Кукушонок (Парк больше не работает)

Я смотрел на парня, можно сказать, через весь больничный коридор. Годы лечения, просиживания штанов в оном страшном месте, не прошли для меня бесследно — даже при одной единственной горящей лампочке мне не составило бы труда описать всю планировку до мельчайших подробностей. Здесь всё уже стало каким-то родным. Да, мальчуган явно смог бы со мной поспорить; темнота будто специально выбрала его своей главной точкой скопления. Я не помню, сколько прошло времени с момента, когда его мать скрылась в кабинете психиатра. Руины проклятого парка, появившиеся с неделю назад, не выходили у меня из головы. Мне снова начали сниться кошмары, а за ними не заставили себя долго ждать и проблемы со сном. Только теперь фигурировал в них не заброшенный парк аттракционов, где на входе висит табличка «Мы больше не работаем. Спасибо, что были с нами» и даже не мракобес с воздушными шариками и адской бездной в глазах, а этот дёрганный рыжий. Он стоял весь переломанный на фоне вагончика комнаты смеха и комнаты страха рядом и визжал, плакал от страха. Кажется, я скоро начну бояться детей. Я не мог отпустить его. Наверное дело в нашем общем прошлом, которое спровоцировало моё участие в настоящем. Или в промелькнувшей мысли, при виде руин парка на месте старой больницы. Как рыжий перенесёт, если увидит эти чёртовы развалины? Помрёт. Если не хуже. И ему даже никто не поверит, как мне когда-то. Зато я бы поверил. Меня всё ещё одолевали сомнения: вдруг парень не тот? Что будет если его заболевание обострится из-за моего бреда? Что будет, если я обострюсь из-за его бреда? А если мы оба сразу? Не будет ли странно, если я прямо сейчас сяду к нему? Он вздрагивает, когда я плюхаюсь на соседнее от него металлическое сиденье в дырочку. Солгу, если скажу, что не знал, как начать разговор. — Ты тоже из парка? От его взгляда меня аж трухануло. Выражение лица у паренька было самое, что ни на есть, каменное. Как живой, но сука не живой. Однохерственен мне в своё время. Ничего не отвечает, только пырит своими огромными глазищами в ответ и… дрожит? Я за нашими шизоидными гляделками даже не заметил, насколько сильно его колотит. Но рука успокоить не тянется, будто рядом не человек, а лишайный пёс. — Не ходи на окраину города, где больницу снесли. Хуже будет. Я встаю. На этом моя работа здесь закончена. Задумка была в том, чтобы предупредить, а не чтобы возиться ещё и с его вагоном психологических болячек. Наше дело, как говорится, оповестить, ваше дело — среагировать. А моё — смыться, пока из кабинета не вышла его мать. Я не успел. Рыжий вцепился в мою руку, как бешеный, не сумев я сделать и шага от него. Нехотя обернувшись, на меня в ответ продолжали таращиться эти несоизмеримо огромные глаза, полные почти животного отчаянья. Он что-то лепечет, тихо, неразборчиво так, всё ещё держа мою руку, даже когда я сел. Вот же угораздило вляпаться. Рыжий теперь от меня не отстанет — я бы, на его месте, не отстал. Нашёл бы я в своё время подтверждение собственной вменяемости — ни в жизни бы это из рук не выпустил, а мы с ним, к сожалению, считай один человек, только я лечусь дольше, чем он учится. Рыжий потихоньку успокаивался, выпуская тонкие пальцы из моей куртки. Слава Богу. С некоторого момента я и в него поверить успел — как тут не поверишь. Смотрю, парень уже в улыбке расплылся. Доброй такой, неверяще-взволнованной. От неё у меня отлегает от души что-то очень тяжёлое. Похожее чувство я испытывал, когда в моём детстве кот, покойный уже, изодрав всю мою семью и обоссав весь мой дом, приходил после этого, ложился у меня в ногах и мырчал. Так хочется ему голову снести теми самыми ногами, а