***
Бар, о котором говорила Вика, Антон находит не сразу. Приходится пройтись от метро до ближайшего перекрёстка, зайти в арку, ведущую во двор, упереться в решётку, выругаться, вернуться обратно, дойти до следующего перекрёстка, повернуть на противоположную сторону улицы и только в этот раз найти узкую дорожку между двумя, плотно стоящими друг с другом домами, ведущую через проходной двор. Петербург не перестаёт удивлять: он кажется до скуки простым — вот улицы, вот проспекты, вот линии, и всё на одинаковых квадратах, а потом ты узнаешь о тайных тропах, проходящих сквозь эти самые квадраты, и понимаешь, что все книги о мистических легендах этого города явно было с чего писать. О том, что нужное место наконец-то найдено, сообщает играющая из-за угла музыка, и Антон идёт на неё, словно Алиса за белым кроликом. Но вместо Алисы — двухметровый худющий парень, а вместо белого кролика — «Пошлая Молли». «Пошлая Молли»? Антон удивлённо хмурится, когда ему навстречу выходят две пьяные малолетки, шарахаются от него, как от прокажённого, и уходят дальше по переулку. Шастун ещё несколько секунд смотрит им вслед, но неожиданно появившийся голос Вики быстро возвращает его в реальность. — Явился наконец-то, — она прыгает прямо на спину Антона, заключая его в крепкие для девчонки объятия. — А я думала, что ты там уже помер по дороге. — Да я вообще тут потерялся, — растеряно отвечает комик, снимая с себя Вику, при этом коротко её обнимая. — Когда ты говорила, что этот бар весьма популярный, я не думал, что популярный у детей. — С чего ты взял, что у детей? — она достаёт из кармана пачку сигарет, губами вытягивает одну, протягивает упаковку Антону. Тот цепляется, вытягивает сигарету. Потом копается в собственном кармане, достаёт зажигалку с сексуальной девушкой в открытом купальнике, протягивает сперва подруге — та быстро закуривает, потом закуривает сам, при этом переминаясь с ноги на ногу. — Ну зашла пара малолеток, что такого? — Вика пожимает плечами, стряхивая пепел себе под ноги. — Можно подумать, что ты в свои двадцать один пипец какой взрослый, — ухмыляется, смеряя Антона обиженным взглядом. — Тут пиво хорошее и дешёвое, музыка мне нравится, и вообще, мы почти в самом центре Питера, отсюда можно хоть куда! Девушка делает небольшую паузу, не отрывая взгляда от Шастуна, который уже давно явно хочет что-то сказать, но не успевает, потому что поток слов, который выливает на него Складчикова, просто невозможно остановить. И он честно ждёт, когда ему предоставят возможность дать хотя бы какой-то ответ. — …или ты уже зазнался, и больше тебя простые смертные не интересуют? — Зазнался?! — Антон чуть сигаретой не давится, глядя на девушку широко открытыми глазами. — Ты с чего так решила вообще? — Ну а что, — она делает ещё одну затяжку. — Собрал «Стейдж», концерт свой отснял, сейчас ещё на «ТНТ» попадёшь куда-нибудь — и всё, забудешь Вику, как страшный сон. Девушка совершенно показушно отворачивается, нарочно ломая голос до того состояния, когда она ещё чуть-чуть и заплачет. Кажется, до этой сцены остаётся всего три, два… — Ну Ви-ик, — тянет Антон и быстро прижимает к себе девушку, которую уже может с уверенностью назвать подругой. — Ничего я не зазнался. Просто времени, как обычно, не было ни на что. Я из комнаты даже не выходил, материал доделывал, заучивал. Знаешь, как стрёмно было вообще? Одно дело на двадцать человек шутки шутить, другое, когда на твой концерт реально собран весь зал, а ещё повсюду операторы бегают, снимая каждый твой взгляд. Я даже с Игорем почти не общался, а мы живём в одной квартире. Вика ухмыляется так недовольно, что можно было бы запросто поверить в то, что она действительно обиделась, но Антон её знает уже не один день и точно может с уверенностью сказать, что слышит в голосе тщательно скрываемую улыбку. Она выпутывается из его объятий и тушит сигарету об асфальт, выбрасывая её в небольшое мусорное ведро, стоящее рядом и выполняющее роль урны. — Ладно, Шастун, пойдём оторвёмся. Ты, вообще, светлое или тёмное предпочитаешь? — Светлое, — отвечает комик, выбрасывая следом свой окурок и проходя в плотно закрашенные чёрной краской двери. Клуб, в который Вика привела Антона, на самом деле был самым типичным местом, собранным, что называется «из говна и палок». Стены и потолок забиты деревянными щитами, выкрашенными в чёрный, сверху какие-то неоновые вывески, купленные на «Озоне» за пару соток, плакаты современных групп (из них всех Антон узнал только Моргенштерна и ту самую «Пошлую Молли», что как раз доигрывала из всех динамиков). Клуб был забит почти под завязку. Возрастной контингент был где-то от шестнадцати до двадцати с небольшим. Удивительно, что малолеток пускали сюда, но, видимо, это было достаточно частое явление, представляющее собой скорее закономерность. Песня сменилась на следующую, которую Антон уже не знал, да и знать не очень хотел, тем более, что было это уже когда Вика потянула его за собой к бару: длинной стойке, раскрашенной граффити и обклеенной всевозможными стикерами, иногда не самого этичного содержания, за которой работали два парня весьма неформального вида. Над их головами висела графитная доска, на которой криво и косо значилось всего несколько строк. Каждую Шастун изучал весьма серьёзным взглядом, пока Вика, вставшая на носочки, не дотянулась до его уха, чтобы через громкую музыку её было слышно. — Джин Тоник тут не рекомендую. Джин — лютая палёнка. Лонг — ну такое, я