вдруг стал дрожащим, словно она находилась на улице под сильным холодным ветром, и таким испуганным, что по спине Чернобыля пробежали мурашки. – Родя, мне кажется, что реактора больше нет. – К-как нет? – от неожиданности он начал заикаться, широко раскрыв глаза. Ему даже подумалось, что он просто ослышался – настолько невероятно, страшно и неправильно прозвучало это сухое «больше нет». – Вообще нет! – ответила она на повышенных тонах, не из-за злости, но паники. – Разрушен полностью! – Разве это возможно? – Возможно! – Полина, судя по голосу, была на грани истерики. – Похоже, это первый в истории случай полного разрушения реактора! Подчистую! Как будто и не было! – Из-за чего? Бомба? Думаешь, налёт? – Родион слегка нахмурился и скосил взгляд на небо за окном: абсолютно ничего, тёмная синяя пустошь. На войну совсем не похоже – он знает, ему есть с чем сравнивать. – Нет, нет, нет, точно нет! – решительно отвергла она, – Я звонила Энергодару, у него всё тихо. Будь это нападение, разбомбили бы все атомные электростанции. Да и сам город пострадал бы... – Но не мог же он сам... уничтожиться? – цеплялся за последнюю надежду Родион. – Это какой же силы должен быть взрыв? Лина, почему ты так решила? – Мог, – уже совсем уверенно выпалила она и стала тараторить себе под нос, казалось, напрочь позабыв про звонок. – Всё сходится – и то свечение, и уровень радиации, и паника на станции... – Какое свечение? – В небе. Сразу после взрыва, всего на минуту-две – появилось и пропало. Родион был до того сосредоточен на звонке, что когда в коридоре, соединяющем кухню и гостиную, послышался тихий топот, он от неожиданности чуть не подскочил, но вовремя увидел, что это просто кошка, удивлённая непривычной для такого времени суток активности хозяина. В груди вновь неприятно кольнуло – а как на радиацию реагируют животные? – Может, он лишь частично разрушен? Как там, в Америке, на «Трем»... «Три»... – «Три-майл-айленд». Нет, это точно не оно. – Почему? – Да потому что тогда не было погибших и никто серьёзно не пострадал, Родя, а у нас уже пропал без вести оператор второго цеха! – рявкнула она, и впервые за всё время их общения Родион поймал в её голосе злость. Полина и сама поняла это, мгновенно замолчала и через несколько секунд заговорила виновато и растерянно. – Прости пожалуйста. Я... я не знаю что на меня нашло. Но пойми меня, я уверена, что это не то, что было раньше. Я вижу и чувствую, что это всё слишком серьёзно, настолько серьёзно, что мне сложно оценить масштаб происходящего, и я не знаю, чем это всё для нас закончится, но точно ничем хорошим. Полина издала непонятный звук – что-то среднее между судорожным вздохом и всхлипом – и вдруг резко закашлялась. Родион почувствовал себя так, словно у него из-под ног уходит пол. Краем сознания он всё ещё пытался найти какое-то иное объяснение происходящему, боясь признать это, но разум уже давно, ещё во время первого их звонка, свыкся с мыслью о том, что Полина права во всём (а не только в том, что произошла авария, но уровень опасности у неё очень низкий, как он пытался говорить сам себе). – Мне приехать? – наконец сумел совладать с собой он. – Нет! – очень резко и испуганно выпалила Припять. Вся её речь стала рваной и отрывистой, словно ей не хватало воздуха в лёгких для того, чтобы сказать хоть одно слово, и эта резкая перемена очень испугала Родиона – хотя казалось бы, куда уж больше. – Оставайся дома! Там... Надо сказать обо всём Киеву. Я сейчас сама отправлюсь туда... Всё узнаю... Только не приезжай, пожалуйста! – Почему? Линочка, мне ведь рано или поздно придётся поехать. Мне нужно подготовить отчёт для Киева, и если я могу помочь тебе, то мне стоит поехать уже сейчас. – Разговаривай с нашими, – упрямо не соглашалась Полина. Она всё ещё громко хватала воздух, однако голос её был полон отчаянной решимости не пустить его сюда ни при каком раскладе. – Замеряй уровень радиации. Встречай тех... кто поедет сюда разбираться. Они через тебя поедут наверняка. Сюда не едь. Ты... ты и так ведь получишь... значительную дозу радиации. Нельзя делать её ещё больше. – А ты? – слегка нахмурился Родион. Ему не нравилось это проявление самоотверженности. – Пойду на станцию, – так спокойно, словно речь шла о прогулке в парке, сказала Полина. – Позвоню в больницу. Потом пожарным. В Институт ядерных исследований. Киеву. Повисло молчание. – Хорошо, – наконец, сказал Чернобыль и устало потёр переносицу, – но пообещай мне не мучать себя, даже ради благой цели. – А ты пообещай пока не ехать сюда, – нервно выпалила Припять. Голос её, вопреки всему, был полон отчаянной надежды – словно у маленького ребёнка, коим она, по-хорошему, перестала быть совсем недавно. – Обещаю, – вздохнул Родион, понимая, что лучше согласиться. Всё равно потом приедет – пара часов ведь роли не сыграет? – Тогда и я тоже обещаю. Пока, – тихо-тихо попрощалась она. – До встречи, – сказал он и положил трубку. Кажется, к утру он начнёт бояться телефонных звонков как огня.