Мои нетрадиционные друзья, или сказка в голубых тонах

      Густая плотная вечерняя тьма накрыла город незаметно. Ничего не делая, я, тем не менее, всё равно устал, поэтому уже в половину двенадцатого устраивался поудобнее на мягком футоне. Как это обычно бывает по закону подлости, уснуть быстро мне, как ни странно, не удалось, — сознание изнутри теснили беспощадные мысли о Хао… Такого винегрета моя голова давно не видела: и обида на брата за его холодное и будто бы безразлично-насмешливое отношение ко мне, и за его внезапнонарисовавшуюся девушку, которая уже крала Хао, хоть и была сейчас, наверное, в США и даже не могла бы предположить, что где-то в другом уголке земного шара какой-то неизвестный ей Йо Асакура безуспешно пытается не думать о её парне, который по совместительству является ещё и братом этого странного Йо…        Нет, ну как так можно? Я же тоже существую, но почему сейчас должен делить моего аники с какой-то девушкой? А ведь Хао даже не подозревает о моих противоестественных чувствах… А кто знает, может, если бы он знал, всё сложилось по-другому? Нет-нет-нет, я не должен думать в таком ключе!       Блять, да как я могу не думать в таком ключе, когда всю свою жизнь восхищался своим аники? А теперь блять явилась какая-то девка, и я иду к черту! Нет уж, не готов так просто отказаться от Хао. Лежу в темноте своей спальни в бессмысленных попытках переключить этот бесконечный поток неутихающих мыслей, уговаривая себя лежать на месте и не совершать никаких движений, кроме дыхательных, а мысли всё равно продолжают наступать бесконечным единым потоком… Вспоминаю, как он защищал от ребят в родном Идзумо, которые, считая меня слишком странным, сочли это достойным поводом, чтобы собраться после уроков и «разобраться с этим пидором Асакурой». Тогда Хао защитил меня заявив: «Я тоже Асакура. Кто-то хочет со мной разобраться, м?» — стоит ли говорить, что после этого ко мне близко не подходили всякие грубияны и задиры, опасаясь гнева Хао? Думаю, это очевидно. Нет, всё же я несправедлив к своему аники. Конечно, он меня любит! Иначе зачем тогда меня защитил и зачем приехал теперь? Он не может не скучать по мне. А про девушку сказал, не чтобы меня задеть — конечно, с чего бы ему считать, что это меня как-то обидит? — а потому что я сам просил. И всё-таки, почему я чувствую, как по сердцу растекается слабость, смешанная с грустью и с дрожью? Почему на глазах появляются слёзы, а дышать всё труднее, будто воздух сгустился? Что это? Глупость какая-то… Но, если это глупость, почему до сих пор об этом думаю? Почему так страшно, одиноко и пусто, словно я один остался на всём свете беззащитный и слабый, словно котёнок, которого когда-то нашёл Хао и подарил мне?.. Имя этому котёнку дал тоже аники — Матамун. Что это значит, я так и не узнал… Под давлением всех этих бесконечных «почему» я думал, что вот-вот сойду с ума. Надо отвлечься. Встал из тёплой постели, вышел в тёмный коридор, юркнул в прохладную ванную комнату, открыл холодную воду и умылся, надеясь остудить свои мысли и, по возможности, вообще их заткнуть. Это бессмысленное действие, ожидаемо, изменило действительность ни больше ни меньше, чем плюс минус ноль. Дошло до того, что в ту адскую ночь я готов был едва ли не на стену лезть, лишь бы перестать думать о Хао, его девушке и своей неразделённой неправильной симпатии, которая, вообще-то, становилась всё ближе к одержимости. Наконец, я отчаялся и подумал, что свихнусь, если не скажу Хао всё здесь и сейчас и решил, что просто необходимо пойти к брату, даже несмотря на то, что сейчас глубокая ночь и аники, скорее всего, уже давно спит. Эта ненормальная мысль прогнала сразу весь сон, призрачные остатки которого ещё таяли на моих ресницах… И абсолютно плевать, что он нашёл себе девушку! А мне что делать? А мне что делать, если я, кажется, влюбился в своего брата (хоть я и надеялся до последнего, что это просто наваждение, вызванное его долгожданным приездом и той новостью, которую от на меня вывалил, а потому не собирался признавать). Не придумав ничего лучше, я встал с футона и твёрдым, но тихим шагом вышел в коридор, взял зажигалку с сигаретами и проследовал к балкону. Ночная благодатная мягкость тёплой майской ночи ласково заключила в свои нежные бережные объятия. Движение — и сигарета начала испускать ровный однотонный серый дым, прибавив к огонькам на плотном и непроницаемом холодном, словно глаза Хао, небе, ещё и рыжий дрожащий неровный мерцающий — на сигарете. Я курил молча наружно, но внутри всё кричало рёвом раненого зверя и иступлённым негодованием, которое смешалось с грустью и опустошённым разочарованием, окутанным усталостью после событий ускользающего в никуда дня… И пока я так стоял, рассматривая звёзды на небосклоне-глазах Хао, я, к своему ужасу, поймал себя на мысли, что, если бы брат не приехал сегодня, заснуть удалось без проблем, а значит, не спал я именно из-за мыслей о нём… Надо всё ему высказать! Прямо сейчас! Решительно, пока намерение ещё было твёрдым, потушил сигарету и покинул балкон, возвращаясь в квартиру. Направился к комнате брата… Я отчётливо ощущал биение своего сердца, где-то в голове, словно в воде. Чувствовал, как мандраж колотил тело, а в ногах появилась предательская слабость. Но, сказал «а» — говори «б», и пути назад нет. Мягко толкнув сёдзи в комнату брата, я вошёл в тепло, которое пропахло корицей. Почему-то запах этой пряности неотступно следовал за аники и, пожалуй, прекрасно соответствовал характеру Хао, — такой же тёплый и тонкий, горький и пряный одновременно и непередаваемо сладкий, до безумия манящий, наполняющий изнутри. Этот аромат, пропитавший комнату, и укрепил меня в решении. Подойдя к футону, на котором спокойно и ровно дышал аники, я наклонился и мягко потормошил брата.       Хао с трудом разлепил глаза и непонимающе уставился на меня, медленно, заторможенно хлопая своими длинными густыми чёрными ресницами. Я невольно улыбнулся: заспанный аники выглядел очень мило и напоминал только что родившегося щеночка, — такой же растерянный и безобидный.       — Йо? Что ты тут делаешь? Сколько времени? — хрипло спросил брат.       — Снюсь тебе, аники, но если серьёзно, мне нужно поговорить. И, да, сейчас половина второго ночи, — весело ответил я.       — Тебя приспичило именно ночью? До утра никак? — недовольно-страдальчески протянул Хао.       — Не-а, аники. Я не усну, пока ты не выслушаешь меня!       — Блять, неугомонный, — буркнул Хао недовольно.       — Вещай, раз уж так неймётся… — обречённо вздохнул Хао.       — Я в тебя влюбился, и не знаю, что мне делать.       — Это шутка, отото? Если шутка, то очень херовая. Если не можешь из-за этого заснуть, то попробуй передёрнуть. Полегчает, — насмешливо проговорил Хао.       Блять. Молодец, Йо! Брата не только разбудил, но и, скорее всего, потерял. Я хотел заплакать прямо там от жестокости и холода, с которыми Хао мне это сказал. Скорее вернуться к себе, пока рыдания, теснящие грудь воем, не вырвались всхлипами или слезами, пока Хао не проснулся окончательно, пока есть шанс, что он сочтёт всё это сном…       Ретировавшись из спальни брата, я пулей помчался на балкон. В голове почему-то крутилась навязчивая мысль, которая отчаянно призывала меня покурить, будто это сотрёт все мои промахи, смоет этот позор и починит отношения с братом. Ещё в голове застыли равнодушное холодное, что сказал Хао, — «если не можешь заснуть, то передёрни. Полегчает.» Прокрученные в голове множество раз, эти слова брата накатывали на меня с новой и новой силой, заставляя рыдать уже с сигаретой на балконе, заново и заново ощущая эту честную горечь дыма на языке. Я настороженно замер, перестав дышать и всхлипывать, когда услышал шаги, неминуемо приближавшиеся ко входу на балкон территорию моей юдоли печали. Кроме меня в этой квартире находился только человек, которого я меньше всего хотел сейчас видеть, но, видно, богам наплевать на мои хотелки, равно как и на не-хотелки, именно по этой причине вошёл Хао.       — Не знал, что ты начал курить, Йо, — тихо сказал мне аники, разгоняя взмахами руки сигаретный дым.       — У меня есть два варианта ответа на эту фразу, — улыбнулся я.       — Какие же?       — Первый: как оказалось, ты многое обо мне не знаешь, — я мрачно улыбнулся, — и второй: это не страшно в сравнении с тем, что я врезался с собственного брата, — опять моя мрачная усмешка, — так какой из этих двух отстойнее?       — Однохуйственно, отото, — очередь Хао раздавать мрачные, но от этого не менее красивые, ухмылки.       — Ты теперь, наверное, откажешься от меня и будешь делать вид, что не знаешь этого парня в оранжевых наушниках, да, аники?       — Какой у меня глупенький отото… — выдохнул Хао.       — Ась? — не понял я.       — Йо, мы не в двадцатом веке живём. Сейчас все к гомосексуальности c бо́льшей терпимостью относятся. Поэтому выкини из головы тот бред, который ты себе уже придумал, пока тут нервно курил.