***
— Господин Штольман, господин Штольман… Сыщик, услышав женский голос, прорвавшийся сквозь цокот копыт и людской гомон, обернулся на зов и увидел за столиком летнего кафе Татьяну Владимировну в воздушном белом платье, сшитым, казалось, из одних кружевных оборок. В нем она походила на праздничный торт-суфле, увенчанный, словно вишенкой, женской головкой. Барышня нервно взмахивала рукой, подпрыгивая на стуле, рискуя опрокинуть креманку с мороженым, стоявшую возле нее на столе. — Стой, — бросил Яков Платонович извозчику и приподнял котелок. — Мое почтение, Татьяна Владимировна, у вас что-то случилось? — А обязательно должно что-либо произойти, дабы вы нашли время остановиться и поговорить со мной? — протянула девушка, широко улыбаясь. — Прошу меня простить, но для светских бесед у меня сейчас нет времени, — произнес Штольман, понимая, что барышня хочет услышать ответ на ее послание. А ему нечего было ей сказать, так как он не любил бессмысленно убивать время в чужих гостиных. — Еще раз прошу извинить меня, но… — Неужели, господин Штольман, — оборвала его Варенцова на полуслове, — Вы не найдёте для меня свободной минутки? — барышня поджала губы, недовольно смотря на сыщика. Обычно когда она звала в гости мужчину, то тот бросал все свои дела и мчался к ней, а тут ею смели манкировать, и это било по ее самолюбию. — Я всегда к вашим услугам, Татьяна Владимировна, — вынужденно любезно произнес Штольман, за светской улыбкой скрывая истинные чувства, захлестнувшие его. — Только подождите одну минуту, — и он повернулся к доктору, сидевшему рядом, — Александр Францевич, значит, договорились, к вечеру я жду вас. — Всенепременно, — откликнулся Милц. -Тогда я не прощаюсь с вами, — Штольман, сойдя с коляски, обошел заборчик, служивший ограждением, и устроился на стуле напротив Татьяны Владимировны. — Так о чем изволите говорить? — Однако не делайте вид, что вы сердитесь на меня, Яков Платонович, — приняла игривый тон Варенцова, как бы не услышав укол в словах сыщика. — Я же видела: вы устали от общества занудного доктора и только по этой причине взялась вас спасать, зазвав к себе, — выдала она сиюминутно придуманную ложь. — Ну же, улыбнитесь, неужели вы не рады? — Вы ошибаетесь, Татьяна Владимировна, компания Александра Францевича меня вполне устраивала, — проговорил сыщик, хмурясь. — Это вся причина, взволновавшая вас? Тогда честь имею, — и Штольман встал. — Ну почему так сурово? — трагично произнесла Татьяна. — Разве я совершила нечто недопустимое и провинилась перед вами? — и она, закрыв ладонями лицо, незаметно для окружающих ногтем большого пальца карябнула нижнюю часть носа над верхней губой. От возникшей боли в ее глазах защипало, и она, поморгав, выпустила наружу навернувшиеся слезинки. — Вы даже себе предположить не можете, как меня обижаете, — всхлипнула девушка и, убрав руки от лица, представила на обозрение мокрые дорожки на щеках, надеясь, что сыщик, как и все недалекие кавалеры, увидев их, начнет успокаивать ее и клясться в вечной любви. Однако Штольман даже не смотрел в ее сторону. Он навис над сидевшим к нему спиной за соседним столиком мужчиной и через его голову читал газету, которую тот держал в руках. — Кхе, кхе, — громко кашлянув, Варенцова со злостью швырнула на пол десертную ложечку, торчавшую из белой молочной сладкой жижи, некогда бывшей мороженым. Столовый прибор, заливисто звякнув, привлек внимание посетителей кафе, и Яков Платонович тоже на шум повернул голову. — Вчера в своем кабинете вы были учтивы и обходительны со мной, а сегодня меня для вас словно не