Тишина

Вэй Усянь прекрасно знает все самое-самое важное о самом себе. Он знает, что богоподобно красив, что очень и очень умен, и ни один из этих тупых придурков, что временами задирают его в школе, не годится ему в подметки; он прекрасно осведомлен о своем очаровании, умении обольстить и заболтать кого угодно, о своем таланте к рисованию и вообще ко всему, к чему лежит его душа; он гордится своим умением не делать вообще ничего до самого последнего момента, а потом собираться в считанные секунды и вывозить на «отлично» за крохотный час то, на что у других уходят недели. И вроде бы он прекрасен, мир прекрасен, все, живи и радуйся! Нет. Еще Усянь, к сожалению, слишком хорошо знает, как много у него недостатков и в чем они заключаются. Слишком хорошо. Слишком хорошо для того, чтобы просто отпустить и забыть. Может, для всех — домашних, одноклассников, учителей, знакомых, встречных — он всего лишь несерьезная и вечно веселая заноза в заднице, которую не исправит ни бурчание учителя Лань, ни даже могила. Для себя Вэй Ин — невыносимый надоедливый идиот, который ничего толком не может, не понимает, все у него валится из рук, никто не воспринимает его самого и его проблемы всерьез, и… Усянь прекрасно знает, что он очень много болтает. Ему слишком часто указывают на это. — А-Сянь, ты прямо в ударе сегодня! — шицзе смеется, и у нее в уголках глазах появляются слезинки — шутка удалась. — Можешь только чуть-чуть потише говорить? Я хотела закончить свою статью сегодня и сдать уже, чтобы забыть. — Усянь прекрасно знает, что сестра никогда не скажет ему грубого слова или не ткнет лицом в его же проблемы. Но еще он прекрасно видит, что отвлекает ее от работы, что она не может из-за него сосредоточиться, поэтому… — Паршивец! Можешь хоть немного помолчать?! — мадам Юй кричит это с другого конца комнаты, Усянь же просто смеется ей в ответ. А сам чувствует, как ему уже не так весело выносить Цзян Чэну мозг пересказом нового просмотренного сериала. Монолог иссякает сам собой меньше чем за минуту. — Заткнись уже! — рычит обессиленно Цзян Чэн, затыкая уши подушку и тихонечко завывая. Да, пытаться разговорить почти спящего человека в два ночи, когда завтра две сложных контрольных — нехорошо. Но Вэй Ин не может остановиться. Он весело хихикает и продолжает, игнорируя чужие вопли из-под подушки. — Убожество. — разговорить Лань Чжаня — дело не из простых. Пожалуй, это тот человек, с которым Усянь не может сделать ничего. Диалог для них двоих — нечто невозможное, как уже понял Вэй Ин. И стоит признать: по временам холодный взгляд золотых глаз и глухое «убожество» добивают сильнее, чем резкие слова всей его большой семьи. — М-мне пора. П-прости, Усянь. — Вэнь Нин вечно извиняется — он просто очаровашка. И Вэй Ин замолкает, потому что знает, что этот маленький комок упорства опять тащится на дополнительные по физике и математике, и что у него, Усяня, просто нет права задерживать человека своими бредовыми разговорами. Но настроение само собой становится мерзким, склизким, как слизни в саду у мадам Юй. По временем Усянь… Действительно слишком много болтает, не так ли? Последней каплей в начинающемся акте постоянного самобичевания становится очередной выговор от старика Циженя. Эта история совершенно не нова, таких докладных на него в учительском столе — отдельная папка, но… Усянь смотрит на этот мерзкий лист, где черным по белому написано, какой он негодяй, как он всех заколебал, а особенно — Лань Циженя, и его трясет. Вэй Ин почти слышит крики госпожи Юй, осуждающее цыканье Цзян Чэна, встревоженный и укоряющий взгляд сестры, и ему сложно дышать. Он чувствует безысходность, презрение к самому себе, к своей несдержанности; разочарование растет, начинает поглощать все его мысли. Старик продолжает что-то бухтеть, и если бы раньше Усянь только рассмеялся или добил мужчину очередной тонкой остроумной шутейкой, то сейчас… Вэй Ин чувствует, как в его глазах начинают скапливаться непрошенные слезы. Он, к стыду своему, всхлипывает. — Вэй Усянь? — голос учителя меняется: в нем появляются нотки тревоги. Вэй Ин мотает головой, бурчит что-то вроде: «Все в порядке, не переживайте», а потом стремительно выходит из кабинета, так и не дослушав очередную нотацию и игнорируя гневный крик с просьбой или даже приказом вернуться назад. Юноша уже не видит, с какой сильной тревогой ему вслед смотрит стоящий рядом с дядюшкой Ванцзи, который и притащил Усяня сюда из кабинета химии. Кажется, ему нужно научиться хоть немного сдерживаться, чтобы перестать, наконец-то, доводить окружающих. Чтобы перестать ненавидеть себя за каждое лишнее слово, за каждое замечание, обращенное к нему. Чтобы перестать думать, что ему иногда проще уже уйти куда-нибудь или сдохнуть и никого не беспокоить.

***

Осуществить нечто столь грандиозное и неприятное на практике оказывается куда сложнее, чем просто взять и поставить главной целью жизни на горячую обиженную голову. Усянь, теперь уже твердо решив измениться, начинает кучу времени тратить на то, чтобы хоть как-то контролировать свой бесконечный поток болтовни. Он вспоминает о том, что ему нельзя много говорить, и осекается, недоговаривает, неловко сворачивает разговор и уходит к себе за парту, стараясь игнорировать удивленные или откровенно непонимающие взгляды одноклассников и друзей, которые действительно ошарашены таким поведением. Он постоянно вертится на месте и кусает губы, пока они не становятся единым саднящим комком плоти, призывает на помощь себе все небесные силы, чтобы не встрять в разговор, но — о боже! — ребята как раз обсуждают новую часть его любимой серии игр или хвалятся тем, что им кто-то из старших притащил классную мангу. Усянь хочет похвалиться тоже, но не может, потому что сам себе запретил. Ему тошно. Ему хочется кричать уже на второй день, но он стоически держится, не понимая, что со стороны выглядит еще более странно и нелепо, чем раньше, когда его было не заткнуть. На третьи сутки что-то подозревать начинают уже даже учителя. Обычно в классе довольно шумно, как ты не пытайся успокоить этих отпрысков: Вэй Ин в тысяче мест сразу, то записку бросил, то помог, то просто нашел себе собеседника через три ряда от себя. Все понимают, что мальчишка так себя ведет не со зла, да и голова-то на плечах умная! Но терпения хватает у единиц, и Лань Цижень к ним никогда не относился. И потому ему практически дискомфортно вести урок в неожиданно спокойной и тихой обстановке. Нет, ребята переговариваются, шепчут что-то, он даже пару раз одергивает нарушителей, но главный «юный преступник» и «развратник», любые правила и просьбы выворачивающий в свою пользу, молчит. Усянь странно тихий, бледный, смотрит так, что сжимается сердце. Это тебе не Лань Ванцзи, у которого на лице на все случаи жизни одно выражение! Это Вэй Ин, яркий, смешливый, громкий, как открытая книга. Цижень понимает, что первый раз не может разглядеть и разобрать эмоции на непривычно угрюмом лице. Подобная мысль вроде бы и не имеет значения, но что-то внутри все-таки сжимается в нехорошем подозрении. Вэй Ин срывается на четвертый день, когда от собственного молчания уже тошнит. — У вас все хорошо? — сколько бы Усянь не уговаривал Вэнь Нина и не грозился ему страшно обидеться и уйти, юноша не прекращал «выкать», и иногда это было почти смешно. — М-м. — бесцветно мыкает Усянь и поводит плечом. Вроде бы на улице так тепло — а он мерзнет. Дурак. — Эй. — неожиданно Цюнлинь, что с ним бывает нечасто, останавливается и дергает Вэй Ина за рукав, ожидая ответа. Его темные глаза смотрят пристально, но без угрозы или вызова. Скорее, они буквально горят волнением и растерянностью. — Точно все в порядке? — Я же сказал да! — это не должно звучать так… Жалко и агрессивно. Цюнлинь теряется и отпускает чужую кофту, Вэй Ин отворачивается. И пытается нелепо отшутиться: — С чего бы чему-то у меня быть не так? — Ты молчишь. — Что? — Ты… В-вы, то есть! Вы уже несколько дней подряд ничего не рассказываете, ничего не обсуждаете со мной… И вид встревоженный. Что-то случилось? Вы опять поссорились с братом? — Усянь мотает головой. И подозрительно скашивает глаза куда-то в сторону Цюнлиня. — Тебя… Не бесит моя болтовня? — глаза Вэнь Нина становятся огромными, как блюдца. — Конечно нет, как вы могли так подумать! — он буквально пищит это, и Усянь, не сдержавшись, хихикает, чувствуя себя чуть легче. — Я с удовольствием вас послушаю. Ну… Если вы, конечно, захотите чем-то поделиться со мной, и… Вэй Ин не дает закончить Вэнь Нину фразу и начинает говорить сам. Он вываливает на несчастного друга столько информации, что младшему становится почти плохо, пусть и в хорошем смысле. Мысли Усяня сбивчивые, скачущие, как напряжение в сломанной розетке, перекрывают друг друга, и разобраться в этой речи сложно. Если вообще возможно, да! Но это и не имеет значения. Впервые за последние дни на лице Усяня играет радостная улыбка и, кажется, даже щеки становятся розовее. Вэнь Нину, страшно переживающему за всех и вся разом, большего и не надо. Он рад. И пусть Цюнлинь совершенно не разбирается в проблемах компьютерной графики и не интересуется очередной веб-новеллой, «съеденной» Усянем за два дня, главное сейчас то, что Вэй Ину действительно легче, и Вэнь Нин осознает это с толикой гордости за самого себя. И он не знает, что Вэй Усянь разбивает кулаки в кровь тем же вечером, когда в истеричном исступлении лупит кровать и случайно заезжает ладонью по стоящему рядом шкафу. Полка, не выдержав такого запала, обрушивается со страшным грохотом, все книги и альбомы валятся некрасивой грудой на пол, и Вэй Ин, перепуганный, вскакивает, замирает, задумавшись… И лупит еще раз по этой дурацкой деревяшке после чего громко вскрикивает от боли: его ладони проехались прямо по болту, которым скреплялись стенки и полки, потому что от удара дерево вспучилось и проломилось само собой. В итоге — некрасивая кровоточащая царапина, больше похожая на рваную рану. Вэй Ин, наблюдающий за осторожными и нежными движениями шицзе, бинтующей ему руки, понимает, что совершенно не знает, как должен теперь себя вести.