тоже сомневаюсь в нём, потому что в прошлый раз меня вырвало прямо тут в туалете. А вот пиво заебись! — она отстраняется от Шастуна и переваливается через барную стойку до одного из барменов, который, в свою очередь, подтягивается к ней навстречу. — Два светлых ноль-пять, пожалуйста! Бармен кивает, возвращаясь к своей работе, а Вика залезает на барный стул, совершенно бесцеремонно разворачивая к себе своего спутника. Антон позволяет ей это, хотя с другими, скорее всего, чувствовал бы себя некомфортно. Но Вика — это совсем другой человек, рядом с ней даже ощущаешь себя иначе. Она как будто не просто девушка, а кто-то особенный. Её обаяние и лёгкий подвыпивший флёр делают своё дело, из-за чего Антон чувствует себя максимально удобно, будучи даже ещё не выпившим. — У тебя какие планы на сегодня? — спрашивает комик, чуть опираясь на стойку, при этом сильно наклоняясь к подруге. — Планирую не спать всю ночь, пить и танцевать! — она притягивает Антона к себе за ворот джинсовой куртки. — И ты будешь всё это делать вместе со мной! — Ваше пиво! — раздаётся за спинами, и бармен ставит перед гостями два больших пивных бокала, наполненные до краёв с красивой плотной пеной. — Спасибо! Антон берёт два бокала — решил поиграть в галантного кавалера — один оставляет себе, а второй протягивает своей спутнице. Они быстро чокаются, скорее чисто символически, чем практически, и пригубливают хмеля. Вика была права: пиво шикарное. Без каких-то дорогих излишеств, а просто обычное вкусное пиво, которое можно выпить в огромном количестве, и только человеческая нужда может заставить остановиться, но только на время, чтобы сбегать в клозет и вернуться обратно, где играет музыка, танцуют пьяные гости, и алкоголь заливает барную стойку. Первый бокал заканчивается быстро — Складчикова осушает его чуть ли не залпом, Антон медлит, но вскоре расстаётся и со своим. Вместе с Викой хорошо, они обсуждают концерт, процесс съёмки — девушка слушает его просто во все уши, впитывая каждую деталь рассказа, многое переспрашивает и сама направляет разговор в нужное для себя русло. Шастун рассказывает о том, как готовился; как коленки дрожали всё утро перед концертом; как чуть не потерялся в коридорах «Стейджа»; как его гримировали, хотя он до сих пор уверен, что это было не обязательно; как волнительно было стоять за кулисами; и какие классные ребята работают в «Дыммашине». Разговоры о работе плавно переходят на личные темы, Вика снова рассказывает об «очередном», что в который раз разочаровал её, и что теперь она снова одинокая волчица. Антон уже обожает эти её рассказы о бывших, потому что так смешно, как она, никто никогда не рассказывал про подобные темы — ей бы в стендап… Антон вовремя осекается, решает, что говорить именно эту фразу не стоит, но в голове своей пометочку делает и обещает, что поговорит с Арс… Мысль, которую Антон так старательно гнал от себя уже не первый день, снова ворвалась, вынося из головы остатки самосознания. И словно уже не важно, о чём так упорно рассказывает Вика, что происходит вокруг них, что какая-то малолетка в короткой юбке то и дело трётся об его спину — в голове снова мутнеет. И даже где-то внутри, в районе желудка, — тоже. Шастун вспоминает, как после концерта продюсер подошёл к нему, как говорил о том, что больше сотрудничать невозможно, что на этом всё. Конец. Точка. Баста. И как у Антона сердце сжималось от одного только понимания, что всё его счастье может закончиться, так и не начавшись. На кой хрен он так долго обхаживал Попова, чтобы так просто перейти к кому-то другому? Может, даже на условиях, что будут не хуже, но ведь факт в другом — в том, что это уже будет не Попов. Кровь приливает к лицу, и Антон чувствует, как у него краснеют щёки и кончики ушей — это что-то, что преследует с самого детства, с чем совершенно невозможно бороться, и что становится мерилом его состояния — как хвост у собаки. Краснеют — значит волнуется или дико стесняется. Что происходит именно сейчас — не понятно. В голове всплывает то, что было следом за разговором с продюсером. То, после чего Антон потом не мог прийти в «норму» и чувствовал себя, как… как именно — он до сих пор понять не может, и только лишь осознание того, что состояние в целом было паршивым, давало хоть какое-то мерило. Антон вспоминает, как буквально за шкирку тащил ничего не понимающего Игоря до такси, потому что метро уже было закрыто, и нужно было успеть уехать до развода мостов; как потом по приезде домой чистил зубы несколько раз, под душем мылся минут сорок, пока пьяный Игорь не стал ломиться в ванную, потому что ему очень приспичило поссать. Антон поступил отвратительно. И как бы сильно не хотелось забыть это, но Антон это всё-таки сделал. Он поцеловал Арсения. — Ты в порядке? — голос Вики вынимает из омута, в котором он снова начинает тонуть, чуть ли не за шиворот. — Ещё надо выпить! — Шастун щёлкает пальцами, теперь уже сам переваливаясь через стойку к бармену. — Ещё два пива! — Всё нормально с тобой? — она спрашивает снова, потому что такая резкая реакция Антона кажется ей какой-то неправильной. Она пытается развернуть лицо комика к себе, но тот упорно отворачивается. — Антон, чего с тобой? Тебе плохо? Перепил, может? Не тошнит? — Нет, всё нормально! Просто задумался, — он старается выдохнуть, пересаживается на соседний пустой стул и поднимает лицо выше к потолку, потому что Вика вокруг него уже крутится, как лиса. — Может, умыться? — она