***
В пути им приходилось спать прямо на холодном песке. Часы тянулись плавящимся стеклом, а спальные мешки не спасали от ветра и мороза. Ночью земля покрывалась изморозью, а звëзды впивались в глаза белыми иглами. Проникали сквозь кожу, кололи стужей где-то внутри. — Николас, ты чего, замëрз? Иди-ка сюда, греться будем! Вэш похлопал по месту рядом со своим мешком. Вульфвуд усмехнулся. — По дамочкам соскучился? Мне казалось, я не слишком похож на женщину, — всë равно подполз ближе, случайно цепляясь взглядом за лицо напротив. Один хитрый глаз подмигнул ему, и Николас, фыркнув, отвернулся. — Да уж, до твоей надувной подружки тебе как до Августа пешком. — Не смей еë упоминать! Она моя дорогая спутница! Оба рассмеялись, но диалог никто не продолжил. Сон не шëл: холод никак не отступал, а дерева для костра у них совсем не осталось. Николас поëжился, закутался в мешок с головой. — Чëрт бы побрал эти пустоши. Как греться прикажете? Паникëр повернулся набок, чтобы посмотреть на друга. Он выглядел бодро, ярко и энергично — как всегда, — но сейчас вся эта весëлость как будто накрылась прозрачным куполом, чтобы не расплескать её ненароком. — Может, ко мне в мешок? Николас приподнял бровь. — Поменяться типа? — Нет, давай в один уляжемся и так согреемся. — Это странно, — возразил священник. — Ты потный и грязный, ещё в своëм плаще даже сейчас спишь. — Я сниму, если хочешь. Вэш под удивлëнным взглядом приятеля действительно стянул с себя кусок ткани с сотней застëжек и пуговиц. — Только предупреждаю: я без него себя неловко чувствую! — Паникëр состроил гримасу, обхватил себя руками и вдруг зыркнул на него особенно сурово. — Так что за жопу не хватать. — Да уж больно надо! — расхохотался Вульфвуд, решаясь-таки залезть в чужой спальник. Три странных наблюдения. Первое — Вэш вовсе не дрожал от холода, хоть и постоянно на него жаловася. Второе — он внезапно стал таким тëплым, что вмиг согрел окоченевшие пальцы Николаса. Третье — у Паникëра просто отвратительная привычка пинаться во сне. На утро оба проснулись выспавшиеся и бодрые, но добрых двадцать минут вытряхивали из мешка белые перья. И откуда им взяться? Когда путешествуешь вдали от цивилизации не первую неделю, личные границы начинают размываться. Ночи день ото дня становились холоднее, и спать в одном мешке вошло в привычку. Когда Николас в очередной раз повернулся спиной к приятелю и закрыл глаза, его неожиданно пробрало холодом. Забыл. Совсем забыл. Подставлять спину нельзя. Он опасен. В тот же миг Вэш сонно завозился, закинул руку на чужой бок и всхрапнул прямо на ухо Вульфвуду. — Эй, хряк недоделанный, давай не так близко! — Ай-яй-яй! — заканючил Паникëр, спросонья потирая ушибленный лоб. — Хорошо-хорошо, чувствительный вы наш. С места до утра так никто и не двинулся. На следующий день они наконец добрались до города, грязные и замотанные. Сухая почва здесь была притоптана тысячами прохожих, прилавки ломились от товаров, а улицы — от покупателей. Палящие солнца нещадно горели на щеках пухлых женщин и веселящихся мальчишек, выпивохи уже направлялись в бары, чтобы занять место поудобнее, а рабочие всë трудились, чтобы вечером вернуться домой с парой десятков купюр. Вэш шëл, смотрел счастливыми глазами на прохожих и улыбался в своей дурацкой манере. Николас шутливо поморщился. Пока они были в пустыне, понять Паникëра было гораздо проще. Прятаться ему было не от кого, зазря улыбаться приходилось только одному человеку. Тогда-то Вульфвуду и представилась возможность вдоволь поразмышлять о своëм попутчике. Вэш зависел от людей, Вэш готов был отдать жизнь за