Лето быстро промчалось, и вовсю гулял сентябрь, последний кусочек тепла перед суровыми морозами этого неприметного городка.
Я, словно китовая прилипала, всё время тусовался на кухне, и как заядлая домохозяюшка следил — как же питается Хартман — он в свою очередь, обходится только галетами, кое-как найденные им в сухпайке.
Это мне не нравилось, да и сейчас тоже, но куда деваться: пока есть эти хлебцы, он продолжит их есть. А мне остаётся смиренно ждать того заветного часа, когда он при катится ко мне на гробике и скажет, что хочет есть.
Витая в своих рассуждения о полном загадок Хартмане, я поймал себя на том, что непрерывно сверлю взглядом кладбище. Он где-то там — летает как банши, пугая не чистоты и мрачно созерцая труды его работы.
Он трудяга, пчелка, что улетела на весь день, а вернулась далеко за полночь. И ведь так получается часто: я просыпаюсь, а он уже сладко сопит, мня плед и что-то говорит.
— Я вернулся, — вот оно. Что-то во мне трепетнуло. Я и впрямь ждал этого хриплого бархата? Видимо. — Сте-е-еф, ты чего застыл над овощами? Всё в порядке.
Его бледное лицо, украшенное ссадинами и чернющими мешками под глазами, появилось предо мной. Мне было не под силу даже вымолвить слово; часть моего сознание ушло в некий транс, окутавшись в воображения и воспоминания этого лета.
— А! — ледяная струя потекла по загривку и я случайно подпрыгнул, выронив как нож, так и овощи. Прибор с металлическим стуком упал на кафель кухни, а я вытек из транса и ошеломленно уставился на гробовщика.
— Сдурел?
— Нет, а вот ты — вполне, чего завис?
Я не ответил; не хотел. Хартман оккупировал свой любимый стул с резной спинкой, и восседая на недо-троне, попивал сок.
Нож вскоре оказался на доске, туда же отправились овощи. Пытаясь не погружаться в свои мысли, я продолжил готовить.
Ближе к обеду на столе появились две дымящиеся глубокие тарелки с борщом. Готовить я умел и даже больше — любил.
— Стеша, — я чуть не выронил ложку, услышав, как он позвал меня. «Стеша»? Это было новенькое в его словарном запасе, но меня вполне устроило, хоть и выбило из колеи на миг.
— Да? — от пересохшего горла, я издал хриплый просевший звук.
Хартман, уплетал борщ, каждый раз изподлобья смотря на меня. Что-то заставило моё тело напрячься и на какое-то время забыть о еде.
— Ничего, дождь собирается. Собери одежду с крыльца. — Он тут же вылетел из дома, и как полтергейст днем, растворился в траве.
В последнее время наши взаимоотношения были никакие. Постоянное молчание и тишина — самые главные наши гости. Но я рад, что нет ссор и чего-то ещё, я вполне доволен тем, что Хартман в принципе обращает на меня внимание.
Опустошив с горем пополам тарелку борща, я поспешил снять с веревки на веранде одежду. Когда я стал её разносить по местам, то наткнулся на порванную серую майку Хартмана и в моей загруженной и отуманенной голове всплыло воспоминание.
В конце июля — в начале августа как я узнал, всегда идут две недели сильных гроз и ливней. Такое повторяется лишь в мае, июль-август и в сентябре, когда грозы самые опасные, но сейчас не об этом. Тогда был день после грозы; мы с Хартманом вооружились граблями, ведрами с водой и маркерами, чтобы восстановить нанесенный кладбищу ущерб. Тот в свою очередь был не малых размеров, ведь несмотря на поваленные на другом берегу сосны — за забором кладбища был полнейший кавардак.
Половина надгробий почему-то были треснутыми, перекошенными и залиты грязью.
И понимая, что Хартман не справиться в одиночку, я вызвался помогать. Мы вместе быстро управлялись с работой, попутно поливая друг друга из пульверизатора и задорно смеясь. В какой-то степени это хорошо, но когда я узнал, что в тот день к нам наведался директор дел похоронных бюро и кладбищ, веселье того дня стало мне ношей. Да ладно, забыли, не о том вспомнил, а о том, что же я нашёл.
Расправившись с надгробными плитами, мне было приказано вылить воду в траву, которая была в конце самого кладбища, обвивающая массивный ствол дуба. Когда я подбрел туда, то моё внимание тут же переключилось на что-то в траве.
