***
цзян фэнмяня до появления вей ина цзян чэн помнил плохо, наверное, потому, что видел отца едва ли раз в месяц; тот всегда выглядел занятым и совершенно отрешённым от мира, а после появления этого ребёнка его как-будто бы заново зажгли, словно давно погасшую и успевшую истлеть свечу. доселе, прикрываясь тем, что боится поранить сына оружием, он никогда не обнимал цзян чэна, только вот вей ина в пристань лотоса почему-то принёс на руках. юй цзыюань тогда даже не вышла поздороваться с мужем после долгого отсутствия; за день до этого она получила письмо от него, где сообщалось, что нашёлся сын цаньсэ саньжэнь и вэй чанцзэ, что они оба отошли в мир иной при трагических обстоятельствах и что этот несчастный ребёнок теперь будет жить с ними, в пристани лотоса; госпожа юй никогда не была чёрствой и мальчику искренне посочувствовала, но одно имя в этом письме перечеркнуло всё, в том числе и не успевшие зародиться в ней тёплые чувства к малышу. она смотрела с высокого балкона пристальным взглядом то на цзян чэна, то на мужа с ребёнком женщины, про которую всем сердцем надеялась не услышать больше никогда в жизни, и её маленькому сыну даже показалось, что мать, впервые на его памяти, пустила слезу. с того дня просто дистанция между родителями сменилась постоянными криками и скандалами. этой гордой и сильной женщине было не место рядом с таким человеком, как цзян фэнмянь. он всю жизнь ставил её перед фактом и возводил между ними высокие стены, через которые госпожа пристани лотоса когда-то отчаянно старалась пробиться; её огонь и жизненные силы обернулись против неё, напоровшись на холод и непроницаемую стену из безразличия со стороны мужа, и она, от отчаяния, начала возводить свою. цзян фэнмянь женился на ней по настоянию семьи, и в первые годы супружеской жизни они лишь играли свои роли, изредка показываясь на обязательных мероприятиях, которые требовали присутствия обоих супругов. тогда ещё юной мадам юй особой любви со стороны мужа было и не нужно. она, молодая и полная сил, вырвалась на свободу, из-под опеки родителей, многочисленных тётушек и сестёр, и с тщательно скрываемым восторгом занялась делами ордена. но даже в этом ей пришлось стать сильнее, жёстче своего супруга; если поначалу девушка занималась ведением счетов, подготовкой мероприятий и отбором слуг — обычными обязанностями супруги, то постепенно осознала, что руководитель из её мужа едва ли стоящий, и взяла муштру адептов на свои плечи. пристань лотоса издавна любила твёрдость и строгость, поэтому новая хозяйка, как никто другой, подошла этому месту. юй цзыюань знала, что не может винить сына в том, что он недостаточно идеален, он сильнее сотен тысяч заклинателей и его возраста, и много старше; то, что он уступает вей ину, это лишь вопрос времени, но жгучая обида снова разъедает душу, и она цедит упрёки и оскорбляет сына, ставит ему в пример пасынка и давит в нём доброту и умение любить открыто, заставляя, подражая ей, прятать все тёплые чувства в застенках своей души. она винит себя за это каждый день, тонкими, словно выточенными из нефрита, длинными пальцами, смахивает с глаз влагу, но продолжает и дальше не оказывать сыну совершенно никакой поддержки, а чувство вины, видимо, передаётся по наследству. всё-таки цзян чэн всегда был слишком сильно похож на свою мать. госпожа юй всю жизнь бежала от себя, не желая признавать, что нуждалась в любви и тепле мужа, устраивала скандалы по любому поводу из небезосновательной ревности к покойной женщине, а когда цзян фэнмянь, спустя годы, наконец-то попытался сделать первые шаги, уже не собиралась верить в это и отталкивала его от себя всё дальше и дальше, так же, как он когда-то поступал с ней. шло время, дети росли, родители ссорились, но одна, ныне окроплённая кровью и омытая горькими слезами ночь, перечеркнула все распри, заставив извечных врагов сыскать примирение в последние минуты своего существования. они погибли, сражаясь бок о бок за свой дом, в котором ни один так и не стал по-настоящему счастлив, сделав при этом такими же несчастными всех своих детей. они умерли, протянув друг к другу руки, но так и не смогли ухватиться за них; возможно, ни одному из них просто не суждено было дотянуться до сердца другого.***