***

Следующий удар по его шаткому самообладанию — первый, конечно, был нанесен Лань Циженем — нагрянул оттуда, откуда Вэй Ин его совсем не ждал, и потому в итоге ему стало еще более мерзко от себя. У его сестры есть… Даже язык не повернется «правильно» его назвать. В общем, это вспыльчивый, надменный и жуть какой богатый мажор из университета шицзе, которого хочется окунуть в дачный туалет всякий раз, как только он появляется на горизонте. Цзинь Цзысюань, мерзкий, весь такой красивый, слащавый, и ему так и хочется подправить личико, чтобы меньше глазел на других девушек. Павлин, потому что хвалится и красуется этот придурок намного чаще, чем думает своей пустой головой. В общем, у его сестры есть жених. И вот он-то и устраивает Вэй Усяню новый виток истерики, черт бы его побрал. На выходные Вэй Ина и Цзян Чэна методично пытаются выпроводить из дома вон, но парни не так глупы, чтобы не понять, что это — очевидная и крайне ненадежная мера предосторожности. Мадам Юй, мать Ваньиня и мачеха Усяня, всерьез переживает за то, что ее нелюбимые оболтусы сморозят что-то совсем уж непотребное или столь вызывающее, что последствия потом будут разгребать всей семьей годами. Она и мадам Цзинь — старые подруги, желание сосватать детишек родилось еще тогда, когда эти детишки сами не родились, и эти двое… Мадам Юй подозрительно смотрит на угрюмых парней, молча подпирающих стенку рядом с кухней, и понимает, что эти двое могут учудить третью мировую. Эти двое могут испортить совершенно все! Выгнать их не получается. Никто и не сомневался. Шицзе встречает гостей в очаровательном нежном персиковом ханьфу, и Усянь по праву считает ее самой красивой женщиной в мире. На лице у Цзысюаня вырисовывается такая мука, что его хочется считать только за будущего покойника. Вэй Ину даже не будет жалко с десяток лет за убийство отсидеть. Обед начинается мило и церемонно. Пока Цзян Чэн с ненавистью ковыряется палочками в рисе с мясом, а шицзе с неестественно прямой спиной слушает болтовню госпожи Цзинь, Усянь стоически молчит, набивая щеки едой под завязку. Ему плевать на уничижительные взгляды госпожи Юй, которая точно поддаст ему за отвратительные манеры сразу после ухода гостей. Ему плевать на хмурые и удивленные взгляды брата, оставшегося без главного орудия: все перепалки начинал именно Усянь, у которого хронический словесный понос, а Цзян Чэн оказывался на подхвате. Ему плевать, что в горло уже кусок не лезет, что он ведет себя, словно свинья, но главное — не говорить. Ни слова. Ничего. — А ты планируешь ехать этим летом куда-нибудь, Яньли? — тетушка Цзинь хохочет и подкладывает своему сыночке еще овощей. — Пока не знаю. — честно признается шицзе. Она задумчиво пожимает плечами. — Сначала закрыть сессию, а уже потом… — Ой, ну тогда я могу предложить тебе поехать с нами! — шицзе удивленно хлопает глазами, Цзысюань шипит что-то вроде: «Мама, молчи!», а госпожа Юй вся во внимании. — Мы как раз собираемся на каникулах смотаться на побережье, и… — Мама. — павлин уже не шепчет, а прямо заявляет о своем негодовании во весь голос. — Мы же хотели поехать семьей. — Молчи, дурень! — на лице госпожи Юй прослеживается презрение и неодобрение, умело скрываемое за притворным удивлением, Цзян Яньли заметно грустнеет, пусть и не подает виду, а Усянь держится. Держится, правда, честное слово, вот еще пару минут, и он уйдет из-за стола, и тогда… — Конечно, всей семьей, поэтому и зовем тебя с нами! Шицзе растерянно оборачивается к матери. Та пожимает плечами, и опасная тишина вот-вот разольется в воздухе, и… — Прошу прощения! — Вэй Ин вскакивает, как ошпаренный, и — нет, этот обед не мог пройти нормально! — роняет чашку, в которой доселе плескался чай. Отвратительное пятно разливается по скатерти и циновкам, и тут же ситуация из просто неловкой становится очевидным хаосом. — Ой… — Негодник! — мадам Юй шипит, как уж, ее муж качает головой, выглядя при этом так, словно у него хроническая мигрень в присутствии родственников, а шицзе и вовсе вскрикивает в испуге, потому что чай едва не пролился на нее. — Я все уберу! — Оставь в покое, испортишь же! — рычит Цзян Чэн, удивительно напоминая свою мать, и Усянь замирает, глядя на то, как чай тоненькими струйками начинает литься на пол. Делает шаг в сторону, желая все-таки взять в руки тряпку и вытереть хотя бы это пятно на полу, но в итоге поскальзывается и хватается за стол. Вэй Ин слышит еще один вскрик, звон, и понимает, что от его порывистого движения упало еще две чашки с чаем. Если что, его всегда можно похоронить где-нибудь во дворе под вишней. Или сразу за плинтусом в его собственной комнате. В итоге приходится переместиться в гостиную — на кухне получившийся бардак остались убирать горничные. Да и в целом оказывается, что все как-то сами собой наелись, и теперь новые чайные чашечки звенят под мирный шум телевизора в зале, а Вэй Ин, чертыхаясь и выходя из туалета, где пытался оттереть отвратительное пятно от чая на рубашке, сталкивается с Цзысюанем. Тот «рад» не меньше, чем Усянь. — Ну и к чему были эти инсинуации на тему «мы едем семьей»? — издевательски выплевывает Вэй Ин, чувствуя, как его ярость затмевает разум и заставляет нарушить самое заветное правило: молчать. Но не сделать замечание этому ублюдку — выше его сил! — Тебя это не касается! — Цзинь Цзысюань понижает голос. А потом, не сдержавшись, рявкает: — Раз твоя шицзе тебе так дорога, сам на ней и женись! — Ты!.. — Хотя ты ей надоешь уже через два часа, — неожиданно добавляет павлин, и Усянь замирает. Ему мигом становится дурно. — Потому что никогда не затыкаешься, только вечно все портишь своим присутствием, и… — Че вякнул?! — позади Усяня нерушимой скалой вырастает Ваньинь. Возможно, он сказал это слишком громко, потому что в зале все мигом стихло. — Да ты сам-то… — Оставь. — Что? — Цзян Чэн… Теряется. Он никогда не видел, чтобы его брат так легко уходил от столкновения с женишком Яньли, и думает, что, видимо, Вэй Ин сошел с ума или чем-то отравился так, что мозги на место еще не встали. — Но… — Оставь. А ты… — Цзысюань скрещивает руки на груди, понимая, что обращаются к нему, и этот жест вызывает в Вэй Ине еще большую волну ненависти. — Даже если я болтаю и нихрена не могу, ты и в этом случае даже мизинца ее не стоишь! — резко выкрикивает Усянь, чувствуя, как в горле встает ком. Цзысюань мигом бледнеет, явно уязвленный. — Ты даже не пытаешься увидеть в ней девушку, только ноешь о том, что тебе ее постоянно навязывают, хотя сам не отказываешься от свадьбы, и всегда ведешь себя, как вечная ПМС-ная сука, и… — Вэй Усянь! — гремит голос мадам Юй из гостиной. И Вэй Ин понимает, что снова все испортил. Все. Совершенно все. На глазах скапливаются злые, жалящие слезы. Идиот. — Чел… — Ваньинь не успевает договорить или что-то сделать. Усянь резко, наотмашь бьет Цзысюаня куда-то в скулу, слышит болезненное оханье и пулей несется наверх, чувствуя, как слезы брызжут из глаз, затмевая обзор. Он залетает в свою комнату, захлопывает дверь, игнорируя крики внизу, закрывается на замок и валится на кровать, с трудом нащупывая в складках одеяла наушники. Ему плохо до того, что даже вдохнуть нормально не выходит: все тело ноет, глазам больно из-за слез, щеки горят так, словно их намазали каким-то перцем, и он трясется в своем коконе, бесконечно жалея себя, шицзе и мадам Юй, которой все это разгребать. Музыка не успокаивает ничуть, но это все-таки лучше, чем вынужденная, давящая тишина и одиночество, которыми он сам себя окружил. Усянь просыпается уже поздним вечером. Все тело мягкое, какое-то будто вареное, парадные брюки и рубашка смялись до состояния «вынули откуда надо», как любит повторять мадам Юй, а еще болит голова. Вэй Ин чувствует себя совершенно разбитым. А потом он так некстати вспоминает события сегодняшнего дня. Голова начинает ныть сильнее прежнего. — А-Сянь? — тихий, робкий стук в дверь раздается спустя десять минут бесполезного лежания на кровати. Вэй Ин подскакивает на постели с дурацкими детскими машинками, а потом падает, пытаясь встать с нее и поскальзываясь немыслимым образом на ковре. — Все хорошо? — голос шицзе становится встревоженным. — Д-да! — юноша срывает с себя рубашку, игнорируя внезапно оторвавшуюся пуговицу — потом пришьет, если не забудет — натягивает черную футболку с нелепым принтом и открывает дверь. Шицзе стоит за ней. Уже в пижаме, такая домашняя и… Очень чем-то расстроенная. — Яньли?.. — Ты наконец проснулся? Кушать хочешь? — парень мотает головой. — Там мясной рулет. — Вэй Ин чувствует, как его почти мутит от восторга. Мясной рулет шицзе — восьмое чудо света! Он открывает рот, чтобы сказать ей об этом, а потом закрывает и мотает головой. — А-Сянь? — Не хочу. — Ты в порядке? Выглядишь расстроенным… — она ласково треплет его щеку. А потом внезапно объявляет: — Нашу помолвку пока расторгли. — Что?.. — все тело деревенеет. Усянь чувствует, как от ненависти к себе у него скручивает желудок. — Шицзе, я… — Ты чего? Ты не виноват! — Яньли машет руками. — Ты же ему ничего не сделал. Это там Цзян Чэн с матерью учудили… — Вэй Ин растерянно хлопает глазами. — Ты убежал наверх после вашего спора, мать вышла в коридор, накричала на Цзысюаня, а А-Чэн, кажется, и вовсе ему по морде дал… Вэй Ин понимает, что, вероятно, только госпожа Юй могла со своего места видеть, что на самом деле происходило в тот момент в коридоре. Что Цзян Чэн ни в чем не виноват. И что, видимо, Цзысюань правду так и не рассказал, будто выгораживая Усяня. От этого факта становится сложно даже просто жить. Он такой… Придурок. — А-Сянь, не грусти. Лучше скажи, у тебя все хорошо? Ты непривычно тихий последние дни. — она ласково заправляет его торчащие волосы за ухо, и Усянь против воли ластится к ее теплой сухой ладони. — Тебя не обижают в школе? А учителя как, не вызывают на очередные допросы? «Я только что разрушил тебе жизнь», — думает Вэй Ин, чувствуя странную пустоту внутри. «А ты стоишь и улыбаешься так, словно ничего не произошло, и даже спрашиваешь, как у меня дела…». Ему хочется разрыдаться. Громко, так, чтобы слышали все в этом доме. Ему хочется врезать себе еще больнее, чем павлину на обеде. — А-Сянь? — Все в порядке. Просто устал после сегодняшнего. Иди спать, уже поздно. На мгновение появляется просто дичайшее желание рассказать ей все. Поделиться всем сразу, объяснить, почему он ведет себя так странно и угрюмо, почему запрещает сам себе болтать о чем бы то ни было, почему ему так обидно всякий раз слышать «Заткнись» от Цзян Чэна и «Убожество» от Лань Чжаня, почему ему так не хочется приходить к ней теперь с новостями из мира аниме, литературы и красивых знаменитых мужиков, но потом вспоминает, что сегодня Яньли осталась без жениха и будущего (тьфу) супруга по его вине, и это заставляет его соврать. Усянь не умеет врать шицзе. И они оба знают это. Поэтому он отворачивается к шкафу, чтобы сестра не увидела его лгущих зареванных красных глаз, и достает одежду, с которой пойдет в душ. И Яньли, спасибо ей, все прекрасно понимает. Желает ему спокойной ночи и тихо уходит. Усянь же так и не доходит до ванны. Он валится на кровать снова, грязный, в мятой одежде, никому не нужный и все испортивший, и забывается мерзким прерывистым сном, который выматывает его больше, чем две вчерашних контрольных работы подряд под руководством самого Циженя.