существует, — утратив напускной флер, с обидой в голосе проговорила девушка. — Объясните, что за метаморфоза с вами приключилась. — Мне нет оправдания! Я осел! — плюхнувшись на стул, пробубнил Штольман, не вникая в смысл слов, произнесенных Татьяной. — Неверующий осел! — повторил он придавленный гнетом прочитанного текста в газете. — Приятно слышать, когда мужчина сожалеет о некорректном поведении, — принимая раскаянье сыщика на свой счет, примирительно промолвила Татьяна и опустила голову, дабы скрыть торжествующую улыбку. «У меня получилось!» — внутренне возликовала она, и ее фантазии пустились вскачь, рисуя перед мысленным взором сыщика, утратившего авантажность, покорно сдающегося к ней в рабство. — Оттого я не стану держать на вас обиду, но на сегодняшнем вечере у нас вы не пропустите ни одного танца, — продолжила она голосом, наполненным медовыми нотами, и многообещающе стрельнула в его сторону глазами из-под опущенных пушистых ресниц. — А завтра в полдень вы покатаете меня на лодке. Яков Платонович непонимающе взглянул на девицу: о чем она вообще болтает, какие танцы, какая лодка? «Я Анну обидел! — подумал он, и в эту же секунду горечь разочарования своим поведением затопила его. — Как мне вымолить у нее прощения?» И, вскочив на ноги, выхватил из рук мужчины газету, чтоб еще раз прочитать свой «приговор», а когда тот возмутился его выходке, громко гаркнул: «Конфискуется для нужд полиции!» — Боже, что вы делаете? — тут же сдавленно пискнула Татьяна Владимировна, испугавшись буйного помешательства сыщика. — Вы с ума сошли?! — Да, я кажется безумен, — не стал спорить Штольман. — Она убеждала меня, что помолвка эта — дурная шутка, а я ей не верил, и вот подтверждение ее словам, — Яков Платонович кинул на гладкую поверхность стола газету и ткнул пальцем в колонку. — Опровержение, — прочитал он заголовок. — Известие о состоявшейся помолвки Анны Викторовны Мироновой, дочери адвоката Миронова, — вздорные слухи, распущенные по нашему городу. Как нам стало известно из достоверных источников, барышня Миронова пока свободна и не собирается под венец. — И какое это отношение имеет к нам? — с нехорошим предчувствием задала вопрос Татьяна Владимировна, переведя тревожный взгляд с газеты на мрачное лицо Штольмана и обратно. Его буйная выходка и крайняя заинтересованность заметкой насторожила ее и заставила беспокоиться. — Никакого, поскольку нас в природе не существует, — хмурясь, ответил сыщик и, бережно сложив лист, убрал его во внутренний карман, поражаясь, насколько стремительны женские мысли: неосторожный взгляд, одно пожатие руки — и вот она уже грезит «о нас». Хотя он сам кругом виноват, не надо было морочить ей голову улыбками и касаниями в своем кабинете. Злость и ревность — плохие советчики. Яков Платонович с силой стиснул пальцы в кулак, досадуя на себя. — Татьяна Владимировна, — как можно доброжелательней вымолвил сыщик, — я, вероятней всего, должен перед вами извиниться, если невольно заставил думать, что между нами возможна взаимная симпатия. Я сожалею о своей неосмотрительности и готов загладить вину, если таковую вы за мной считаете. — Что вы хотите этим сказать? — сердито сощурила глаза Варенцова и совершенно по-бабьи уперлась руками в бока. — Мне кажется, я выразился более, чем ясно, между нами ничего не может быть, — ответил Яков Платонович, глядя на перекошенное от ревности женское лицо. — Я глубоко… — Нет, нет и еще раз нет! — недослушав извинительную речь, вскричала Варенцова, игнорируя любопытные взгляды со стороны. — Вы не смеете так со мной поступать, поскольку это не