Unkillable

      С самого начала он знал, что это будет нелегко. Потому что, когда ты мысленно проживаешь заново события того рокового дня, это одно. Когда у терапевта ты говоришь, что крики близких людей стоят у тебя в ушах до сих пор, и плечо отзывается вполне ощутимой болью, а он отвечает заученными фразами, совершенно не понимая тебя и твоих чувств, это совсем иное. Понимать, что ты стоишь на улицах города, который однажды возненавидел всем своим сердцем за всю боль, что пришлось пережить вместе с тобой всем, кто тебе дорог, было невыразимо тяжелее. Словно ты вынужден проходить через очную ставку со своим неудавшимся убийцей, который всё продолжает скалить зубы и мерзко улыбаться, будто намекая, что ничего ещё не кончено.       Ему не было так тяжело даже тогда, когда они, планируя вместе с концерт-менеджером тур, отдельно обговаривали, что его австралийская часть будет включать Сидней. Казалось бы, много лет утекло, он достаточно долго уже старался проработать эту травму, но одного простого вопроса Майки, когда в середине обсуждения решено было устроить перекур: «Всё в порядке?» оказалось достаточно, чтобы понять, что, возможно, его братья по року научились читать его лучше, чем, порою, он сам. Тогда он кивнул и улыбнулся, заверив, что всё отлично. И не могло быть ведь иначе спустя семь лет, ведь так? Вот только он даже сам себе с трудом верил.       Через пару дней, перед одной из репетиций, на которую он по привычке заявился первым, и Джерард — к немалому удивлению Фрэнка — тоже, вопрос снова повторился, приняв немного другую форму.       — Мы можем обойтись без Сиднея, — со всей серьёзностью заявил Уэй, зачем-то переставляя уже подключённые техником эффекты на подставке.       — Ты прекрасно знаешь, что нет. Это глупо, — фыркнул тогда Айеро, по второму кругу поправляя ремень на плече. Оно заныло, словно пытаясь напомнить ему, что врать он так и не научился за сорок лет жизни; Фрэнк сморщился, надеясь, что хотя бы это останется незамеченным. Но куда там…       — Вовсе нет, — возразил Джерард, поднимая свой фирменный взгляд, пресекающий любые возражения. — Мне важнее ты, чем плюс два концерта. В конце концов, у нас будет Мельбурн, Брисбен…       — Нет. — Отрезал Фрэнк, поджимая губы. Вся эта ситуация, вся эта «забота» со стороны Джерарда начинала его порядком подбешивать. Будто это не он был тем, кто несмотря на всё, что случилось с ним за последнее время, всё ещё стоял здесь и, чтоб их всех, собирался отработать все концерты до единого. Потому что это важнее, это и есть его жизнь. Никто из них даже представить себе не мог, чего ему всё это стоило. Каково это, бороться с той, что априори сильнее…       — Я справлюсь, если тебя это так волнует, — заверил он, стряхнув наваждение и чувствуя, что ещё немного, и поднявшееся внутри раздражение не даст ему нормально сосредоточиться на игре. Какой смысл тогда был в этой репетиции.       — Я знаю, — был ему ответ. Уэй будто понял, что дальше идти нельзя, иначе будет только хуже. Фрэнк был правда благодарен тому, что сейчас он стал чутче и внимательнее к потребностям других. Раньше этого и вправду частенько им всем не хватало. В особенности ему.       После этого разговора никто больше не возвращался к этой теме, и всё потекло своим чередом. Прямо как в старые-добрые, но только лучше, потому что теперь они все были взрослыми и прекрасно понимали, что неизменно притягивает их друг к другу. И теперь они не боялись по-настоящему наслаждаться тем, что делают, не бояться признаться себе и друг другу в том, как это важно для них.       Сидней в итоге был добавлен в тур, как изначально и планировалось.       «Два концерта, — думал про себя Фрэнк, — всего два концерта подряд. Они приедут накануне и уедут рано утром после выступлений. Это не должно быть сложно».       Сейчас же, стоя у выхода из аэропорта имени Кингсфорда Смита с огромным рюкзаком за плечами и дорожной сумкой в руке (для полного дежавю не хватало кейса с педалями, но, благо, их везли в этот раз отдельно с другим оборудованием) он всем своим существом чувствовал, как ошибался. Как, блядь, сильно он переоценил свои возможности. Ни черта это не было просто. Руки дрожали и болели как никогда прежде, лёгкие сжимало нарастающим спазмом, из-за чего ему буквально не хватало воздуха (это помимо стоящей на улице жары и духоты), перед глазами каждый раз, как он их закрывал, стоял лишь один цвет — красный. Того самого оттенка, который ни с чем больше не спутать, однажды увидев.       Как назло, сегодня ещё к ним прицепился какой-то странный верзила, явно карауливший их у аэропорта, и, если бы в данный момент Фрэнку не приходилось мысленно проговаривать про себя алгоритм каждого вдоха и выдоха с перечислением задействованных в процесс органов и мышц, он бы с превеликим удовольствием уже слегка подправил эту наглую физиономию. Иногда он ненавидел их фанатов. Вернее, особую их категорию, которые вообще не знали, что такое личные границы и банальное уважение чужого личного времени и пространства.       Хотя, если так подумать, то этот парниша не был виноват в том, что в его жизни не существовало большей радости, чем сталкерить своих кумиров ради фото, а потом всё-таки её делать даже после того, как Ворм очень вежливо попросил его не беспокоить музыкантов и отойти. К тому же, это было бы некрасиво и нехорошо для их репутации как группы, так и каждого по отдельности — затей он какую-то заваруху, парни не остались бы в стороне. Когда ты кумир миллионов сломанных детей, то и ответственность на твоих плечах лежит посерьёзнее даже той, что когда-то боялся Питер Паркер. Поэтому Фрэнк просто прикрыл глаза, продолжая своё нехитрое упражнение и очень надеясь, что не выглядит жутко запуганным и зажатым, каким на самом деле чувствовал себя с самого первого шага, сделанного за борт самолёта.       