жалко. — Тебя как звать хоть? — впервые подал голос я за всё время его болтовни. — Саша, — еле разбираю, из-за того, что проглатывает половину букв. Смотрю ещё раз на его веснушчатое ошалевшее лицо, в обрамлении рыжего, местами седого ёжика волос и про себя окрещиваю «Кукушонком». — А Вас? Так охота провалиться под землю, но я стойко представляюсь и жму его ледяную, потную ладонь. Кукушонок хотел сказать ещё что-то, но мои страдания прервала его мать, втянувшая парня в кабинет и тихо извиняясь передо мной. **** — И что? Типа прям насквозь? — Кукушонок впечатлённо поднимает на меня глаза, теребя мою ладонь в своих руках. На этот раз почему-то сухих, но таких же холодных. Я в ответ киваю. Шрам с обеих сторон: что, так сложно додуматься и не заставлять меня вспоминать весь этот кошмар лишний раз? Другой темы для разговора, впрочем, у нас всё равно нет. Первое время мне было крайне тяжело с ним. Именно эмоционально тяжело. Но и бросить его одного я не мог, мне-то, в целом, от этого ни холодно, ни жарко, так что пускай его руку мою мусолит, если нравится. Хоть какое-то, наверное, успокоение, что вышел из парка без физического ущерба. — А я вот на комнату смеха напоролся. Хз, почему меня туда. Я всегда всяких этих самых, горок, стремался, а там вроде не страшно, — он всосал немного газировки из макдаковского стаканчика, смятенно пожёвывая трубочку, что и так за сегодняшний вечер от него натерпелась, вдруг совершенно по-взрослому серьёзно взглянув на меня, — Допетросянился. Мне было двенадцать. Я не замечал сначала — потом уже иду, ржу, а тело всё выл-вламывает везде подряд, шатает блядь — я на пальцы свои смотрю: мама дорогая, все разного размера. Шаг делаю — ноги вытягивает, потом снова — скрючивает. Пиздец, я думал, что таким на всю жизнь останусь, думал, что мама моя скажет, когда я к ней такой объёбаный приду. Сам, наверное, виноват — вот и всё. Меня никто за нос не тянул в эти развалины, — Кукушонок скривился, закрывая ладонью лицо. Закрылся, значит, и отвернулся, а мне что делать прикажите? — Бля, меня ведь тогда ещё какой-то мужик поймал у оградки, а я… Ой бля… — Это был я, — отвечаю не без труда. — Извините, конечно, за несрк-нескромный вопрос, но зачем вы туда полезли? Вопрос был хороший. Мне навстречу выбежал оголтелый ребёнок с криками о помощи и я такой: да, это то, чего мне не хватало в жизни. Сейчас я ни при каких обстоятельствах не сунулся бы в место, откуда уходят люди. В кафешке голосят люди, мы сидим с стойкой, покрытой жирными пятнами, прямо у окна. Иногда возникает это чувство, что вот, мы такие с ним загадочные, знаем то, чего не дано знать другим и относимся к какой-то особенной группе людей, которые смотрят на мир совершенно по-другому. От этого пробирает какая-то непонятная гордость и я ненавижу её. Это всё полная лажа. Наше общение с Кукушонком я бы с радостью променял на уничтожение эпизода с парком из моей жизни. Думаю, он тоже был бы не против. Вся эта загадочность и недосказанность… Рассказал бы я, как просыпался после кошмаров, извините, обмочившись от побочек лекарств, а потом полночи даже убрать за собой не мог от страха и из-за того, что ноги подкашивались. Обычно так и засыпал в своей же сука моче и холодном поту. На душе становится неимоверно гадко. Это всё в прошлом, хочется сказать, но нихуя это не в прошлом — все эти эпизоды напрочь подкосили меня. Я теперь до конца жизни буду такой. — Вы в порядке? — он смотрит на меня, так и сцепив наши руки. Я с силой моргаю, чтобы прогнать всю эту чертовщину. Кукушонок точно последний, кто посмеялся бы надо мной. **** Мы идём ко мне домой. Кукушонок ведёт себя очень опрометчиво, если посмотреть на ситуацию со стороны