***
— Зараза! — Отфыркивается Хёмунд, бухаясь рядом на грязный пол. — Я старался. — Ивар тоже отфыркивается, размашисто вытирает мазню с щёк предплечьем. Зализывает назад вытрепанные волосы. Зализывает засосанные до неприличного губы. Голос его сипит. На Хёмунда эти кошачьи совершенно повадки, кошачьи совершенно глаза всегда действовали магнетически. — Подкатишь? — Так умница просит его подтащить коляску, оставленную возле двери.***
— Если опять потянешь к моему лицу руки, я их тебе пообкусываю. Обещаю. Хёмунд хмыкает, устраивая голову на тёплом животе. С тоской отмечает, что личность умницы уже начала крупными кусками скалываться, уступая место личности основной. Достаточно зубастой, способной пообкусывать если не руки, то пальцы рук — точно. — Прибереги место для ужина. — Шутки шутишь? К чёрту вместе с ними сходить не хочешь? — Ивар, ты не можешь здесь… Договорить о том, чего именно Ивар здесь не может, Хёмунд не успевает. Его достаточно грубо затыкают. Не поцелуем, между прочим вполне заслуженным и очень даже уместным. — Телефон! — Ивар резко сталкивает его на пол и выпучивает глаза из орбит. — Мой чёртов телефон! Срочно! Хёмунд кивает и спешно поднимается на ноги. Босые ступни шлёпают по скрипучим доскам. На пятках остаются сколы-отслойки от лакировки. Обновить бы её, но где взять финансирование? Спрашивать, что происходит большой нужды нет: из коляски нервно и мелко скребёт вибрация, приглушенная стопкой Левайсов и прочего бельевого хлопка. — Пиздец мой, пиздец! Быстрее! — Причитают в спину, поторапливая. — Пожалуйста! И это действительно пиздец, здесь Хёмунд с Иваром солидарен. Нет нужды и смотреть, кто именно оставил с десяток пропущенных и столько же голосовых. Экран усыпан стопками пластинок-уведомлений. Он вкладывает смартфон в вытянутую руку, предварительно мазнув по зелёному кружку приёма. — Да, мама. — Голос Ивара меняется до неузнаваемости, и Хёмунду больших усилий стоит не закатить глаза. Не прицокнуть хотя бы. — Со мной всё хорошо, мама. Нет, Ивар не маменькин умница. Даже не папенькин. Он только его, Хёмунда, умница. Просто Аслауг… Как бы так выразиться, чтобы никого не обидеть? Даже при учёте мягко говоря неодобрительного его отношения к сложившейся ситуации, Хёмунд не имеет права говорить то, что думает про родню своего партнёра. Это некрасиво, это неэтично. Не по-взрослому, в конце концов. «Или любовника? Или возлюбленного? Или кого? Не про то разговор. С такой щепетильной темой лучше разбираться без посторонних глаз.» Просто Аслауг склонна к душащей, беспардонной совершенно гиперопеке. Как ему кажется, откровенно патологической и нашпигованной самого низкого сорта манипуляциями. Очень даже вероятно, не услышь они ещё пару звонков, Аслауг бы подняла на уши всю семью, всех друзей и знакомых, и отправилась, освещая себе путь лихорадочным блеском глаз, на поиски наверняка погибающего где-нибудь в страшных муках маленького сынишки. И обязательно бы нашла, не сомневайтесь. Они оба пришли к выводу, что заботливая матушка балуется программами для отслеживания устройств. И это вышел бы, если цитировать Ивара, настоящий «пиздец мой, пиздец». Было бы крайне тяжело объяснить и ей, и всем братьям умницы, с какого вдруг они голые, и что за блин нахуй тут происходит. Может позже, когда настанет нужный момент, они выйдут из этой плохо убранной комнатки, но точно не так. — Ничего не случилось, мама. Я просто не слышал. Я… Вдох, выдох и вдох. Ивар бросает на него быстрый взгляд: — Я был занят, мама. — Закрывает лицо свободной от телефона рукой. — Ничем таким, мама. — Из под ладони на щёки, на лоб вырывается краска, и на все это становится почти больно смотреть. — Я правда в порядке. Ничего