вы, а я должна дать вам отставку, как и прочим воздыхателям после того, как прискучите мне! И вы, господин Штольман, не дерзнете ломать мои правила игры и станете им подчиняться! Я так хочу! — повелительно завершила она, вздернув кверху подбородок. — Барышня, умерьте свою фантазию, — мгновенно позабыв обо всех муках совести по отношению к девушке, с легким смешком, проговорил Яков Платонович. — Вы ошиблись с выбором объекта, я не безмозглый юнец, готовый с радостью подчиняться женским капризам за доброе слово и ласковый взгляд, а самодостаточный человек, не поддающийся дрессуре. Всего хорошего, — коротко поклонившись, он шагнул из кафе на улицу, и поспешил отойти подальше.***
— Ну, что тебе сказал портье? — нетерпеливо встретил Райский Петра Ивановича вопросом, как только тот сошел с гостиничной лестницы. — Мими там? — Она съехала. Расплатилась за номер и велела все свои чемоданы сдать в камеру хранения на вокзале. — Черт, и давно это было? — Часа два или больше. — И что будем делать? — обреченно поинтересовался Вадим Григорьевич, понимая, что шансы на поимку воровки ничтожны малы. — Она уже десять раз могла покинуть город. — Ничего подобного, я знаю расписание на это время, — подбодрил друга Миронов, громко свистнул и махнул рукой кучеру, сидевшему на козлах коляски, спрятанной в спасительной тени недалеко от них. — С одиннадцати двадцати пяти и до шестнадцати ноль-ноль идут только проходные поезда. Первую остановку у нас делает московский в шестнадцать ноль-ноль. Второй — петербуржский, в семнадцать тридцать, ну и саратовский в семнадцать пятьдесят пять, — уверенно отрапортовал Петр Иванович, легко запрыгнув на подножку поданного транспортного средства. — А сейчас только три часа по полудню, — достал он из кармана брегет и взглянул на стрелки за стеклом. — Так что у нас есть еще целый час, чтоб разобраться в ситуации. На вокзал, — коротко крикнул он кучеру, когда Райский плюхнулся рядом с ним на сидение. Извозчик тут же оживил лошадку вожжами и погнал ее вперед по улице. Через пятнадцать минут вытянутое одноэтажное здание вокзала, выкрашенное в голубовато-зеленый цвет с большими окнами, одетыми в резные наличники, и разделенное центральным входом на два крыла, возникло перед друзьями. — Тпру, милая, — крикнул извозчик своей животине и остановился на площади перед вокзалом, где группа мальчишек из пяти человек, извозившись в пыли, играла в «бабки» на деньги. Перезвон медяков хорошо слышался в безмятежном гуле города. — Прибыли-с, господа, — обернулся он, протягивая руку за оплатой. Миронов вложил в раскрытую ладонь монеты и, спрыгнув на землю вместе с другом, поспешил к входной вокзальной двери, лениво покачивающейся на петлях от сквозняка. Дернул на себя круглую, медную ручку и, зайдя внутрь здания, застыл, блаженствуя в потоке свежего ветерка, потянувшего с выхода на перрон, с противоположной стороны вестибюля. — Ты чего замер? — слегка толкнув друга в спину, проговорил Райский и шагнул вперед, оглядываясь, отметил голубовато-зеленые стены, обитые темными деревянными панелями на половину человеческого роста. Доску с расписанием поездов, вывешенную над решетчатым окошком кассы, и две двери с табличками, отливающие золотом — «буфет», «зал ожидания первого класса», «камера хранения», «зал ожидания 2 класса», «зал ожидания 3 класса», — справа и слева от себя. — Ну, что я тебе говорил? — невпопад ответил Миронов, указывая на время прибытия московского поезда, значащегося в первой строчке расписания, вставленного между тонких реек. — У нас уйма времени, предлагаю пообедать, — и он