***

Конечно же, госпожа Юй его наказывает. Вэй Ин всю следующую неделю ходит в школу с кнопочным телефоном, который пихает в самый дальний карман в своем рюкзаке, и врет всем вокруг, если кто-то, конечно, спрашивает, что угробил свой дорогущий самсунг и ждет его торжественного возвращения из ремонта. Где-то в сети, вспоминает Усянь на одном из уроков в понедельник, он читал про привычки и про то, как их можно себе прививать. Одним из советов был довольно странный, но интересный вариант: повязать себе на руку браслет, связать его в своем сознании с определенной установкой и ходить так. Украшение всегда на виду, ассоциация проходит быстро… Он покупает на свои карманные, полученные на выходных от дяди, красную нитку в ближайшем сувенирном, и вешает на руку. Ему достается дурацкая подвеска в виде кролика, и прежний Вэй Ин бы обязательно довел продавщицу до инсульта разговорами о том, мол, нет ли у них случайно черепушек, скелетиков, а еще лучше — шлема Дарт Вейдера? Но нынешний только разочарованно хмыкает, понимая, что нужно было не тыкать наугад, а выбирать по-человечески, но переделывать содеянное лень. В течение недели он говорит тихо, мало, по существу. Ему все еще неприятно от самого себя, все еще сложно держать в себе десятки мыслей за раз, но хуже всего то, что окружающие уже откровенно палятся на него, словно спрашивая: «Кто ты и где нормальный Вэй Усянь?». Ответить им нечего. Юноша опускает взгляд всякий раз, когда с ним пытаются заговорить, и начинает теребить браслетик на руке. К концу недели одноклассники, неприятно удивленные и даже раздосадованные, больше его не трогают и не подходят с просьбами или вопросами, и от этого только хуже. Усянь остается совершенно один. К нему уже даже не подсаживается на переменах вечно находящийся на взводе и вечно занятой Не Хуайсан. Их дружба была странной, но греющей душу: пока Вэй Ин нещадно таскал у одноклассника мангу (иногда имеющей возрастное ограничение) или какие-то вещички, не забывая регулярно разводить его на вкусняшки, младший не требовал взамен только одного — помощи по учебе. Ему все давалось с трудом, и полагаться на гениального балбеса-друга было самым удобным решением. До того момента, пока Усянь просто не проигнорировал все его панические записочки, за которые Не Хуайсан в итоге сильно огреб и от Циженя, и от старшего брата. — Вэй Ин, ты чего?! — юноша почти плачет. Нет, он, конечно, понимает, что ведет себя жутко некрасиво и канючит, но… Но!.. Усянь не отвечает. Только пожимает плечами. — Что у тебя случилось? Давай рассказывай. — Да все нормально. — Ты не помог мне на контрольной. — М-м. — Ни стыда, ни совести… — обидно, тут не поспоришь — ему эту контрольную теперь прям под носом у старика переписывать. Но для младшего Не проблемы друга сейчас чуть важнее! — Ты совсем перестал рассказывать мне сюжет того веб-романа… Как его там… — «Маг ближнего боя». — Вот его, да! — Не Хуайсан аж подпрыгивает на месте. И тут же становится серьезным. — А еще ты почти не гуляешь с Вэнь Нином. — Он занят. — флегматично заявляет Вэй Ин. На самом деле, он просто не очень хочет куда-то идти сейчас, потому что настроение вечно ниже ватерлинии, а Цюнлинь слишком хорошо знает его, чтобы не заметить проблемы и не попытаться вмешаться. И Усянь знает, что не сможет нормально сопротивляться его тихим и требовательным вопросам. — Ты за все эти дни ни разу не поругался с Лань Чжанем! — Тоже мне достижение! — мигом вскидывается Усянь, скрещивая руки на груди. — И почему это вообще тебя должно волновать, ссорюсь я с ним или нет?! — Чувак, потому что ты сам на себя не похож и никому не можешь объяснить толком, в чем дело! — Не Хуайсан хмурится и шлепает веером по чужим рукам. — Еще немного, и ты станешь вторым Лань Чжанем! — И ладно. — А? — Зато никого не буду бесить. — младший Не слышит звон своей нижней челюсти, которая с грохотом падает на пол. Ему почти страшно задумываться над словами Вэй Усяня, потому что они такие… Такие странные, такие нелепые, так не подходят к его другу, что аж дрожь берет. Когда это Усяня волновало мнение других? Когда он стал тенью прежнего себя? Когда и почему? — Вэй Ин, что ты… — Не трогай! — Не Хуайсан, протянувший веер вперед в успокаивающем жесте, чисто случайно выбирает именно то запястье, на котором висит веревочка, и Усянь дергается, стараясь убрать руку, но поздно. Как-то сам собой сложный и вычурный элемент гардероба, который вечно таскает везде и всюду младший Не, цепляется за браслет. От крика ученик дергается, аксессуар следом… Усянь в ступоре смотрит на свое голое запястье и слышит звон падающей подвески. — Вот же черт! — П-п-прости! Я т-тебе помогу! — Не Хуайсан действительно пытается как-то извиниться, но Вэй Ин слишком встревожен, слишком не в себе, чтобы принять этот жест помощи и понимания. — Себе помоги лучше! — не подумав, бросает он, а потом встает с колен. Подвеску здесь уже точно не найдешь — темный коридор без окон, телефон у него все еще старый кнопочный, и… — Вэй Ин. — Отстань уже! — Не Хуайсан вздрагивает. Он смотрит, как дрожат кулаки его друга, как он низко-низко опускает голову, словно пряча зареванные глаза, и понимает, что здесь ему делать нечего. Ничего не говорит. Только шуршит веером, подхватывает сумку и уходит. Это первый урок за последние годы, на котором они сидят не рядом, а настолько порознь, что макушку младшего Не не найти среди других учеников. Вэй Ин почти не думает об их ссоре. Он продолжает хвататься за запястье, на котором ничего нет. Ему тошно и противно, потому что чувство, что он сделал только хуже, никуда не уходит, становясь с каждой прожитой секундой только сильнее.