его самого или его родителей. Идёт к почти незнакомому мужчине, никого не предупредив — дурак да и только. Я бы никогда на такое не решился. В моём кармане шуршат две пачки: одна с хной, другая с басмой. Вынашивали этот план уже с пару месяцев и готовились, как к военным действиям. Я завесил полотенцами и ссаными тряпками все зеркала в своей квартире: шкаф в коридоре пришлось накрыть простынёй целиком. Как после покойника, ей богу. Выдумали сносное оправдание для его матери-гарпии, которая и на метр лишний раз своего ограниченно вменяемого сыночка не отпускала. Рад я неимоверно, что с парком мне посчастливилось встретиться после совершеннолетия. Видно было, и не раз, как малому тяжело даются разговоры про семью. Лучше уж в армию, мол, чем туда. Чаще Кукушонок не называл дом «домом»‎, а обходился менее чётким «туда»‎. Он с замиранием сердца говорил о своём совершеннолетии, но что-то мне подсказывало — с мамашей и её заботой после этого он не распрощается. Видела бы мои метания годами ранее моя матушка — я б повесился. Я отвлёкся. Дело было в седине. У меня все виски снегом припорошило после моих злоключений — ровесников ещё паспорт предъявить требуют порой, а на меня только: «Два Винстона возьмёте — по скидке будет»‎. Здоровье бы мне хоть раз по скидке предложили. М, да, представляю брошюрку на двери нашего дурдома районного: «Акция: приведите друга и получите тридцатипроцентную скидку на месячный приём у нашего психиатра М.В. Сквалинковой!»‎ Она одна по скидке обслуживать и будет. Из любого здравого невменяемого состряпает. Так вот у него тоже самое — с каждым днём рыжих волос будто меньше становится. Выпадают они, или просто каким-то мистическим образом меняют свой оттенок — чёрт его знает. — Похоже на дерьмо, — не слишком оптимистично заявляет Кукушонок, ковыряясь в коричневой жижице консистенции сметанки. Я прямо сверху бухаю четверть турки кофейной гущи, оставшейся с наших посиделок минутами ранее. — Ты что делаешь?! Не хватало только пара в виде черепа, поднимающегося из треснутой тарелки. — Бабка моя так делала, — пожимаю плечами я. Выглядел Кукушонок с этой жижей на башке, как самый настоящий панк. Слипшийся ёжик торчал во все стороны, подобный шипам свободы. Шапку для лучшей прокраски надевать он отказался, так что в ней сидел я. Не знаю, как у нас ляжет на волосы, но на руки мне легло прекрасно — по локоть они были рыжее Кукушонка. И лицо у меня, кажется, теперь всё оранжевое, как в песне, после его приколов. Чёрт, даже в зеркало ведь не посмотришься. Парень предложил скоротать время за просмотром фильма ужасов, но я покрутил пальцем у виска. Нам двоим и в реальности страхов хватало, наш максимум — это ''Очень страшное кино''. Его мы, кстати, тоже забраковали. Первую часть почему-то мы оба уже видели, а вторую погасили на пятнадцатой минуте от переизбытка шуток за триста. Остаток времени мы впотьмах слушали Дур-дачника. Таки-да. Кукушонок светился после покраски своей рыжиной на всю мою квартиру, вместе с моими руками и лицом, а вот я как седой был — так и остался. Виски не поменяли своего оттенка ни на грамм. Шапка тоже не помогла. В следующий раз я куплю обычную краску. Я каждый раз провожал его до остановки, если не мог довести на машине. Не дай Бог он в какой-то парк опять сунется — я этого не переживу. В этот раз был ранний час и решили пройтись пешком. Мы разминулись, не доходя до двора Кукушонка. Он порывисто обнял меня и махнул на прощание ладонью. Лицо его выражало смятение. Я повернул назад, с тяжёлой душой. Жил Кукушонок в такой дыре, в которой и парк никакой не нужен. Алкаши, лай собак, гаражи, размалёванные рисунками мужского полового органа, блять, там