ведь не случилось, мама. Пожалуйста, прекрати плакать… И всё-таки Хёмунд цокает. И всё-таки Хёмунд закатывает глаза. Даже качает раздосадованно головой. Делает всё, что можно сделать без слов и тихо. Тяжело он опускается рядом, щёлкнув коленом — старая спортивная травма иногда даёт себя знать, обнимает голое плечо Ивара. Мягко подталкивает к своей груди. Ивар послушно поддаётся, прижимаясь к нему ухом, и становится вдруг каким-то очень маленьким и совершенно разбитым. Что удивительно: тот, кого Хёмунд в особенные моменты зовёт своим хорошим мальчиком, ростом с целого баскетболиста. Именно Хёмунду пришлось бы тянуться и задирать подбородок, разрывая на корню все стереотипы, если бы не коляска. Однажды он неловко пошутил, что чувствует себя развалюхой, закадрившей Кейт Мосс. Не совсем понятно, на что он тогда надеялся. Наверное, что его бросятся разубеждать, но Ивар лишь долго, непроницаемо совершенно, сверлил его взглядом, а после, зло сощурившись, отшутился: «Я не британка-героинщица, а тебе комплексы не к лицу.» — Мы договорились на восемь. Я буду к восьми. Вдох, выдох и вдох. — На Убере. Голос в динамике что-то безостановочно гундит на ноющих интонациях. Даже сквозь сотовые вышки и километражи проводов фонит пластиком, плохо скрываемым. «Да как ты не понимаешь, милый?» — Мама, пожалуйста, не делай этого. Вдох, выдох и вдох. — Я могу сам. Мама… Хёмунд откидывается на стену, увлекая за собой свою умницу, и гладит по всё ещё сырым спутанным волосам. Горько и унизительно. — Я действительно могу сам. Аслауг умеет бить по больному, когда слёзы не помогают. — Не смей присылать сюда Уббе. Он работает, мама. — Вдох, выдох и вдох. — Я сейчас брошу трубку и не приеду! Вдох, выдох и вдох. — А какая, прости, разница, куда я поеду? Динамик выдерживает трагическую паузу и начинает совсем уже беззастенчиво лить приправленный жалостью яд. — Представь себе, есть! — Взрывается наконец Ивар. Его ощутимо перетряхивает. Телефон, кажется, готов вывалиться под ноги. — Да хоть к Фрейдис, мама! Примерно также перетряхивает и Хёмунда при упоминании имени Фрейдис. Тему бисексуальности умницы и отягчающие в лице подружки со времён средней школы они стараются не обсуждать. Мысленно Хёмунд отмечает, что хоть в чём-то они с Аслауг солидарны: девушка эта не радует их обоих, хоть и по разным причинам. Или нет? «Ревность — сучка многоликая.» — А это уже не тебе решать! По мне — ровня. Всё! Мне пора одеваться, если ты хочешь, чтобы я успел к приезду гостей! Вдох, выдох и вдох. — Собираться, мама! Я сказал «собираться»! Хёмунд успевает перехватить мобильный на широком питчерском замахе. «Опыт…» — Невесело улыбается он.***
— Ты меня слышишь? Едва ли Ивар проронил хоть слово после звонка. Сейчас он аккуратно высажен в коляску, где и сидит смурной тучей, таращась в потолок, облупившийся и затянутый по углам нитями паутины. Хёмунду приходится окликнуть несколько раз, прежде чем он отвлекается от тоскливого своего развлечения: — Ну? — Прозвучало предельно мрачно. — Может ты всё-таки подумаешь над моим предложением? Понимаешь… Ивар молча качает головой и морщится, болезненно раздувая ноздри, когда рука задевает ссадину на коленке. Хёмунд бросает тоскливый взгляд на практически полностью выпотрошенную упаковку влажных салфеток. Тех салфеток он не глядя уцепил целый пак, а после — с ужасом обнаружил, что они вообще-то с ромашковой пропиткой и детские. Надпись на смятой этикетке крупными буквами гласит:«Ваш малыш будет здоров, чист и, мать твою, шелковист»
