С любимыми не расставайтесь

      — Вот, Володя, проходи, — Гульнара открыла дверь, и глазам Володи предстала довольно просторная комната, залитая светом: солнце било в большое, слегка пыльное окно. Само помещение было богато обставлено мебелью: в комнате имелись и шкаф, и два комода, один из них — с высоким в длину зеркалом, обклеенным различными наклейками; и письменный стол, и пара стульев. Правую стену покрывали плакаты из журналов. Все люди, изображенные на них, держали микрофон в руках.              «Певцы?».. — закралась первая мысль. Правда, никого из них Володя не узнал. Интересно, какую музыку они исполняли? И какая музыка нравилась ему самому? Он ещё не успел это выяснить. Всё так стремительно развивалось, что сесть и подумать в одиночестве как следует, ему пока не довелось.              Комната ему понравилась. По крайней мере, он был уверен, что она лучше, чем комната в социальном приюте.              — Здесь хорошо, — Володя ещё не успел переступить порог, но уже дал понять хозяйке квартиры, что его всё устраивает. — Мне нравится. Спасибо, — он слабо улыбнулся. Гульнара же в ответ улыбнулась чуть грустно.              — Вот и мой Радмирчик так радовался этой комнате, когда мы сюда переехали, — её глаза на секунду застекленели, вмиг заполнившись влажной пеленой, а взгляд устремился куда-то в середину комнаты. Пол и одна из стен, где не висело плакатов, были устелены коврами с замысловатыми рисунками. — Помню, он едва не испортил ковёр, лежащий на полу. Игрался с мазутом. У отца из гаража стащил! — она покачала головой, сегодня её платок был тёмно-синего цвета. — Мой мальчик… Я его тогда так отругала. А теперь думаю: мазут — это такая ерунда… — она горько вздохнула, взгляд снова стал осмысленным. — Ладно, Володя, располагайся, скоро ужинать будем, — Гульнара оставила его одного, и Володя, несмело переступив порог, прикрыл за собой дверь.              Вещей у него практически не было, и он опустил скромный пакет на стул, стоящий рядом со столом. Все эти вещи принадлежали сыну Гульнары — Радмиру. Она принесла их в последующие визиты, когда он ещё лежал в больнице.              Володя прошёл чуть дальше, опустился на кровать. Та скрипнула и прогнулась под его весом. В комнате царила идеальная чистота. Очевидно, Гульнара убиралась здесь часто. Даже несмотря на то…              Володя вздохнул, поёжился. В какой-то степени он ощущал себя не в своей тарелке. Будто занял чьё-то место. Да и память к нему ещё не вернулась, а отдельные отрывки за эти полторы недели от его пробуждения до выписки больше не появлялись. Сознание словно затихло.              «— Не волнуйтесь, — сказал ему Вячеслав Магомедович, когда Володя понял, что уже вторые сутки никаких картинок в голове не появляется. — Мозгу тоже нужно отдыхать. Посмотрите, какой прорыв он сделал за несколько дней: Вы вспомнили своё имя! В следующий раз Вы вспомните и ещё что-нибудь. Терапия, терапия и ещё раз терапия! Вот, что Вам сейчас нужно!».               Хотел бы он утешиться этими словами, но ему казалось, что раз он вспомнил имя, то не за горами и те воспоминания, которые подскажут ему о том, кто же он такой на самом деле! Но дни текли, терапия должных результатов не приносила.              Ещё и осознание, что он должен будет вскоре отправиться в социальный приют, неприятно давило на грудную клетку.              Ему, честно, было страшно вновь оказаться среди незнакомых. Он не знал, как к нему будут относиться, не знал, куда ему двигаться дальше. А что если память совсем не вернётся? Что он будет делать? Всю жизнь жить в приюте и с бумажкой на руках?              Помощь пришла оттуда, откуда он её не ждал. Через несколько дней, после того как он вспомнил своё имя, к нему вновь пришла Гульнара.              «Володя читал книгу, которую ему принесла Мадина. Она вообще была крайне заботливой медсестрой, и Володя сделал себе мысленную пометку отблагодарить её, когда предоставится возможность.              В дверь тихонько постучались, и Володя прервался от «Мастера и Маргариты». Вскинув голову, он заметил Гульнару.              Лицо посетила улыбка. Всё же было приятно видеть уже знакомого человека.              — Здравствуйте, — поздоровался Володя, когда Гульнара вошла в палату. Сегодня на ней были джинсы и футболка с цветочным принтом, однако голову всё также покрывал бежевый платок.              — Здравствуйте, — она прошла к столу и водрузила на него два пакета. — Как Ваше самочувствие? — спросила она, доставая из первого пакета контейнеры в количестве трёх штук.              Володя закрыл книгу, мысленно запоминая страницу на которой остановился, и положил её на тумбочку. Затем встал и подошёл ближе к Гульнаре, чтобы помочь ей с едой.              — Уже лучше. Представляете, я вспомнил своё имя.              В первом контейнере он увидел рыже-оранжевый суп, во втором лежала картошка с какой-то подливкой, а в третьем — оладушки.              Гульнара повернулась к нему, и на лице её сверкала улыбка.              — Ох, в самом деле? Это прекрасно! — она была так же искренна, как и Дмитрий. — Как Вас зовут?              — Владимир. Можно Володя. Мне… Нравится именно эта форма моего имени.              Гульнара кивнула.              — Володя. И вновь приятно познакомиться.              В этот раз Володя расположился за столом, Гульнара села напротив. Она не мешала ему трапезничать, но Володе было любопытно, что за суп он ест, и поэтому он поинтересовался этим тут же.              — Это Харчо. Он должен быть очень острым, но я сделала его помягче. Люблю грузинскую кухню.              Володя кивнул. Суп был таким же вкусным, как и Нохчи чорп. У Гульнары явно золотые руки.              Через некоторое время она зашелестела вторым пакетом.              — Я принесла Вам кое-какие вещи. Они… — она запнулась, и пауза эта по ощущениям была тягостной. — Они принадлежали моему сыну. Вы с ним одной комплекции. Уверена, что всё это Вам подойдёт. Вы ещё долго здесь пробудете? Вячеслав Магомедович что-нибудь говорил?              Володя даже перестал жевать. Кусок оладушка встал поперёк горла. Во-первых, потому, что к нему относились слишком добро, во-вторых, потому, что каждый новый день символизировал неминуемое приближение того часа, когда он отправится в социальный приют. Хоть он и сейчас был одинок, всё же это чувство притуплялось, когда приходили Мадина или Вячеслав Магомедович. Теперь вот ещё и Гульнара его не бросала. А что будет там, в том приюте?              — Он… — Володя тяжело сглотнул и потянулся к металической кружке, наполненной узваром. — Он сказал, что уже к концу следующей недели меня выпишут и отправят в социальный приют. Там я буду проходить лечение, пока не вспомню что-нибудь ещё.              Гульнара обеспокоено поджала губы, но ничего не ответила и лишь отпила из своей кружки, которую ей принесла Мадина.              Володя обернулся в сторону окна, подумал несколько секунд, затем снова вернул внимание на задумчивую Гульнару. Что-то выбило её из колеи, но Володя не понимал, что именно.              — Не хотите прогуляться? — предложил ей Володя, в надежде что свежий воздух поможет им обоим отвлечься. — Судя по погоде, там сегодня хорошо, а я ещё не выходил. С утра как-то времени не было.              Гульнара моргнула, выныривая из своих мыслей, и положительно кивнула, затем протянула пакет с вещами.              Когда она вышла за двери, Володя покопался в пакете, обнаружив там несколько рубашек, пару футболок, спортивный костюм, джинсы и даже шорты. И они действительно подходили ему по размеру.              Володя ощутил прилив тепла и благодарности к человеку, который мало того, что спас его, так ещё и навещал и помогал, чем мог.              И чем Володя такое заслужил? Отчего-то ему казалось, что другие люди редко могли быть участливы к чужим. А здесь его обхаживали едва ли не как родного. Даже милиционер Дима также готов был помочь тем, что в его силах.              Переодевшись из больничной одежды в спортивные штаны и футболку, Володя вышел к ожидающей его Гульнаре. Женщина беседовала с медсестрой на посту — Володя успел услышать, как они обсуждали бои за Грозный.              — … Хвала Аллаху, что в Гудермесе всё закончилось и никто из гражданских не пострадал. Конечно, странно, что русские оставили город, но, очевидно, в скором времени власть подпишет какие-то соглашения…— говорила Гульнара. — Честно, осточертело всё это. Ну на кой им понадобилось выходить из состава России… Ну зачем… Сколько мальчишек полегло. Что с чеченской стороны, что с российской… — она качала головой, и Володе показалось, что даже шмыгала носом. — А мой Радмирчик… До сих пор помню, как торчала везде, где можно, лишь бы узнать о нём что-нибудь…              Дальше диалог был прерван, потому что Володя подошёл достаточно близко и Гульнара его заметила.              Она попрощалась с медсестрой Натальей, после чего вместе с Володей вышла во двор больницы, который почти пустовал. Этому была причина: после обеда начинался тихий час и многие пациенты предавались сну.              Володя спать особо не хотел, да и несколько боялся погружаться в царствие Морфея ввиду своих кошмаров, связанных с войной, а потому ставил в приоритет чтение.              Он не стал спрашивать у Гульнары, куда они пойдут. Ноги просто отправились по прямой, как раз к той поляне, которую Володя видел, когда впервые вышел во двор.              Сейчас поляна пустовала, и Володе показалось уместным посидеть под тенью клёна. Всё же солнце немного пекло.              — Расположимся здесь? — предложил он, и Гульнара с радостью согласилась. Володе на секунду показалось, что она никуда не торопится, словно у неё больше не было никаких забот, кроме Володи.              Интересно, почему? И прав ли он был в своих предположениях?              Трава была тёплой и мягкой на ощупь. Володя положил на неё раскрытые ладони, и они тут же утонули в зелени, а тонкие стебли защекотали молочную кожу. Вокруг пахло летом и цветочной нежностью.              Володе казалось, что когда-то он любил лето. Что это время года было для него… Слишком важным.              Пока между ним и Гульнарой царило молчание. Он не знал, что такого можно было бы спросить у женщины, сидящей неподалёку и прислонившейся к стволу дерева, как и понимал, что о себе он по-прежнему рассказать ничего не может.              Однако Гульнара через несколько мгновений взяла поводок диалога на себя.              — Володя, я тут подумала… Послушай… Я ведь могу обращаться к тебе на «ты»? Ты не против? — Володя мотнул головой, говоря, что не против. — Что, если тебе пожить у меня? Квартира большая, трёхкомнатная, я одна… — она горестно вздохнула. — Социальный приют это… Это не то место, где будет хорошо! Конечно, я ни на чём не настаиваю, но… Но отчего-то мне хочется, чтобы ты жил, как человек…              Она отвернулась от Володи, а Володя таращился на неё в изумлении. Он никак не мог понять, почему… Почему она так добра к нему?              — Гульнара, — он прочистил горло, немного волнуясь. Да он даже не представлял, что думать! Конечно, её предложение было очень заманчивым. В социальный приют он не хотел. — Вы не поймите меня неправильно, мне очень приятно, что здесь есть люди, которым не всё равно на мою судьбу, но… Почему Вы так добры ко мне? Я… Я ведь никто для Вас. Абсолютно чужой человек. Ничего не помню и не знаю. Да может я… — Володя даже задохнулся от того отчаяния, что прозвучало в последних словах. — Может, я — преступник.              Гульнара резко повернула голову в его сторону               — Да какой же ты преступник, Володя? Ты себя видел? Да таких честных и наивных глаз я уже давно не встречала. Преступники себя так не ведут. А нехорошего человека всё равно взгляд выдаёт. Как там говорят? Хочешь узнать о человеке — загляни ему в глаза, — она замолчала, устремив взор в сторону инфекционного блока. Володя тоже посмотрел туда. Там, как обычно, толпились люди. Кажется, это было самое популярное место во всей больнице. — Я просто хочу помочь тебе… — вновь заговорила Гульнара. — Мне… Мне ведь больше и помогать некому… — она снова посмотрела на Володю, и в её глазах заблестела влага, как утренняя роса на траве, — муж мой давно умер, а единственный сын… Наш Радмирчик… Он на войне ещё в девяносто четвёртом погиб. А тут ты… Такого же возраста, как и он, нуждающийся в помощи. Я… Я просто не смогла пройти мимо. Словно что-то подсказывало мне и подсказывает сейчас, что тебя нельзя бросать. Разумеется, — тут же поспешно добавила она, даже не заметив, как из её глаз капали маленькие слезинки, — ты можешь оставаться у меня, сколько хочешь. Поможем и с работой, и с документами. А если вдруг что-то вспомнишь, дом там или своих родных, то отправишься к ним сразу же… Я просто хочу помочь, — под конец она перешла на всхлип, а потом и вовсе отвернулась, закрыв лицо руками.              