Твой голос и струны моего сердца

17 августа 13:13       Яркие лучи пробираются сквозь шторы небольшой комнатки, заполняя помещение ярким светом. Солнце весело играет с мелкими кудрями парня, пропуская волны света сквозь предметы, пробираясь к юношеским векам. Почти двухметровая туша лежит на кровати, едва умещая ноги, не давая им вылезти за пределы барьера. Солнечные зайчики, отраженные от украшений, лежащих на комоде всеми силами пытаются пробудить Антона, но тот лишь укутывается с головой в одеяло, стараясь игнорировать блики, которые алым цветом всплывают перед глазами.       Вытащить из сонного царства юношу удается, однако, не яркому августовскому солнцу, которое проводит свои последние дни осознавая, что с наступлением сентября, его время, проведенное в мире значительно уменьшится, а громкий стук в дверь, заставляющий Шастуна распахнуть глаза от неожиданности и машинально сесть на кровать.       Спал Антон крепко, так, что и пушками не разбудить, но потревожившие его, лучи, пошатнули крепкий сон и теперь любой шорох заставлял парня зажмуривать глаза и вздрагивать, что уж говорить о буквальном долблении в дверь, которое и мертвого разбудит.       Силой парень заставил себя встать и поплестись в сторону двери. Находясь в полудрёме, он кое-как открыл дверь, минуты 3 возясь с замком, который как назло заклинило.       Когда битва со сраной железякой была окончена, дверь открылась и в нее влетели двое парней, примерно одинакового роста.       У одного из них на голове красовалось произведение или страшный сон парикмахерского искусства, под названием — кичка. Сережа разъяренными глазами смотрел на зевающего Шастуна, у которого от такого взгляда ноги подкосились, потому что Антон знал — он проебался. Пока что непонятно в чем и когда он успел, но смотря на пышущего агрессией друга, он понимал, что меньше чем через минуту узнает причину смешанную с трехэтажным матом, поливающем его с головы до ног.       У второго же парня растительности на голове было значительно меньше(ее практически не было). Он недовольно поправил очки, что сползли на самый кончик носа от таких резких рывков, с какими втащил парня Сережа. У Димы, в отличие от его спутника не метались искры из глаз, да и внешне он был в разы спокойнее, хоть и смотрел на Шаста с некой смесью разочарования и сочувствия, которое было вызвано осознанием, что сейчас будет.       — Антон, ты ахуел вообще?! — Сережа дышал рвано, пытаясь нормализовать подачу кислорода в организме, однако у него выходило мягко говоря не очень — время час дня, а ты спишь. У нас концерт через 2 недели, а ты только и делаешь, что спишь беспрестанно, то и дело отменяя репетиции! Я в отличие от тебя, не хочу опозориться на нашем первом, настолько масштабном концерте. Это тебе не выступать в барах или клубах, развлекая 30 пьяных мужиков, которым вовсе и не важно, что мы играем! Ты хоть представляешь, сколько людей придут на это мероприятие?! Да нам безмерно повезло, что мы туда вообще попадём. На этот фестиваль абы кого не приглашают! Там играют артисты, которые годами добивались успеха, а ты в который раз уже проебываешь возможность отработать нашу программу и приближаешь нас к провалу! — парень пытался отдышаться от переполнявших его эмоций, которые били через край так, что казалось, будто вот-вот из ушей повалится дым, а сам Матвиенко примет облик разъяренного быка, для которого Шастун был красной тряпкой       — Сереж, ну я же не…       — И слышать твои отговорки не хочу. Нам хватает нашего нарцисса, который вообще репетиции считает пустой тратой времени, ведь голос у него идеальный, как и он сам — немного успокоившись, Сережа переводит взгляд на Диму, который стоял со сложенной рукой на плече парня, стараясь успокоить разбушевавшегося Матвиенко, и кладет свою руку, поверх руки Позова.       — Тох, я понимаю, что ты тоже переживаешь, как и мы, а потому дни и ночи проводишь за тем, что пишешь новые песни, дабы забыться в другом мирке, но у нас сейчас катастрофически мало времени на то, чтобы отрепетировать программу и убегать от реальности — не самый лучший вариант — Дима смотрел на Антона с пониманием и виноватым взглядом, за своего парня, который как с цепи сорвался.       