***

Завершением всей этой кутерьмы, всей этой ментальной пытки самого себя становятся сразу два события, которые превосходят одно другое по своей отвратительности. Первое — Вэй Ин ссорится с Цзян Чэном. Тот искренне пытается позвать его в компьютерный клуб, но мать маячит рядом, фырчит, мол, этот паршивец — Усянь, конечно же — не заслужил такого времяпрепровождения. Ваньинь ждет, что брат не согласится и начнет увиливать, уговаривать, устраивать концерты, как делал это всегда… Усянь же просто кивает и уходит в свою комнату. Молча. Его порция риса остается почти нетронутой. Мадам Юй хлопает глазами, совершенно пораженная (и даже, кажется, уязвленная?..), шицзе бледнеет на глазах, а отец встревоженно провожает юношу взглядом. Один Ваньинь ощущает себя преданным и брошенным. Он помнит, с каким восторгом уходили оттуда в прошлый раз, как гоняли вместе в самые разные игры, как Вэй Ин, задумавшийся и неожиданно напуганный скримером, упал с кресла и отбил себе спину… Цзян Чэн заходит в комнату и видит, как его брат снова валяется на кровати. Слишком часто Усянь прохлаждается, давя жопой постель, о чем Ваньинь немедленно заявляет вслух. — М-м. — Я не понимаю, ты что, от Ванцзи какую простуду подхватил? Ведешь себя не лучше этого сухаря. — Усянь хмыкает и откладывает телефон. — Братух, ты в порядке? Я ни разу не помнил, чтобы ты отказался идти в компьютерный клуб. — Но ты же отлично можешь посидеть и без меня. — А? — Столько орал, что я тебе только мешаю, что я уже задолбал все время побеждать, а сейчас… — Усянь не договаривает. Он криво усмехается и отворачивается к стене. Цзян Чэн чувствует себя… Нелепо. То есть вроде бы Вэй Ин прав: Ваньинь действительно постоянно кричит, критикует, яро выражает свое недовольство, но… Говорить об этом всем в такой момент? По такой мелочи, как простой поход в клуб? Цзян Чэн не верит, что все кончится вот так. Он падает на кровать рядом с братом и пристально на него смотрит, чувствуя, как внутри закипает. — Какого фига, Вэй Усянь? А ну быстро пошел собираться и… — Мадам Юй сказала «нет». — И тебя это остановит?! — ответа нет. Ваньинь краснеет, начиная злиться. — Объясни мне, что происходит? Ты хочешь сдохнуть или что, ходишь уже битую неделю серый, как половая тряпка! — Может и хочу. — неожиданно заявляет Вэй Ин, чтобы в следующую секунду огрести подушкой по морде. А еще через мгновение в его погребальное лицо прилетает кулак брата. Они дерутся, громко, с воплями, с травмами, и взбешенная мадам Юй дает им новых люлей, наказывая теперь уже обоих. Всю следующую неделю юноши не разговаривают нигде: ни дома, ни в школе, ни на улице, когда их отправляют в магазин или «прошвырнуться, чтобы не мозолили глаза». Тишина между ними такая, что ей можно убивать. Вторым «сюрпризом», если не самым худшим «подарком» судьбы становится парный проект по какому-то предмету, такому же незначительному, как вымирание кальмаров в очередном малоизвестном австрийском озере. Это то ли история, то ли обществознание — Вэй Ину, если честно, глубоко все равно. Из-за постоянного напряжения, из-за постоянной тревоги о себе самом и о своем поведении сил не остается к концу дня совсем. В итоге оценки держатся уже на честном слове, потому что желания открывать учебник и хоть как-то освежать или приобретать знания нет. Нет, он честно учится, делает домашку, готовит доклады и читает параграфы, но это стоит ему таких усилий, что проще не делать ничего. Поэтому одну половину послешкольного времени Усянь старается. Вторую — лежит и смотрит в потолок или плачет. Так вот, о проекте. Еще месяц назад любой бы чувак в их классе был бы только рад оказаться с Вэй Усянем в паре. Сейчас же он сидит молча, ни с кем особо не общаясь и не встревая ни в какие диалоги, как это было раньше, и внезапно все находят себе партнера раньше, чем это успевает сделать немного опоздавший на урок Вэй Ин. Конечно же, в классе без пары оказывается только один ученик, которого боятся, как огня. Точнее, льда. Их ставят на какую-то дурацкую тему вместе с Ванцзи, и Усянь готов хоть сейчас утопиться в школьном туалете, лишь бы не видеть этого погребального лица перед собой. — Ну… Что будем делать? — неловко чешет локоть Вэй Ин, смотря куда-то в бок. В нем еле-еле теплится желание поддразнить, как-то задеть, увидеть хоть какую-то реакцию на чужом лице. Сейчас же на его руке под манжетами рубашки красуются красиво написанные ручкой иероглифы «тишина», и он держится. Молчать… Просто. Все равно ему уже некому что-то рассказывать. Главное — молчать. Ни одного лишнего слова. Ничего. И все будет хорошо. — Мгм. — Ванцзи осторожно кладет учебники в сумку. — Библиотека? — Угу. Раньше бы Усянь устроил целый концерт, сказал бы, что Ванцзи вылез из каменного века, потому что сейчас есть интернет, зачем все эти книжки? Нынешний же приемыш Цзяней уныло тащится следом за одноклассником, думая, что было бы классно заболеть и не прийти на защиту проекта вообще. Они садятся за стол, самый дальний и неожиданно самый светлый. Усянь молча поднимает глаза — Ванцзи их опускает, и наоборот. Наконец, после трех минут этой неловкой и странной игры они почти одновременно встают и идут к полкам, начиная выискивать литературу. На третьей заумной книге Вэй Ин сдается и достает из сумки телефон, который ему вернули два дня назад, начиная рыться в сети. Дискомфорт ощутим почти физически. Вэй Ин не любит тишину, но сейчас у него нет никаких сил ее заполнять: нельзя. Ванцзи же внезапно начинает поглядывать с такой тревогой, будто что-то серьезное случилось, и это бесит. Они даже толком не обсуждают то, что и как будут презентовать, и Усянь хочет уйти домой еще сильнее. — Что? — наконец, по прошествии часа Вэй Ин не выдерживает и неприязненно смотрит на одноклассника. Тот отводит глаза. — Мгм? — Ты постоянно смотришь на меня. У меня что-то с лицом? Или с волосами? — Нет. — Тогда работай, а не на меня пялься. — буркает Усянь, не замечая, как встревоженно хмурится Ванцзи. Он сжимает ручку почти до хруста, и робко, почти неслышно, зовет: — Вэй Усянь. — М? Чего? — и Ванцзи теряется. Вэй Ин с удивлением замечает, что тот, кажется, становится на пару тонов бледнее, будто пугаясь тому, что его услышали. Непонимающе разглядывает всего такого красивого, умного и аккуратного, ощущая странное подобие зависти. Не то что он, Вэй Ин, которого как из мусорки десять минут назад вытащили… — Эй, что нужно-то? — Нет… Ничего. — и Ванцзи неожиданно встает, начиная собираться. Усянь, помедлив, растерянно поднимается следом и делает то же самое, но когда он наконец выходит из библиотеки, Лань Чжаня нигде рядом нет. Вэй Ин трет руку, в который раз смазывая надпись на руке, и уходит. Настроение становится хуже прежнего. Ему отчего-то жутко стыдно перед Ванцзи.