сжимает его предплечье и выглядит, кажется, на самом деле взволнованно. — Нет, — отрезает комик, когда рядом с ним на стойку ставят полный бокал. — Просто вспомнил кое-что, что хотел бы забыть. Вик, давай в говно нажрёмся? — Антон наконец-то смотрит на неё серьёзным взглядом, пытаясь скрыть недавно появившееся смущение, и Складчикова на секунду зависает, пока ещё один бокал не оказывается уже рядом с ней. — Просто хочу оторваться. Я знаю, что ты это умеешь. — Говно вопрос, — с осторожной улыбкой картавит его спутница и перехватывает бокал. — Тогда пьём до дна и идём танцевать! А потом… — она строит очень загадочное лицо и снова поднимается к нему на носочках, говоря в самое ухо, от чего у Антона по спине бегут мурашки. — Может быть, организуем что-то ещё… Лицо Шастуна вытягивается, он смотрит на подругу так серьёзно, как ещё ни разу за этот вечер. Всё и так написано на её лице, но Антон всё-таки спрашивает, стараясь говорить так завуалированно, словно они находятся в опере, а не в сомнительном ночном клубе. Можно подумать, что никто здесь не догадается, о чём они говорят таким заговорческим тоном. — У тебя есть что? — Ну, я достану, — задрав носик, отвечает Складчикова и делает небольшой глоток своего алкоголя. Антон размышляет всего долю секунды. Лучше даже сказать, что вообще не размышляет — вопрос был буквально риторическим, и ответ на него он уже заранее знал. Знал, но зачем-то спросил, чтобы точно убедиться в собственной правоте. На самом деле, Антон никогда не считал себя зависимым от «не алкоголя», не употреблял ничего, кроме обычных сигарет, но почему-то именно сейчас он всё-таки ступил на ту самую дорожку, на которую мама предупреждала не вставать перед тем, как он отправился в Петербург. Возможно, всё дело в том, что не было подходящей компании, и вот она появилась. Милая девочка, которая бы точно понравилась его матушке, могла, как Шастуну казалось, достать всё, что угодно. В его глазах зажёгся огонёк, и улыбка растянулась до самых ушей. — Тогда до дна, и танцевать! С этого момента Шастуна уже ничего не беспокоит. Он пьёт один бокал за другим, сам тянет Вику в центр зала, танцует под «Кис-Кис» и даже подпевает вместе с ней строчки «Мальчик, ёбаный обманщик!..», вместе с целой толпой неистово прыгает под «Инстасамку» и уже совершенно не думает о том, что до этого не давало покоя. Антон больше не хочет ни о чём думать и переживать, ему этого хватило в жизни. Хватило забот об учёбе, потом о работе, потом об этом чёртовом переезде, потому что, как бы он не врал матери, на самом деле, проблем и долгов у него было достаточно. Конечно, долги эти со временем раздавались, но всё равно висели достаточно тяжким грузом от зарплаты до зарплаты. Не хватало денег, не хватало свободного времени, если бы не Игорь, который время от времени заставлял выйти из дома и даже кормил-поил за свой счёт, вообще бы не вылезал никуда. А ещё и стендап, который отнимал слишком много времени, но при этом не давал ничего взамен, кроме того, что его знали среди тусовки местных комиков, а хотелось большего… хотелось в телек, хотелось собирать солдаут на концертах, хотелось много подписчиков и популярности, чтобы прохода не давали. Хотелось тусить не в мелком клубешнике со вчерашними школьниками, а где-нибудь на Невском, в заведениях, рядом с которыми сейчас он даже ходить стеснялся. За всеми этими пьяными мыслями Антон даже теряет момент, когда Вика уходит из поля зрения. Он пляшет с какой-то девчонкой с большой грудью (её-то он заметил!), которая на него чуть ли не вешается и, когда его выдёргивают куда-то за плечо, даже сперва теряет равновесие. — Э? А? Чё такое? — Шастун идёт следом за Складчиковой, которая тянет его куда-то в сторону уборных. — Пошли-пошли! — только загадочно отвечает девушка, сжимая руку ещё крепче и, надавив на ручку двери, буквально вталкивает туда Антона. Антон прижимается спиной к грязной стене, исписанной матами и номерами телефонов от пола до потолка, совершенно непонимающим взором одаривая Вику, которая роется в карманах собственной рубашки. Он смотрит на неё так внимательно, как позволяет количество выпитого алкоголя, и до Антона медленно, но всё-таки доходит, когда она достаёт маленький зип-пакетик с белым порошком. — Есть купюра? Девушка поднимает голову, глядя на него таким довольным взглядом, словно она сейчас выиграла слиток золота. Антон хлопает себя по карманам и достаёт мятую сотку, протягивая её подруге. Та быстро выхватывает её, расправляет насколько это возможно и делает маленькую трубочку — проверку купюра выдерживает, и девушка быстро прячет её в карман. Она обходит Антона по кругу, опускается на корточки, доставая свой телефон, укладывая его на самый центр корпуса на крышке сидения унитаза. О том, насколько оно грязное, комик изо всех сил старается не думать. — Это что? — Антон поправляет волосы, упавшие на лицо, стараясь следить за каждым движением Вики. — То, что надо! — с улыбкой отвечает та, высыпая небольшую порцию белого порошка на экран телефона и разравнивая её в тонкую полоску банковской карточкой. Спорить Антон не решается. Просто смотрит на то, как она со знанием дела чертит дорожку и, если честно, только сейчас чуть начинает волноваться. Потому что до этого момента Антон думал, что «что-нибудь», о чём они говорили некоторое время назад, будет какой-нибудь безвинной травкой или чем-то подобным, с чем он уже был знаком. Однако уверенное лицо Складчиковой почему-то