Друзья всегда были такими. Они, в силу того, что были полными противоположностями, прекрасно дополняли друг друга, потому Шаст был безмерно рад за этих двоих, узнав, что они решили сплести свои судьбы не только в плане дружеских, но и любовных отношений. Тоха отчасти завидовал белой завистью, когда видел их взгляды друг на друге, и ощущал их безмерную любовь в каждом прикосновении. Он и сам был бы рад найти кого-то, кто точно также раскрасил бы его серые будни, яркими чувствами и нежными касаниями.       К одиночеству быстро привыкаешь и живёшь с ним, как с неотъемлемой частью себя, однако от того, что ты привык к чему-то, ты не перестаешь желать счастья. Простого человеческого счастья, в отношениях с любимым человеком.       Нет, вы не подумайте, Антон не из тех, кто ночами плачет в подушку из-за отсутствия такого правильного, такого желанного и родного человека. Он из тех, кто довольствуется своим одиночеством, берет от жизни по максимуму и говорит всем, что «ему и одному хорошо», но в душе хранит мелкую, практически неощутимую надежду на то, что когда-нибудь появится человек, с первой секунды взглянув на которого его «радар», который у людей принято называть сердцем, потянет Шастуна в омут любви.       Да, он верит любовь с первого взгляда, считая, что у каждого в этом мире есть родственная душа, встретив которую, ты уже никогда не отпустишь ее.       Парень полностью погрузился в свои мысли, из которых его вырвал звонок. Он поспешил удалиться в свою комнату, сказав друзьям по дороге, чтобы те прошли на кухню.       Телефон, лежавший на прикроватной тумбе раздражающе вибрировал. На экране, яркими буквами высвечивались имя: «Скрудж». Антон лишь вздохнул. Четвертый из их компании — Эдуард Выграновский, которому друзья еще в 10 классе дали такое прозвище, каким он был записан с того времени у каждого из них в телефонной книжке, был солистом их группы. Он в последнее время редко одаривал друзей посещениями репетиций и все ссылались на идеальность своего друга, но когда такие дни все же выдавались, друзья помечали их в календаре, шутя над тем, что в честь этого, просто обязан пойти красный снег.       Несмотря на свой нарциссизм, Эд был клевым другом. Без него, как и без каждого из их квартета, казалось эта группа была бы абсолютно иной и играла бы другими красками, но в последнее время его отношения с друзьями стали уж больно напряжёнными.       Да, вся четверка друзей была на нервах и конфликтовала друг с другом из-за предстоящего концерта, на одном из самых крутых музыкальных фестивалей. Однако, если те конфликты быстро заминались, то в случае с Выграновским, дела обстояли куда хуже. Трое друзей практически перестали контактировать с Эдом, а тому было как-то по барабану на это, как и на выступление, как и на их группу в целом. Это сильно напрягало ребят и у каждого в голове был один исход этой проблемы, который они хоть и не обговаривали друг с другом вслух, но прекрасно понимали, что ситуация неизбежно катится к этому самому исходу.       Антон нажал на зелёную кнопку приняв вызов и приложил телефон к уху, вслушиваясь в звуки на фоне. В трубке слышалось копошение, кряхтение и Шастуну не составило труда догадаться, что у Эда была бурная ночь, сопровождаемая бесконечным количеством алкоголя, наркоты и сигарет.       На самом деле, это и являлось проблемой, из-за которой отношения между четверкой ухудшились, только вот, об этой причине знал только Шастун. Из-за пристрастия Скруджа, все репетиции приходилось откладывать и отменять. Шаст не объяснял истинный предлог отмены репетиций Серёже и Диме, потому что узнай они об этом самом предлоге, ребята бы растерзали Выграновского на мелкие кусочки. Их итак выводило столь высокое самолюбие друга, потому, узнай они о наркоте и прочей херне, от Эда не осталось бы живого места. Антон просто молча слушал рассказы Эдика о том, как он вчера нахуячился, а с утра проснулся с хуйзнаеткем в хуйзнаетгде.       