***

Усянь прекрасно знает все самое важное о самом себе. Он знает, что его внешность довольно посредственна, что его лохматые и пышные волосы — ничуть не повод для зависти, да и вообще их надо отрезать; что очень и очень ленив, и ни один из знакомых ему людей не переплюнет его в пустой трате времени; он прекрасно осведомлен о своей нелепой замкнутости, и в то же время — о своей болтовне, которую не переносят на дух людях, о своем вранье, которое раздражает даже его самого; он ничуть не гордится своим умением не делать вообще ничего до самого последнего момента, потому что сейчас все валится из рук, и дедлайны он просрочивает один за другим, глухо стискивая зубы и бесполезно злясь на самого себя. И вроде бы здорово, что он изменил свое поведение, что он так преобразился в лучшую сторону и теперь никого не отвлекает, никому не мешает, с этим можно жить! Нет. Нельзя. Нет, он не в порядке. Нет, он действительно заболел, но боится, что ему начнут промывать мозги, ему примутся что-то высказывать, и навязчивый страх заставляет его ходить в школу с отвратительной температурой тридцать семь и четыре, которую не сбить жаропонижающим и которая заставляет его целый день пролежать на парте куском дерьма. Нет, он ничуть не против пойти куда-то с Цзян Чэном и Не Хуайсаном, но теперь для друзей Вэй Ин — пустое место, посредственная личность, с которой можно не считаться, что они и делают. Они не подходят к нему ни разу за неделю, и Усянь, зная, что он заслужил такое отношение своим скотским поведением, все равно бесится и обижается сильнее прежнего. Нет, Усянь не хочет плакать каждый день, растирать руку с «Тишиной» до неприятного жжения, просыпаться посреди ночи и не мочь заснуть — он слишком устал, чтобы это терпеть. Слишком устал не высыпаться и не отдыхать, усугубляя свое состояние еще сильнее. Нет, он не хочет сидеть рядом с Ванцзи в библиотеке, потому что чужой нервный и виноватый взгляд бьет хуже любой арматуры с какой-нибудь заброшенной стройки. Нет, он не хочет молчать. Не хочет. Он устал держать все в себе. Он устал записывать долгие истеричные голосовые своему второму аккаунту и не получать никакого ответа, устал забивать память телефона видео, которые хотел бы показать друзьям или шицзе, но не может этого сделать из-за своей не то гордости, не то тупости. Нет, он не в порядке. Нет, он не виноват в том, что у ублюдка Цзысюня пропадает телефон из портфеля, но никто ему не верит. Учитель Цижень гладит свою бородку и ждет ответа. Цзинь Цзысюнь размахивает руками и вопит, что виноват именно Вэй Ин, что никого другого в раздевалке не было во время урока физкультуры, что только ему бы пришло в голову забрать что-то столь ценное из чужих вещей! Противный старикашка Лань важно кивает и спрашивает, зачем тогда Усянь отпросился на несколько минут с урока и где он был, что делал. Вэй Ин в сотый раз обрабатывал расчесанное до состояния розовой и слабо кровоточащей поверхности кожи запястье, но ему стыдно сказать об этом. Да, он был в раздевалке, потому что у медсестры бы неминуемо возникли вопросы, но это сработало бы против него. Нет, он не крал телефон. Он предпринимает слабую попытку найти ребят, которые вступятся за него и скажут, что Цзысюнь сам вышел на уроке, причем без разрешения учителя, но класс молчит. Ни Не Хуайсан, ни Цзян Чэн не издают ни звука, потому что молчат. Молчат. Все молчат. Никто ничего не говорит. Только глухая убогая тишина, которая вопит ему, что он сам во всем виноват, что никто ничем ему не обязан и что это то, чего он так хотел добиться. Усянь чувствует, как к горлу подкатывает жуткая тошнота, а к глазам — слезы. Тишинатишинатишинатишинатишинатишина — Вэй Усянь, ты же понимаешь, что мы сейчас пойдем к директору, если ты не сознаешься? — Лань Цижень хмурится, а Вэй Ин обхватывает свой живот и сильно сжимает. Он ничего не ел больше суток. Ему плохо. Ему очень плохо. — Да, если ты не сознаешься!.. — суровый взгляд учителя заставляет Цзысюня замолчать. У Вэй Ина перед глазами черные мошки и круги. — Значит, так? Ну тогда… — Цижень дергает свою бородку. — ДА ПЛЕВАТЬ МНЕ! Я ЕГО НЕ КРАЛ! — неожиданно выкрикивает Усянь, громко, истерично, пугаясь сам, пугая всех и вызывая ошарашенный вздох у толпы. Кричать в школе — запрещено, а уж если орать на учителя… Лань Цижень не успевает даже возмутиться, потому что Вэй Ин, громко всхлипнув, выбегает из кабинета прочь, с силой хлопая дверью. Повисает мертвая, гнетущая тишина. Старик поднимается с кресла и снова опаздывает с замечанием — уже ничего сделать. — Вэй Ин! — Ванцзи срывается со своего места на первом ряду, как ошпаренный, и выбегает следом. Дверь хлопает второй раз, и от мощнейшего удара замок просто ломается. Старик, бледнея на глазах, падает в изнеможении и шоке на свое место. Такое чувство, словно он… Знает, в чем дело, и потому так реагирует. Класс замирает, потрясенный и огорошенный. — Он назвал его… Вэй Ином? — младший Не удивленно вздыхает. Цзян Чэн и сам поражен развернувшейся сценой, поэтому ничего не говорит. Только смотрит на дверь, которая снова распахивается спустя пять минут. Лань Чжань заходит внутрь, почти в пояс кланяется учителю, который с горем пополам вернулся к проведению урока, а потом молча собирает свои и вэйиновские вещи и уходит прочь. Класс захлебывается в возбужденном исступлении, нарушая дисциплину, догадки, слухи и теории заполняют собой все помещение от пола до потолка, и разговоры вслух уже просто не остановить. На красного, злого и растерянного Циженя больно смотреть. Цзян Чэн, хоть он все еще обижен на этого придурка Усяня, чувствует странное облегчение, догадываясь, что диалог этих двоих увенчался успехом. Такие они все… Идиоты.

