Погибель

Воздух подземелья сырой и холодный, пахнущий плесенью и болотной тиной, пахнущий обречённым одиночеством и страхом, липким, как ил на дне заброшенного озера. Он прилипает испариной к холодной коже, пробирается в сведённую немотой глотку, холодит желудок. Всё вращается вокруг Чонсона, кружит его в бездумном танце, затягивает всё глубже в безумие. Круговорот лиц, многие из которых лишь отдалённо напоминают человеческие, трепещущее пламя свечей и блуждающие зелёные вспышки. Он изредка осознаёт себя, пытаясь сопротивляться, желая освободиться, но его разум снова затуманивается. Сменяются залы и стены, высота каменных сводов и яркость свечей, сменяются чужие голоса и руки, удерживающие или подталкивающие Чонсона, но неизменно рядом остаётся только Чонвон. В этом хаосе лихорадочного калейдоскопа Чонсон цепляется только за его милое лицо. Цепляется глазами, разумом, сердцем, как за единственный якорь и маяк. Только его раскосые глаза и ласковая улыбка кажутся знакомыми - всё остальное страшит. Чонсон сам не замечает, как его разум успокаивается, перестаёт биться мотыльком в стеклянной банке, становится легче дышать и двигаться, повинуясь чужой воле. Его кормят, греют, ему улыбаются, и его определённо не собираются убивать. Он добровольно становится марионеткой в чужих руках, сам протягивает нити от своей души к тонким пальцам Чонвона. Карусель замедляется, буйный шторм в его душе утихает, время снова возвращается к своему привычном ритму. - Так ты бог? - Чонсон, всё ещё гложем любопытством и недоверием, желает получить ответ хотя бы на один вопрос. Чонвон смеётся, и эхо вторит ему голосами теней, расползающихся по углам, дробится на сотни шепотков и смешков, затихая где-то под высоким потолком. - Вы, люди, любите давать всему имена, - он улыбается, но в его глазах тьма, древнее, чем весь мир, - Я боюсь, что не смогу ответить тебе на твой вопрос. Ты можешь звать меня богом, можешь считать меня колдуном, кем угодно - это твоё право. - Зачем тебе моя компания? У тебя же столько слуг. Они никогда не остаются одни. Странные слуги Чонвона всегда где-то рядом: сливаются со стенами, клубятся чернотой в углах, где-то в подземельях всегда слышно звериное ворчание и чужие шаги. Этот каменный дворец живёт своей жизнью, как продолжение леса, которым он укрыт сверху. Чонвон, изящный, но статный, обнимает себя руками, задумчиво поджимая губы, и не отвечает сразу. Сидящий Чонсон смотрит на него снизу вверх, любуется размахом острых плеч и тонкой шеей скрытой высоким воротом стариной блузы. Изумрудный цвет невероятно идёт Чонвону, оттеняет его бледную сияющую кожу и чёрные волосы. Чонвону идёт и винный, цвет тёмной крови; и чёрный цвет ночи, в которой он обитает; и молочно-бежевый, делающий его лицо ещё более юным и невинным. Чонвон во всём выглядит невероятно, и Чонсон каждый раз смотрит на него, как на идола, любуется как хрустальной вазой, как дивной статуэткой, как шедевром, созданным самым талантливым творцом. - Что мне они, - тихо отвечает Чонвон, наконец, - звери, да духи. Им чужды человеческие эмоции, они не испытывают интереса, не знают восхищения. Они лишь служат мне, пока я этого требую. - Тебе одиноко здесь, - понимает, наконец, Чонсон. Он не боится разгневать Чонвона прямотой или обидеть, хотя тени снова пугливо рассыпаются по углам, когда Чонвон поворачивается. Он молча подходит ближе вглядывается в глаза Чонсона, словно хочет прочитать его мысли. - Я понимаю это, - продолжает он, - Люди тоже не любят одиночество. Некоторые боятся его больше всего на свете. Все хотят быть хоть кому-то нужными и... любимыми. Последнее слово он поговаривает совсем тихо, отчего-то смущаясь, отводит взгляд, словно Чонвон и без этого не видит его насквозь. - Думаешь, ты сможешь подарить мне любовь? - голос Чонвона ласковый, сладкий и тягучий, как свежий цветочный мёд. Чонсон любит мёд, ему нравится его яркий вкус и тёплый запах. И он чувствует себя насекомым, летящий прямо в эту ловушку, на дурманящий запах, обещающий всю сладость мира. В горле пересыхает и почему-то становится жарко. Вопрос снова вгоняет его в краску смущения, но перед Чонвоном скрывать хоть что-то не получается, как бы он не пытался. - Если ты захочешь, - отвечает он просто. Чонвон на это только улыбается. Его рука мягко оглаживает щеку Чонсона, большой палец спускается к губами, надавливая на нижнюю, тепло и почти невесомо. Чонсон прикрывает глаза, поддаваясь ласке и окутывающему вместе с ней спокойствию. В руках Чонвона хорошо, как в самой уютной колыбели, словно он под защитой самой могущественной силы, и его никогда