кивнул на двухстворчатую дверь, находившуюся справа от них. — А мы Мими не пропустим? — с сомнением в голосе спросил Вадим Григорьевич. — Не лучше ли нам ее на улице подождать? — Там жарко, и негде, и нечем утолить мою жажду, а здесь, — и Петр Иванович ткнул пальцем на дверь, которая несколько секунд назад удостаивалась его внимания, — оазис для страждущих в моем лице. Пошли, не сомневайся, выберем стол возле окна и с полным удобством будем ждать и наблюдать. Вход в здание вокзала один, и мы не пропустим приближения Мими, — и он, толкнув створку, прошел в вокзальный буфет. Светлый, чистый зальчик квадратного вида, заставленный столиками, накрытыми скатертями в тон окрасу вокзала, и стойка со снедью, занимавшая левый угол возле двери, встретили их вялой активностью, создаваемой мужским трио. Официантами, оккупирующими самый дальний от входа столик в углу, лениво, без огонька игравшими в карты и иногда перекидываясь односложными репликами. И буфетчиком, молодым человеком лет тридцати, румяным и кудрявым блондином, похожим на картинку, который, подперев кулаком пухлую щечку, бессмысленно таращился в распахнутое окно, выходящее на перрон. У Миронова сложилось впечатление, что тот спит стоя с открытыми глазами, облокотившись на столешницу. — Эй, сонное царство, заказ принимать будете? — весело гаркнул он и удовлетворенно крякнул, когда триумвират разом вздрогнул от испуга. — Чего изволите, Петр Иванович? — тут же поворачиваясь к ним лицом, спросил буфетчик у постоянного посетителя, делая знак коллегам, чтоб те завязывали с игрой. — Сто пятьдесят коньяку. Закуски какой-нибудь, и все это быстро, — хлопнув ладонями, распорядился он. — Шикарно, — оценил заказ Вадим Григорьевич, проходя за приятелем к столику возле окна с видом на привокзальную площадь. — Не боишься совсем без средств остаться? — Все это наживное, — беспечно махнул рукой Миронов и, отодвинув стул, плюхнулся на мягкое сиденье. — Растрясем Мими, найдем самородок, и наши карманы отяжелеют от монет. Я верю в свою звезду, — изрек он и, схватив с подноса подошедшего к ним официанта графинчик с плескавшимся в нем коньяком и две стопки, разлил напиток по емкостям. — За нас, Вадим Григорьевич, — проговорил Петр Иванович и, чокнувшись с Райским, опрокинул в себя стопку. — У-м-м-м, — произнес Миронов и потянулся к вареному говяжьему языку, красиво выложенному на круглом блюде, выставленном гарсоном среди прочих тарелок с холодной закуской. — Она, — остановил его руку Райский и кивком головы указал на улицу, где через привокзальную площадь быстро шагала ожидаемая ими мамзель. Дамочка поминутно оглядывалась, словно опасаясь преследования. — Не убирать, — вскочив с места, рявкнул Петр Иванович буфетчику, дернувшемуся от его резкого движения. — Скоро вернемся, — и, приблизившись к двери, слегка приоткрыл створку, чтобы отследить появление женщины в вестибюле. Райский, изнывая от нетерпения, заглядывал Миронову через плечо и, когда увидел ее в дверях здания, вылетел за Петром ей навстречу. Не дав Мими опомниться, они подхватили ее под локотки с обеих сторон и быстро вышли на улицу. — Куда? — коротко бросил Вадим Григорьевич, крутя головой в поисках убежища от посторонних глаз. — Туда, — махнул свободной рукой Петр Иванович вдоль здания вокзала, — там калитка, выход на перрон для четвертого класса. Думаю, сейчас это самое уединенное место в городе. Вадим Григорьевич согласно кивнул, и они понеслись галопом в заданном направлении. Мими же при этом, как это было ни странно для них обоих, не сопротивлялась, а даже поджала ноги, чтоб не замедлять