***

Как-то раз Сичень, когда он еще ходил в ту же школу, что и сам Лань Чжань, аккуратно подметил: они с молодым господином Вэем совершенно разные люди. И это было абсолютной правдой. Если Вэй Ина было не заткнуть ничем — ни проклятиями, ни просьбами, ни упреками, ни уговорами — то Ванцзи страдал от диаметрально противоположной проблемы. Любое слово, даже самое короткое, самое простое «да» или «нет» из него вытягивали клещами, а он наоборот, только больше замыкался в себе, думая, как бы поскорее закончить разговор и уйти. Замкнутый. Нелюдимый. Слишком спокойный снаружи — маска отчужденности и холодного презрения словно намертво приклеилась к его красивому лицу еще с раннео детства, когда он потерял любимую мать навсегда. Непонятный и непонятый, потому что воспитание и правила его семьи полностью изолировали Ванцзи от общества сверстников. Молчаливый. Всегда все оценивающий с позиции чистейших добра и зла, словно других мер не существовало в этом мире. Ванцзи стеснялся себя, своей неловкости в общении и слишком уж идеального во всем поведения. Он резко отличался от других детей своего возраста, и это играло одинаково плохо в обе стороны: пример идеального ребенка для сотен родителей, предмет зависти десятков сверстников, гордость всей своей семьи, а вместе с тем — главный объект насмешек, раздражения и какого-то общего не то восхищения, не то презрения. За светлыми карими глазами и поджатыми губами скрывался целый бурлящий океан эмоций, которые он… Не умел выражать. Просто не умел. Ванцзи всегда смотрел на Усяня с восхищением. Такой яркий, живой, смелый — все то, чего не доставало самому Лань Чжаню. Удивительный, гибкий и умом, и телом, и постепенно это странное детское благоговение перед Вэй Ином переросло в совсем недетские чувства. Ванцзи тщетно сжимал кулаки, когда над ним снова по-доброму смеялись серые глаза и широкая, почти светящаяся радостью улыбка. Он хотел пошутить как-то в ответ, улыбнуться самому или толкнуть, как, например, делал это частенько Цзян Чэн, в плечо или в бок. Но Лань Чжань жутко боялся лишний раз открыть рот, сделать что-то не так и потом мучиться угрызениями совести, слушать нотации недовольного дяди, который обязательно бы заметил настроение племянника и узнал бы все от и до — соврать ему не получалось никогда. И потому юноша просто уходил или отбивался всяческими резкими и не слишком приятными словами, успокаивая себя тем, что так правильно. Ванцзи со скрытым неудовольствием наблюдал, как его дядя снова отчитывает закатывающего глаза Вэй Ина. Шумел весь класс, а получает в итоге он один? Несправедливо! Но возражать дяде — плохо. И Усянь тоже… Плохой. Наверное. Лань Чжань уже ни в чем не уверен. Потому что плохой человек не может быть таким ярким, живым и благородным… Ванцзи всегда краснеет только ушами — очаровательно и мило, над чем вечно хихикал Сичень — когда Вэй Ин заводит очередной монолог, наполненный ужасным юмором. Снаружи Лань Чжань совершенно не меняется в лице. А внутри у него третья мировая, извержение вулкана, цунами из восторга, удовольствия и стыда. Усянь снова плоско и неприятно, некрасиво шутит, но для Лань Чжаня Вэй Ин сейчас самый лучший-классный-милый-яркий-улыбчивый-веселый-боже-перестань-или-я-умру… Ванцзи первым замечает странную сосредоточенность и раздражительность Вэй Ина в кабинете дядюшки. Видит, как стремительно выбегает из кабинета Усянь, и думает, что это слишком… Слишком даже для Вэй Ина. Он тревожится, но ничего не делает. Говорит себе, что это все пустые подозрения, которые никому не нужны. Ванцзи нервничает уже на первый день неожиданно молчаливого поведения одноклассника, думая, что это очень и очень не к добру. Но — молчит, потому что считает глупым и невежливым подходить с таким замечанием. Ванцзи подслушивает — да, нарушая при этом одно из незыблемых правил своей семьи — разговор трех закадычных, узнавая о ссоре между семьями Цзян и Цзинь, и на самом деле поддерживает братьев, которые так взъедаются на жениха своей сестры. Медлить, увиливать, тянуть — некрасиво, неправильно, гадко по отношению к любимому человеку. Лань Чжань делает это сам уже который год, а потому сдерживает свой гнев, помня, что обсуждать других нельзя, и что сам он ничуть в итоге не лучше этого Цзинь Цзысюаня. И снова стыдится при этом своего нелепого и нерешительного поведения. Ванцзи видит, как Усянь теребит браслет. Простая красная веревочка с милой побрякушкой в виде кролика. И потом Лань Чжань находит его там, в коридоре, когда видит юношей, выходящих странно взмыленными и раздраженными прямо из него. Лань Чжань хочет отдать украшение, но никак не находит в себе решимости объясниться, сказать, что переживает и хочет помочь, что он только рад будет поговорить с Вэй Ином. Вместо этого цепляет в итоге браслетик себе на руку и умело прячет его под длинными рукавами своих рубашек и кофт. Ванцзи наблюдает, как Усянь внезапно остается один. Он не общается с другими ребятами из класса, не хихикает над чем-то непонятным и, вероятно, интересным вместе с младшим Не, не обсуждает грандиозные планы с братом и не шумит, не кричит, не шутит, не ерничает, как делает это всегда. Лань Чжань ощущает бесконечную тоску, потому что ему не хватает привычного Усяня, не хватает его света, его громкости, его жизни. Но не подходит, не заговаривает — боится. Только смотрит издалека и в ужасе подмечает бледность, круги под глазами и руку, которая почти растерта в кровь и всегда прижата к животу. Ванцзи радуется, когда их ставят вместе в пару для проекта по истории. Сердце стучит в ушах, бьется где-то в горле, когда Вэй Ин сам подходит к нему. И все внутри мгновенно леденеет, когда… Когда голос оказывается тихим, взгляд — потухшим, а настроение таким гадким, словно на Лань Чжаня смотрит не Усянь, а сама тьма. Ванцзи ненавидит самого себя, когда зовет по имени и так и не спрашивает: «Что у тебя случилось?». Ему просто не хватает духу. Он вскакивает, собирается и прячется за стеллажами, думая, что дядя, несмотря на все свои старания, вырастил его круглым дураком, который не в состоянии позаботиться о важном для себя человеке. Лань Чжань видит, как Вэй Ин уходит прочь, и веревка на запястье прожигает кожу, сердце, разум, заставляя проклинать себя и свою немощность. Ванцзи замечает, что Усянь почти ничего не ест в школьной столовой или на переменах. Он случайно слышит тревожное замечание Цзян Чэна по этому же поводу и думает, что ситуация куда хуже, чем ему казалось. Создается ощущение, что Усянь и не спит толком, потому что на уроках он иногда лежит на парте и не делает ничего, лишь больше пугая. Ванцзи разглядывает в раздевалке перед физкультурой иероглифы на чужом запястье на физкультуре и чувствует, как от волнения и дурного предчувствия внутри все скручивается в тугой узел. «Тишина»? Вэй Ин поэтому боится говорить? Он же… Боится? Или не хочет? Или вся эта радость, все эти живость, смех, чувства, шутки, издевки, эмоции — все было ненастоящим? Но почему Вэй Ин тогда выглядит таким… Несчастным? Ванцзи не думает ни о чем, когда, неприятно уязвленный наглой ложью Цзысюня (потому что в школе за телефонами ведется строгий контроль, а он нарушает и его, и десятки других правил, и Вэй Ин бы никогда не стал что-то красть). Ванцзи смотрит на Усяня и первым чувствует упавшее в пятки сердце, когда слышит крик. Тело реагирует быстрее мыслей. «Оставьте меня в покое!», — он слышит это в каждом произнесенном слове и срывается с места в полной тишине, понимая, что Усянь нуждается в помощи и участии. Всегда нуждался. «Я хочу помочь тебе!», — буквально кричит Ванцзи внутри, когда самым бессовестным образом бежит (да, именно бежит!) по школьным коридорам, судорожно ища взглядом тощую спину и копну прекрасных черных волос, совершенно игнорируя при этом ошеломленные взгляды редких учеников. «Мне никто не нужен!».

«Ты остался один, и ты страдаешь».

«Я не хочу доставлять людям неудобства».

«Ты никому не мешаешь».

«Я никому не нужен».

«Ты нужен мне».

«Ты меня… Ненавидишь, правда?».

«Я тебя люблю, Вэй Ин».