не дадут в обиду. В ответ Чонсон накрывает чужие пальцы своими, тянет ближе к губам, прижимаясь в самом искреннем поцелуе, снова слыша улыбку Чонвона. Время каждый раз замедляется, когда Чонсон прикасается к чужой коже губами, становится похоже на густой кисель. Глаза Чонвона вспыхивают зелёным, но Чонсон больше не боится и перестаёт убежать себя, что это лишь отблески свечей от мрачного камня. Природа Чонвона так и остаётся для него тайной, но всё остальное перестаёт казаться опасным. Чонсон, кажется, уже не способен удивляться ни чему, когда перед ними простирается огромное подземное озеро. Стены пещеры уходят высоко вверх, и Чонсону приходится высоко задрать голову, чтобы увидеть каменный свод, расступающийся далеко вверху, и показывающий ночное небо, усыпанное звёздами. Он так и стоит, пораженный видом и осознанием, как глубоко они сейчас под землёй, когда чувствует на себе чужие руки. Слуги Чонвона стаскивают с него одежду и подталкивают к воде. Сам Чонвон уже там, и у Чонсона перехватывает дыхание второй раз за несколько минут. Кожа белая, как отражение луны на чёрной глади водоёма, словно сотни лет уже не встречала солнца. Капли воды срываются с его волос, скользят сияющими опалами по широким плечам и красивой груди, по впалому животу, разбиваясь о воду, скрывающую нижнюю часть тела Чонвона. Чонсон, словно жаждущий, мечтает собрать эту влагу губами, выпить маленькие озера, собравшиеся в острых ключицах. От его изящного стана исходит такая мощь, что даже не привыкший уступать кому-либо Чонсон, подсознательно покоряется его силе. - Что ты такое? – шепчет он, влюблённо оглядывая чужое, словно выточенное из камня лицо. Чонвон поднимает в небрежной улыбке один уголок красиво очерченных губ. - Я твоя погибель. Чонсон понимает, что он забавляется, играет с его сердцем, как кот с мышкой, но ничего не хочет менять. Чонвон неземной, Чонсон не может отвести от него взгляд, не может не тянуться к гладкой коже, не может утолить свою жажду быть к нему ближе, ещё ближе. Даже когда они сливаются воедино, горят вместе в пламени страсти и влечения, Чонсону мало, он хочет больше, намного больше. Чонвону нравится, когда его любят, когда Чонсон покрывает поцелуями всё его тело, каждый изгиб, когда задыхается от восхищения и обожания, не желая выпускать его из своих рук. Они занимаются любовью бесконечно. И любят друг друга бесконечно. Чонвон рассказывает много невероятных историй из времён, когда чонсоновых предков не было и в помине, его глаза в такие моменты подёрнуты зелёной дымкой, а на губах улыбка, которую Чонсон в конце концов тянется сцеловать, пропуская половину истории мимо ушей. - Мне кажется, время здесь идёт по-другому, - Чонсон лежит головой на коленях Чонвона, который задумчиво перебирает его волосы. - Тебе не кажется, так и есть. - Почему? – Чонсон немного разворачивается, прижимая затылком тонкие пальцы, которые продолжают приятно массировать его голову. - Потому что я так хочу. Здесь всё принадлежит и подчиняется мне, - Чонвон говорит вкрадчиво, мягко, но от его взгляда что-то внутри Чонсона снова натягивается тугой струной. – Каждая песчинка, каждая травинка и капля воды, каждая секунда, каждый твой вдох и выдох, и ты сам – моё. С каждым словом он наклоняется к лицу Чонсона всё ниже, пока кончики его чёрных волос не касаются чужих скул. Зелёные искры вспыхивают и гаснут в его глазах. Чонсон кивает, безмолвно, безропотно соглашаясь, абсолютно покорный чужим словам и мягким руками. Он тянется вверх, к чужим губам, не понимая уже, его это желание, или колдовство Чонвона. И, если честно, ему абсолютно плевать, пока Чонвон улыбается в медленный, томный поцелуй, поддерживая его за затылок. Время течёт по-другому, и теперь Чонсон не знает – как именно. Он часто не помнит предыдущий день и сколько их уже прошло, не помнит, что делал и где находился, ел ли, спал ли, выходил ли он хоть раз на поверхность днём. Всё, что имеет значение теперь – взгляд колдовских глаз, маленькие ладошки на его плечах, лунные блики в волосах чёрных, как бесконечная ночь в этом странном месте, и тихий голос Чонвона, который он слышит теперь, кажется, даже в своей голове. Они всегда рядом, всегда вместе, а если нет, то эти моменты просто выпадают из памяти, как будто покрытые туманом дрёмы. Словно Чонсон теряет сознание, когда Чонвона нет рядом. Время идёт, но Чонсону уже всё равно. - Скажи, что любишь меня, - нашептывал ему Чонвон, отдаваясь его рукам и губам. - Я люблю тебя, - отвечал Чонсон, не задумываясь. - Скажи, что всегда будешь со мной. Чонсон не мог бы сказать «нет», даже если бы хотел.