Наконец-то был подан их транспорт до отеля, выданы краткие инструкции по расписанию этого дня и следующих вплоть до времени вылета домой, а также включая саундчек и даже свободное время (ого, неплохо же быть живой легендой рок-н-ролла). Разговоры велись нарочито нейтральные, а Рэй старательно делал вид, что не поглядывал время от времени в его сторону с каким-то по-родительски участливым выражением лица. Майки специально вворачивал такие темы, которые на уставшую после перелёта голову не воспринимались как нечто серьёзное и не раздражали. Джерард пытался казаться спокойным и расслабленным, даже немного уставшим для какого-либо участия в разговорах, хотя он был обычно единственным из них четверых в этом туре, кто по прилёте готов был сразу бродить по новому городу в своё удовольствие и даже фотографироваться с совершенно случайно встреченными на улице фанатами. Фрэнк прекрасно понимал, что это они все устроили, но не пытался возражать, слишком вымотанный бессонной ночью накануне и своими мыслями, ходившими по кругу, как привязанный на коротком поводке голодный пёс.       «Интересно, поедем ли мы в этот раз так же или нет», — думал Фрэнк, впервые поднимая осмысленный взгляд на проплывающие мимо городские пейзажи, но тут Джерард, словно почувствовав его желание посмотреть на дорогу, затемнил единственное открытое окно, кинув что-то по типу: «Вот это солнце, всю щёку уже напекло».       По мнению Фрэнка, это уже было слишком. Оказалось, чаша терпения и так наполовину полна, и последние капли в неё упали именно сейчас. А раз в этом туре у них было принято говорить друг другу правду здесь и сейчас, то он не преминул поделиться тем, что давно уже хотел им сказать:       — Не надо опекать меня, пожалуйста.       В салоне повисло неловкое молчание. Джерард почесал кончик носа и переглянулся с остальными поверх сползших солнцезащитных очков, только после этого остановив свой взгляд на Фрэнке. И он был… Ох, не возмущенный или напряжённый. Он выглядел взволнованным, искренне переживающим, но об этом говорили только его глаза. Фрэнк, внезапно поняв, что этот взгляд предназначался только ему, почувствовал, как сердце ощутимо споткнулось.       — Хорошо, — в итоге небрежно бросил Джерард, водружая очки на место и быстро улыбаясь уголком рта.       Больше эту тему не поднимали, в отеле разбрелись по своим номерам, договорившись встретиться вечером в фойе и вместе сходить куда-то поужинать — Майки обещал найти адрес того места, которое рекомендовали как-то друзья Джанель.       Несмотря на то, что в основном всех в Сиднее размещали в пределах Делового района, являющего центром всей жизни в городе, от Айеро не ускользнуло то, что им забронировали отель подальше от Парк-Стрит. Его бы воля, он был вообще не приближался к этой проклятой улице, полной призраков прошлого, и на километр, но это было бы уже перебором. Поэтому он в итоге рассудил, что потерять из-за какой-то старой травмы возможность полюбоваться вечерними огнями Дарлинг-Харбора, было бы гораздо обиднее. Но мысленно всё же поблагодарил того, кто занимался бронированием отеля и транспорта в этот раз, за понимание. Казалось бы, незначительная мелочь, но это было чертовски приятно — понимать, что кто-то подумал в первую очередь о его душевном равновесии, которое не иначе как чудом ему ещё удавалось удерживать.       Заселившись в свой номер Фрэнк готов был воспеть хвалу Богу, в которого давно не верил. Хотя, на этот раз он был согласен временно замять разногласия за то, что средств на обеспечение комфорта в туре они теперь не жалели. Тишина гостиничного сьюта позволила дистанцироваться от самого осознания, где он сейчас находится, а горячий душ, пушистый халат и удобная кровать так и вообще помогли немного смыть с себя налёт недавних переживаний. После небольшой гимнастики для рук, теперь ставшей ему необходимой, он смог наконец относительно спокойно выдохнуть и позвонить домой. Черри тараторила по FaceTime о событиях в школе, перебиваемая иногда уточняющими комментариями Лили, где-то на фоне, судя по звукам, носился Майлз с собаками. Насытив и успокоив своё родительское сердце голосами детей, Фрэнк попросил передать трубку маме. Джамия первым делом раздала указания и только потом ушла в другую комнату, где смогла уже без лишних ушей спросить:       — Как ты?       С ней можно было быть откровенным до конца, наверное, именно на этом и держалась их семья уже столько лет. На понимании и уважении друг к другу.       — Бывало и лучше. У аэропорта чуть не накрыла паническая атака, но вроде бы справился. Сейчас уже спокойнее.       — Ты пойдёшь туда?       От этого вопроса у Фрэнка мгновенно пересохло во рту, но, собравшись с силами, он ответил:       — Не сегодня.       — Но всё-таки думал об этом… — а вот это уже был совсем не вопрос. Только Джамия знала, как много раз он размышлял о том, когда же сможет вернуться на ту чёртову улицу и провести на ней больше одной секунды без сдавливающих горло слёз. Он надеялся, что однажды у него хватит сил снова оказаться там и принять эту часть своего прошлого, чтобы наконец отпустить его. Или хотя бы попытаться это сделать. Семь лет казались вполне солидным сроком для того, чтобы всё ещё продолжать своими же руками кормить этого демона своим страхом.       Правда была в том, что слишком много боли до сих пор эти воспоминания причиняли ему. Глупы те, кто считает, что саморазрушение не вредит музыке. Просто это не сразу заметно, уж он знал, как никто другой. Зато много позже, когда приходит осознание всего ужаса, через который ты насильно проводил себя, а потом садистски и тех, кто твою музыку слушал и вслушивался в неё (а она точно не была ориентирована на индифферентных овощей), накрывало жутким чувством вины и даже злости на самого себя. Не всем так везёт, как ему. Ему повезло вовремя попасть к специалисту после подобного опыта над самим собой и несмотря на некоторые разногласия в начале терапии всё-таки проработать с ним некоторые особенно болезненные моменты. Повезло найти в себе достаточно душевных сил и переступить через себя, всё-таки написав и выпустив этот альбом, оставаясь до жестокого честным с самим собой в каждой его строчке и звуке, препарируя себя и собирая заново с его помощью. Повезло не упустить шанс поработать с командой мечты, с музыкантами, которыми он безмерно восхищался и продолжит, пока ещё бродит по этой земле. Повезло перестать жить с ощущением, что все они: Эван, Пол и он, — всё-таки умерли тогда под колёсами автобуса, а их нынешние жизни — какая-то блядская симуляция. Повезло перестать задаваться вопросом, осталось ли что-то от него прежнего в нём нынешнем, не превратился ли он лишь в жалкую копию, оболочку себя настоящего, которого так мучительно долго искал. Повезло снова поверить в себя, заново научиться любить и видеть эту любовь разлитой вокруг, а главное самостоятельно транслировать её. Однажды он не дал всему этому кошмару разрушить себя до основания, потом справился и с ещё одним, чуть ли не худшим прежнего. У него хватило сил всё это пережить без упивания чувством жалости к самому себе. Но даже на этой стадии своей жизни он всё ещё не был твёрдо уверен, насколько цельным является, по крайней мере до тех пор, пока без страха не сможет посмотреть на дорожный указатель и прочитать на нём: «Парк-Стрит».       — Если всё же надумаешь, помни, что мы все очень гордимся тобой, — раздался голос Джамии в трубке, и Фрэнк понял, что на некоторое время выпал из жизни и перестал вникать в то, что она говорила.       Пожалуй, именно этого ему сейчас так не хватало — услышать, что он важен и нужен. Джамия обладала поразительным талантом угадывать то, что было необходимо услышать её близким. Фрэнк смахнул невольно выступившую слезу и ярко улыбнулся ей в камеру. После этого недолго говорили о домашних делах, планах на каникулы девочек, даже успели обсудить погоду, как бы смешно это ни звучало, а попрощались только после того, как оба удостоверились, что всё хорошо.       Фрэнк взглянул на часы — было около двух часов дня — и нажал на кнопку блэкаута на маленьком пульте. Всё же пару часов сна после тяжёлой дороги вряд ли будут лишними. Переодевшись в более удобную одежду при свете настольной лампочки, он включил какой-то канал на плазме, убавив звук до минимума, и под успокаивающее бормотание диктора о светлячках, постепенно погрузился в сон.       Вот только он не оказался спасительным ни на йоту. Только перестав чувствовать запах чистого гостиничного белья, Фрэнк сморщился от резкого металлического, так и витавшего в воздухе. Его трудно было перепутать с каким-то другим.       Сначала его будто сильно толкнули в спину и свалили с ног, а потом он понял, что оказался под массивным автобусом, прижатый к мокрому асфальту; объёмный рюкзак, зацепившийся за бампер, зажал его между бордюром и автобусом, но это было лучше, чем если бы он просто-напросто задавил его, успей он снять с плеч этот рюкзак, как планировал. Со своего места он мог видеть Эвана, лежащим неподалёку — он быстро, поверхностно дышал, но всё-таки дышал; он слышал болезненные стоны Пола примерно со стороны багажника; тех же, кто оказался вне зоны его видимости и слышимости, он уже причислил к мёртвым. Иного варианта он не видел, уже перестав обращать внимание на то, как немеют его собственные руки. Фрэнк был уверен, что под этой чёртовой грудой металла скоро умрут они все, если это по какой-то причине до сих пор с ними не произошло.       Не зря говорят, что в такие моменты жизнь делится на до и после. Всё «до» для Фрэнка сейчас сводилось к последним фразам, которыми он успел обменяться с парнями, вернее, думал, что успел. Потом оно начало расширяться, давя на горло. Не сказал, не сделал, не успел так много… Время оказалось безжалостным, а чувство упущенного — всепоглощающим.       В чём заключалось его «после»? В едва уловимом шёпоте Эвана.       — Я не чувствую своих ног…       И, кажется, это подействовало на него не хуже укола адреналина в сердце. Надо было срочно выбираться. По ощущениям, все конечности у него хотя бы были на месте; подвигав пальцами на руках и ногах и аккуратно повернув шею, он в этом лишний раз убедился. Фрэнк видел, как Эван взрослеет, чёрт подери, он был ещё совсем не готов нести его гроб… Какая-то до этого неизвестная злость на Бога, жизнь, смерть — на всю эту бесчестную компанию — помогла ему вынуть руки из лямок рюкзака и отползти от бордюра, после чего наконец выбраться из-под автобуса. Вдалеке гудели сирены, свет казался слишком ярким, и на мгновение всего этого стало слишком много; он пошатнулся, но вовремя вспомнил об Эване и Поле, которым, надеялся, что ещё способен помочь. Он только стянул с себя куртку и свернул её, чтобы подложить Эвану под голову, как увидел Пола: его одежда была влажной от крови, источник которой, сквозь пелену на глазах, было проблематично определить. Он только знал, что этот красный цвет тогда показался ему самым ярким и страшным из возможных. Фрэнк сел на колени рядом с автобусом и стал ждать сам не зная чего. Он позволил себе всхлипнуть только тогда, когда заметил подъезжающий патруль и скорую.       Сквозь сирены и какие-то вопросы, которые ему задавали медики, он слышал какой-то стук.       — Мистер Айеро, у вас кровь, вам надо в больницу.       Всё внутри онемело и задержало дыхание, а этот стук не прекращался, только становился громче. Он не мог пошевелить рукой, покалывало пальцы, а по щекам продолжали беззвучно течь слёзы, когда он заметил, как двоих положили на носилки и покатили их к экипажу скорой.       Тем временем, стук становился всё громче и Фрэнк сильно зажмурился, пытаясь избавиться от него.       Открыв глаза, он понял, что лежит, сжавшись в комок, на кровати в затемнённом гостиничном номере, по телевизору уже рассказывали про лебедей, а на часах на телефоне мелькало восемь вечера и пару пропущенных от парней. Всех без исключения. Кажется, он проспал ужин, а ещё его потеряли.       По правде сказать, сном это было назвать сложно. Включив лампу, он заметил, что руки дрожали, запястья снова ныли, а голова была жутко тяжёлой, будто он прорыдал несколько часов кряду. Хотя, постойте…       Только он уже думал, что стук прекратился, как он повторился вновь. Короткий, даже какой-то торопливый. Впервые в жизни Фрэнк был так рад тому, кто пришёл к нему и вырвал из этой липкой мути сна, на самом деле оказавшемся жестокой игрой его памяти.       За дверью послышались чьи-то шаги, потом женский голос и тихий мужской, который он узнал бы где угодно. Похоже, уже решил позвать администратора, так распереживался. Мельком глянув на себя в зеркало и поняв, что лучше всё равно уже выглядеть не сможет в любом случае, он повернул замок и приложил свою ключ-карту к нему.       — Мистер Айеро, всё в порядке? — участливо спросила обеспокоенная девушка с ресепшн, но Фрэнк лишь мельком взглянул на неё, заметив перед собой Джерарда в его вечной рубашке и видавших виды джинсах. Он стоял в любимой позе со скрещенными на груди руками, подсознательно закрываясь от всех, кто не входил в круг тех счастливчиков, которым он доверял. Плотно сжатые губы, бегающие по нему глаза, будто всё подмечающие, быстро стучащая по ковролину коридора нога.       — Спасибо, не стоило беспокоиться. Я просто очень крепко уснул, — вымучил из себя Айеро, чтобы уже наконец отпустить девушку восвояси. У неё явно было дел по горло и помимо сорокалетнего заспанного мужчины, стоящего на пороге своего номера.       — Если что-то понадобится, обязательно звоните. Приятного отдыха!       Они, кажется, оба выдохнули, когда девушка наконец скрылась за углом. Теперь, по крайней мере, можно не топтаться глупо на пороге. Фрэнк на автомате отошёл в сторону, приглашая гостя пройти в номер, Джерард молча кивнул самому себе и наконец опустил руки, только оказавшись за закрытой дверью.       Айеро, честно говоря, думал, что они обойдутся общими фразами, после которых разойдутся до саундчека завтра, но того, что случилось дальше, он совсем не ожидал. Его так крепко обвили длинные руки Джерарда поперёк туловища, что он едва мог вздохнуть. Большего ничего не оставалось, как в ответ обнять его и уткнуться лбом в основание его шеи. От него пахло лесом после тёплого дождя, слегка пряно, с толикой грусти, какая накатывает, когда замечаешь, что одно из молодых деревьев теперь расколото пополам недавно шалившей молнией. Этот аромат и тепло его тела, будто забиравшееся ему под кожу, успокаивали. Фрэнк чувствовал себя дома, и это оказалось именно тем, чего в данный момент ему недоставало для того, чтобы окончательно избавиться от болотной мути сна.       Он не знал, сколько они так стояли в полутьме номера под бормотание диктора о лебединых песнях, но в какой-то момент они выпустили друг друга из объятий, почувствовав, что этого достаточно.       — Прогуляемся немного? — осторожно спросил Джерард, справедливо считая, что было бы неплохо сейчас сменить обстановку и немного проветриться. Но должного эффекта его предложение не возымело. Возможно потому, что те времена, когда Фрэнку было достаточно тактильного контакта, чтобы собрать себя воедино, прошли. Айеро отказался, мысленно содрогаясь от одной мысли о том, что ему придётся сейчас куда-то выйти.       — Но я бы, честно говоря, не отказался от ужина, — невзначай заметил он, не желая окончательно расстраивать Джерарда, который явно пытался что-то для него сделать, умело избегая расспросов о его состоянии или причинах, по которым он не отвечал на звонки в течение пяти часов. За это он был ему благодарен.       В конце концов, все они лишь могли догадываться, как ему сейчас непросто, потому что их там не было, в отличие от него. Тот октябрь чуть не остановил их бьющееся сердце, и теперь всем по-своему было тяжело переживать эти дни в Сиднее. Но ещё перед началом последней части тура они условились заботиться друг о друге по мере сил и возможностей, и это помогало не сдаваться. Потому что они даже не группа и даже не идея, а самая настоящая семья. И лечит вовсе не время, а люди, которые остаются рядом.       — Тогда я что-нибудь куплю и вернусь, если ты не против, — легко улыбнувшись, сказал Джерард. Фрэнк скептически поднял бровь, как бы намекая на то, что отказываться от ужина только потому, что кто-то не спустился к нему, было глупо, но Уэй поднял руку, не желая препираться. — Я всё равно был не голоден. Эти перелёты, часовые пояса, сам понимаешь…       После он протянул руку, чтобы хлопнуть его по плечу на прощание, но что-то пошло не по изначальному сценарию в его гениальной седеющей голове, и вместо плеча его пальцы коснулись сначала скулы, а потом и шеи Фрэнка, тёплой и слега влажной после дурного сна. Джерард тихо ахнул, будто совершил какое-то удивительное открытие, и взволнованно распахнул глаза, следя за реакцией Фрэнка, но тот лишь ближе приник к руке, стараясь впитать последние крохи особенного тепла, прежде чем они снова станут близкими друзьями.       Что-то потянуло Уэя прикоснуться кончиком пальца к нижней губе Айеро, на которой красовался свежий кровоподтёк.       — Мне очень жаль, — прошептал он, вкладывая в эти слова слишком много смысла, не вмещавшегося в них, и это подействовало невероятно отрезвляюще на них обоих. Фрэнк крепко перехватил запястье Джерарда и отвёл от своего лица. Магия их внезапной близости была разрушена, и про себя он даже усмехнулся, потому что что-то меняется с годами, а что-то остаётся прежним несмотря ни на что.       Уэй старался скрыть за понимающей, но дежурной, улыбкой то, как его задело подобное. Что-либо говорить сейчас было бессмысленно, пока Айеро не созреет для какого-то объяснения.       — Не надо этого, Джерард, — глухо отозвался он, не смотря на Уэя.       — Чего? Чего именно?       — Жалеть меня. Давать надежду.       — Мы снова будем об этом говорить? — решил уточнить Джерард, звуча слегка раздражённо.       — Сколько потребуется. Всё, что угодно, но только не жалость. Не от тебя, прошу.       Фрэнк поднял на него такой говорящий взгляд, что Джерард решил не произносить того, что собирался. Вместо этого он выдохнул и молча кивнул, после чего без лишних прощаний направился к выходу из номера.       — Фаршированный перец чили подойдёт? — внезапно спросил он, вполоборота остановившись у двери.       — Что? — не понял сначала Фрэнк, а потом догадался и усмехнулся: — Если найдёшь, я только за.       — Пф, тоже мне проблема, мы же не в глуши какой-нибудь.       Уэй картинно взмахнул рукой, в шутку пытаясь пристыдить Фрэнка, после чего тут же скрылся за дверью. Фрэнк какое-то время ещё улыбался по его уходе, качая головой. Джерард Уэй… Гениальный, непредсказуемый, порой, абсолютно невыносимый, но самый родной и желанный спустя столько лет. Всегда… Внезапно он понял, что никогда не переставал скучать по нему, и даже сейчас это чувство готово было защекотать его изнутри. Всё лучше старых демонов, с которыми он решил в этот раз распрощаться. Время действительно пришло.       