всё же внушает уверенность, и Антон решает, что довериться ей можно. Возможно, он об этом пожалеет когда-нибудь, но это будет совершенно не сейчас. — Так, — Вика встаёт, буквально переставляя Антона на своё место, — пользоваться этим умеешь? — она протягивает ему трубочку, скрученную из купюры. — Ну, справлюсь, — неуверенно кивает Шастун, опускаясь на коленки перед унитазом. — Никогда не думал, что окажусь в таком положении… — Только её не в рот, а в нос, — через плечо смеётся Вика, проверяя, всё ли тот делает так, как надо. — Да знаю я! Антон недовольно кривит лицо, смотрит на то, как подруга уже откровенно смеётся над ним, и переводит пьяный взгляд на белый порошок. Очень странное ощущение, которое, кажется, длится не несколько секунд, а больше часа — Антон никогда в жизни не пробовал порошки. И, если честно, и не попробовал бы сам, потому что слишком опасной казалась эта затея. Но от того, как легко об этом говорит Вика, как быстро она «чертит» и как нетерпеливо ждёт, когда он попробует, становится как-то проще. Наркотики уже не кажутся чем-то страшным, а просто «продолжением банкета». Шастун глубоко вздыхает, вспотевшими пальцами перехватывает сотку и медленно прижимает её к носу, осторожно вводя чуть глубже. Немного тушуется, но всё-таки решается — делает глубокий вдох, втягивая в нос целую дорожку мефедрона. Сразу Антон не ощущает ничего нового — а чего ожидал? Он выпрямляется, снова меняется местами с Викой, та повторяет всё то же самое, только для себя. Нос очень сильно жжёт, приходится сильно тереть его, возможно, до красноты. Очень странное чувство внутри — словно сделал что-то очень плохое, но оно никак на тебе не отразилось. Шастун прижимается спиной к двери, снова потирает нос и даже не удивляется, как быстро Вика закидывается следом за ним. Осторожно убирает всё ненужное в карман, отряхивает телефон, прячет его в джинсы и стоит напротив, глядя на него со странной улыбкой. — Ну чё? — пьяно спрашивает девушка, глядя Антону в глаза. — Ну ничё, — с улыбкой отвечает комик. — Идём? — Идём. Они выходят из кабинки, встречая несколько девчонок, которые даже никак на них не реагируют. Антон уходит в зал, пока Вика остаётся у зеркала, чтобы поправить макияж. На танцполе очень громко играет музыка, и Антону требуется время, чтобы узнать в ней «Электрофорез», который, в отличие от многих других песен, играющих сегодня, он слушает и любит сам. Вот только почему-то звучат они как-то иначе. То ли более бодро, то ли просто на тон выше — Антон решает, что это какой-то ремикс, и не придаёт общего значения. Минут через десять, когда Вика уже возвращается, и они снова пляшут где-то на танцполе, Антон понимает, что с ним всё-таки что-то происходит. До этого, признаться честно, он чувствовал некоторую усталость, которая давала о себе знать — долгий день, насыщенный вечер, постоянные танцы, музыка и крики. А сейчас всё выглядело как-то иначе, словно в нём проснулось второе дыхание, благодаря которому вечер становился только лучше. Вика была рядом с ним, по её лицу казалось, что она испытывает что-то подобное. Шастун перевёл взгляд от неё в сторону, где стоял диджейский пульт, и только сейчас заметил, как красиво светится неоновая вывеска прямо над ним. Прочитать её содержание было слишком сложно, но вот цвета — красивый фиолетовый со смесью зелёного переливался из одного в другой и обратно, образуя что-то нереальное. — Эй, тебя въебало? — голос Вики раздался у самого уха, Антон повернулся на него и, кажется, не узнал. — Выеба-а-ало… — с блаженной улыбкой протянула девушка, сразу следом за этим заливаясь диким хохотом. Антон смотрел на неё, смотрел вокруг и не мог понять, как вот так легко и просто, буквально за одно мгновение, всё вокруг него стало таким приятным. Кажется, что исчезли все проблемы, которые тяготили душу, исчезло всё, что мешало жить. Сейчас были только этот клуб, музыка (которая уже даже нравилась), Вика рядом и просто такое невероятное чувство блаженства, что выходить из этого состояния уже не хотелось. Шастун понимает, что сейчас ему хочется всего и совершенно одновременно — танцевать, прыгать от счастья, пойти в зал, петь, есть, пить, гулять, говорить, целоваться. — Вик… Чтобы найти взглядом Вику, требуется время, потому что рядом её не оказывается. И в ближайшей паре метров тоже. Антону приходится навернуть несколько кругов по клубу перед тем, как увидеть знакомые волосы где-то в толпе. Шастун подходит ближе, но замирает, когда толпа чуть расходится — девушка уже целуется с каким-то парнем, который точно младше неё самой. Он хмурится, пытаясь сложить одно с другим и понимает, что лучше ей сейчас не мешать. Очередная песня сменяет предыдущую, и всё внимание Антона переключается на себя. — Игорь, алё! — Антон прижимает телефон к уху, перед этим чуть не выронив его несколько раз. На том конце провода тишина, совмещённая с какими-то шуршаниями. — И-и-игорь! — ещё громче в самый динамик повторяет комик и прижимается спиной к кирпичной кладке, медленно сползая по стене, пока ноги сами не усаживают его на корточки. — «Шастун…?» — тихий голос звучит еле различимо, и Антон сперва даже не понимает, кому он принадлежит. — «Что случилось? Ты видел который час?» Антон кое-как отстраняет от себя телефон и пытается смотреть на экран внимательными до глубины души глазами с широко раскрытыми зрачками, но картинка постоянно двоится, и приходится прилагать реальные усилия, чтобы прочитать каждую букву в имени абонента. — А. Эс. Пе-ди-К, — очень задумчиво вслух читает Антон и мгновенно заливается громким смехом. Стоящие недалеко от него парни, смолящие уже утренние сигареты, удивлённо смотрят на пьяного и обдолбанного вдрызг молодого человека. — Блять, сорян, я не туда попал. Шастун снова смеётся, быстро (насколько это возможно в его состоянии) вырубает звонок и пытается листать контакты, чтобы добраться до заветного «Джабр», но на всём экране снова появляется «А.