цзян чэн опускает капюшон грубого плаща и показывает своё лицо всем присутствующим. наследник цзян — нет, новый глава ордена цзян — стоит перед старейшинами и главами кланов живой и невредимый. сейчас он полон решимости и сил сражаться до последнего, положить конец всем беспорядкам и бесчинствам; в неспокойном озере голубых глаз плещется желание мести, желание спросить с вэней столько душ, сколько человек пало тогда, в пристани лотоса. он сам создаёт новый режим ускоренных тренировок, учит новобранцев всему, что знает сам, а они тем временем признают его как своего главу и беспрекословно следуют за ним. беда приходит рано, но не неожиданно; в первых сражениях гибнет немало, цзян чэн делает выводы, корректирует планы и произносит мотивирующие речи; с каждым сражением в их временное пристанище возвращается все больше знакомых лиц, выделяются самые способные, и цзян чэн наконец-то может разделить свои обязанностями между несколькими новоиспечёнными войсковыми командирами. во время учёбы в гусу он научился зубрить целые тома, ещё раньше, скрипя зубами, постигал азы дипломатии, а сейчас понял, что ничему его не научили: знания, полученные в мирное время, не помогали вести военные действия и восстанавливать орден. приходилось спотыкаться, падать, больно ударяться о землю, но вставать и идти дальше. он привык всю жизнь, несмотря ни на что, вставать и идти дальше. когда-то цзян фэнмянь сказал, что его сын не понимает девиз своего ордена и потому не сможет стать достойным главой; если бы он увидел цзян чэна сейчас, наверняка забрал бы свои слова обратно, потому что именно в этот момент цзян чэн как раз и достигает невозможного. он часто пересекается с лань ванцзи и уже сейчас ощущает на себе его неприязнь и острый взгляд: ему совершенно точно не нравится ход мыслей цзян чэна; столкновение двух схожих характерами людей, но с такими разными жизненными устоями и воспитанием, неизбежно приводило к безмолвному конфликту. какой бы сильной ни была неприязнь, сейчас они находятся в одной лодке и признают боевую мощь и незаменимость друг друга для армии. когда во временный лагерь прибывает сестра, цзян чэну становится намного легче: они снова могут быть рядом, и цзян чэн больше не один в этом опасном мире; когда находится вей усянь, сердце цзян чэна окончательно отпускает. они встречаются неожиданно, всё в том же временном лагере. цзян чэн не привык видеть вей ина таким; сейчас они стоят, пожалуй, по разные стороны жизни. глава ордена цзян и отступник, приверженец тёмного пути; один — восхваляемый всеми молодой герой, другой пал так низко, что вздумал поднимать полчища трупов. и тем не менее друг для друга они всё равно остаются братьями и двумя героями из юньмэна; сражаются бок о бок и вместе убивают виновников ужасных смертей своих родителей и шиди. потом были долгие беседы и рассказы о погребальных холмах илина; вей ин рассказывает и про тёмную энергию, и про свои изобретения, и про то, как хочет использовать мертвецов во благо аннигиляции, но умаличивает об одном: почему он вообще начал использовать тёмный путь. цзян чэн поначалу не обращает внимания, а потом понимает, что вей усянь совсем не носит суйбянь, который тот ему вернул, лицо осунулось и тонет в неестественной бледности, а под глазами не проходит чернота; его брат целыми днями только и делал, что практиковался в фехтовании и летал на своём мече, так почему столь резко отказался от него в угоду чёрной флейте? и цзян чэн чувствует, что за всем происходящем не стоит безобидная и светлая правда, но у них с братом никогда не было секретов друг от друга, он ведь ему обязательно расскажет, если что-то пойдет не так? сердце падает вниз, когда однажды цзян чэн упоминает тот разговор в пристани лотоса и данное вей усянем обещание всегда быть вместе; вей усянь не смеётся и не уверяет, что так оно и будет, как сделал бы когда-то; он кивает и слабо улыбается, а потом в комнату заходит цзян яньли с подносом горячего супа, и всё его внимание переключается на шицзе, а цзян чэн продолжает внимательно наблюдать за братом, и в его душе снова поселяется тревога.***