ход. Друзья ощущали тяжесть ее тела, повисшего на руках. Быстрым темпом преодолев несколько аршин, они завернули за угол вокзала и оказались в проходе, прикрытом с трех сторон. Слева высилась стена здания, вокзала, справа тянулись высаженные вдоль забора отцветшие кусты сирени, а прямо — калитка, с обратной стороны замкнутая на крючок. — Где деньги? — без лишних церемоний произнес Райский, строгим взглядом смерив женщину, прижимая ее рукой к плохо обструганным доскам. — Ой, мальчики, как же я рада нашей встрече, — лилейным голоском проворковала Мими и захлопала зелеными глазками, несмотря на неудобства. — Мне вас сам бог послал, я поняла это еще в гостинице… — Брось, — зло перебил Райский ее излияния и поморщился, словно от зубной боли. — Ты разве еще не поняла, что мы разгадали твой фокус? Где наши деньги? — Потрачены, — сбросив маску, в тон ему проговорила Мими. — Однако у вас все же есть возможность хорошо обогатиться, — резко дернув плечом, женщина скинула руку, ограничившую ее свободу, и отклонилась от забора. — Вам хорошо заплатят, если вы поможете кое-чего найти, вернуть, а потом поспособствуете моему благополучному возвращению в Петербург. — Нет уж, дорогая, один раз мы повелись на твои слова и остались с пустыми карманами, — высказал Вадим Григорьевич вслух общую с Мироновым мысль. — Поэтому без всяких условий отдавай долг и катись на все четыре стороны. Видеть тебя не желаю, — вновь поморщился мужчина. — Петр Иванович, вы же настоящий рыцарь и не сможете оставить даму в большой опасности, — обратилась Мими к Миронову, делая несчастные глаза. Она знала его слабость к дамскому полу и оттого решила воздействовать именно на него. — Если вы не протянете мне руку помощи, то я погибну, — она всхлипнула. —Помогите мне, заклинаю вас, Петр! — Браво, бис, — захлопал в ладоши Вадим Григорьевич, превращая разыгранную француженкой драму в фарс. — Великолепно! — и переливисто тихо посвистел, как это делает публика, покоренная актерской игрой в театре. — Петр Иванович, я надеюсь, ты не собираешься помогать ей? — обеспокоенно осведомился Райский, замечая на лице друга появившиеся следы сострадания к плутовке. — Нет, конечно, — неуверенно произнес Миронов и протянул чистый платок Мими. Как он того не желал, но речь француженки тронула его. — Однако выслушать-то мы ее можем, говори. — Оставив вас, — осторожно вымолвила женщина, чтоб не спугнуть удачу, ее интуиция подсказывала: она на правильном пути. — Обдурив, облапошив, надув, — зло откорректировал ее слова Вадим Григорьевич и в упор посмотрел на Миронова, желая напомнить тому о пережитом времени. — Дорогуша, называй вещи своими именами, — перевел он взгляд на женщину. — Да, черт тебя дери, Райский! — выкрикнула француженка, оставив хорошие манеры. Момент был упущен, лик Петра Ивановича утратил сочувствие после вмешательства. — Обдурила, облапошила, надула, и в этом вы сами виноваты, совсем не думали обо мне как о женщине. Мне по определению нужно больше, чем вам. — Отчего же? — протянул Миронов, удивленно выпучивая глаза. В его голове никак не могли уложиться слова актрисы. Когда они с ней сговаривались в Париже об оплате, то она была готова работать за сущие гроши. — Повторяю, я женщина, — выделила она голосом последнее слово. — Причем, хорошенькая, а для поддержания красоты нужны немалые средства. — Знаешь, Петр Иванович, у меня появилось стойкое желание отвести ее в полицейское управление, — произнес Райский. — Опоздали, я уже была там и имела приятную беседу с господином Штольманом, который обещал мне неограниченную поддержку, — и