Как оказалось там была чья-то безымянная могила. Старая, обшарпанная, обвитая плющом, она накренившись хоронилась под тенью дуба. Вопрос из моих уст тут же вылетел, даже не успел осмыслится мозгом.
— Что это за могила?
Хартман поравнялся со мной, пристально уставился и вздохнул. Клянусь, в тот момент я видел в его поблекших глазах какую-то тоску и печаль, но что это, я не решился спросить.
— Я не знаю, она уже была здесь, когда я пришёл…
Хартман врал. И понял я это только сейчас. Он часто врал по поводу того что ел, того кто к нему приходил и того, откуда все эти новые вещи. Это было ему не свойственно, потому каждый раз дрожащий голос его предательски выдавал. В тот день видимо я не обратил внимания, но его голос дрожал сильнее всего, словно похороненный там человек, был убит им, а может это были мои родственники или у неё ещё иная история, которую он не хочет вспоминать.
Мы не стали её трогать, по крайней мере Хартман не дал мне этого сделать.
Я устремил свой взгляд туда: дуб накренился, грустно откидывал тень и прикрывал ту могилу, владельца которой я по-прежнему не знаю. Кем был тот или та, кому довилось там оказаться.
Я вздрогнул. Был сокрушительный бабах и я перепугавшись, начал искать источник. Это не могла быть гроза, ведь звук был схож с выстрелом…
«Хартман!»
Я тут же выскочил из дома, ринулся бежать босиком по траве и как только пересёк границу кладбища, нервно стал его искать. Никогда мне не было так страшно… особенно тогда, когда человек говорил мне, что его могут убить. Да, всего пару дней назад он упоминал об том, что за ним придут, и сейчас это зацепилось в моей голове и не давало шагу назад.
Я оббежал половину кладбища, и не найдя его там сделал ещё раз круг, но уже больше. Нигде. В будке охраны тоже было пусто. Я надеялся на лучшее и зря.
Я завернул за угол дома, уже оставляя кровавые следы от истёртых ног. Он был здесь.
Лежал, облокотившись на обветшалый, еле живой забор. Я кинулся к нему.
— Х-хартман…. — дрожащий голос выдавал меня, выдавал то, что я испытываю. Он молчал, а в голове сияла окровавленная тёмной кровью дыра. Его застрелили…
Я дрожащими руками сверил пульс и выдохнул. Пока живой.
Я попытался его поднять, но было безуспешно, тот так и сяк был тяжёлым. Я рос среди аристократов и господ, а вокруг всегда вились слуги и помощники, я ничего не умел и того, чего умеют многие, в моих способностях были выученные наизусть рецепты и формулы по математике.
— Стеша… — я дрогнул. Ледяная, словно окунутая в азот рука, коснулась моей щеки. Через залитые тёмной кровью глаза, Хартман нашёл силы подать признак жизни и даже подняться.
Мне было страшно, что я аж слышал стук своего сердца, чеканивший в моих ушах.
Добравшись до дома, а именно до кресел в гостиной, я опять за паниковал. Хартман улыбнулся и сказал мне присесть.
— Я не хочу кое-чего тебе говорить сейчас… но когда-то ты узнаешь правды, даже если тогда все будет не как сейчас. — и его окутал свет. Такой яркий, ослепительный, подобно божественному приходу. Больше меня удивило, как быстро зажила рана и тому, что пулю Хартман просто показал на языке, позже выбросив её в мусор.
— Стеша… А расскажи о себе…
Он прохрипел, переполз на диван где был я, и подобно коту, желавшего ласки, улегся у меня на коленях.
Чуть покраснев, я всё же начал свой рассказ:
— Я думал ты всё знаешь, в плане моей основной биографии. Но так уж и быть, расскажу. Я рос в семье аристократов и часто был во внимании господ, те холили и лелеяли мою персону. Но что-то, когда мне в голову стукнуло тринадцать, изменилось.
Отвращение стало моим главным чувством, которого на людях я не показывал, но о котором знали мои друзья с доходом меньше, чем у моей семьи. К слову, одна особа, бросила меня, узнав, что я не люблю аристократов, потому сочла это за личное оскорбление.
Та девушка, была красивой, элегантной и воспитанной, но боже, чересчур напыщенной и самовлюбленной, оттого каждый парень убегал сверкая пятами, чуть ли не через 5 минут.