цзян яньли взяла с него слово, что он задумается о себе, когда родила а-лина. цзян чэн тогда много времени проводил в башне кои и редко возвращался в юньмэн. пристань лотоса была почти отстроена, и его присутствие больше не требовалось там так остро. сестра в хлопотах с маленьким сыном никуда не выезжала, хотя очень хотела, поэтому цзян чэн приехал к ней сам. они подолгу сидели в роскошных садах и разговаривали обо всём на свете, а цзинь цзысюань тогда впервые показался цзян чэну хорошим человеком; он даже разбил для сестры пруд и посадил там с три десятка пурпурных юньмэнских лотосов; все вместе они ухаживали за кувшинками, много и искренне смеялись, почти не ссорились и по-детски радовались, когда стало ясно, что цветы прижились. «едва ли такое поведение свойственно этим гордецам; может быть, дело в а-ли, а может, эти двое действительно смогли бы когда-то стать друзьями?» — размышляла мадам цзинь, сидя за вышивкой в своём павильоне. скверный характер цзинь цзысюаня только портился с годами, но с сестрой он было по-настоящему нежен, менялся на глазах; носил крошечного а-лина на руках, пока сама яньли шла рядом под руку с цзян чэном, охотно поддерживал их общую беседу и всегда был рад гостям. эти несколько месяцев стали для молодого главы настоящей передышкой, как-будто бы и не было резни, не было аннигиляции. но судьба распорядилась иначе, а счастье продлилось недолго: одним солнечным днём смерть пришла и в их скромную семейную обитель. цзян чэн стоял вместе с сестрой и новорожденным племянником на руках в одном из золотых павильонов, когда запыхавшийся адепт, едва не плача, сообщил им роковую весть. — «павлин действительно погиб от рук вей ина?» — вертелось в голове у цзян чэна. в этот день нерушимый купол привязанности названых братьев впервые дал трещину.***
цзян яньли умерла у него на руках в тёмную дождливую ночь далеко от ланьлина и не успела попрощаться с маленьким сыном. обещание сестре на долгие годы вынуждено было остаться обещанием. когда цзян чэн вёл за собой четыре ордена, он не совсем ясно понимал, чего хочет этим добиться, а когда он увидел вей усяня, совсем одного среди толпы мертвецов, его руки окончательно опустились, и он захотел очнуться от этого кошмара где-то в пристани лотоса, а потом пойти стрелять по воздушным змеям вместе со всеми, но отступать было уже некуда и слишком поздно. следующим, что донеслось до цзян чэна, был голос брата: — однажды ты оглянешься на свою жизнь и наконец-то будешь гордиться собой, только живи, цзян чэн, живи ради нашей шицзе, родителей, маленького а-лина и… меня, ладно, цзян чэн? — я обещаю… обещаю! — выпалил цзян чэн не задумываясь; это было последнее, что он успел сказать перед тем, как толпа свирепых мертвецов поглотила старейшину илина. он вернулся в юньмэн поздней ночью, весь в крови, перепачканный, мокрый, совершенно разбитый и с ребёнком, завернутым в золотое; решил забрать племянника без объяснения причин, почувствовав, что в отцовском ордене ему сейчас точно не место: интриган цзинь гуанъяо может воспользоваться случаем и сам решить судьбу малыша, и даже госпожа цзинь не сможет ему помешать. служанки и управляющий бросились готовить купальни и пытались впихнуть ему сухую одежду, но он только рявкнул на них, а с цзыдяня посыпались искры, и больше никто не проронил ни слова. он отдал слугам малыша, велел покормить, переодеть и известить о его самочувствии; ураганом влетел в свои покои и отпустил себя. в ту ночь дождь барабанил по крыше громко, но всё равно не смог заглушить истошный крик человека, потерявшего самое дорогое, а вместе с этим и последнюю надежду на возрождение и успокоение израненной души. на утро до пристани дошли новости о смерти молодой госпожи цзинь и господина вея, и всем всё стало ясно; резиденция погрузилась в траур.***
цзян чэн отстроил пристань лотоса подстать себе, а его рука угадывалась в мельчайших узорах, резких срубах и длинных галереях, увешанных небольшими фонариками, светящимися тускло, зато шумно покачивающимися от малейшего дуновения ветра. он лично следил за процессом и ежедневно принимал в нём участие; сохранил традиционное фамильное оформление здания, привнеся в привычное своё видение, и не ошибся. изменилась планировка дворца: он стал просторнее и светлее, появилось больше балконов, беседок и внутренних прудов. цзян чэн любил строгость и свободу, которые, такие разные сами по себе, удивительно сочетались в этом месте и оставались неотъемлемой частью родного юньмэна. такое решение очень понравилось цзян яньли; а-лин немного подрос, и она приезжала заниматься внутренним убранством и декором, развешивать занавески, расставлять вазы и небольшую мебель. пристань была достроена незадолго до смерти