она выразительно улыбнулась, демонстрируя им свою недосягаемость. — Тогда поведай нам: это по какой же причине ты поспешила съехать из гостиницы и примчалась на вокзал? — не отступал Вадим Григорьевич. — Наверняка за тобой уже числится грешок, и поэтому на этот раз встреча с Яковом Платоновичем не будет так радужна. — Хм, Вадюша, душа моя. Ты думаешь, мне нечем тебе ответить? Ошибаешься! Если вы сдадите меня полиции, то я расскажу им о вашей Крымской кампании, — приторно улыбнулась она. — И вас незамедлительно определят в застенок за мошенничество. — Тогда уж не вас, а нас, — невесело хмыкнул Миронов. — Не надо самоустраняться от великих дел. — Хорошо, — легко согласилась Мими, пожав плечами. — Может, я и окажусь там минут на пять, но потом меня выпустят с извинениями, поскольку мой любовник замолвит за меня слово, — произнесла женщина, стараясь своим тоном и безмятежностью внушить приятелям, что в Затонске ей ничего не угрожает. — А кто у нас любовник? — глубокомысленно поскреб затылок под шляпой Миронов. — Большой человек из министерства. — Родная моя, девочка, — с преувеличенной ласковостью начал Райский, не желая поддаваться откровенному шантажу, — ты плохо знаешь жизнь. Скорей всего, твой высокий чин из министерства предпочтет откреститься от тебя, чтоб тень от запятнанной репутации не запачкала его реноме, когда по запросу Штольмана ему начнут задавать неудобные вопросы. Поэтому предлагаю задуматься над дальнейшей судьбой, прежде чем угрожать нам. — Да кто такой этот Штольман, — скривила женщина в уничижительной гримасе лицо. — Мелкая сошка из Затонска! Кто ему позволит беспокоить высоких людей? — уверовав своим словам, Мими расправила плечи. — Ничего мне не грозит. — Ну, это, зависит от того, насколько Яков Платонович вознамерится озаботиться твоей судьбой и судьбой любовника, — хмыкнул Райский. — Ну что, договоримся или дальше станем трепать друг другу нервы? — Черт! Какие же вы оба противные, мальчики, — зло бросила Мими, обводя мужчин недобрым взглядом, — Нет бы просто помочь, а вы издеваетесь над беззащитным созданием, попавшим в безвыходное положение. Ладно, убедили, договоримся, — вздохнула она. — У Штольмана на столе документы с фальшивыми подписями и печатями. Я не могу их оставить, — проговорила она, решив открыть все карты. — Котик сам копировал их с оригиналов, а печати перекатывал вареным яйцом. И если об этом узнают люди с числящимися там фамилиями, то грянет грандиозный скандал. Их непременно нужно вернуть. — А зачем же ты тогда прибыла на вокзал? — задал резонный вопрос Райский. — Посидеть, подумать после того, как отбила телеграмму, что делать дальше, — честно ответила француженка. — М-да, как же вы решились на такую аферу? — не смог сдержать восхищения Миронов. — Ставка была сделана на полуофициальность и патриотизм. Дескать, уважаемый господин Штольман, не откажите в любезности и в частном порядке из-за твердолобых чиновников отыщите достояние Российской империи — самородок «Баранья голова». Вот вам бумаги с подписями неравнодушных служащих, посмотрите и верните. Больше о предъявленных листах никто не вспомнит, я уничтожила бы их. И все получилось бы как нельзя лучше, но компаньона неожиданно убили, а мое имя открыл своему начальнику незавербованный помощник сыщика. Прошу, украдите для меня те бумаги и найдите самородок, — порывисто проговорила она и с надеждой посмотрела на друзей. — Значит, «Баранья голова»? — переглядываясь с Мироновым, протянул Райский, игнорируя последнее предложение женщины. — И что ты о ней можешь рассказать? — А я