Я же был рад, что она первая это сделала, иначе бы я носил невероятную ношу на груди. — я болтал, пока не заметил тихое сопение на коленях… он уснул, сладко свернувшись, положив свою голову на мои колени.
Я усмехнулся и лишь положил свою руку рядом…
***
Я спал. Вернее я уснул. Проснулся ночью от грохота. За окном гроза, рядом никого и моё сердце трепещет, вспоминая что случилось, даже не беря за факт чудо-способность Хартмана. Но я выдыхаю когда полуголый Хартман выплывает из дверного проёма кухни с дымящейся кружкой.
— Будешь? Там еще есть, это горячий шоколад, вернее просто топленный шоколад с потертым зефиром. — и он улыбнулся. Я улыбнулся в ответ: его сонное лицо, с черными мешками от недосыпа, тощее тело, но в тоже время вроде и подтянутое (чего там вообще нет), меня так забавило.
Я издал смешок, кивнул ему, а потом как Хартман обратно утелёпал на кухню, я пошёл искать длинный плед. Завернувшись в него а-ля пельмеха, я ожидал шоколада. И вот две кружки стоят рядом с друг другом на полу, пока их хозяева любезничают под гром и темноту.
Мне показалось, что этот момент был один из самых лучших, ведь сидеть рядом с Хартманом, который не рвётся в даль, даже приятно.
Мы приятно болтали обо всём: от нудных делах рутины до смешных приключениях на наши задницы, пока один из нас занят чем-то другим. И мы не разу не упомянули тот случай на дню.
— Как думаешь, что может сделать тот директор? — задал я неожиданно, что даже сам удивился. Как-то так, разговор с планов на завтра перетёк в обсуждение знатного визита.
— Многое. И всё зависит от того насколько ему показалось наше занятие не подобающим. Директор может продать наш дом, снести кладбище, или наоборот, а может депортировать меня, ведь моё лицо достаточно важно в данной сфере, но… — Хартман резко замолчал, одернулся, словно чуть не обжегся. — Ладно, не буду на ночь мозги канифолить. Давай что-то о приятном, милом или чем-то не связанно с нынче.
Он приятно улыбнулся, и отпил горячий шоколад, пока я задумчиво пилил дощатый пол.
Мысли, вихрясь унеслись прочь, оставив в голове одно сплошное ничто.
И тут я выдал:
— А хочешь я расскажу разные истории, объяснению, которых я так и не нашёл?
Я хотел убить себя. Наихудшее из того, что я мог предложить.
— Давай,
Боже. Хартман был тем, кто с таким потаённым трепетом любит истории, хотя сам ни разу не рассказал почти ни одной.
— Эта история началась задолго в двенадцать и закончилась лишь когда я уехал, то есть, в этом году. В тот день я спокойно гулял по городу, выискивая знакомые лица, задумываясь о всяком философском и прочем. Пока я летал где-то далеко, мои ноги настоятельно вели меня в одно интересное место. Я очнулся, когда чуть ли не врезался в крест. Да, мои ноги завели меня в самое отдалённое место — кладбище. Как бы это сейчас не звучало.
Я впал в состояние, когда не знаешь что испытывать: радоваться, плакать, горевать или же паниковать? Да, я любил всё с такой тематикой, любил часами валяться на диване читая анатомию или рисуя что-то связанное с кладбищем. Но когда я наяву оказался в том месте, мне стало как-то не так.
Я гулял там полчаса, пока не наткнулся на человека в синем истрепанном балахоне, или в костюме гробовщика, не важно. Тот человек, как сейчас вспомню, был тощим, бледным, с седыми волосами и хриплым бархатом. Он заговорил со мной, вежливо объяснил как выйти, не кричал, а даже на оборот, тихо-тихо указывал, будто укачивал.
Выход я нашёл быстро, но когда я решил туда вернуться, перед каникулами, ну, чтобы поблагодарить… Не нашёл не единого похожего кладбища. Там рядом стоял дом, утопавший в белесом тумане, что рыскал повсюду, бегали животные и даже стояли цветы, кладбище не было похоже на те, что рисуют в комиксах или в фильмах. Но тот факт, что его не было меня насторожил... А как только я приехал сюда, то во мне появилось двоякое чувство…
Хартман замер, я это почувствовал. Мы сидели, прижавшись руками, и я ощущал его дыхание, даже через руку, она постоянно куда-то поднималась, как-то не естественно, но да, так оно и было. А теперь он замер, почти не дышал.