цзинь цзысюаня, поэтому дело, начатое яньли, цзян чэн заканчивал уже в одиночку; симпатичные эскизы сестры и списки необходимых тканей так и остались лежать где-то в ящике его кабинета. пристань лотоса никогда не выделялась кричащей красотой и помпезностью. здесь всегда царила лёгкая небрежность, было оживлённо, а простые люди могли пожелать главе доброго утра. этим она и отличалась от других резиденций: не было показной роскоши золотого ланьлина, ледяной строгости и даосской аскетичности облачных глубин, цинхэ, где каждый предмет говорил о силе и мощи своего владельца. красота пристани лотоса была другой. она угадывалась в аккуратных орнаментах, резных перилах и дереве. и если со стороны могло показаться, что дерево неизменно проигрывало нефриту, то все, кто имел хотя бы малейшее представление о строительстве, понимали, что уход за деревянными конструкциями стоит едва ли не в три раза дороже, чем уход за камнем, а учитывая обилие фиолетового, самого ценного красителя, даже золотой ланьлин в действительности по стоимости мерк на фоне внешней простоты юньмена.***
после кончины родителей цзинь лина цзян чэн тайно пробрался в их павильон; он вошёл в тёмные покои и присел на резную кушетку. здесь было холодно и совершенно пустынно. покой и счастье покинули это место ещё несколько месяцев назад, а осколок прошлой жизни можно было найти только в одном предмете в этой золотой комнате — в детской колыбели, которую не стали переносить и которая когда-то принадлежала его племяннику, что сейчас мирно спит в покоях своей бабушки. у кровати всё ещё пахло духами и косметикой сестры, а вещи на туалетном столике находились в несвойственном для неё хаосе. насколько цзян чэн помнит, с того дня, как она узнала о гибели павлина, сестра ни разу не улыбнулась. цзян яньли отказалась от и без того скромных украшений, закуталась в плотные вуали и стала похожа на тень, всё время до церемонии похорон проводила у гроба мужа, плакала, а после так и не сняла белое. цзян чэн видел, как его кроткая и бесконечно добрая сестра словно растворялась на глазах, а сам ничего не мог с этим поделать. он не имел за собой дурной привычки копаться в чужих вещах, но яньли была его сестрой, и он хотел оставить себе нечто по-настоящему ценное для неё. вряд ли хоть что-то от этих покоев сохранится; вероятно, помещение совсем скоро перестроят, а с имуществом покойных, хоть и господ ордена, простые адепты точно церемониться не будут. в ланьлине никто не отличался особой участностью. яньли действительно была здесь счастлива? из комнаты цзян чэн забрал лишь маленькую резную шкатулку. он бы узнал её из тысячи других, потому что, как ни странно, именно она стала одним из немногих хороших детских воспоминаний. эту шкатулку, тяжёлую, но в то же время отделанную узорами волн и облаков, созданными самыми искусными мастерами поднебесной, которые добавляли изделию воздушности, подарил яньли отец по возвращении с очередного совета кланов в гусу. всё-таки юньмэн цзян был одним из самых богатых орденов, и его молодой госпоже не следовало довольствоваться аскетичными вещицами, как бы сильно она на этом ни настаивала. в шкатулку сестра всегда складывала дорогие сердцу предметы: маленький гербарий, собранный, кстати, ей же вместе с цзян чэном; каплевидные аметистовые серьги, отделанные розовым золотом — единственный подарок ей от матери, пожалуй, за всё время, насколько помнит цзян чэн. в детстве, когда яньли укладывала брата спать, ещё до появления в их семье вей усяня, в летние дождливые вечера, когда за окном бушевала гроза, а маленький цзян чэн боялся засыпать, она всегда рассказывала ему о том, что положила за сегодня в свою шкатулку, а что решила оттуда убрать, чтобы отвлечь малыша. цзян чэн слушал её рассказы и смотрел на каждую вещицу из-под длинных ресниц своими большими светло-голубыми глазами, детскими, наивными, на самом дне которых ещё не поселились тяжесть и отчаяние, трепетно, с замиранием сердца. со временем детские безделушки из этой шкатулки сменились на письма, личные записи и всё ещё памятные для сестры вещицы. цзян чэн дал себе слово, что пронесёт светлую память о сестре в своём сердце через года. бумаги внутри снова пахнут духами и пудрой, а на глаза цзян чэна понемногу наворачиваются слезы; широким движение он смахивает с век непролитую влагу и быстрыми шагами уходит прочь. лёгкие занавески играют с ветром, и больше никто и никогда не вернётся сюда и не закроет окно.***