У Володи болезненно сжалось сердце. Чужие слёзы трогали его и заставляли сопереживать. Может, он и правда был хорошим в той, прошлой жизни? Сейчас рядом с ним сидел человек, который тоже испытывал одиночество и также нуждался просто в ком-то поблизости.              Мог ли Володя помочь ей? А она ему? Ведь, если признаться самому себе, то Володя сильно страшился одиночества в период полного беспамятства. Что, если воспоминания не вернутся? Что, если ему нужно будет учиться жить заново? Так не лучше ли иметь за плечами хоть кого-то, кто готов помочь?              Он подобрался ближе к Гульнаре, уловив сладкий аромат её духов. Тот был лёгкий, ненавязчивый. Гульнара уже почти успокоилась и сейчас вытирала мокрые дорожки от слёз. Володя заметил на её правом пальце обручальное кольцо. Очевидно, она не стала снимать его после смерти мужа.              Он несмело дотронулся до её плеча.              — Гульнара… — чуть дрожащим голосом начал он. Охватывало волнение от всего сразу: и от того, что жизнь переворачивалась с каждой секундой; и от того, что она, кажется, давала ему ещё один шанс. — Это очень щедро с Вашей стороны. И, конечно, мне бы не хотелось жить в приюте… Но я не знаю, уместно ли…              Она тут же вскинула голову.              — Уместно, Володенька, всё уместно. Позволь помочь тебе. Сына я потеряла, так может хотя бы смогу искупить свою вину таким образом.              Володя посмотрел непонимающе.              — Искупить вину?..              Гульнара глубоко вдохнула и выдохнула.              — Мы поругались перед тем, как он ушёл воевать. Он… Воевал не за русских, если ты понимаешь, о чём я. Он поддерживал взгляды Дудаева. Они запудрили ему мозги. Я пыталась его образумить, пыталась сказать, что наша республика не сможет существовать, как независимое государство. Он не слушал. Наговорил гадостей. Сказал, что его призвание — убивать. Потом просто ушёл и больше не вернулся. А я… А я всё думала, что неправильно его воспитала. Что позволяла его отцу слишком жёсткое с ним обращение. И от этого чувствую себя виноватой. Может, ты послан мне, чтобы искупить мои грехи?              Володя совсем потерялся. Как нужно утешать убитую горем мать?              — Гульнара, я… Мне очень жаль, что всё так случилось, — он сказал это искренне, не зная, какие ещё слова подобрать. — Я уж не знаю, кем я Вам послан и для чего, но если Вам будет лучше от того, что Вы мне поможете, то, конечно, я не против. Я… Мне самому нужна… Семья? Или хотя бы кто-то рядом, с кем я мог бы… Разговаривать? Если я Вас не стесню, то… Я готов принять Вашу помощь.              Гульнара широко улыбнулась. Даже лицо её посветлело.              — Володя, конечно, ты меня не стеснишь. Мне будет хорошо от того, что в квартире ещё кто-то будет. Хоть и временно, но всё же».              И вот теперь он находился в её, несомненно, огромной квартире.              В дверь позвонили, и вскоре в коридоре раздался весёлый голос, от которого в груди просыпалось тепло.              — А вот и я. Заскочил по пути, купил «Наполеон». А где Володя?              — О, Дима, как чудесно. У нас как раз ничего к чаю и нет. Володя в комнате, вон та, последняя дверь. Мойте руки и приходите на кухню. Я приготовила плов, поужинаем и чай попьём.              Послышались удаляющиеся шаги Гульнары и приближающиеся Дмитрия. Володя вдруг заволновался. Он не видел Диму целых два дня, с того момента, как тот приходил к нему в больницу в качестве обычного посетителя.              «На улице вечерело, когда Володя закончил читать «Мастера и Маргариту». В целом произведение ему понравилось, и он догадывался, что в прошлом любил посидеть за книжкой, чтобы скрасить свои вечера. Конечно, никаких воспоминаний к нему не вернулось, но печатные строчки как-то успокаивали.              