С. Педик», руша все его планы. — Да блять… — Антон пытается сбросить, но вместо этого принимает звонок. Запрокидывает голову назад, врезаясь в старые потрёпанные кирпичи, и тут же зажимает заболевший затылок ладонью. — Да бля-я-ять!.. — «Шастун? Что случилось?» Голос Арсения Сергеевича теперь звучит совершенно не сонно, как в прошлый звонок, совершённый минутой ранее, а серьёзно и собранно. Мужчина чеканит каждое слово, и от прежней сонливости уже не остаётся и следа. Антон безумно жалеет, что позвонил ему вместо своего соседа. Да лучше бы матери набрал, было бы проще разобраться! — Блять, па-ра-сти-те. Я Игорю хотел позвонить, а не вам. Соре, что разбудил, — Шастун облизывает пересохшие губы и закрывает глаза. — «Зачем ты Игорю звонил в пять утра? Где ты? С тобой всё в порядке?» — Всё просто ахуенно, — улыбается Антон, почёсывая болящий от раздражённой слизистой нос. — Да чё вы начинаете, всё нормально. Сижу тут у клуба. Курю. Антон бьёт себя по карманам и только тогда вспоминает, что потерял пачку ещё где-то между двумя и тремя часами ночи. Рядом стоящий такой же пьяный, как и сам комик, парень, видимо, заметив его метания, кое-как подходит, протягивая уже закуренную сигарету. — Храни тебя б-г! — восклицает Антон, и компания раздаётся громким смехом, уходя обратно в клуб. — «Ты пьяный?» — не унимается продюсер, и Шастун уже точно не понимает, почему вообще говорит с ним. — Я не пяный, — он морщится, раскуривая подаренную сигарету. — Спите дальше, Арсений Сергеевич. — «Антон, где ты? Скажи мне адрес, я за тобой приеду». — Со мной всё хорошо. — «Ты не выговариваешь слова. Скажи мне адрес!» — в трубке раздаются ещё какие-то звуки, схожие с шорохами, происхождение которых Шастун сейчас не в состоянии понять. — В «Ионотеке», — отвечает Антон, после небольшой паузы, в которую он очень глубоко затягивается. — «Антон, послушай меня», — чуть строже, но всё равно как-то даже… ласково говорит мужчина. — «Я сейчас приеду, сходи умойся и никуда не уходи. Ты понял меня? Жди меня там!» — Да ладно, блять. Он закатывает глаза, снова опирается о стену и тяжело вздыхает. Тот момент, когда начинает отпускать — самый худший из всех возможных. Антон медленно встаёт, выбрасывает сигарету на асфальт и заваливается обратно в клуб. Хоть Вика и говорила, что в «Ионотеке», в отличие от того клуба, где они начинали свой поход по барам, пить даже пиво не стоит, Антон её всё-таки ослушался и сейчас заказывал какое-то пойло, которое даже лютые панки бы пить не стали. Что-то на основе портвейна и дешёвой водки. Но Антон не может удержаться. Сейчас меньше всего ему хочется, чтобы это сладкое опьянение заканчивалось, как и эта ночь в целом.***
Попов собирается быстро: меняет домашние штаны на джинсы, футболку даже не переодевает с ночной, просто сверху накидывает толстовку. Успевает только из сумки вытащить документы на машину и ключи и, даже не надевая носки, обувается в первые попавшиеся кроссовки. Сердце стучит, как ненормальное. От прежней сонливости не осталось и следа. Сейчас единственное, о чём он думает — Антон. В который раз в его мыслях находится только Антон. И уже спускаясь по лестнице, понимает, что скорее всего, ничего страшного с ним не случится — мальчик большой, в клубе, скорее всего, не в первый раз в жизни (он же дожил как-то до своих двадцати одного?), вряд ли его кто-то изнасилует там в туалете, или что-то ещё… Арсений не хочет думать, что «ещё» может быть там. Просто хочет, чтобы с этим мальчишкой всё хорошо было. Чтобы в половину шестого утра он не шлялся где попало, тем более по таким клубам, как «Ионотека», а был дома, в безопасности… Продюсер буквально влетает в свою машину. Заводит её и трогается с места. Только когда машина останавливается на светофоре, Арсений ищет точный адрес клуба и, просмотрев карту, двигается уже в нужном направлении к Лиговскому проспекту. Хочется верить, что Антон всё ещё там, что не сбежал куда-то, и с ним ничего не случилось. Лишь бы с ним ничего не случилось…***
Чужая рука опускается на плечо, и Антон от прикосновения вздрагивает. Поднимает глаза и видит перед собой Попова. Кажется, он вообще забыл о том, что тот должен был приехать. — Что вы… — …за тобой приехал. Пойдём, — мужчина хмурит брови, ловя на себе ужасно пьяный взгляд. — Я не хочу никуда идти, — Антон делает шаг назад, отходя к сцене, где сейчас играет такой же пьяный ди-джей. — Нужно дождаться последней песни! — Антон… — Арсений делает шаг в его сторону, осторожно берёт за руку и тянет на себя, стараясь не привлекать внимание других людей, всё ещё танцующих в клубе. Удивительно, что в такое, уже ранее время тут достаточно много народа, который ещё в состоянии не просто двигаться, а танцевать. Под чем это происходит — следующий вопрос, на который Арсений Сергеевич точно не хочет знать ответ. Антон руку вытягивает и отходит ещё на несколько шагов. Попов кусает губы и ловит на себе чей-то пристальный взгляд. Лучше бы его сейчас приняли за отца, чем за какого-то насильника… — Антон, — чуть строже говорит продюсер, снова цепляя комика за руку и в этот раз более настойчиво притягивая к себе, и — о чудо! — в этот раз у него получается. Пьяный Антон прижимается к чужому плечу, и от этого прикосновения по всему телу Попова пробегает дрожь. Он сглатывает, стараясь держать себя (и Антона) в руках. Кажется, сейчас взгляды к ним больше не прикованы и, чёрт возьми, как же Попов этому рад. Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь его узнал, и по Питеру пошли слухи, что продюсер стендапа гуляет по сомнительным клубам, где тусят преимущественно дети. — Пойдём на улицу, подышим свежим воздухом. — Есть хочу, — неожиданно стонет Шастун, и Попов облегчённо вздыхает — есть шанс выманить его на еду. — Я тебя покормлю, пойдём. На удивление, теперь уже Антон тянет за собой продюсера. Тот лишь старается маневрировать между танцующими в каком-то пьянящем угаре, чтобы лишний раз ни к кому не прикасаться — слишком противно. Из клуба комик буквально вываливается, а следом за ним быстро выходит всё ещё взвинченный Попов. У входа курит компания каких-то мужиков «за тридцать», и Арсений всеми силами старается не смотреть на них, потому что весь его взгляд прикован к Антону, который звонко смеётся, путаясь в собственных ногах. — Вы, блин, реально приехали за мной? — он говорит громче, чем хотелось бы, и сейчас Арсений точно чувствует на себе чужие заинтересованные взгляды. — Я думал, вы шутите! — Я не шутил, — Арсений подходит ближе, придерживая парня за плечо, и старается вести в сторону припаркованной на Лиговском машины. Совершенно неожиданно, когда Попов уже уверен, что всё самое страшное позади, Антон вырывается из его рук и что есть мочи бежит куда-то вдоль улицы, мимо длинных рядов малоэтажных зданий. На долю секунды мужчина замирает, удивлённо хлопая глазами, но потом быстро рвётся с места, догоняя мальчишку. Как же ему «повезло», что именно Антон свалился ему на голову! Теперь-то его жизнь точно будет наполнена всевозможными «приколами». Хотя больше ездить за своим подопечным по клубам не хотелось бы. — Стой, куда ты?! — А догоните! Антон ужасно пьян, его шатает, и кажется, что в любую секунду он может просто проехаться лицом по асфальту. Попову, который каждый день из последних лет десяти занимался бегом, догнать его не составляет никакого труда, именно поэтому, ловко схватив мальчишку за плечо, он останавливает его и думает, что лучше всего вообще держать его за руку, потому что кто знает, что он ещё вытворить захочет. Но Антон, кажется, игры свои заканчивать не планирует — резко подаётся в сторону, прижимаясь спиной к стене ближайшего здания, и по инерции тянет за собой Попова. Арсений Сергеевич смотрит в глаза комика испуганным и непонимающим взглядом. Бегает по лицу от улыбающихся мягких губ, до смотрящих куда-то сквозь него, слишком чёрных глаз. От Антона ужасно пахнет — смесью алкоголя и чем-то ещё… Парень поднимает подбородок, глядя прямо в глаза продюсера, и от этих переглядок становится не по себе. — Что с твоими глазами? — тихо спрашивает Попов, сглатывая неприятный комок в горле. — А что с ними? — совершенно спокойно, словно он только что не убегал никуда, спрашивает комик. — Красные, и зрачки огромные, как… — У меня проблемы с капиллярами, — быстро отвечает Антон и снова улыбается и, чёрт возьми… облизывает свои губы. — И я такой пьяный… Арсений отпрыгивает от него, как от прокажённого. Смотрит на то, как мальчишка открыто смеётся над ним, буквально складываясь пополам. Выдыхает через нос, поправляет взъерошенные волосы, почёсывает затылок. — Какой у тебя адрес? — строго спрашивает Попов, потирая кончик своего носа. — Не скажу, — всё с той же улыбкой ответ Шастун, наконец-то отходя от стены и уже спокойно подходя к своему продюсеру. — В смысле, «не скажу»? — он искренне удивляется подобному ответу, глядя на Антона полными непонимания глазами. — Не хочу домой, поэтому и не скажу. — Тебя на улице оставить? — Не оставите. — Оставлю. — Не-а. — Ты со мной играть собрался?! — Вы уже через половину города проехали, зачем вам оставлять меня тут на улице? На это ничего нельзя ответить. Просто невозможно. Арсений действительно не оставит его на улице, и мальчишка это, чёрт возьми, даже под количеством выпитого, понимает. Арсению так не хочется сдаваться и, если честно, он был бы уже рад оставить его здесь, хотя бы просто для того, чтобы доказать, что это он здесь правый, но состояние Антона не даёт покоя — он слишком «плох», и шанс того, что ему придёт в голову набедокурить, слишком велик. Попов мнётся с ноги на ногу, кусает губы, тяжело втягивает воздух, в одно мгновение взвешивает все «за» и «против» и выдыхает, закрывая глаза. — Ладно, поедешь ко мне ночевать. — Уже утро. Это уже не ночёвка, — Антон качает головой из стороны в сторону, как маленький ребёнок, и у Арсения от этого его вида… как здоровый лоб мило улыбается, совершенно невинным взглядом смотрит, дрожит уголок губ. — Спать поедешь ко мне. — Я есть хочу, — снова ноет Шастун. — Я приготовлю тебе что-нибудь. — Хочу «КФС». — Ты серьёзно сейчас? — Да. Хочу острую курочку и кофе. Арсений закатывает глаза, ловит Антона за руку, чтобы тот больше никуда не делся, и ведёт за собой. Они наконец-то выходят на Лиговский, и Попов даже видит свою машину, припаркованную совсем рядом. Забегаловка, кстати, тоже буквально в двух шагах и, как только Антон видит её, начинает вырываться. Продюсеру не остаётся