(«мать твою» естественно добавлено от себя) Теперь Хёмунд каждый раз от души надеется, что некто надписи не заметит. Иначе некто этот либо ущемится, приняв все на личный, либо, что гораздо хуже, факт сей запомнит и добавит в свою коллекцию, обширную, надо сказать, острот на случай повынимать душу. Увы, детские салфетки от опрелостей — лучшее, что Хёмунд может умнице предложить: ни воды, ни иных удобств в этой части здания нет. — Я буду забирать тебя возле входа. Пойми, так тебе будет удобнее. В квартире хотя бы есть душ. И… — Он проходится салфеткой под щекотным сгибом колена, стирая очередное пятно. Ивар рефлекторно пытается отдёрнуть ногу подальше от холода. Выходит растопырить пальцы и ойкнуть. — И постельное бельё с полотенцами, в конце концов. И у меня дома точно чище, чем здесь. Ивар, окончательно отвлекшийся от дум, всаживает в него фирменный, мрачно-садистский взгляд исподлобья, что режется сам по себе в моменты дурного расположения духа. Вновь качает головой: — Это отвратительная идея и ты знаешь почему. — Поднимает вверх смартфон и машет блестящим прямоугольником в воздухе, намекая на связанные с ним и Аслауг обстоятельства. — Давай я начну снимать номер. — Просит Хёмунд. Напрасно, впрочем. Он и сам понимает, что съём — идея едва ли не хуже, чем если бы они начали стаскивать с друг друга одежду в час-пик в центре единственного местного Молла. В маленьком городке у всех стен есть не только уши, но и любопытные глаза, длинные носы, и Фейсбук для передачи сплетен. Ресепшн любой из гостиниц исключением не является. — Ты не понимаешь. — Ивар опирается о подлокотники, перекатывается с кости на кость чтобы помочь натянуть на себя боксеры. Не сопротивляется, когда Хёмунд приподнимает его, обнимая подмышками, и подтягивает кверху резинку. Разглаживает её, убирая ладонью складки. Напротив, обнимает в ответ, прижимается к шее щекой. — Объяснить, хоть и с натяжкой, свои регулярные визиты в… — Сумрачно Ивар оглядывает комнатку, напиханную вдоль её стен мебельную рухлядь. — Не могу никак привыкнуть, что ты делаешь со мной все эти очаровательные вещи в подобном месте. Хёмунд только пожимает плечами. Можно подумать, он так уж привык. То, что они творят, давно вышло за грани добра и зла. Наверное, его следует отлучить или вовсе предать огню на центральной площади, как в гуманные старые-добрые. — Так вот. — Голос Ивара звучит приглушенно сквозь хлопок футболки, которую он сейчас натягивает, вскидывая руки. Хёмунд откровенно ими любуется. Красивые. Рельефные из-за постоянного таскания неходячего тела. — Объяснить это я смогу. Любимые родственнички давно пытались запихнуть мою скромную персону в группу поддержки. Ну или к психологу. Один, в общем-то, хрен. Такой вот я весь из себя невменяемый и сложный. Считай, желание выполнено. Но под каким соусом, скажи, подавать то, что я буду регулярно, часа эдак на три, захаживать к тебе гости? Никто не поверит, что мы пьём чай за беседами о принятии себя и душе. А твои соседи, Хёмунд? Мы выглядим мягко говоря примечательно. Ты понимаешь, о чем я говорю, так? Да, Хёмунд понимает, о чем Ивар говорит. Сейчас они оба смотрят на жуткого вида колченогую табуретку и аккуратную стопку чёрной одежды сверху. И красующийся на ней дополнительной вишенкой белый воротничок. — Они уничтожат тебя, Хёмунд. Ты лишишься всего. Поверь, матушка и её кошелёк смогут. Всего, Хёмунд. Тебя ославят как извращенца. Не удивлюсь, если и растлителя малолетних. И им будет класть на то, что я был в том возрасте, когда нормальные люди давать родителям отчёта за секс и выбор для него партнёра не должны. А может, в один прекрасный день тебя найдут в канаве с новыми дырочками здесь… Рука касается груди Хёмунда. Щекочет пальцами слева чуть выше соска. Не сдерживается и едет ниже. Щипает, заигрывая. — И здесь. — Мажет тёплой подушечкой между бровей. — Папа не так прост, ты ведь тоже об