кладбище в двух минутах ходьбы от его дома стояло — на него чуть ли не окна выходят у жилых домов. И ни одного фонаря. У его дома хоть один столб стоял — один, но всё же он был. А дальше темнее, чем самой тёмной ночью. Лишь свет из окон помогал мне сориентироваться. Оставалось только надеяться, что я не наткнусь ни на кого подозрительного. **** Мы сдружились и помогали друг другу как могли. Кукушонок вроде даже хотел про меня рассказать своим родителям — надо же наконец предоставить оправдание всем многочисленным отлучкам из дома. Друзей, походу, у него больше не было. На мой компьютер медленно загружалась какая-то игра, про которую Кукушонок мне прожужжал все уши на этой неделе. У него дома ничего такого не имелось, так что я периодически разрешал ему пользоваться моей рухлядью. Лучше чем ничего. Сходить бы с ним как-нибудь в компьютерный клуб, а то совсем со своей матерью от поколения отстанет. Как раз скоро у парнишки намечался такой долгожданный день рождения. Из ванной послышался грохот. Он залез туда после нашего плаванья в чуть растаявшей речке — ноги оба промочили по щиколотку, но мне давно не было так весело. Я машинально крикнул ему, всё ли хорошо. Кукушонок мне не ответил. Я бы может нашёл оправдание ситуации, будь он здоров. Будь мы здоровы. Но это, к сожалению, было не так. Я быстро поднялся со стула, он упал, кажется, не придал этому значения. Очень громко постучав в дверь, я приложил ухо к ней и повторил вопрос снова. Тишина. Блядь, это начинало бесить. — Ты живой? Молчание. Теперь стали слышны шаги. Ну слава Богу. А потом меня как по голове ударило. С той стороны прогремел звон стекла. Зеркала, мать его, которое в ванной завешено! Я чуть не усрался от страха, а ручка-то сука не поддаётся нихрена — парень там заперся. Теперь только ломать или в кухню бежать за ножом. Раз, взял разбег — со всего маху приложился, ага, чёрта с два она откроется. Плечо прошило тупой болью и прямо над ухом раздалось детское мерзотное хихиканье — меня пробил холодный пот. Со второго раза я кое-как снёс полпетли и отпер дверь с той стороны. Под моими ногами захрустели осколки зеркала. Кукушонок сидел, сжавшись в комочек в ванной, а по белому керамическому борту тянулись следы крови. — Эй! Слышишь меня? Кукушонок, да что ж ты наделал? В его руке был зажат маленький осколок. Я силой заставил парнишку смотреть на меня. По лицу размазалась кровь, брызжущая из правого глаза. Его будто подменили. Глаз, оставшийся, бегал в разные стороны, да сам он дрожал, как будто только что с морозильной камеры вылез. — Что ты наделал? — пытаясь успокоиться, повторял я. Кукушонок всхлипывал, глотая воздух, выронил этот ёбанный осколок из руки. Я рассеянно прижал его к себе. И я тоже хорош, пень с глазами, оставил без присмотра этого полудурка, а ведь знал и понимал, что такое могло произойти. За беспечными беседами легко забыть, кто рядом с тобой сидит и в какой он опасности, в первую очередь, сам для себя. Колоссальных усилий мне стоило собрать голову в кучу. Куда его? В больницу? В дурку? Матери привезти? Вот же алмаз мне достался. Только сейчас до меня стала доходить вся серьёзность происходящего. У меня в квартире сидит несовершеннолетний, ограниченно вменяемый мальчик, который только что чуть не лишил себя зрения. Все стрелочки, как на афише указывали на меня. Я уже не сомневался, что этой весной прокачусь от Москвы до Магадана. — Вот ты горе моё луковое. — Повезло хоть, что одежду Кукушонок свободную носит. Так я эту птицу на вертеле хер одел бы. Мимолётный взгляд зацепился за уцелевший кусок зеркала. В нём отражалось моё перекошенное в гримасе ужаса лицо, а передо мной, где должен был стоять Кукушонок, стояла