смотрю, вы, мальчики, уже в курсе, — насторожилась Мими. — И откуда ветер дует? — Не уходи от ответа, — осадил ее Вадим Григорьевич. — Судя по вашим алчущим лицам, о ценности самородка вы знаете, а больше добавить мне нечего. Котик держал меня на подхвате, вся информация по делу находится у компаньона, — почти не соврала она. — Так вы поможете мне? Хотя у вас нет выбора, я потяну вас за собой, когда меня арестует полиция, — вдруг нагло заявила женщина. После озвученной угрозы план по избавлению от шантажистки в общих чертах одномоментно нарисовался в голове Миронова, осталось только не оплошать в исполнение и чтоб Райский не помешал. — Мими, я всегда питал к тебе сердечную слабость, — быстро глянув на часы, вкрадчиво произнес он и, шагнув вперед, нежно взял правой рукой ладонь Мими. — И я готов рискнуть ради тебя головой, но не забесплатно, конечно, — добавил Петр Иванович, чтоб его скорая уступка не выглядела подозрительной. — И, я надеюсь, сумма будет достойной нас? — Петр! — возмущенно воскликнул Райский, но узрев кулак, выставленный Мироновым за спину, озадаченно умолк. — Вот видишь, дорогая, и Вадим Григорьевич ничего не имеет против, так как молчание — знак согласия. Прочь сомненья, вперед к цели, — и авантюрист оттопырил большой палец спрятанной руки, выказывая одобрение другу. — Ха-ха. Ты ко всем женщинам подряд питаешь сердечную слабость, Петр Иванович. Но продолжай, начало мне пока нравится, — проговорила Мими с облегчением: посул и шантаж сработали, и они оба в ее руках. — У тебя уже есть план? — заинтересованно осведомилась она. — А как же, однако его нужно довести до ума, поэтому предлагаю переместиться в буфет и там обстоятельно обо всем поговорить, — и Миронов, подхватив француженку под ручку, вывел ее из закутка на площадь. Райский недовольно вышел за ними, и, пока они шествовали до места, он хмуро наблюдал (так казалось со стороны), как беззаботный друг рассыпался в комплиментах перед женщиной. «Интересно, а как он намерен выкручиваться, — подумал Вадим Григорьевич. — А если… Нет, — оборвал от страха свою мысль Вадим Григорьевич, не желая даже допускать, что Петр подписал их на кражу из полицейского управления». — Прошу, садись, — любезно отодвинув стул перед Мими, произнес Миронов, лучась улыбкой, когда они рассаживались за своим столиком возле окна. — Гарсон, бутылку сухого шампанского, полграфина рижского и четыре кусочка сахара, — залихватски крикнул он на весь зал. — Петр Иванович, ты помнишь?! — словно маленькая девочка, подпрыгивая на стуле, захлопала в ладоши мамзель. — Мой любимый Шпаль-коктейль. О, Париж, сколько там осталось хорошего, — закатила она глаза. — Именно, дорогая Мими, я все помню: пять грамм коньяка, пятьдесят сухого шампанского и на дно бокала кусочек сахара с двумя каплями горькой настойки, — говоря все это, Миронов под столом наступил на ногу Райского, и когда тот удивленно посмотрел на него, скосил глаза в сторону грезящей женщины. — Подключайся, — одними губами произнес он, и, подхватив бутылку, принесенную официантом, стал откупоривать ее, упершись дном о ногу. — Kxe, — прочистив горло, Вадим Григорьевич протянул, — а я все-таки желаю услышать сумму, за которую рискую собственной свободой. То, что мы затеваем, знаешь ли, Мими, не на один год каторги тянет. — Десять тысяч, думаю, окупит твой страх, Вадим, — скривилась женщина, отрывая взгляд от ловких рук Миронова, наконец вскрывшего вино и взявшегося за готовку коктейля. — Согласись, сумма немаленькая, и с ней ты сможешь многое позволить себе. Болезненный тычок в лодыжку от Петра заставил