ничего, кроме как ускориться следом за ним. В «ресторане» Антон заказывает слишком много — и бургер, и картошку, и твистер, и пирожок. Сверху всё это добивает горячим кофе, которого Арсений просит приготовить две порции, потому что понимает, что ему просто жизненно необходимо тоже сделать несколько глубоких глотков. Несмотря на то, что продюсер предпочитал ранние пробуждения, в пять утра он старался не просыпаться, тем более, чтобы потом так резко куда-то ехать, бегать по закоулкам и ловить мальчишку, как сбежавшего кота. Они садятся в самом дальнем углу — это было условие Арсения Сергеевича. Когда заказ наконец-то готов, он сам встаёт, принося еду на большом красном подносе, и ставит его прямо перед Антоном на стол. Тот с таким видом накидывается на фастфуд, что кажется, что он не ел минимум неделю. Арсений сидит напротив, попивая свой американо и глядя на мальчишку из-под полуприкрытых век. Как же это всё ужасно странно выглядит — никогда раньше ему не приходилось забирать своих комиков в шесть утра из клубов. Раньше, если был даже намёк на неисполнение условий контракта, Попов с треском выгонял, даже не оставив второго шанса, а тут… сам срывается посреди ночи и едет чёрт знает куда. А теперь ещё и смотрит за тем, как жадно Антон поедает картошку. Что ожидаемо — Антон не доедает. Надкусывает всё, что есть на подносе, к кофе даже не прикасается, просит заказать ему ещё колу и выпивает её залпом. В машине он, кажется, чуть успокаивается, и доезжают они без особых приключений. Шастун всё ещё лезет со своими разговорами, но теперь хотя бы из машины выбраться не пытается, а просто покорно сидит, ждёт, пока Попов довезёт его до дома. Доезжают быстро, потому что город ещё совсем пустой, и даже перед мостом пробок нет. Машина плавно заезжает во двор, Арсений паркуется на собственном месте и наконец-то разрешает открыть дверь. Антон вылезает осторожно, так же осторожно захлопывает, чтобы не повредить автомобиль, который стоит дороже, чем он сам, и спешит следом за продюсером, который уже по пути к парадной заранее достал ключи. Они поднимаются по лестнице, потому что Попов почему-то отказывается пользоваться лифтом. Возможно, чтобы лишний раз держать себя в форме, возможно, потому что считает, что на второй этаж можно подняться и пешком. Арсению Сергеевичу не верится, что они наконец-то дома. Кажется, усталость и нехватка сна всё-таки взяли своё, потому что сейчас ему больше всего хочется уложить Антона спать и лечь спать самому… — Вы можете сейчас поцеловать меня. Голос Антона разрывает тишину светлой парадной. Арсений останавливается, как вкопанный, дзынькнув ключами, зажатыми между пальцев. Он оборачивается медленно, всё ещё не веря в услышанное. — Чё…?! — Я не повторю это ещё раз, — Антон хмурится, но делает ещё один шаг вверх по лестнице, оказываясь с Поповым на одном уровне. — Антон, не надо шутить. Поднимайся давай, мы почти пришли. — Почему вы не хотите воспользоваться моментом? — Моментом пьяного тебя? Что за глупости? Нафига мне это? — теперь уже хмурится Арсений. Отворачивается и поднимается на несколько ступеней, прежде чем понимает, что не слышит за собой звука шагов. — В прошлый раз вы были явно не против. Внутри что-то отрывается и падает, как с высокой скалы. Арсений медленно поворачивается и встречается с тяжёлым взглядом, смотрящим на него снизу-вверх. До этого момента Попов думал, что неплохо владеет умением импровизировать и может выпутаться из любого разговора. Но только до этого момента, потому что сейчас у него слова между собой никак не клеются, получается какая-то чушь. — В прошлый раз… — Будете говорить, что всё было по-другому? — Антон… — голос продюсера становится мягче, аккуратнее. Они уже почти дома, почти добрались до конечной точки, где можно уложить Антона спать и дождаться, пока он проспится и придёт в себя. А ещё было бы неплохо написать Лизе, чтобы она перенесла сегодня все встречи на вечер. — Пойдём домой, пожалуйста. Не будем шуметь в парадной, хорошо? — Не хорошо, — он стоит, как вкопанный, продолжая сверлить мужчину взглядом. — Вы ведь по мальчикам, — Арсений чуть ли не порывается в этот момент к нему, в диком желании заткнуть своему утреннему гостю рот, но единственное, что у него получается, — шикнуть «тише!», но Шастун тише не становится, а продолжает гнуть свою линию, — так в чём проблема, если я сам об этом говорю? — Давай не будем обсуждать это здесь, — голос продюсера становится строже буквально за мгновение. Кажется, что от прежней ласковости не остаётся и следа. Кто угодно в этот момент бы опустил голову, извинился и тихо пошёл следом. Но не Шастун. Антон смотрит с вызовом. Словно ему, как избалованному ребёнку, не купили новую игрушку. — А если бы я попросил меня трахнуть, взяли бы? — Антон, прекрати немедленно! — Арсений хватает парня за руку, резко тянет на себя и заставляет подняться наконец-то на нужную площадку этажа. Снова перехватывает ключи, с нажимом открывает дверь квартиры и буквально впихивает в неё комика. — Я с тобой и так сюсюкаюсь полночи, а ты…! — А я не просил со мной сюсюкаться! — Антон топает ногой — совсем как ребёнок — и раздувает ноздри. — Раздевайся, я приготовлю тебе диван, чтобы ты мог поспать, — продюсер старается игнорировать каждое слово, которое Шастун так ловко бросает в него. — Это вы сами решили поехать за мной! — Ты разбудил меня под утро. — Я извинился и сказал не ехать! — Ты мог бы поблагодарить меня за то, что я накормил