цзян чэн любит маленького а-лина как умеет, выражает беспокойство через агрессию и крики, а злополучное «я тебе ноги переломаю» звучит чаще, чем успевает догореть палочка благовоний, но цзян чэн по-настоящему любит а-лина. когда тот был помладше, они часто бывали в ланьлине; они были последними людьми, оставшимися у мадам цзинь от некогда большой семьи, а цзинь лин — единственная память о сыне и любимой невестке. когда цзян чэн привозил к ней внука, она куталась в толстые шали, но красные от слёз глаза всё равно выдавали её; женщина не смирилась с потерей. они подолгу беседовали с цзян чэном, пока малыш спал, и часто гуляли втроём по тем же тропинкам, где цзян чэн когда-то шёл под руку с сестрой; наблюдали за кувшинками лотоса, которых с каждым годом становилось всё больше. такая же сильная и гордая, но чуть более мягкая и нежная, она напоминала цзян чэну мать. за эти несколько лет он проникся искренним уважением и сыновьей любовью к золотой госпоже; он восхищался стойкостью этой женщины и, когда мадам отошла в мир иной, не появлялся в павильоне её бывших покоев; воспоминания о ещё одном человеке, безвозвратно покинувшем его, неизменно травили душу. теперь цзян чэн воспитывает а-лина один, вернее, борется за это право с цзинь гуанъяо. он хорошо помнит, как приехал забирать племянника из башни кои, а ему навстречу выбежал маленький мальчишка, весь в слезах и с растрёпанными волосами; он захлёбывался от нового подступающего приступа истерики, но не оставлял попыток, злобно фыркая, донести до цзян чэна причину такой реакции на встречу с ним. дядя протянул руки к племяннику и попытался поднять его, но тот только стукнул маленьким, мокрым от слёз кулачком по мягкому пурпуру верхнего ханьфу, оставив при этом на месте удара приличных размеров лужицу, и продолжил плакать. на ступенях павильона показалась фигура, одетая в золотое; цзян чэн ясно увидел, как между бровей цзинь гуанъяо залегла складка, а глаза резко потемнели. цзян чэн стоял немного в стороне от лестницы, поэтому родственник не сразу его заметил, а когда это случилось, уголки губ последнего дрогнули в улыбке, лицо просияло, и он плывущей походкой спустился к ним. за эти годы цзян чэн научился чувствовать людей и теперь едва ли кому-то по-настоящему доверял. они долго беседовали, иногда переходя на повышенные тона, и, в конце концов, сошлись на том, что до семи лет цзинь лин будет жить в пристани лотоса. по дороге домой цзян чэн всё-таки добился от племянника правды о причине его слёз; мальчик рассказал, что юные адепты ордена смеются над ним, говорят, что его отец ненавидел матушку и был глубоко несчастен в браке с ней. острые скулы цзян чэна напряглись, а между чёрных бровей появилась глубокая складка, и он обнял племянника сильнее. по приезде в резиденцию он сразу же отвёл ребенка к себе в кабинет, снял с полки нефритовую шкатулку, как невероятную драгоценность, и поставил перед ним, как когда-то делала сестра. — здесь письма твоих родителей друг к другу, личные записи матери; сам я никогда не читал ничего из этого, но я думаю, что если ты хочешь узнать, как относился к сестре твой отец, это лучший способ. я отдаю эту шкатулку тебе, и только попробуй потерять что-нибудь отсюда, — цзян чэн опустился на колени и прижал племянника к себе. — я просто хочу, чтобы ты знал: твоя мама была самым добрым и светлым человеком, которого я когда-либо встречал, а твой отец очень сильно её любил.***
орден только начинал подниматься на ноги, постепенно расплачивались с кредитами, набирались ученики; цзян чэн должен был присутствовать там постоянно, не мог упустить что-то в такой важный период. его старания, приложенные усилия и потраченные нервы очень скоро окупились сполна: не прошло и четырёх лет, как он добился невозможного: орден, некогда в одночасье полностью уничтоженный, уже купался в лучах почёта и славы на принадлежащем ему по праву месте среди других великих. труды цзян чэна были оценены по достоинству главами и старейшинами множества орденов и кланов, теперь на него равнялись, у него спрашивали совета; цзян чэн нисколько не унял свой переменчивый характер, как того требовало положение, но теперь был уверен в своей силе, вёл разговоры смелее и понял, что с ним считаются. в этом и была