      ***

      Вернулся он очень быстро, будто этот перец уже давным-давно был готов и лишь ждал своего часа. Иногда Фрэнк задумывался, нет ли у Джерарда каких-нибудь связей с хранителями времени, потому как иногда слишком подозрительно всё складывалось именно так, как ему хотелось. Хотел бы Айеро обладать подобной суперспособностью.       Вечер, плавно перетекающий в ночь, проходил, в какой-то степени даже идеально, словно кто-то специально заглянул в мечты Фрэнка двадцатилетней давности; тогда он прямо спал и видел, как однажды им с Джерардом не придётся зажиматься по углам и всё от всех скрывать, и можно будет просто устроить вот такой милый ужин с кино.       В этот раз, правда, с кино было как-то туго: на телевидение надежды не было, а идти за ноутбуком к Майки в без четверти час ночи охотников не нашлось. Несмотря на свою крайнюю миролюбивость и безобидность иногда он вполне походил на настоящую ночную фурию, особенно если кто-то нарушал его драгоценный режим сна перед очередным выступлением.       Так они и лежали на кровати, сбросив подушки на пол и отставив судочки из-под перца на тумбу. Разговор начал плавно перетекать на более личные темы, будто с каждой новой звездой, появлявшейся на небе, снимались невидимые замки, и всё будто так и подстёгивало быть честными, откровенными, смелыми друг с другом.       — Я скучал по тебе такому, — вдруг сказал Фрэнк, впервые не чувствуя никакой вины за то, что сказал правду. Они давно уже не дети, чтобы усложнять то, что и без них жизнь порядком запутала.       — Это какому? — поинтересовался Джерард, лукаво прищуриваясь. Он и сам прекрасно знал, о чём сейчас пойдёт речь, но хотел потешить своё самолюбие очередным ночным признанием Айеро.       — Счастливому. Расслабленному. Раскованному даже, — Уэй хихикнул, мысленно соглашаясь. Да уж, в последнее время он получал наслаждение от каждого выступления, наконец чувствуя себя настоящим художником — свободным и всемогущим. — И я не только про сцену, вообще-то.       — Я долго стремился к этому, — честно ответил Джерард. — Просто устал постоянно бояться, что моё искусство меня поглотит без остатка или что без него я лишь человеческая оболочка, затерянная в этой вселенной…       — О-о-о, нет, — простонал Фрэнк, понимая, что разговор зайдёт куда-то не туда, если его не спасти сейчас же. — Я говорил о внутренней свободе. Ты ведь тоже много проработал в себе, прежде чем достиг этого уровня. Ну, знаешь, гармонии с собой и окружающим миром.       — И кто-то ещё тут возмущался моим философствованиям…       Фрэнк ткнул Джерарда локтём в бок, и оба рассмеялись. Переведя дух, Уэй всё же решил продолжить. Ему правда было интересно, к чему приведёт эта беседа.       — Было непросто, конечно, но да, те, кто говорят, что терапия — чушь собачья, просто конченные идиоты. С некоторыми вещами в одиночку ты просто не в состоянии справиться, а если пытаешься, то только больше запутываешься, и, кстати, семья тоже не всегда бывает хорошим помощником.       — Да уж… — грустно протянул Фрэнк, думая о своих былых баталиях с домашними и терапевтом. В один момент он тоже был готов уверовать в то, что эффективность терапии преувеличена. И всё же сейчас он признавал, что именно регулярные встречи с доком помогли ему однажды наконец понять, что он всё-таки выжил. Поэтому да, сейчас он смотрел на всё это с другой точки зрения.       Хотя кое-что продолжало его беспокоить по сей день…       — У тебя бывает такое чувство, будто ты живёшь в бесконечном кошмаре? И граница между реальностью и сном настолько размывается, что ты перестаёшь её ощущать.       — Мне кажется, или примерно о том же мы как-то говорили в Парамуре? — шутливо отозвался Джерард, но тут же помрачнел, когда заметил застывший взгляд Фрэнка. — Тебе всё ещё это снится?       — Да. Дома уже реже, а тут… Будто что-то пробудилось и постоянно толкает меня проживать снова и снова тот день. А ведь я помню каждую секунду до мельчайших подробностей, каждый звук и цвет, словно они навсегда врезались в мою память. И со временем ничего не притупляется и не забывается, от этого просто не убежать, не скрыться. Но знаешь, что самое забавное?       Джерард понятия не имел, что может считаться забавным в подобных случаях, но весь обратился во внимание.       — Каждый раз я понимаю, что у меня был выбор тогда. И почему-то, порой мне кажется, что я сделал неправильный.       — Ты сейчас намекаешь, что твоя жизнь не имеет смысла?       — Только представь, что если бы я не услышал тогда Эвана, то всё сложилось совершенно иначе… Никому бы не пришлось проходить через этот… Опыт.       Джерард скривился, как от сильнейшего приступа боли. Он даже мысли не мог допустить о том, что когда-нибудь услышит нечто подобное от Фрэнка, который, как ему всегда казалось, был самым большим фанатом жизни, всегда жадным до каждого её мгновения, каким бы оно ни было. Но в этом чёртовом мире происходят и такие ситуации, которые перемалывают и самых сильных, ему ли было не знать об этом. Вот только он меньше всего на свете желал, чтобы через подобное однажды приходилось проходить и Фрэнку.       — Наши дети всё равно бы выросли, в мире происходил бы всё тот же дурдом, вы бы с парнями тоже продолжили создавать музыку, потому что это и есть ваша жизнь, то, без чего вы себя не мыслите. Ничего бы не изменилось, я уверен.       Джерард сжал зубы, но ничего не ответил, прекрасно понимая, что должен дать ему договорить, прежде чем комментировать что-либо, они не раз уже проходили через подобное, но в этот всё оказалось куда серьёзнее, чем он себе представлял.       — Горе утраты когда-нибудь затихает, — серьёзно заявил Айеро, старательно не поднимая взгляд на Уэя; ему было необходимо высказать всё до конца, потому что давление этих мыслей с каждым мгновение становилось всё более невыносимым. Он знал, что Джерард его выслушает и постарается понять, поэтому ему было так важно наконец обсудить всё именно с ним. — И появляются силы двигаться дальше. А я будто бы навсегда застрял между тем днём и этим, и я не понимаю, смогу ли когда-нибудь оставить позади хотя бы воспоминания. Живу ли я все эти семь лет по-настоящему или это какая-то кома, из которой мне не выйти.       Джерард вместо того, чтобы сказать хоть что-то в ответ, просто взял его за руку и сжал в своей, стараясь не потревожить недавние травмы. Он гулко выдохнул, задумавшись о том, как же, порой, это невыносимо тяжело — вариться в подобных сомнениях. И как же, чёрт возьми, ему это было знакомо.       — Я бы очень хотел просто однажды забыть всё. Но я не могу, — просипел Фрэнк сжимая руку Джерарда в ответ.       — Я понимаю, — наконец вкрадчиво произнёс он. — Но очень хочу, чтобы ты знал, что без этого опыта тебя бы не было здесь. Без тебя бы ничего этого, — он неопределённо взмахнул рукой, будто пытаясь объять этим жестом всю необъятность мира, — тоже не было. Ни нас, ни группы, ни тура. Всё бы потеряло смысл.       Он ненадолго замолчал, внимательно осматривая лежащего рядом Фрэнка и в который раз поражаясь его внутренней силе, которую он сам в себе сейчас так упорно отрицает. Ведь то, через что ему довелось пройти, казалось, невозможно выдержать одному человеку, который всё ещё, несмотря на весь кошмар, который он продолжает проносить через свою жизнь, старается быть рядом с теми, кто в этом нуждается.       — Эта боль сделала тебя тем, кто ты есть сейчас. — Продолжил он, не отводя взгляда от ярко блестящих даже в темноте глаз Айеро, которыми, наверное, никогда не перестанет любоваться, к свету которых будет тянуться всегда, пока ещё может, пока сам жив. — И хотя кажется, что это совсем не так, но именно то, что ты всё ещё здесь, всё ещё с нами, со мной, помогает мне каждый день просыпаться и думать о том, что всё не напрасно.       — Прямо такой уж я незаменимый… — съязвил Фрэнк, но был прерван полным нежности и какой-то непривычной преданности поцелуем в запястье. Вдруг он понял, что ждал этого так долго, что теперь ему было даже трудно поверить в реальность происходящего. Но ставшая более чувствительной после операций кожа всё ещё слегка горела от прикосновения тонких сухих губ к ней. Он чувствовал так много в этот момент, что едва ли не задыхался.       — Ты наше бьющееся сердце, помнишь? И моя свобода.       Джерард Уэй всегда был мастером красивых, значимых, бьющих под дых своей искренностью слов, но сейчас, по мнению Фрэнка, он просто превзошёл самого себя. Потому что на короткое мгновение Айеро снова ощутил радость того, что всё ещё жив и может переживать этот момент вместе с ним.       Стало даже немного не по себе за те мысли, что он высказывал совсем недавно… Ведь смысл действительно был, а значит, и силы. Внезапно он понял, что жутко зол на жизнь за то, как она мастерски его потрепала, и одновременно благодарен за множество знаковых встреч, которые она однажды ему подарила. Джамия, Джерард, Майки и Рэй, Эван, его дети в конце концов… Он осознал, что не готов со всеми ними расставаться ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Ведь только благодаря им воспоминания не добили его ещё очень давно.       Со злостью вытерев глаза, он благодарно улыбнулся Джерарду, и на этом ночь откровений оказалась закончена. Ещё немного, и за окном бы уже начал заниматься рассвет, а день обещал быть насыщенным, как и следующий за ним, поэтому хотя бы несколько часов сна до того, как все мыслимые и немыслимые причины не вставать с кровати, закончатся, были просто необходимы.       На вопрос Уэя, не нужно ли ему остаться, Фрэнк отрицательно покачал головой. Потому что он сделал уже и так много для того, чтобы этот город не давил на его плечи тоннами металла, и ему самому не помешал бы отдых. А ещё Айеро просто хотелось побыть наедине с собой и своими мыслями, разложить всё, что он услышал и успел ощутить по полочкам, залечить те раны, которые нанесли ему воспоминания семилетней давности другими, хотя бы ненадолго, поэтому вскоре они расстались, на прощание ещё раз крепко обнявшись.       После этого Джерард ушёл. А через пять минут, которые он выдержал лишь для приличия (понятия о котором у него отродясь не было), в личные сообщения Фрэнку прилетело: «Сет-лист традиционно за тобой. Всего одно пожелание: надери им одну костлявую неугомонную задницу. Пусть выкусит, сучка».       «Ей никогда не взять нас живыми?»       «Именно».

***

      За кулисами всегда сильно гудело. Шли последние минуты, прежде чем предстояло выйти на сцену, прежде чем тысячи глаз засияют ярче софитов, а их голоса будут заглушать даже звук в мониторах. Перед выступлениями всегда, из раза в раз, внутри поднималось особенное волнение, будто это не они уже двадцать лет всем миром любимы, и с каждым новым концертом всё сильнее, а кто-то другой, за кем им самим предстоит наблюдать со стороны.       Фрэнку казалось, что он изнутри весь вибрирует в такт музыки Джимми, но впервые он не мог получать от этого чистое удовольствие, как и от темноты, тихой возни команды, занятой последними приготовлениями, и особенного запаха за кулисами — пыли и техники — и предвкушения следующих полутора часов наедине с собой и музыкой на глазах у огромной толпы.       И почему-то именно сегодня ему было впервые за очень долгое время страшно выходить к ней и оголять душу струнами. Тем временем сет Jimmy Eat World уже подходил к концу, и зал томился от нетерпения в ожидании главного события этого вечера. Как странно было осознавать, что им были они.       — Вот же странно, — произнёс внезапно оказавшийся рядом Рэй. — Так потряхивает, будто мы впервые в жизни выходим на сцену. Что-то в этом воздухе такое есть, что заставляет себя чувствовать неопытным мальчишкой.       — Чёртов Сидней, — насмешливо отозвался Фрэнк, потирая запястья.       — Эй, всё будет отлично, Фрэнки, — подбодрил его Торо, улыбаясь так, что в ответ невозможно было не улыбнуться тоже. От него всегда исходила какая-то невероятная энергия спокойствия, которая никого не оставляла равнодушным, вот только Фрэнк всё никак не мог поддаться её воздействию, почему-то не получалось. Он закрыл глаза, перед этим заметив промелькнувшего тенью Майки, и постарался сосредоточиться на дыхании. Вдох. Гул перед последней песней лишь усилился, обволакивая, оглушая. Выдох. Но сердце всё так же упрямо заходится. Вдох…       Выдохом Фрэнк поперхнулся, когда почувствовал, что оказался втянут в объятия со спины. Худые сильные руки бережно обернулись вокруг его груди, и Айеро раскрыл глаза. Майки, буквально налетевший на него со своей поддержкой, спустя пару мгновений обошёл его и остановился сбоку, так и не отпустив от себя. Фрэнк снова прикрыл глаза, успокаивая дыхание, впитывая внезапно обретённое ощущение покоя и защищённости. И только он подумал, что пришла пора им уже отпустить друг друга и вернуться к своим делам, как к их групповой терапии присоединился и Джерард, видимо, наплевавший на старания своего костюмера и то, что его жакет и юбка могут изрядно помяться ещё до выхода на сцену. Как тогда в номере, он крепко прижимал к себе Фрэнка, словно обещая, что никуда его не отпустит, пока он не будет в порядке. Спрятанный в переплетении рук Уэев от всего мира, Фрэнк действительно чувствовал себя удивительно лучше и спокойнее.       — Ох, дети мои… — усмехнулся Рэй, прежде чем подошёл к ним и тоже втянул всех троих в свои объятия. Фрэнку вдруг жутко захотелось разрыдаться от переполнявших его чувств. Каждой клеточкой он словно ощущал любовь, направленную на него, и жадно впитывал её лучи, наполняясь энергией на следующие полтора часа. Они всегда обнимались перед выступлениями, но коротко, совсем не так, как сейчас. Именно в этот миг их руки, их тепло, их вера в него были для него лучше любого лекарства. Ради них он всё ещё здесь.       Идиллию нарушили послышавшиеся громкие аплодисменты из зала и свист, а после и парни, заходящие за кулисы. Наконец Фрэнка выпустили из объятий, сначала Рэй, побежавший проследить за тем, чтобы никто не забыл ему подготовить бокал, потом Майки, потрепавший напоследок Айеро по волосам, последним же Джерард, на мгновение прижавшийся губами к уже слегка взмокшему виску Фрэнка, чтобы прошептать:       — Барабаны сегодня твои.       — Ты серьёзно сейчас?       Уэй не ответил, только выразительно посмотрел на Айеро, после чего отошёл к зеркалу, чтобы одёрнуть юбку и надеть туфли — Фрэнк только сейчас заметил, что тот был пока босиком.       — А что написать на них?       — То, что чувствуешь, — заметил Джерард, не отвлекаясь от своего отражения. Фрэнк про себя усмехнулся, потому что это было очень в его стиле — прятать сильные чувства за слегка небрежным отношением ко всем и вся. Он слишком давно его знал и слишком хорошо изучил, чтобы понимать, для чего это было нужно…       — То есть вот эта надпись с факсом?..       — Я не говорю того, чего не имею в виду, — напоследок бросив хитрую улыбку в его сторону, ответил Джерард, и удалился восвояси.       — Ага, ясно… — вслух выдохнул Фрэнк, отсчитывая последние секунды до их выхода. — Значит, то, что чувствую.       А чувствовал он так много в эту самую секунду, когда следил за тем, как выходит Рэй, как за его спиной готовится Джерард, кусая губы и притоптывая ногой в этих своих невозможных туфлях, когда сам брал гитару в руки и мысленно прокручивал в голове сет-лист. Выходя на сцену и направляясь к барабанам, он будто кожей ощущал все направленные на него взгляды, чувствовал разлитую в воздухе любовь к нему, простому мечтателю из Джерси. Джаррод широко ему улыбался, понимая, что сегодня и завтра действительно будут его концерты, Фрэнку, в свою очередь, потребовалось пару секунд перед набором красок, чтобы сразу же понять, что должно быть на барабанах и каким цветом.       Только розовое Unkillable отражало то, что он наконец-то прочувствовал сегодня по-настоящему.       И оба концерта прошли как один миг, наполненный тем, что он так долго искал и наконец-то нашёл — внутренней свободой, абсолютной, всеобъемлющей. Фрэнк вдруг дошёл до очень простой и тем поразительной мысли — его любят так много людей, искренне, без остатка, что он просто не имеет права оставлять их. Это было бы жутко нечестно.       И эти две ночи в городе, наполненном призраками прошлого, помогли ему ощутить себя по-настоящему живым. И, правда, могло ли быть что-либо прекраснее этого?..       Он впервые совершенно не стеснялся показывать свои настоящие чувства, утирать слёзы за кулисами, пока Джерард пел незапланированную в сет-листе его любимую Cancer, всегда пробиравшую его до дрожи, выплёскивать всю накопившуюся за годы боль и ярость на несправедливость жизни, но и благодарить её за то, что дала ещё один шанс. Даже тянущая боль в плече и запястьях казалась очень правильной, потому что лишний раз напоминала — он всё ещё живой, всё ещё неубиваемый, что бы там не замышляла костлявая себе, просто так Фрэнк не сдастся ни за что, скорее, выбьет ей все зубы, если она хоть ещё раз попытается протянуть свои руки к нему или кому-нибудь из его близких.