тебя, привёз в тёплый дом и с комфортом укладываю спать. — Спасибо. Арсений замирает на мгновение, но потом быстро приходит в себя и закрывает входную дверь на замок, снимая с себя кроссовки. — Хочу целоваться, — сердце Попова сжимается от каждого услышанного слова. — У тебя было время нацеловаться за ночь, — он снова хмурится, проходит в ванную, включает воду в раковине и яростно мылит руки. — Хочу с мужчиной, — Антон стоит в дверях ванной, глядит в чужую спину, и Попов этот взгляд на себе чувствует физически. — В следующий раз найди себе мальчишку, это не такая проблема. — А у вас есть какой-то мальчишка? — Есть, — с надрывом отвечает Попов и, отстраняя от прохода Шастуна, выходит из ванной, и только тогда понимает, что именно сказал. И совершенно не понимает, зачем. — Вы гей или бисексуал? — Я не буду отвечать на твои вопросы, Шастун. — Почему тогда ответили на предыдущий? Арсений останавливается напротив бельевого шкафа и ждёт секунду, чтобы выдохнуть, и только потом открывает его в поиске постельного белья. — Гей, — отвечает он на одном дыхании, стараясь выглядеть максимально отвлечённо. — И почему вы не хотите меня сейчас? — Я… — «очень хочу тебя» — хочет ответить Попов, но вовремя осекается, прикусывая язык. — Я не трахаю всё, что движется. То, что я гей, не значит, что я должен накидываться на каждого человека мужского пола. — А я не гей, Арсений Сергеевич, — голос Антона меняется, становится тише, мягче, даже печальнее. Прежней колкости в нём уже совсем не осталось. — И я не знаю, почему меня так сильно тянет к вам. Арсений замирает посреди коридора. Он медленно оборачивается к Антону, который уже не кажется таким радостным и взвинченным, как раньше. От его пьяного угара не осталось совсем ничего: мнётся стоит, то сжимает, то разжимает пальцы на руках, чуть шатается и в глаза не смотрит. От одного только взгляда на него Арсению Попову становится так грустно и так хочется броситься к мальчишке, притянуть к себе, крепко стиснуть в объятиях и целовать в его раскрасневшееся лицо, вдыхать аромат, собравший в себе чуть ли не все бары Петербурга; просто хочется, чтобы он был рядом, лежал на коленях, прикасался, рассказывал всё, что только приходит в дурную голову. Именно в это мгновение, стоя всего в паре метрах, имея за плечами огромный опыт отношений, чувств, эмоций и нехилый багаж знаний, Арсений чувствует, что на самом деле влюбился. И в голове последняя работающая извилина бьётся: «Не ведись на него, не ведись на него, не ведись…!» Мужчина тяжело вздыхает. Сжимает крепкими руками собранную в идеальный квадрат простыню, вынимает следом за ней пододеяльник и наволочку. Разворачивается и уходит в гостиную, оставив Антона на том же самом месте. Какие же немалые усилия требуются, чтобы выключить все инстинкты, которые имеются в голове. Мальчишка, которого он так сильно хочет, — на блюдечке с голубой каёмочкой чуть ли не лежит — сам просится на всевозможную близость. Но он, кажется, совершенно не понимает, что это значит на самом деле. Для Антона это сейчас лишь поцелуи по пьяни или сонный секс где-нибудь в туалете клуба. А для Арсения — жизнь, в которой ему потом ещё очень долго существовать. Продюсер заправляет плед в чистый пододеяльник, старается дышать как можно ровнее и игнорировать звуки, которые издаёт комик. Судя по тому, что в ванную хлопнула дверь, тот явно пошёл умываться. Оно и славно, пусть лучше приведёт себя в порядок и ляжет чистым, чем… Да к чёрту эти простыни. Просто хочется, чтобы Антон спал в чистом, а не как панк обоссанный где-нибудь в подвале. Из ванной Антон выходит минут через пятнадцать, когда его спальное место уже полностью готово, а на небольшом столике у изголовья стоит бутылка «Ессентуки». Когда парень, одетый только в одни трусы и полностью мокрый на всей своей верхней половине, появляется в дверях, до Попова наконец-то доходит, что он не приготовил ничего, во что можно было бы переодеться. Поэтому мужчина коротко кивает (скорее сам себе) и выходит из гостиной, возвращаясь через минуту со свежей футболкой, протягивая её Антону, который уже успел улечься в кровать. — Не надо, — коротко отвечает Шастун, но продюсер не унимается — трясёт предметом гардероба у него перед лицом ещё раз. — Надевай, у меня прохладно. Антон что-то бубнит себе под нос, но с дивана поднимается, берёт футболку из чужих рук и быстро надевает на себя, снова падая в горизонтальное положение. О том, что мальчишке холодно, догадаться было не сложно: укутался в одеяло по самые уши, ноги свои длинные под себя подтянул, чтобы пятки не мёрзли. Арсений смотрит на него усталым взглядом, понимая, что теперь его жизнь с появлением этого юноши изменится насколько, что ничего с этим сравниться уже не сможет. Лёша бы сказал, что он снова нашёл себе кого-то, чтобы стать в очередной раз нянькой, но… Думать о том, что сказал бы Лёша, на самом деле очень сильно не хочется. На сонный, уставший и по-прежнему хмельной взгляд Антона можно смотреть вечно. Попов сглатывает ком в горле, быстро (словно иначе бы ему это запретили и погрозили пальчиком) садится на край дивана. Антон машинально двигается назад, освобождая большее место для хозяина квартиры. Арсений молчит, всё ещё пристально глядя на своего рассветного гостя. — На самом деле, ты нравишься мне, Антон Шастун… — каждое слово для него сродни боли физической, разрывающей душу изнутри, — …но я не хочу, чтобы ты нырял с головой туда, что тебе совершенно не нужно.