их благополучие — это уже давно было известно. Вэш любил всех и каждого своей особенной, странной любовью. И его, Николаса, любил — вот это стало открытием. Верилось с трудом, воспринималось непонятно, но с каждым разом, когда Паникëр как будто специально начинал греть продрогшего Вульфвуда, повышая при этом собственную температуру, самому Николасу казалось, что он не просто оттаивает от ночной стужи в этом спальном мешке, а лежит на огромной мягкой перине, рядом с матерью, лицо которой уже давно позабыл. Вэш любил людей как родитель. "Как Бог", — иногда хмыкал священник, но отмахивался от этой мысли. Его приятель таскался за каждой юбкой, но только девушка шла навстречу, как тот мгновенно делал ноги. Он резвился с детьми, успокаивал пьянчуг и стариков, помогал женщинам с работой и улыбался, улыбался, улыбался. Тогда Вульфвуд понял: этот человек принадлежит всему миру, и никто не вправе держать его у себя. Любовь ему не нужна — но почему, догадаться Николас не мог. Что же он делал? Пользовался бесконечной добротой иглоголового, только и всего.***
— Один номер, пожалуйста, — устало попросил Николас, волоча за воротник плаща своего приятеля. — Вам правда один? — Да. Мужчина выдал ключ и забрал деньги, проводил взглядом удаляющихся людей. За окном темнело, и первое из двух дневных светил уже почти скрылось за горизонтом. Номер ничем не отличался от таких же номеров в подобных гостиницах по всей пустыне. Кровать, столик, пара стульев и шкаф да тумбочка для вещей. Привычным движением ставя свой крест на пол, Вульфвуд понял, что держал в руках вовсе не оружие. Его в объятиях сжимал блаженно закрывший глаза Паникëр, вполне уютно устроившийся несмотря на лежачее положение. — Забыл... — Что забыл? — Забыл, что не один въезжаю. Вэш почесал затылок. — И кровать тут одна... Ты не красотка, чтобы я с тобой на одной подушке спал. — Если что-то не устраивает, иди и проси раскладушку, — устало потëр переносицу Николас. Скрипучая переносная лежанка была в комнате, когда священник наконец смог отмыться от недельного пота и вышел из ванной. Вэш перебирал патроны, чистил дуло револьера от забившейся пыли. Увидев Николаса, махнул рукой и направился в душ следом. Вылез спустя добрых полчаса, за которые Вульфвуд успел заправить раскладушку и закурить, опираясь локтями на подоконник. — Ну, собственно, спокойной тебе ночи, Ник. Паникëр блаженно развалился на широкой кровати под непонимающий взгляд. — А с чего ты решил, что будешь спать на кровати? — А почему нет? Николас выбросил затушенный окурок на улицу, раздражённо подошёл к приятелю и сложил руки на груди. — Мы не придём к компромиссу? — Нет, конечно! Я тебя всю дорогу холил и лелеял, по ночам пускал, беднягу, в свой спальный мешок, а ты... — Вэш состроил умилительно-грустную рожицу и театрально упал на подушки. — Иди ты к чëрту, Вэш! Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. В шутку драться с самим стихийным бедствием — кто бы мог подумать, что до такого дойдёт? Вульфвуд старался не задевать многочисленные шрамы, когда ронял кулаки на чужие бока, но избегать старых, дряблых от времени (и сколько прошло с момента нанесения этих ран?) участков зажившей кожи было тяжело. Металлические пластины, сковывающие лопатку и часть груди Вэша, отдавались на пальцах холодом. — Эй, иглоголовый, — осторожно убирая руку, мельком прошёлся по пластине. — Ты где умудрился? Кто тебя так? Вэш приподнялся на локтях. Теперь Николас сидел сбоку от него, и смотреть было гораздо легче. Тëмные глаза сосредоточены на шраме, сбритая с час назад щетина красным пятном на подбородке