— Ладно, глупости, о, придумал, Хартман, скажи, а у тебя есть мечта? — это казалось вывело его из состояния, и он долго думал, или просто уставился в пол.
— Конечно, она одна, но большая, захватывающая почти всего меня. Она возникла не сразу, а только в какой-то определённый момент жизни. Я стоял одним летом на кладбище, облокотившись на забор. Вокруг было светло, это был день усопших, тогда всё кладбище сияло оранжевым, а вокруг шныряли люди. В какой-то момент мой взгляд окинул их всех. И как вспомню это детское и наивное: «А когда вернётся папа?» сразу плохо. Может это и заставило меня задуматься об том, что для меня мечта?
Я посмотрел на верх, там далеко мерцали звезды, они были свободными, хотя и являлись не тем, что мы привыкли видеть. Я просто смотрел на них. Внутри зародилась горечь, обида, тоска. Я хотел одного, одного большого.
Я ношу то самое нестираемое клеймо, которое прям кричит: «Он — монстр, он гробовщик, что пришёл по ваши души, бойтесь!» Так и происходит. Люди шугаются, прячутся, убегают. А те кто не знают, кто я, после бросают, и делают те же вещи, что и все. А я хочу одного: чтобы меня просто любили, а не орав, уносили ноги. Я ведь правда не монстр.
Я слушал, как он рассказывал эту историю. Грудь сжалась, сердце припало к задней стенке и вот-вот выйдет оттуда поплакать, а может даже и обнять Хартмана.
Он говорил запутано, но я понимал его мечту, я бы тоже хотел такого… хотя почему хотел? Я и так хочу.
ЧАСТЬ 2.
Я застрял в чёрной коробке, в большом пространстве, чьи границы растворила бесконечность. Была сплошная темень, что мне показалось, как исчезает мой балахон. Чёрная тьма, одна проклятая тьма.
Я побывал в ней годами, еле различая очертания дома, звёзд в усыпанном небе, забор и предметы. И тут же всё забывал, стоило лишь коснуться мягкой, но пыльной подушки; тьма заполоняла всё. Я жил так, с самого того дня, с того дня как оказался тут и с того как…
А потом, с того с ни сего, перед моим тёмным взором распахнулась дверь. Легкий голос вынудил меня и я будто вышел через тот свет.
Стефан появился, залив всё светом, прогнав тьму. Камень угнетения стал медленно сползать. Я тут же поставил цель, я сильно хотел его обнять… я сделал это.
В тот момент, я даже услышал звуки, не те, что преследовали меня, навязывали и мешали, а мир. Тихое журчание, завывание сломанного мной и ветром камыша, ветра, который копошился в низкой траве. Я чувствовал как то дуновение щекочет щиколотки и запястья, как седые волосы сметает сторону, а потом возвращает. Все угасшие, но чертовски важные мне вещи, вновь заиграли. Стефан… Нет… Стеша… он был моим мастером, он починил сломанный механизм, а потом даже доказал, что он способен на всё.
Когда у меня в августе случился резкий срыв, когда я забился в угол, истошно крича, рыдая и чуть ли не швыряя вещи, Стеф не кинулся ко мне, он ушёл на кухню, вернулся с кружкой чая, сел рядом и стал ждать.
Я провопил около двадцати минут, плача в истерике и вопя, что я не хочу видеть это. Кошмары копились, а я не мог сказать об этом, боялся что Стефан, разбуженный ночью закричит.
Когда я стал уже просто психически качаться, Стеф тут же обнял меня, так крепко, что казалось, мой хребет хрустнет.
Стеша вручил мне кружку чая, прижал к себе, так, что моя спина касалась его груди. Я постепенно утопал в этом. И тут я резко дрогнул:
— Не бойся, — эта фраза всегда была в моих кошмарах, но, когда её сказал он, боль утихла, а страх уплыл в дальнее плавание.
Мы посидели чуток, я медленно пил чай, Кёлер безмятежно сидел рядом, тихо, очень нежно болтал об чем-то веселом и милом, вроде о его любви к детям и медицине, о том, как он счастлив, о том как любит все мои особенности
Кому-то покажется, что он изверг, что сразу не пошел, но мне кажется, кинувшись сразу, он бы отхватил хорошей взбучки от моих нервных тиков.
Спасибо, Стефан Кёлер.
Спасибо