— Вэй Ин! — Усянь дергается, а Ванцзи как-то неловко, но, видимо, успешно перемахивает прямо через перила. То есть вот их конец, нужно сделать поворот, чтобы обогнуть закругление, но Лань Чжань, экономя такое нужное сейчас время, просто опирается на них и прыгает, оказываясь на площадке на другой стороне. На этом их удача заканчивается. Усянь, пораженный такой картиной — этот мини-паркур даже круче, чем нарушение каких-то там школьных правил! — застывает, и Ванцзи, не сумевший удержать равновесие, подается вперед. Они сталкиваются. Позади — лестница. Ванцзи еле успевает схватиться за перила самому и умудряется поймать уже падающего Усяня за талию. К сожалению, когда Лань Чжань тянет одноклассника назад с судорожно бьющимся сердцем, тот взмахивает рукой в поиске опоры и заезжает костяшками прямо по чужому носу. Лань Чжань ахает, ощущая, как ноет поврежденный хрящ. — П-прости пожалуйста! — Усянь в панике вертится вокруг. — Сильно б-больно?! — Мгм-м… — М-может тебя надо к медсе… Стой… Почему ты здесь? — Ванцзи не уверен, что прямо боялся этого вопроса, но и ответить на него… Не получается. По крайней мере, сначала. Затем племянник Циженя видит эти темные синяки под глазами, этот мертвенный блеск, какую-то нездоровость лица, растертое до состояния хуже некуда запястье, и… — Я искал тебя. — Что? — Вэй Ин мгновенно теряется. Он выставляет руки перед собой, словно хочет защититься, и… — Зачем?.. — Вэй Ин, ты… — Усянь дергается. Лань Чжань впервые назвал его по личному имени! — Ты не в порядке. — И без тебя знаю! — тут же ощетинивается подросток, но вся его злость и напряженность уходят, когда Ванцзи внезапно берет его за руку — не за ту, что все еще розовеет и саднит — и продолжает: — Я хочу помочь. Не знаю, как. Но хочу. — и странный, проникновенный взгляд, наполненный удивительной серьезностью и совершенно неожиданной тревогой, заставляет Усяня судорожно вздохнуть. — Почему ты молчишь? — Молчу?.. — Ты… Непривычно тихий. Ты почти ни с кем не говоришь. Что… — давай же! — Что у тебя случилось? Вопрос слетает с губ и повисает в тишине, но она ничуть не мертвая или неудобная. Она ошарашенная. — Я… — Усянь качается. — Тебе нужно к медсестре! — Ванцзи выпаливает это, сжимая руки чуть сильнее нужного — Вэй Ин охает. И отрицательно мотает головой. — Лучше из школы вон… Я… — Хорошо. — Ч-что?! — Усянь давится воздухом, но Лань Чжань уже разворачивается и уходит прочь. — В-ванцзи, куда ты… Да стой же ты, зачем ты идешь назад к кабинету?! Остановись сейчас же, ты меня к медсестре хотел отвести, эй! Но Лань Чжань упрямый, как и сам Усянь. Упрямый и, кажется, слишком благородный. Он заходит обратно в класс, кланяется дяде, прекрасно зная, что вечером с него спустят три шкуры и накажут, как никогда в жизни, но это почему-то не имеет значения сейчас. Это просто неважно. Странно, столько боялся, а когда сказал, то сразу стало… Легче, лучше, спокойнее, как будто так и должно быть. Он в полной тишине собирает свои и чужие вещи, выходит из кабинета, прикрывая дверь (и со стыдом замечая сломанный замок — неужели они с Вэй Ином виноваты?), после чего протягивает школьную сумку однокласснику. Тот бледный, как сама смерть. — Т-ты чего… — Идем. — Куда?! — Из школы. Домой. — Вэй Ин захлопывает рот, потому что ему просто нечего возразить такой прямоте, железобетонной и непреклонной, как скала. Он в панике догоняет ушедшего вперед Лань Чжаня и торопливо идет рядом, пытаясь осознать, что буквально минуту назад идеальный во всем сразу Ванцзи отчитывал его за неподобающее поведение, а сейчас тащит домой, буквально силой заставляя прогулять оставшиеся уроки. Они выходят на улицу и покидают территорию школы так, будто ничего не произошло. Усяню неловко. У него в голове тысяча вопросов, которые клубятся, кишат, словно тысячи маленьких змеек, но он все еще не говорит ни слова, не зная, как правильно поступить и надо ли вообще что-то говорить сейчас. Ванцзи все в той же тишине утягивает его в парк, расположенный недалеко от школы. — Почему мы… Здесь? –Лань Чжань осторожно садится на скамейку, Вэй Ин приземляется рядом. И поднимает уставшие, растерянные глаза на Ванцзи. Тот тут же вытягивает по струнке, хотя и так вечно сидит с прямой спиной, словно линейку проглотил. — Поговорить. — Странно слышать это… От тебя. — Усянь немного кривится, думая, что поступает не очень красиво, тыча человека лицом в его недостаток, но Ванцзи, видимо, решив проверить нервы Вэй Ина на прочность, неожиданно выдает: — Знаю. Я… Не очень хороший собеседник. И друг. — серые глаза распахиваются в замешательстве. Усянь чувствует, как от волнения у него пересыхает в горле. Он такого точно не ожидал! — И со мной скучно… — Почему ты так думаешь? — возражает Усянь, и его тут же смиряют гневным взглядом. Ах, точно, перебивать же нельзя. — И я знаю, что ты не захочешь со мной… Мгм… Общаться, — кажется, это не совсем то, что хотел сказать Лань Чжань, потому что пауза слишком очевидна, но… — Однако я не хочу видеть, как ты страдаешь. — Что? С чего ты решил… Эй, что ты делаешь? — Ванцзи неожиданно достает из сумки влажные салфетки и, вытащив одну, нежно (!!!) хватает Вэй Ина за запястье, то, которое исписано ручкой не первый день, и осторожно, тщательно стирает иероглифы, аккуратно обходя самые поврежденные участки. Усянь даже не знает, что тут можно сказать. — Почему ты так мало говоришь последние дни? И ссоришься со всеми. — Вэй Ину внезапно становится стыдно. И совестно. Он опускает глаза, стараясь не думать о том, что от внезапно осторожных, почти любящих касаний кожа горит сильнее, чем от кровоточащей ссадины, и ничего не отвечает. — Вэй Ин? — Я… Я же всем мешаю своей болтовней, ну, это ведь правда так, да? Они всегда говорят, что я вечно не к месту, и… — и Усянь срывается. Он чувствует, что внутри уже просто рвет и мечет, что ему тяжело молчать, что ему нужно, важно, жизненно необходимо кому-нибудь выговориться! И пусть даже это будет Ванцзи… — Мадам Юй вечно меня наказывает, шицзе молчит, но я же вижу, что я мешаю! Я и Вэнь Нину мешаю, и тебе, и твоему дяде, и меня снова все наказывают, и язык у меня вечно без костей, я просто не могу молчать, мне нужно говорить-говорить-говорить! Я сорвал свадьбу сестры, я сделал больно Цзян Чэну, который хотел как лучше, а получилось как всегда, я не помог Не Хуайсану, ребята со мной уже даже не общаются, никто… — он задыхается. Дыхания не хватает, чтобы закончить мысль, и горло сдавливает. Приходится остановиться, чтобы через мгновение продолжить с новыми силами: — Я не могу, я так устаю вечно слушать, что я дебил, придурок, что меня все ненавидят, и сегодня Цзысюнь этот… Придурок! Я же не брал его телефон, зачем он это сделал, я же… — Усянь чувствует, как по лицу текут слезы. — И браслет не помогает! Ничто не помогает! Я должен молчать, должен, чтобы не натыкаться на эти вечные замечания, никому не вредить и… И… — он судорожно всхлипывает, с опозданием понимая, что Ванцзи уже давно не стирает ручку с руки, а просто большим пальцем поглаживает его руку. — Почему я такой… Дурак… Я дурак, я ненавижу себя, да лучше бы я у… — Ты не… Дурак. — Лань Чжань недовольно хмурится. — Ты замечательный. — Что? — И я… Прости. — Ванцзи отпускает чужую руку и отворачивает манжету рубашки. Вэй Ин ахает, узнавая свою подвеску. — Я нашел ее. В тот же день. Не смог вернуть. — Оу. — Вэй Ин смотрит на свою руку, которая чистая, без всяких разводов и надписей, и привычно уже дергает красный браслетик, чувствуя, как в горле встает ком. — Это… Мило. Я-я не знаю, что ответить, и… Они оба затихают на какое-то время. Вэй Ин — оглушенный внезапным участием и неожиданной помощью оттуда, откуда он ее совершенно не ждал, а Лань Чжань — пораженный до глубины души своей смелостью. Потом у Ванцзи резко звонит телефон, и они оба вздрагивают, чуть отодвигаясь друг от друга. — Мгм. Мгм? М. Нет. Хорошо. — Какой… Информативный диалог. Кто звонил? — Вэй Ин тут же хочет дать себе пощечину, потому что опять ударяется в эти бесполезные разговоры, идиот, какой же он идиот. — Брат. Мне нужно домой. — О. Ну тогда… — Я тебя провожу. Вэй Ин, кажется, исчерпал все запасы своего удивления на год вперед. Он просто тащится следом за невероятно серьезным и неожиданно напористым сегодня Лань Чжанем, в замешательстве наблюдая, как ярким алым цветом наливаются чужие уши. Может, дело в том, что они держатся за руки? Или еще что… Они доходят до дома Вэй Ина быстрее, чем хотелось бы, и Усянь останавливает своего спутника недалеко от своих ворот. Вопросов все еще больше, чем ответов, и Усянь просто умрет, если не узнает то, что ему нужно, а потому он упирает руки в бок и прямо спрашивает: — Почему тебя так волнует то, как я себя веду? — Ванцзи удивленно хлопает глазами. Или не очень удивленно — Вэй Ину все еще трудно распознать эмоции на чужом лице. — Ну, то есть, почему ты вообще пошел за мной и… — Мгм. — неожиданно даже чужие щеки вспыхивают, а уж про бордовые от стыда уши можно не говорить. Усянь аж давится воздухом. Смущенный Лань Чжань — это восьмое чудо света, вот точно! — Я не могу сказать. — Почему?! — Мгм. — Ладно… Тогда… Тебя же накажут дома за то, что ушел с уроков, тебе разве не страшно? — Все равно. — Окей… А ты… Ну… — Вэй Ин сцепляет руки перед собой. — Тебя раздражает, когда я… Что-то говорю, рассказываю, да? — Нет. Мне нравится, когда ты говоришь. — Почему? — Мгм. — Почему, если ты столько фыркал в мою сторону и всячески меня посылал? — Усянь правда не понимает, но чувствует, что ответ где-то близко. — Я боялся. — Чего? — Заговорить. С тобой. — И при этом говоришь, что тебе нравится меня слушать? — черт, это так странно и нелепо звучит, что ужас. Но Ванцзи серьезно кивает, ожидая, видимо, дальнейших вопросов. — Но почему нравится? У этого должна быть серьезная причина! — Мгм. — Эй, говори понятно! — Потому что мне нравишься ты. — Я не… ЧТО?! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? — Усянь захлебывается своим вопросом, Ванцзи же мученически стонет, понимая, что раскрыл все карты самым нелепым образом, и смущение накрывает их с головой. Они молчат где-то секунд десять, уставившись в землю, и потом Усянь робко подает голос: — Т-ты только что… — М-мне нужно домой. — Н-нет, постой! Ты же серьезно сейчас? В том самом смысле? Лань Чжань! — но Ванцзи спешно уходит, алея щеками и ушами разом, и Усянь недовольно, но все еще смущенно фыркав. Однако, сделав где-то шесть широких шагов, одноклассник разворачивается и негромко, но четко произносит: — Да. В том самом. И почти убегает, шагая столь быстро, что еще немного — и полетит на всех порах прочь от чужого дома. Усянь остается один. Растерянный. Как будто бы брошенный с грузом невероятных потрясений сегодняшнего дня, который еще даже наполовину не кончился. С истерикой последней стадии и с нервной дрожью, из-за которой он минуту не может попасть в замок ключами. Вэй Ин открывает дверь, закрывает ее и медленно оседает прямо на пол в коридоре. Смотрит в пустоту, пытаясь принять нечто невероятное, невозможное, почти неправильное: Ванцзи не только помог ему прийти в себя, но и… И… Усянь буквально шлепается на пол, прижимая сумку к груди, и начинает верещать не хуже сирены, дергая ногами в восторженном припадке. Мадам Юй, услышавшая, что кто-то вернулся домой раньше времени, застывает в кухонном проеме с чашкой чая и куском лимона в руках, совершенно не зная, что делать и как реагировать на приемного сына, что катается по полу и орет не хуже мартовского кошака. Лань Чжань его любит! Лань Чжань! Лань! Чжань! Ему! Признался! Только! Что! О господи, господи, несите огнетушитель, иначе Вэй Усянь умрет самой глупой смертью в мире, захлебнувшись своим восторгом и радостью. Верит ли он? Да, хотя ощущение того, что весь сегодняшний день — какой-то сбой программы, какая-то ошибка или какой-то очень приятный реалистичный сон, ни на секунду не покидает его. Ни тогда, когда мадам Юй устраивает двухчасовой скандал по поводу украденного телефона, ни тогда, когда сам Цижень звонит ей и сухо объявляет, что все обвинения с ее пасынка сняты и виноватые уже наказаны; ни тогда, когда он сумбурно ругается с вернувшимся из школы братом, злым, ничего не понимающим и схватившим двойку по химию, которую Вэй Ин благополучно прогулял, и они мирятся, странно довольные и побитые друг другом со всех сторон; ни тогда, когда шицзе объявляет, что Цзысюань, павлин этот, сам ей написал и извинился за поведение родственника, а в итоге они завтра идут вдвоем на выставку недалеко от университета. Ощущение нереальности происходящего исчезает, растворяется в небытие только в тот момент, когда рано утром нервный и уставший Вэй Ин сталкивает лоб в лоб с Лань Чжанем перед школьными воротами и тот, перешивая сумку на другое плечо — чтобы она не мешалась Усяню при ходьбе — спрашивает: «Доброе утро, Вэй Ин. Я рад тебя видеть. Расскажешь?». Расскажет. Конечно расскажет. Как только перестанет медленно умирать от того, как красиво из уст Лань Ванцзи звучит его личное имя. Класс, все еще находящийся под впечатлением от вчерашней выходки этих двоих, давится и охреневает больше прежнего, когда Ванцзи придерживает для Вэй Усяня дверь, а тот, заходя внутрь, игриво хихикает и шутит (он! Шутит! Он снова стал человеком, о Боги!), не отрывая взгляда от своего неожиданного спутника. Общее возбуждение достигает своего апогея в тот момент, когда Лань Чжань, внимательно слушающий болтовню Усяня, тихо-тихо хихикает, прикрывая еле заметную улыбку бледной рукой. Ванцзи. Хихикает. И улыбается. И Усянь, обративший на это внимание вслух, в ужасе пищит и подпрыгивает, когда все ребята его класса начинают орать, потому что ладно Вэй Ин — но Лань Чжань, Лань Чжань-то когда научился человеческим эмоциям?! Что вообще вчера было?! Громче всех орет Не Хуайсан, пока Цзян Чэн вздыхает и закатывает глаза, чувствуя какую-то странную неловкость от вида его брата и этого ледяного истукана, стоящих совсем рядом и в панике оглядывающих класс. Они как-то сами собой начинают проводить очень много времени вместе, занимаясь в тихой библиотеке после уроков или гуляя, смущенные, но постепенно привыкающие и к факту своей влюбленности, и своей… нормальности? Ведь Лань Чжаню можно рассказать все и даже больше, и Вэй Ин только рад делиться тем, что составляет его день. И никаких замечаний, никакого дискомфорта от того, что он снова подошел с нелепой и глупой шуткой к однокласснику. Ванцзи же не перестает восхищаться тому, насколько яркий, шумный и разносторонний человек находится рядом с ним, и он всегда готов выслушать все, с чем приходит к нему Усянь, который бросает сумку на соседний стол, подтягивает к себе стул и восклицает: «Лань Чжань, Лань Чжань, а ты знал?». Нет, конечно не знал. Но Ванцзи прекрасно знает все самое-самое важное о Вэй Ине. Он знает, что Усянь красивее кого бы то ни было, что он очень и очень умный и совсем немного ленивый; что Вэй Ин рисует и поет, что он уже год учится играть на флейте; что этот соня опять будет сидеть где-нибудь на Ютубе до пяти утра, а потом делать прямо на перемене перед уроком огромную домашку, бесконечно жалуясь и с удовольствием жуя яблочные дольки, которые ему протягивает сам Ванцзи. И да, Вэй Ин живет и радуется тому, какой у него замечательный парень, по старой привычке теребя красный браслетик с черным кроликом на своем запястье, пока Ванцзи, внимательно слушая Усяня, чуть крепче затягивает свой точно такой — только зверушка на нем белая. Тишины между ними больше нет, даже если они оба молчат.