вздрогнуть Вадима Григорьевича и вновь подать голос: — Маловато будет, — вяло, без должного азарта возразил Райский. Вся эта история ему была не по душе, поскольку до конца не понимал задумки друга. — Боюсь, только пятьдесят тысяч успокоят мои страхи. — Да ты что, с ума сошел?! — возбужденно воскликнула женщина, от возмущения не замечая, как в приготовленный для нее бокал рукой Миронова льется коньяк, рижское и шампанское совершенно не по рецептуре. — Откуда у меня такие деньжищи? — Господа, давайте оставим споры и выпьем за встречу, — Миронов протянул бокал с гремучей смесью Мими и быстро разлил коньяк им с Райским. — Ну-с, за встречу, — повторил Петр Иванович, поднимая стопку. Слегка отпив коктейль, француженка почмокала губами. — Давно забытый вкус, — восхищенно произнесла женщина и, осушив бокал, поставила его перед Мироновым. — Всегда к вашим услугам, мадам, — выпив, учтиво откликнулся Петр Иванович, с радостно подмечая появившийся хмельной блеск в глазах шантажистки, и вновь наступил на ногу другу. Чертыхнувшись про себя, Вадим Григорьевич поглубже задвинул стопы под стул, чтоб дружок больше не добрался до них, и повернулся к Мими. — А тебе было хоть сколько-нибудь совестно, когда ты обкрадывала нас? Миронов чуть не выронил из рук бутылку с шампанским, услышав вопрос, но развязный женский смех успокоил его, и он продолжил смешивать адский коктейль. Отсмеявшись, Мими приняла наполненный бокал из рук Миронова и, выпив его до дна, заключила: — Совесть по нынешним временам — это большая роскошь. И потом, вы же тоже желали проделать со мной похожий трюк? — криво усмехнулась она. — А вот сейчас было обидно, честное слово, обидно, — по-настоящему оскорбился Петр Иванович. — Мы и в мыслях не держали лишать тебя твоей доли. С чего ты решила подобное? — Вы, — всем корпусом она развернулась к Миронову и ткнула его пальцем в грудь, — стали часто шептаться за моей спиной. — Тебе это только казалось, дорогая. — Да, ик. Тогда ладно, — и женщина, завалившись вперед, уткнулась носом в область шеи Петра Ивановича и засопела. — Слава богу, заснула, — боясь лишний раз шевельнуться, облегченно выдохнул Миронов. — А ты чего расселся, — тут же накинулся он на приятеля, ошеломленно смотрящего на него, — бегом в кассу за билетом, а потом за ее багажом. Поезд с минуту на минуту подойдет. — Это бессмысленно, она может вернуться в любой момент и сдаст нас, — все же вставая, произнес Райский. — Не посмеет, Штольман не сегодня так завтра объявит ее в розыск. Ты же слышал, что ее имя замешено в убийстве. Пожалуйста, подай мне ее саквояж и беги. Райский, наклонившись и под гудок приближающегося поезда, поставил на стол сумку и, скрывшись за дверью буфета, пулей метнулся в кассу, а затем, забрав из камеры хранения багаж, вернулся в зал. И застал Миронова пишущим карандашом на бумажной салфетке. — Все исполнил, — чуть запыхавшись, отрапортовал Вадим Григорьевич и показал другу чемоданы. — А ты чего делаешь? — Написал ей, чтобы она больше никогда не появлялась в России, если не хочет угодить на каторгу, — хохотнув, Петр Иванович свернул салфетку и засунул ее под манжет рукава. — Нам куда? — поинтересовался он и подхватил спящую мамзель и ее саквояж. — Выход для второго класса. Вагон второй, место пятнадцать, — ответил Райский, подмечая подозрительно оттопыренные карманы Миронова. — Ты забрал у нее деньги? — высказал он вслух свою догадку, выходя вслед за другом на перрон. — Далеко не все. Поверь, я поступил с ней лучше, чем она с нами тогда, — не оборачиваясь, ответил Петр Иванович и шагнул на ступеньку вагона.