заявляла о себе, чистая рубашка, служившая пижамой, помялась от их возни. — Я и не помню уже. Зачем запоминать такие вещи? Лжëт, снова отчаянно лжëт и знает, что с Николасом это не сработает. Не хочет говорить правду, не хочет доставать из памяти события, при которых появлялись все эти отметины. Морщины солнечными лучами разбились под чужими глазами, и Паникëр засмотрелся. Николас выглядел чертовски виновато, но улыбался, улыбался будто бы за каждого натворившего столько отвратительных вещей с приятелем человека. Не заслужил Вэш такой улыбки, вовсе не заслужил. — Прости. — Кого простить? Вульфвуд отвëл взгляд. — Нас. Конечно, тот момент их совместного времяпрепровождения остался в воспоминаниях обоих, и гораздо позже Вэш понял, какой ещё смысл заложил его друг в эту фразу (Капелла уже тогда признался в своём предательстве?). Но сейчас он видел извинения от всего рода человеческого в этом горько улыбающемся выражении лица, и сам не сдержался от такой же грустной и изломанной улыбки. — Я вас давно простил, Ник. Я всех давным-давно простил и принял. Не переживай об этом. Вульфвуд поражённо надломил брови, отвернулся, пряча взгляд в складках одеяла. Ему нечего было сказать. Перед собой он видел не человека — прямо здесь, в этой маленькой захолустной гостинице такого же маленького захолустного городишки, сидело настоящее Солнце, большое и жаркое. Комната, гостиница, весь мир вдруг стали такими тесными от бесконечного тепла этого существа, что у Николаса невольно спëрло дыхание. Хотелось курить. — Извини, что прерываю твои наверняка важные размышления... Но кто всë-таки будет спать на раскладушке? Вульфвуд посмотрел на друга, но тот снова закрылся от него своей непроницаемой, бесцветной улыбкой. — Есть у меня идейка. Уметь найти золотую середину — важная способность, и Николас явно ей обладал. Оба легли головой поперëк кровати, а ногами на раскладушку. До утра делили во сне одеяло и пихались, но под утро спящий Вэш каким-то чудом умудрился улечься так, чтобы и его пихнуть под бок не смогли, и одеяло не забрали. О том, что такое место было только прямо за спиной приятеля, упоминать не имело смысла. Два ярко-розовых на рассвете светила лениво вскарабкивались по чëрному небу, окрашивали и его в свои нежные цвета. Прозрачные лучи нежно пробежались по лицу Николаса, перекинулись на волосы, желая разбудить, но тут же сбежали, видя широкую металлическую ладонь, резко закрывшую дальнейший путь. Вэш довольно усмехнулся, когда солнце перестало светить другу в лицо, и убрал руку, которой до этого заслонял чужие глаза от утреннего света. Начинался новый день, но на этот раз приниматься за традиционные процедуры как можно раньше Паникëру совсем не хотелось. И пусть — один раз поваляться в постели немного дольше ему не повредит. Позже они снова отправились в путь, пропустив пару стаканчиков на дорожку. Купили наконец коляску, Вульфвуд привинтил её к своему мотоциклу, но так и не позволил Вэшу туда сесть — слишком странно ощущалась неприкрытая ничьим телом спина. Он обязательно привыкнет к этому позже, но сейчас, пока у них есть возможность отдохнуть, хотел растянуть мгновения спокойствия как можно сильнее. Оба знали: они наблюдают затишье перед самой опасной для цивилизации на этой планете бурей. Выживут ли они в сражении с Ним, останутся ли в состоянии снова разъезжать как прежде или потеряют рассудок — сейчас это не имело никакого значения. Николас думал: в этот конкретный миг они одни во всëм чëртовом мире, и единственные солнца, которые сияют для него — медово-оранжевые линзы очков его первого и настоящего друга.