длинная и тонкая тварь без шеи и руками, как вьющиеся ленты. Из челюсти, едва видной со спины, вываливались неимоверно крупные зубы. Кукушонок почувствовал мой взгляд через плечо и даже в таком плачевном состоянии, накрепко повернул моё лицо обратно на себя. Зрелище не из приятных, но меня было сложно смутить или испугать чем-то такого рода. Я был в таком ужасе, что даже если бы чёртово отражение Кукушонка сейчас бросилось на нас из зеркала, я бы, наверное, даже не смог сопротивляться. Поездка до больнички прошла как в тумане. Всё время дороги мы сидели молча, только рыжий тихо стонал от боли и периодически лез ко мне в бреду. Минут десять нас не хотели принимать и если бы я не устроил там скандал, то ещё бы просидели. Время было уже потеряно: Кукушонок окажется любимцем Фортуны, если сохранит зрение на правом глазу. Его, дрожащего и перепуганного, буквально вырвали из моих рук. По приходу домой меня ждала незапертая впопыхах квартира, выломанная дверь в ванную, разбитое зеркало и скачанная на компьютер игра. Теперь неё уже никто не поиграет. Я вдоль и поперёк исходил всю ванную в надежде увидеть искажение в зеркале, но моё лицо так и оставалось совершенно таким же, каким было. Значит дело не в нём. Похоже, Кукушонок тоже унёс презент из парка на память. Я всегда почему-то думал, что его боязнь зеркал обусловлена исключительно детской травмой. Кто бы мог подумать. У меня было море вопросов к нему. Видят ли другие его отражение? Такой же ли он на фотографиях? Дело только в зеркале, или в луже он такой же? Но самый главный, можно сказать, даже огорчающий вопрос перебивал их все. Мне-то он почему не сказал? **** Я сумел его навестить очень нескоро. Бегал две недели по больницам, пока не понял, что перевели Кукушонка, как это называли в узких кругах, на общий режим. Для непросвещённых, в нашу районную психбольницу, в которой удавалось побывать далеко не каждому. Оно и к лучшему. Проник к нему я на правах человека, привёзшего мальчишку, мол, узнать что, да как с ним. Пустили. Может санитарка меня вспомнила и сделала одолжение по старой дружбе. До последнего в это поверить не мог. Оборачивался, готовясь сигануть к выходу в любую минуту. Кукушонок выглядел по-настоящему жалко. Лежал в обшарпанной палате, добренький такой, вежливый. Мне хотелось ругаться. В лекарствах был явный перебор, но никого, кроме меня, это, похоже, ни капли не волновало. — Привет, — поздоровался я и сел на край его койки. — Да какой тут блять «привет''… — только и сказал рыжий, погасая на глазах. — А я тебе вафелек принёс, — я выудил из-за пазухи небольшой свёрток. Знал, как здесь относятся к передачкам. И к хорошей, вкусной еде. Кукушонок смотрел на меня такими глазами, будто разговаривали мы на разных языках, но я не винил его. Понимал, чай, какой кошмар ему довелось пережить. — Мне страшно, — вдруг сказал он, — скажи пожл-пожалуйста, как я выгляжу? — Паршиво, — не стал кривить душой я. — Ты как всегда разговорчивый. — Кукушонок откинулся на железные прутья койки, на которой лежал. Единственный глаз — и тот дёргался, как поворотник для его кукухи. Блять, ну и кликуху я ему придумал — куда ни плюнь, везде подходит! — Хочешь сам глянуть? — спрашиваю. Кукушонок заметно напрягается, когда я лезу в сумку. Не знаю, о чём думает, но наверняка понял, что мне теперь известна его, скажем так, особенность. Эх, сказал бы он об этом раньше, может и не произошло бы ничего этого. Благо моя профессия, о которой мне часто было стыдно признаться в мужском обществе, позволила провернуть такой финт ушами. Я попросил Кукушонка закрыть глаза. Глаз теперь. Он послушно зажмурил веко и я открыл махонькое складное зеркальце, наскоро