И дальше на север идёт наступленье,
Запела вода, пробуждаясь от сна.
Весна неизбежна, ну, как обновленье,
И необходима, как просто весна.
Я не мог оторвать глаз от уходящего вдаль юноши. Кровь хлынула к щекам, я задыхался от вскружившего голову мужского аромата вокруг. От этого совершенно простого жеста, примирительного, асексуального. Может ли такое быть, что мой атрофированный без эмоций мозг любое происшествие воспринимает как фейерверк эмоций? Почему мне кажется, что нет? *** Несколько дней прошли в отсутствии посторонних. Отец уехал в свой кишлак, Чингиз где-то пропадал, и наш «женский» коллектив остался в одиночестве и неведении. Новости обрушились на меня внезапно, когда я выполз из дома по просьбе матери — то ли творога купить, то ли ещё чего. Я обо всём разом позабыл, когда у рынка повстречал Лямис Шади. Она приветливо кивнула мне и двинулась навстречу. — Здравствуй, Юмн, как там Саадат? Чингиз говорит, поправляется. Я кивнул. Лямис вздохнула и обернулась на окна своего дома. — А Чингизу что-то совсем худо. Третий день встать не может. Всё улыбается мне, шутки шутит, а самому перевернуться на другой бок невыносимо. Какая напасть с этими войнами, вернёшься — никогда о войне не забудешь, а не вернёшься… Значит родные твои не забудут. Правда, Юмн? Я снова кивнул. Бедные матери. Мне отчаянно захотелось увидеть Чингиза и я знаками попытался объяснить Лямис своё намерение. Мои просящие глаза, наверное, сказали больше, чем убогая жестикуляция. Лямис снова улыбнулась, как будто очнувшись от дурных мыслей, и рассеянно махнула рукой. В этом вся семья Шади, заходи-не хочу. *** Чингиз лежал в дальней комнате, в семейной части дома, где я никогда не бывал. Он спал. Я взглянул на его мерно вздымающуюся грудь, на бледные щёки, на заострившиеся черты лица, и мне стало не по себе. Как всё-таки хрупок тот огонёк, поддерживающий наши жизни. Стоит перед тобой на вид совершенно здоровый цветущий мужчина, а через пару дней он же — прикованный к постели больной. Я пересел на стул возле изголовья кровати. Так близко к его лицу, к его губам, как бы я ни старался не акцентировать на них внимание. Они пухлые, бледноватые, со следами от зубов, видимо, закусывал их, чтобы не стонать. Бедный, славный мой Чингиз. Не найдя в себе сил бороться, я пригладил его роскошную шевелюру, провёл рукой по пушку на щеке и наконец дотронулся до губ. За что мужчинам такая привлекательность? Почему сердце так стучит, Киа? Почему? Где-то в доме хлопнула дверь и я мгновенно отдёрнул руку, с ужасом осознавая, что Чингиз проснулся одновременно с моей реакцией. Он протёр глаза, повертел шеей, разминая затёкшие мышцы, и взглянул на меня. — Посмотрите-ка, красивые девушки навещают калек. Вот это нравственность, вот это высокопарность! , — я не мог понять, надсмехается он надо мной или нет, — Зачем пожаловала? Да что происходит? В гневе я резко вскочил со стула, чтобы уйти, лишь бы не слышать такого отношения. Мои глаза вдруг встретились с его, и я осознал свою горячность. Во взгляде Чингиза пылал вызов, какое-то ужасно болезненное чувство, едва ли не больнее самой его травмы. «Да, смотри, каково мне», — говорил этот взгляд, «Да, мне всего около двадцати, а я не могу вставать по нескольку дней, потому что кажется, что позвоночник сломается пополам. Я — дефективный, искалеченный солдат, который за смехом прячет любую другую эмоцию. Сейчас я чувствую себя немощным стариком, а ты пришла ко мне, здоровая и юная. Гляди, если хочешь, мне всё равно». Он отвернулся к стене и до подбородка натянул одеяло. Глупый мальчишка. Я присел на кровать и погладил Чингиза по затылку. Массировал ему голову своими тонкими «женскими» пальцами до тех пор, пока он наконец не обернулся, уже с мягким взглядом и читаемым раскаянием за выпад. Чингиз перехватил мои пальцы и поцеловал их, глядя мне прямо в глаза. Он целовал и извинялся за своё поведение, объяснял, как тяжело ему осмысливать себя в таком положении, и как трудно ему не быть едким и язвительным. Он целовал, а я снова не мог дышать. Он говорил, а вокруг меня звенел шум. Он прижимался лицом к моей ладони, а я не мог поверить происходящему. Он бы понял всё, скажи я ему хоть слово. Я ужаснулся и с силой