изюминка личности цзян чэна: он не старался показать себя с лучших сторон, заговорить кому-то зубы, был резок в высказываниях, плевался горькой правдой в лицо всем, кто отказывался признавать свою явную неправоту, «рубил с плеча» и ясно дал понять, что на уступки в убыток себе и своим людям он ни за что и никогда не пойдёт, а орден тем временем процветал и купался в золоте, как маринованная локва в сладком сиропе; он точно видел корни проблем и немедленно устранял их, без зазрения совести указывал на ошибки присутствующих прямо в зале собраний, просьбы вассалов делил по их действительной важности, а не по количеству золота в карманах просящего, быстро принимал решения и по-настоящему был главой своего великого ордена, а не узнавал о происходящем у него под носом через десятые руки. «вспыльчивый мальчишка, так быстро освоивший те тонкости экономики, управления орденом и политики, которые другие не постигли до сих пор в почтенном возрасте; кто бы мог подумать — такой юнец, он был рождён, чтобы однажды вернуть своему ордену былое имя и справился с этим достойно». его наконец-то признали, с его силой считаются, а титул саньду шеншоу, полученный во время войны, гордо несёт славу своего обладателя далеко впереди него самого. кто-то восхищается, кто-то ставит в пример, но цзян чэну нужно другое; он никогда ни у кого не спросит об этом, но вопрос всегда будет ждать своего часа, и совершенно точно дождётся, как затаившаяся ядовитая змея в глубине его израненной души: вей усянь справился бы намного лучше, ведь так?***
когда цзян чэн увидел юношу, до боли похожего на вей усяня, ему захотелось проморгаться, а когда он услышал, как тот играет на флейте, сомнений не осталось. и всё же он гнал от себя эти мысли; цзыдянь не ошибается, а эту злую шутку с ним сыграла фантазия, вей усянь мёртв уже тринадцать лет, за это время никто даже осколка его души не нашёл, а потому затею и вовсе забросили. одна только весть о возвращении вей усяня переворачивает мир заклинателей с ног на голову, а цзян чэн сильнее сжимает кулаки. неужели после всего того, что он сделал, несмотря на все заслуги, он снова станет мрачной тенью своего недосягаемого брата? череда событий, приведших сначала в покои цзинь гуанъяо, а потом и в храм гуанъинь, доказывает обратное, и теперь, когда вся правда о золотом ядре открылась, он не просто тень и неудачник, а самый настоящий должник, ведь без жертвы вей ина ему было бы не под силу добиться всего того, что он имеет сейчас. цзян чэн тонет в собственной бесполезности и беспомощности, но у него есть его народ, есть племянник и есть ученики, ради которых он всё ещё остается в этом мире. цзинь лин опасается за состояние дяди и всё чаще вытаскивает его на ночные охоты; с вей усянем он тоже сталкивается чаще и ощущает на себе его пытливый взгляд, а позже и сам поглядывает украдкой; цзян чэн быстро понимает, что скучал. он скучал по их подколам и дружеским насмешкам, скучал по совместным тренировкам, скучал по их болтовне. когда волею случая на очередной ночной охоте они оказываются поблизости только вдвоём, цзян чэн решает поговорить, а в глазах вей усяня загорается огонёк надежды. он вываливает на бывшего шисюна далеко не всё, что накопилось за эти годы; ограничивается тем, что берёт с него обещание: если по истечении полугода он решит вернуть золотое ядро и передать ему управление орденом, тот не станет его отговаривать, если нет, цзян чэн снова сделает его членом юньмэн цзян. он завершает свою речь, разворачивается, и шагает в глубь леса, оставив вей ина с тяжестью на сердце и блестящими дорожками на щеках. лето в юньмэне по-настоящему жаркое и очень сухое; большая джонка швартуется к деревянному причалу, на котором ещё издалека можно было заметить несколько размытых фигур, одетых в пурпур. — кому только в голову пришло провести совет кланов здесь именно в это время, они что, не знают даже таких элементарных вещей? — голос вей усяня предательски дрожит, и он пытается хоть как-то себя отвлечь. — не знаю, чья это была идея, но я рад тебя видеть. добро пожаловать домой, брат. они стоят на причале, и цзян чэн отдает в руки вей усяню, когда-то принадлежавший ему колокольчик, который глава ордена сохранил. он наконец-то принял решение, вместе со своей маленькой семьей собрать израненное сердце по кускам,— решение снова достичь невозможного.