состряпанное у моего приятеля по работе. Искажение шло в нескольких местах так, чтобы рожа, по крайней мере, была как раньше. Я на пробу поднёс его к лицу с потускневшими веснушками и результатом остался более чем доволен. Только вогнул ещё немного сбоку, чтоб наверняка. — Держи. Парень вертел зеркальце закрытым некоторое время, затем выдохнул, как перед прыжком с трамплина и открыл. Кукушонок обомлел. Однозначно и бесповоротно. Я не знал пока, от ужаса или от восторга, терпеливо выжидая, чтобы в случае чего крикнуть санитаров. — Блять… Да, ожидал я немного другого. Ни рыба, как говорится, ни мясо. — Что? — У меня слов нет, — улыбаясь, прошептал он. Кажется, ему понравилось. — Я уже пять лет своего лица в целости не видел. Не помню уже, как выгляжу. Дядь, ты настоящий волшебник! В один момент он оказался ближе, буквально повисая на мне. Понравилось. Ну и славно. Я тоже, как по щелчку пальцев расплылся в улыбке, обнимая его. Дурень, какой это всё-таки дурень. В палате, где до этого отчётливо пахло сыростью, стало будто светлей. Вот те на: всё это время за моей спиной было окно. — Спасибо, спасибо большое. — Рано благодаришь, Кукушонок. Я с коллегой переговорю — мы тебе нормальное зеркало сбацаем. — Как-как ты меня..? Я прыснул сквозь зубы, растрепав его отросшие волосы. Когда-нибудь я ему расскажу, но пока я решил оставить это в тайне. **** Я качался в вагоне метро — это так и оставалось единственным видом общественного транспорта, который я признавал. Громкий гул, обычно заставляющий меня всунуть наушники в уши глубже, отчего-то успокаивал. До моей станции ещё какать и какать, так что я не особо вслушивался в названия. Рыжего Кукушонка я не видел уже пару лет. В тот день к нам в палату ворвалась его мамаша и увидев, как её сынок обнимается с каким-то левым мужиком, чуть меня не отмудохала, хотя в реальном спарринге со мной у неё вряд ли могли бы быть шансы. Н-да, видок у этой бабёнки был безумнее сыночка, а казалось бы, в кого такое чудовище могло пойти родом. Меня к парню больше не пускали. Мать постаралась, полагаю. Я звонил ему. Кукушонок зашугано отвечал пару раз, затем шли только гудки, а потом и гудки пропали. Все выходные, бывало, я просиживал у его дома с сигаретой в зубах, долго ожидая хоть какой-то весточки от него. Нет. Это было тщетно. Наверное, мать всё-таки выведала у Кукушонка кто я такой и ответ её точно не порадовал. Или вспомнила моё рыло в очереди к психиатру — чёрт её знает. Рыжий был для меня уже даже не подтверждением моей вменяемости, а чем-то большим. Он стал мне хорошим другом и я, сложно себе признаться, просто надеялся, что с ним всё хорошо. Время лечит, заставляет белеть белых медведей, мужчин — хотеть в туалет, а женщин — расчёсывать волосы. Я продвигаюсь по карьерной лестнице, бросил психиатра и записался в спортзал. Всё шло своим чередом. Я только иногда перед сном вспоминал про него. Кукушонок помог мне. Он вытеснил своим существом из моей головы парк. По вагону разливается хриплая ругань. Обернувшись, в редком народе я замечаю фигуру, сидящую на полу, как будто так и должно быть и потирающую лоб. Молодой человек в тёмных очках, длинный и кудлатый. На него ворчит бабушка с ребёнком и он, кажется, не ощущает ни тени раскаяния. Парень поднимается, отряхивается, бьёт со всего размаху по поручню, в который только что врезался, и уходит досиживать в угол. Ну и тип. Много фриков в наше время водится. Нацепят чёрные очки, а потом собирают своей рожей все поверхности. Может и не придал бы я этому эпизоду значения, вышел на своей остановке и всех в срачи послал, если бы не маленькое складное зеркальце, которое этот парень достал из кармана своей куртки.