***

      Последние часы перед тем, как они должны будут отправиться в аэропорт, было решено провести в ленивом сборе вещей в своих номерах. После концертов всегда наступала такая пора, когда счастье перестаёт в тебе искрить и бурлить, переливаясь через край, и тело заполняет хорошая, правильная усталость и удовлетворение. Чем-то напоминало ощущения после хорошего секса, что, в принципе, было не так уж далеко от правды. Особенно после того, во что они превращали свои выступления… Особенно кое-кто, чья энергия просто никого не оставляла равнодушным и спокойным, а зал так и вообще доводила до экстаза. Когда перед тобой постоянно щеголяют в кокетливой юбке, невозможно не любоваться и оставаться в стороне, невозможно не гордиться тем, какими все они стали.       Пожалуй, именно эта эра, как принято выражаться, была самой любимой у Фрэнка. Без недомолвок, глупых ссор и претензий, без концепций, образов. Чистое удовольствие, и только. Стоя на улице у их отеля, он дышал ночным воздухом этого города, в который панически боялся возвращаться каждый раз, и ловил себя на мысли, что наконец-то может спокойно наслаждаться его лёгкой прохладой и особенной смесью ароматов, свойственных только ему, сложно поддающуюся описанию, но безусловно узнаваемую.       Вообще Айеро считал, что у каждого города есть свой аромат (возможно, когда-то в нём умер парфюмер), отличающий его от остальных. До недавнего времени, для него Сидней пах свежей кровью, грязным мокрым асфальтом, медикаментами, гарью и жжёным металлом. Теперь же… Он наконец мог выстроить новые ассоциации и воспоминания.       Боковым зрением он заметил, что теперь стоит на крыльце не один, неподалёку, как всегда сложив руки на груди, теперь находился и Джерард, который буквально через минуту, будто не замечая никого рядом, потянулся в карман за пачкой сигарет, чтобы достать одну и тут же зажать между губами.       — Ты же бросил, — удивлённо протянул Фрэнк, забавно округлив глаза. — Связки, лёгкие, всё такое прочее…       — Ага, — как ни чём не бывало подтвердил Джерард, изящно выпуская дым изо рта. И как он умудрялся превращать всё в искусство, сам того не замечая…       — Иногда нужно нарушить какой-нибудь запрет, чтобы почувствовать себя живым, понимаешь. — Фрэнк кивнул, с тёплой улыбкой следя за тем, как Уэй курит, посматривая время от времени по сторонам, словно школьник, который боится, что его поймают. Он не менялся совершенно, как бы жизнь не мотала… Вдруг Фрэнк задумался, а можно ли сказать о нём то же самое? Но мысль прервал Джерард, уже избавившийся от сигареты:       — Ты всё-таки надумал прогуляться?       — Что-то типа того, — подтвердил Айеро. — Хочу посмотреть в глаза одному призраку, пока мы ещё здесь.       — Тогда пойдём, — с готовностью заявил Джерард и, не дожидаясь ответа, направился в нужную сторону. Кажется, Фрэнку пора бы перестать удивляться тому, как тот умудрялся читать его, словно открытую книгу, но понял, что вряд ли когда-нибудь сможет. И именно в этом была вся прелесть…       Пока они неумолимо приближались к Парк-Стрит, Фрэнк думал, как бы попрощаться с ней так, чтобы это было точно навсегда. Нужно было что-то символичное… Что-то, чтобы без лишних слов оставалось значимым. И тут его взгляд упал на маленькую цветочную лавку, в витрине которой стояли чёрные розы. Предупредив Джерарда, он зашёл в неё и вернулся на улицу через пару минут, держа в руке один цветок. Уэй, увидев его, одобрительно кивнул:       — Символ прощания, протеста против смерти и восхищения чей-то смелостью… Отличный выбор.       — Снова язык цветов? — решил уточнить Фрэнк, поражаясь, как в одной голове может быть столько знаний. Всё-таки он был удивительным…       — Бывает полезным его знать, — заметил Джерард, добавив: — Она очень красиво смотрится в твоих руках.       Фрэнк посмотрел на цветок в своих руках и мысленно согласился, ещё отметив, что в какой-то степени они были похожи с этой розой сейчас. И это действительно было то, что нужно, чтобы наконец поставить точку в одной истории.       — Мы почти пришли, — тихо сказал он, чувствуя, как внутри всё начинает замирать с каждым новым шагом, приближающим его к тому самому месту, где…       Фрэнк не дал этой мысли снова завладеть всем его сознанием, легко тряхнув головой. Не тогда, когда они уже через пару шагов оказались на нужной точке. Дыхание Айеро потяжелело, потому что невозможно было не видеть перед глазами всё, как было в тот день, стоя здесь. И пусть сейчас была ночь, две тысячи двадцать третий, мать его, год, а не шестнадцатый, март, а не октябрь, но до сих пор он мог с невероятной точностью показать, где сидел на асфальте, где была огромная лужа крови, которой истекал Пол, а где находился автобус…       — Это сделало тебя тем, кто ты есть сейчас, — тихо напомнил Джерард, очень вовремя заметив, как побледнел Фрэнк, как быстро он дышит и с какой силой сжимает глаза и руки. Уэй аккуратно погладил кисть с испорченной тонким шрамом hopeless и паутиной, чтобы дать понять, что он рядом. Фрэнк, почувствовав лёгкое прикосновение, тут же переплёл их пальцы и только после этого смог успокоиться. Нежное тепло чужой кожи возвращало его на землю, постепенно он приходил в себя и спустя пару вдохов и выдохов смог открыть глаза. В другой руке всё ещё оставалась зажатой роза.       А в следующее мгновение они с Джерардом уже вместе смотрели, как она лежит на асфальте. Уэй всё ещё не отпускал его руку, продолжая поглаживать расшитую тату кожу и испытывая сложную смесь чувств. Он бы хотел сказать так много о том, что ощутил тогда, когда узнал об аварии и о его недавней травме… Но считал, что это излишне, особенно сейчас, по прошествии стольких лет, тем более что всегда в душе надеялся на то, что Фрэнк просто знал, чувствовал, как важен и нужен ему до сих пор.       — Знаешь, я даже рад, что она сейчас такая. — Внезапно сказал он, чтобы как-то нарушить гробовое молчание, воцарившееся после возложения розы и не менее торжественного плевка на асфальт поверх неё.       Фрэнк, глубоко погружённый в свои мысли, сначала не понял, о чём Джерард говорит, а потом заметил, от какой татуировки не отрываются его пальцы, и хмыкнул:       — Вообще-то я думал её корректировать в ближайшее время.       — Не надо. Ты слишком давно уже не безнадежный. Да и вообще никогда им не был. — Возразил Джерард, улыбаясь так ярко, как умел только он. Кажется, однажды именно в эту улыбку Фрэнк влюбился по уши и до сих пор не мог отделаться от мысли, что уже тогда окончательно пропал. Но эта зависимость доставляла ему удовольствие до сих пор, потому что теперь он был уверен, что она абсолютно взаимна, и об этом уже не требовалось говорить, не нужно было ждать каких-то объяснений или признаний. Он это чувствовал.       И если безнадёжным, по заверениям Уэя, он никогда не был, то вот до жути сентиментальным романтиком всегда.       — Знаешь, ты ведь всегда меня вдохновлял своей смелостью… — произнёс он, довольно замечая лёгкий румянец и улыбающиеся морщинки в уголках глаз Джерарда.       — Это кто кого ещё вдохновляет, — нашёл необходимым отметить Уэй, легко сжимая руку Фрэнка в своей, под его хрипловатый смех.       И пусть это было ещё только начало нового пути, самый первый робкий шаг, но один из самых важных. Фрэнк абсолютно точно никогда не забудет всё то, что случилось. Но теперь он был готов наконец-то оставить этот день позади и двигаться дальше. Потому что он, чёрт возьми, неубиваемый, кто бы там что ни думал и ни говорил в этой их небесной канцелярии.