этом догадываешься. И не любит вдаваться в детали. — Иногда меня пугает то, как спокойно ты рассуждаешь про канавы. — Хёмунд придирчиво осматривает чужие ноги на предмет незамеченных пятен перед тем, как перейти к джинсам. — Не от счастливой жизни. — Хмыкает Ивар сквозь зажатую в зубах резинку для волос. В пару движений закручивает на затылке узел. Выходит небрежно, но особенных подозрений не вызовет. — А должен бояться не меня, а Рагнара и его резчиков по сухожилиям. Поверь, они есть. Когда ты младшенький и списан со счетов как калека, бдительность теряется. Братья треплются, я слушаю. Полезный навык. Может, когда он мне и пригодится. Сколько там? — Переключается Ивар, намекая: тема исчерпана. — Ещё пятнадцать минут. — Целых. Хёмунд разворачивает свёртки носков. Удобнее устраивает на колене ступню. Медлит немного, и всё-таки разрешает себе продавить по подошве, разгоняя кровь. Прожимает, массируя, по очереди все пять пальцев, отчего Ивар хихикает. На этот раз уже сквозь толстовку. Хёмунд же хмурится, натягивая на лодыжку высокую резинку-лапшу. Кожа под ней как ледышка холодная. — Ты опять забросил? — Что я забросил? — На лице, выпутывающемся из капюшона, в очередной раз появляется выражение невинности. И ей бы верить… — Ты знаешь. — Вторая ступня оказывается не многим теплее. Хёмунд мнёт ласково и её. — Я не забрасываю то, что помогает. — Невинность смывается жёстким поджатием губ. Наверное, Ивар попытался бы вырваться, но для этого ему потребуется поддеть себя под колено и дёрнуть. — Чудес не бывает, знаешь ли. — Ивар… — Мы не будем об этом говорить. — Злобствуют Хёмунду в щёку, когда тот опять обнимает и приподнимает выше, натягивая синюю джинсу поверх боксеров. Злобствуют достаточно едко, но обниматься всё равно лезут, и это почти что мило, если не учитывать безалаберное отношение к здоровью уже не умницы. Гремит ремнём и разбирается с ботинками Ивар самостоятельно. — Ты выйдешь к таксисту в костюме Адама? Очень смело, Ваше Величество. — Не Величество, а… — Хёмунд вздыхает. — Пожалуйста, не зови меня так. — Нагибается, надевая брюки. — Это звучит очень странно в контексте… — Заминается, подбирая подходящие слова. — В контексте того, что Высокоблагородие изволит пялить меня два-три раза в неделю среди церковного хлама для переработки? — Ивар! — Разве не пялите? Пялите. Ещё как пялите, Ваше Высочество. До искр из глаз. В последний момент Хёмунд замечает пение воздуха в спицах. И ёжится, когда его кусают в бедро. Достаточно ощутимо даже сквозь штанину. — Кстати! Вы… Ты ничего не надумал? — Ты действительно хочешь обсуждать это сейчас? — Хёмунд оборачивается, напуская на себя всю скорбь, на которую только способен. Застёгивает манжет чёрной рубашки. Укус продолжает болеть: «Зараза такая. Словно лошадь тяпнула.» — Почему нет? Я обучаем и умею быть нежным, не поверишь. И с этим… — Ивар небрежно треплет джинсу на коленке и ботинок ходит по подножке из стороны в сторону. —… можно что-то изобрести. Давай попробуем. — Теперь Ивар тянет его под локоть и усаживет к себе на колени. — Обещаю не делать ничего, что тебе не понравится. От такого в лоб натиска делается и неловко, и горячо одновременно. В силу лет и характера, Ивару знакомо искусство исключительно агрессивных ухаживаний. — Хочу узнать тебя всего. В конце концов… — Наклонившись, умница находит его губы своими. Прикусывает поочерёдно. Облизывает левый их уголок, едет, раскрывая на кончике, языком ко второму. Просится глубже чтобы вылизать рот Хёмунда изнутри. — Хочу попробовать сделать и ту чудесную штуку. Твою любимую. С языком. Ты понимаешь. — Ты опаздываешь. — Минута для поговорить о том, какой Святейшество недотрога, у меня найдётся всегда.