После длительного рассказа Эда, Шаст писал в общий чат, об отмене уже очередной репетиции за месяц, от которого к слову прошла уже половина, а за эту половину, они так и не смогли собраться, и ехал на другой конец города искать своего друга в том самом хуйзнаетгде.       Именно так очень часто проходило обычное утро у Антона Андреевича Шастуна.       Парень слегка покашлял, как бы намекая, что он все слышит. Выграновский, услышав этот знак быстро положил телефон между ухом и плечом.       — Алло Тох, слушай, тут такое дело, — Он начал подпрыгивать на одной ноге, пытаясь напялить на себя штанину, которая застряла на пятке и никак не хотела надеваться — вчера был хуевый день, ну и… в общем… — Эд мялся, будто боясь рассказать другу о случившемся, но Антон слишком хорошо его знал, как и знал, что каждый их диалог, после подобной ночной разгрузки Эда, начинался именно так, а потому объяснений и не требовалось.       — Слушай Эд, я понимаю, к чему ты клонишь. Наивно думать, что за 4 года дружбы с тобой, я не знаю твоих «методов» борьбы с трудностями, — тяжёлый вдох — но и ты меня пойми, я не могу больше врать Серёже с Димой, прикрывая твой зад и отменяя репетиции, которые сейчас пиздец как важны нам всем. — такой же тяжёлый выдох — Мы мечтали об этом концерте ещё будучи подростками, создавая нашу группу, а сейчас наша мечта, к которой мы оказались как никогда близко, может разбиться о глыбу льда, точно ебаный Титаник.       — Шаст, — Эд говорил непринуждённым, безразличным, тоном, параллельно выпивая стакан воды, когда со штатной было покончено — мы были тогда детьми и за это время многое изменилось… Мы изменились. Наши вкусы, мечты, желания, привычки, цели в жизни — все изменилось. — акустика усилилась. Выграновский зашёл в ванную, чтобы умыться и смыть с себя остатки вчерашнего вечера — Неужели ты до сих пор теплишь мечту об этом дурацком фестивале?       — Да Эд, я до сих пор живу с этой мечтой, как бы возможно глупо тебе сейчас это ни казалось — Шастун вздохнул, горько ухмыляясь. — я осознаю, что мы все изменились, и это нормально, ведь это жизнь, что-то новое приходит на смену старому и все такое, но что-то в нашей жизни остаётся неизменным. Ты ведь знаешь, что эта группа для меня значит. Знаешь, что для меня она — глоток свежего воздуха. Я живу музыкой, пишу песни, которые описывают мое состояние. Рассказываю о душевной боли, когда совсем хуево и всего себя отдаю этому процессу. — Антон замолк, прокручивая в голове все моменты жизни и осознавая, что музыка это то, что было с ним все это время, а мечта о крупном концерте, на котором он будет выступать на одной сцене со своими кумирами, плечом к плечу с друзьями, была смыслом всего его пути. — Для меня это правда очень важно и жаль, что тебе в свою очередь, далеко по Серегиному барабану на все это.       — Жаль, но ничего не поделаешь с этим. — вода в кране включается и теперь все реплики солиста, звучат через призму звука бьющейся о стенки раковины воды — Так, что на счёт прикрытия моего зада? — парень на том конце провода прыснул, придавая разговору ещё более похуистичную нотку, от которой Шастуна окончательно передёрнуло и заставило теперь точно принять решение, после которого пути обратно уже не будет, но он больше не готов это терпеть. С Эдом в группе, или без него, сейчас, это не имеет никакого значения, потому что его другу, что сейчас обдает себя ледяной водой в попытке смыть отходняк, абсолютно похуй.       — На счёт своей жопы и нашей группы можешь не переживать, — парень на том конце выдохнул с облегчением, а Антон в свою очередь вдохнул побольше воздуха, будто набирая вместе с кислородом смелость, которой ему не хватало, для того, чтобы произнести это вслух — ты больше в ней не состоишь.       На том конце провода повисло молчание. Вода перестала течь и слышалось лишь дыхание прихуевшего Выграновского. Это молчание длилось с полминуты, пока Эд собирался с мыслями, ища в голове ответ на то, что ему вывалили, а после, Антон услышал смех. Истерический, который отдавался небольшим эхом в ванной, смех.       — Шаст, а ты шутник тот ещё. — Эд слегка успокоился и пытался придать разговору иную нотку, нежели нотку серьезности и хладнокровия, с какой Шаст произносил последнюю его фразу. Лучшая защита — прикинуться дурачком. Дураков не бьют. Особенно дураков, у которых похмелье.       — Ты решил, что я шучу? — Голос Антона звучал еще более серьезно, без капли наигранности или попытки скрыть смех. По телу Эда прошлись мурашки и было непонятно, вызваны они холодной водой, что продолжала стекать с лица попадая под футболку, или тем, что его лучший друг выгоняет его из группы.       Эд давно уже забил на свою мечту, которая, в свое время, была смыслом его жизни, но канула в лету. Ему было мягко говоря плевать на то, проходят у них репетиции, или нет. Однако, забив на увлечение, он стал отдалённее от друзей, а потому страдал, и не хотел уходить, не хотел оставаться один. Он не помнит, с чего все началось, но предполагает, что все события этого года в купе повлияли на их дружбу.       После того, как Сережа и Дима сошлись, четвёрка реже стала ходить в бары на выходных, как это было раньше, ведь будучи главным заводилой, Выграновский из раза в раз сливался, хотя раньше, он самый первый бежал в бар, когда выдавалась возможность. Нет, вы не подумайте, Эд был рад за друзей, однако вся эта "гейская тема" была не для него, а потому, он стал избегать любые встречи, будь то поход в клуб, посиделки у кого-то дома или даже репетиции, ведь на всех этих встречах, Выграновский был готов на стену лезть, или под землю провалиться, лишь бы не видеть этой слащавости. Его толерантная личность, боролось с гомофобной, и вторая пока что выигрывала, хоть он и корил себя за это.       В попытке найти новые знакомства, чтобы совсем не согнуться от одиночества, он стал ходить по клубам на окраинах Москвы. Поначалу, парень лишь хотел забыться, отвлечься от всех проблем, что свалились на него снежным комом. Эд всегда питал слабость к алкоголю и считал его лекарством от всех проблем. Но если раньше, он глушил таким образом только сильно кровоточащие раны, то в последнее время, он напивался и обдалбывался из-за любой херни, над которой бы раньше лишь посмеялся. Ему лишь нужен был повод. Любая мелкая причина, чтобы оправдать себя, хотя бы перед собой же. Вот только, толчком к тому, что Скрудж подсел на наркоту, послужила однако не просто херня какая-то.       В тот день у ребят проходили, ставшие редкими из-за универа, репетиции. Ничего не предвещало беды. Яркое майское солнце, напоминавшее студентам о том, что осталось меньше недели до лета, беззаботного времени, когда после сдачи сессии, они смогут посвятить себя тому, чем дышат. Казалось, что жизнь идет в гору. Сережа с Димой нашли любовь друг в друге, Шаст нырял в омут музыки с головой, получая вдохновение из всего, что его окружало, а Эд, смотря на своих счастливых друзей, сам светился изнутри. Будто еще чуть-чуть, и они весь мир у своих ног положат, но тогда-то все и покатилось.       Скруджу поступает звонок с известного ему, выученного наизусть номера. Того, от которого ноги подкашиваются — Номера больницы.       Холодный голос по ту сторону, заставил поёжиться.       — Здравствуйте, Эдуард Выграновский?       — Д-да — что-то было явно не так. Сердце парня билось слишком быстро и громко, что казалось, его слышно повсюду. Оно отдавало в голову, затмевая все остальные звуки, в том числе и вопросы друзей. Парень пытался успокоиться и поселить надежду на то, что врачи звонят лишь для того, чтобы осведомить об улучшившемся состоянии самого близкого для него человека — мамы. Человека, который был с ним всю жизнь, еще с самого детства, когда отец ушел из семьи и приходил лишь раз в год, привозя что-то к чаю.       Парню была неясна настолько бурная реакция своего организма, ведь ему каждый день звонят с этого номера, осведомляя о состоянии матери, но что-то внутри, будто уже знало обо всем, о чем не знал Эд.       — Вы сможете сейчас подъехать? Необходимо подписать ряд документов — врач говорил холодно, монотонным голосом, будто он не человек, а робот, которому абсолютно плевать на чувства других людей, на их боль.       Сердце, которое до этого сильно билось в один момент замерло, будто пыталось отдышаться, а возможно, оно просто не хотело уже существовать после осознания этого факта.       — Что за документы? С мамой все хорошо? Скажите мне, что с ней? — последние слова врача прошлись лезвием по сердцу, заставляя в миг покинуть реальность и лишь выронить телефон, в котором все слышались вопросы о приезде парня, но тот уже не слышал их. В голове как заезженная пластинка звучали слова: «Нам жаль, но ее больше нет»       В тот вечер он не поехал в больницу. Не объясняя причину, Выграновский просто выбежал из квартиры, в которой находилась их маленькая студия, несясь, сам не зная куда. Он не помнит сколько времени бежал, не помнит дорогу, не помнит людей, которые недовольно косились на него, когда он толкал их плечом или врезался в них. Для него нет того, что было в тот день после звонка врача. Врача, который не смог ничего сделать. Врача, ради оплаты труда которого, парень работал в ночную смену, после универа и репетиций, барменом, чтобы заработать лишнюю копеечку. Врача, которому было все равно, когда он говорил те слова.       Парень, еле волоча ноги, прошел к барной стойке, махнул рукой на первый попавшийся напиток, и, как только тот был готов и подан в красивом стеклянном фужере, на который было абсолютно похуй, осушил сначала его, а затем и десяток таких же       С того дня прошло уже почти 3 месяца, которые ничем не отличались друг от друга. Когда парни узнали о случившемся, они всячески поддерживали друга, пытаясь помочь ему излечиться от душевных ран. Казалось, что им это удалось, однако, никто кроме одного человека, не знал о том, что на утро, Эд просыпался с дикой болью в голове, отвратным похмельем и неизвестной ему девушкой.                    Единственный, кому Скрудж мог звонить в таких ситуациях зная, что друг ему поможет, был Шаст. Тот самый Шаст, который сейчас еле сдерживает агрессию от надолго затянушегося молчания.       Эд вздохнул и попытался собрать мысли, растекающиеся черным дёгтем по голове, в кучу.       — Бля Шаст, это последний раз, клянусь. Щас я оденусь и приеду, мы прорепетируем и забудем обо всем. — на том конце было тихо — Только вот, надо понять где я.       — Эд, я устал. Честно, я просто заебался. Я каждый раз думаю: «ну, это точно последний раз, щас я его привезу и все изменится.» Ты изменишься. Но вот, что-то нихуя. — парень закипал, ему осточертело из раза в раз проживать одно и то же. Ему надоело верить. Ему надоело надеяться. — Каждый раз я думаю, что в последний раз еду к тебе на другой конец Москвы, потому что очередная телка, пока ты спал, обокрала тебя и забрала все деньги, точно конфету у ребенка. Каждый раз я думаю, что ты завязал, но это конечная Эд. Ты сам выбрал то, что выбрал, я не в силах тебе указывать, что стоит делать, но я и не в силах больше тащить тебя.       — И где вы найдете нового солиста? — Скрудж искал хоть одну лазейку, по которой он не потеряет друзей. Хоть что-то. — У вас концерт через 2 недели, а на поиски солиста может уйти и не один месяц!       — Не делай вид, будто тебе есть до этого дело! Тебе уже давно похуй на группу и на нас! Я не вижу разницы, есть у нас ты, или нет, один хер, ведь СОЛИСТА. У НАС. ДАВНО. НЕТ! — Шастун сам не понял, когда вскипел и перешёл на явный крик. Последние слова он буквально выплюнул по отдельности, думая, что это лучше проникнет в голову друга       — Хорошо, я тебя понял. Удачи найти кого-нибудь, кто после репетиций споет тебе колыбельную на ночь и растопит ледяное сердце — защитной реакцией Эда, был смех, который был последним, что слышал Шаст в трубке. После этого лишь тишина, перебиваемая гудками.       Антон со всей злостью выкинул телефон на кровать, от которой он отлетел и благополучно приземлился на пол, что оставил после себя на экране трещинку, паутиной расползающуюся по диагонали.