отнял руки у Чингиза. Не оборачиваясь, я круто развернулся и выбежал из этого дома, из этой манящей атмосферы. Жаль, что сердце оттуда выбежать не может. Очень жаль. *** Все прошедшие ночи с встречи с Чингизом меня мучили кошмары. В основном, о том, как Чингиз узнаёт, что я парень. Его ошеломлённое лицо и бах … Я просыпаюсь. Сценарии сна были разными, я просыпался в поту, но легко засыпал после. А были и те, где Чингиз так и не узнаёт, кто я, женится, уезжает в Карауш, приезжает оттуда с детьми на праздники. Такой сон был реже, но после мне хотелось выть и рвать на себе волосы. После него я плакал. Такая развилка событий угнетала меня, мешала привычному течению жизни. Самое главное в этом всём, что я не мог решить — страшнее жить в вечном ожидании, что секрет раскроют или что не раскроют? Передо мной не должно стоять такого вопроса. И всё же он стоит. В конец измученный, я засыпал тяжёлым сном и до меня было не добудиться. Мы с матерью спали в маленькой горнице, окна которой выходили на задний двор. Сюда никому не дозволено заходить, поэтому именно здесь, откинувшись наконец в своей постели, я мог снять с себя всё это женское тряпьё и лежать спокойно в одной ночной рубашке, раскидав по подушке отросшие волосы. Но в эту ночь наше уединение нарушилось. Саадат стала кашлять кровью и чтобы мы скорее побежали за врачом, она попыталась спуститься вниз без нашей помощи, в итоге поскользнулась и упала на первый этаж. Мать, услышав грохот, поднялась с постели и обнаружила на кухне измазанную кровью Саадат. А до меня добудиться она не смогла, как ни пыталась. Поэтому в полубезумии бросилась к дороге, где по счастливой случайности проезжали какие-то торговые повозки. Ездоки поняли, о чём тараторит несчастная женщина, и доставили сообщение Ясинам. Так к нам домой снова прибыл Чингиз. Всё это я узнал от рассерженной матери уже потом, с утра. А в те крайне напряжённые часы до и после спасения Саадат я был в беспокойном полузабытье. Мне снова снился кошмар. Была свадьба Чингиза с какой-то странной девушкой, волосы которой были наполовину седые. Чингиз постоянно кривил лицо, едко ухмылялся, как будто это была плохая пародия с него. И всё же он смотрел на меня в этом сне, как всегда смотрел, и сердце моё болело. Брак — это союз на небесах. Теперь уже ничего не изменить. В поту и с криками я очнулся сидящим на кровати. Было тяжело дышать, к горлу снова подступали слёзы. Скрипнула половица у двери и я обернулся. — …Киа? *** Я прилип к стене всем телом и загнанно дышал. Это конец. Это конец. Это всё. Чингиз стоял у двери абсолютно потрясённый. На нём не было лица. Видно было, как он судорожно пытается найти вопросы, да хотя бы слова какие-то, чтобы перестать находиться в этой оглушающей тишине. Первым не выдержал я. Меня прикончили сны вкупе с происходящим. Я бросился на подушку и разрыдался. Конец притворству, конец обету молчания и никабу. Конец мне, моей семье и Саадат заодно. Чингиз молча и неподвижно наблюдал за моей истерикой и вдруг я услышал, как закрылась дверь. Значит, сейчас всё кончится. Рыдание закончилось так же быстро, как и началось. Во мне проснулась какая-то фатальная уверенность, что есть ещё шанс переломить ситуацию. И выход есть только один. Я наспех надел отцовские штаны, выбрался через окно во двор и в сенях забрал отцовское ружьё, с которым он раньше уходил охотиться на дичь с Катадой. Мне было всё равно, что я в одной ночной рубашке, простоволосый, а на дворе середина апреля. Я шёл умирать. Бесчестно, позорно и покорно. Надо сделать всё так, чтобы меня быстро нашли, размышлял я. Чтобы на родителей не подумали, что они мне дали возможность сбежать. За такое расстрел и в чём тогда будет смысл? Шёл не выбирая дороги, к бескрайним полям, которые тёмным пятном расползались до горизонта. Скоро начнёт светать. Миновал наш с Чингизом сруб, уходя дальше по жесткой земле, и остановился, когда лесной массив у нашего дома остался далеко позади. Я поднял голову. Какая звёздная ясная ночь. Катада столько рассказывал мне греческих мифов про созвездия: Кассиопея, Орфей и Эвридика, Орион. Как знать, куда я отправлюсь после выстрела? Я вскинул ружье и приставил ко лбу. Звёздная ночь, забери меня.