***

— Не то… Блин… Да где же… Цзян Чэн, ты видел мою черную короткую рубашку? — Вэй Ин кричит это на весь дом, да так громко, что даже глухой услышал бы. Что уж говорить про брата всего этажом ниже? — Нет! И вообще, что ты как баба все утро носишься с этими шмотками?! — Ваньинь зол. У него сегодня накрылся очередной домашний турнир с Вэй Усянем в стареньких играх на Дэнди, и ему жуть как необходимо понять, куда намылилось это шило в жопе. Да и еще и с таким важным видом ходит тут все утро, собирается, прихорашивается… На свиданку что ли? — Точно не брал? — слышится со второго этажа, и только присутствие матери в доме удерживает Ваньиня от нелицеприятного посыла. — Нет! Отвали уже! Спустя полчаса, когда Цзян Чэн похлебывает уже вторую чашку жасминового чая, Вэй Ин наконец-то спускается вниз. Он одет прямо-таки с иголочки, волосы выпрямил и уложил в красивый сложный пучок с косичками, и даже, кажется, сумел красиво подвести глаза. Ваньиню совсем немного завидно, потому что брат выглядит действительно потрясающе — у него бы самого так никогда не получилось… — Смотришься как баба. — наконец констатирует он и показывает из-под стола средний палец. Усянь высовывает язык и повторяет жест. — И куда ты все-таки прешься? — А тебе зачем? — Да ты… — А-Сянь, прекрасно выглядишь! — шицзе, заглянувшая на кухню, улыбается и делает «палец вверх». — Какой-то важный повод? — Мгм! — А какой? — даже мадам Юй навострила уши, внимательно слушая ответ Усяня на вопрос дочери. Вэй Ин, допивший воду, немного краснеет и смущенно чешет подбородок. — Я же тебе говорил три дня назад, меня Лань Чжань позвал на свидание в океанариум, а потом мы… — Лань Чжань?! — Свидание?! — Он тебя, а не ты его?! Да ладно! Вся семья Цзяней буквально сходит с ума: Цзян Чэн давится чаем, мать роняет тарелку с уже наложенной едой, шицзе пытается поднять свою челюсть с пола, а господин Цзян, мирно сидевший в соседней комнате за столом, осторожно выглядывает из-за дверного косяка и хмурится. Вэй Ин с писком ловит выпавший из рук стакан. — В каком смысле он тебя позвал?! — грохочет мадам Юй, взмахивая ложкой, и на плитке кухонного гарнитура тут же появляется огромное жирное пятно от заправки. — А я тебя отпускала?! А почему ты не рассказал об этом?! Паршивец! — Почему ты говоришь об этом только сейчас?! — Цзян Чэн хватает брата за шиворот черной рубашки и встряхивает. — Только не говори мне, что вы встречаетесь! Нет, Вэй Ин, закрой свой рот! — Ну ты же сам сказал… — А-Сянь, а как вы… Вы же не… Раздается звонок в дверь, и если для прочих это знак «пора действовать», потому что все понимают, кто стоит на пороге, то для Вэй Усяня это звучит как смертельный приговор. Он как-то не собирался позориться перед Лань Чжанем из-за своих горячо любимый родственников… Его буквально тащат к двери, заставляя пинками и гневным шепотом открыть ее, и честно, если бы не толпа позади него, Вэй Ин бы обязательно бросился на шею своего парня. Вместо этого он неловко машет рукой и давится своей печенью… …потому что Ванцзи невероятно красив. Усянь готов умереть счастливым, так как ничего лучше Лань Чжаня в кожанке, берцах, узких джинсах, с длинными распущенными волосами и припаркованным сзади байком за кучу денег ну просто уже не будет. — Здравствуйте. Госпожа Цзян, господин Цзян. — Лань Чжань почтительно кланяется, пока Вэй Ин всеми силами пытается сказать, не открывая рта: «Забери меня отсюда, они меня убьют сейчас!». Ванцзи, поняв, что запахло жареным, чуть-чуть вздергивает бровь. — Я могу… — Можешь. Наверное. — перебивает госпожа Юй. А потом кладет свою жесткую тяжелую руку на плечо подростка (Усянь от страха немного приседает) и добавляет: — Я надеюсь, тебе можно доверить этого идиота, господин Лань? — Конечно. — Ванцзи кротко кивает, являя собой воплощение красоты и послушания. Вэй Ин же ужом вьется, пытаясь за десять секунд гнетущей тишины в коридоре схватить свою сумку, телефон, наушники, ключи, обуться, одеть куртку и обнять напоследок шицзе. Все это сопровождается игрой в гляделки между Цзян Чэном, его матерью и противным Ланем. Цзян Чэн, медленно догадывающийся, что синяки на шее Вэй Ина вовсе не результаты тренировок в спортзале, хочет набить этому самодовольному Ванцзи лицо. — Готов? — Аа-ага… П-пока, я вернусь вечером! — Чтобы в девять был дома. — отрезает мадам Юй ледяным тоном. Шицзе хихикает, отец пытается как-то возразить жене, а Цзян Чэн… Цзян Чэн же клянется, что следующие действия Ванцзи будут сниться ему в кошмарах до самой смерти. Просто потому что этот… Этот… Этот молодой человек приобнимает смущенно пискнувшего Усяня за талию и спокойно, твердо, но с явной издевкой в голосе тянет: — Мы постараемся быть к одиннадцати. И уходит. Последнее, что видит семья, прежде чем крайне тактичная Цзян Яньли закрывает дверь — это Вэй Ин, делающий Ванцзи какое-то подобие хвостика и громко, бурно что-то ему рассказывающий. Жутко довольное и страшно красное лицо брата висит перед глазами Цзян Чэна не хуже Дамоклова меча. Боги, чем эти придурки только собрались заниматься, если их уже сейчас так прет…