Вячеслав Магомедович, перед тем как пойти домой, зашёл к нему в палату. Он недавно изменил форму усов, и теперь они были несколько короче, чем в их первоначальную встречу, отчего его лицо стало выглядеть как-то моложе.              — Вам уже намного лучше. Здоровый цвет лица говорит о многом, — на нём уже не было врачебного халата и штанов. Их место занял обычный классический образ: коричневые брюки и молочная рубашка. — Думаю, продержим Вас здесь максимум два дня — и можем выписывать. Гульнара Юсуфовна сказала, что Вы приняли её предложение пожить у неё до полного восстановления. Очень верное решение, молодой человек. Для Вас сейчас главное иметь рядом неравнодушных людей к Вашей судьбе. Я и сам очень переживаю за Вас. Вы — необычный для меня пациент. Поэтому я решил, что наблюдаться Вы продолжите в нашей больнице. Все документы уже согласованы с главврачом. Будете приходить на процедуры, как и прежде.              Володя рассыпался в благодарностях. Он, правда, не понимал, что было в нём такого особенного, но все эти люди, которые окружили его с первого дня его пробуждения, помогали не ощущать себя настолько одиноким.               Когда Вячеслав Магомедович ушёл, а Володя собирался на вечернюю прогулку, в палату заглянул Дмитрий. Он, как и в предыдущий раз, робко постучался, и Володя, уже переодевшийся в штаны и клетчатую рубашку, обернулся и застыл на мгновение. На Дмитрие не было милицейской формы, он был в обычной гражданской одежде, что состояла из джинсового костюма, который смотрелся на молодом человеке просто потрясающе.              — Здравствуйте, — кивнул Володя, напрочь забыв о том, что они договорились обращаться друг к другу на «ты».              — Привет, — Дима был более лёгок в не соблюдении субординации. — Выглядишь отлично, куда-то собрался? Неужто на прогулку с той очаровательной медсестрой? Мадиной, кажется? — его голос был беззаботным, лёгким и чуточку любопытным. — Она там возле зеркала прихорашивается. Красивая девушка, — он подмигнул, по-прежнему стоя в дверном проёме. И только когда он замолчал, Володя понял, что безотрывно наблюдает за живой мимикой своего нового знакомого.              Володя выдохнул. Ему бы хотелось сказать, что это Дима красивый, но он прикусил язык, чтобы слова не вырвались прежде, чем он успеет их обдумать.              — Нет, — поспешно ответил Володя, чтобы Дима не успел себе ничего напридумывать, — я совсем не собирался с ней на прогулку. Она уже должна была уйти домой. И вообще, она не в моём вкусе, — последняя фраза была сказана торопливо. Володя и сам не понял, зачем произнёс её. — Я иду на прогулку один. А Вы… — запнулся и следом сразу исправился: — А ты что здесь делаешь? Что-то удалось выяснить по моему делу?              Дима чуть поник и почесал затылок, неумело маскируя неловкость.              — Не люблю говорить потерпевшим, что дело не двигается с места. Чувствую себя в такие моменты неуютно. Словно делаю недостаточно для того, чтобы поймать виновных, — он вздохнул. — Прости, Володь. Но у нас всё также нет никаких свидетелей. Я пытался пробить тебя по базе данных тех, кто пропал без вести в республике, но там тоже всё глухо. Есть несколько Владимиров в диапазоне от двадцати пяти до сорока лет, но тебя среди них нет.              Новости были неутешительные. Володя опустил глаза и сделал вид, что стряхивает невидимые катышки со штанов, хоть на них ничего и не было. Не хотелось показывать Дмитрию своего разочарования. Наверняка он и так старается изо всех сил, и Володины эмоции только усугубят его настроение.              — Я понял. Наверное, меня никто не ищет, — вопреки наружному равнодушию голос его дрогнул, а сердце неприятно кольнуло. Может, он действительно был изначально одиноким в этом мире?              Нет. Те воспоминания о белокурой девочке и о незнакомце со знакомым голосом говорили обратное.              Он точно кого-то знал.              Но его никто не искал.              Он давно порвал с ними все связи? Может, сбежал от старой жизни? Может, звонил раз в месяц, и этого было достаточно? А теперь, когда пропал с радаров, никто и не стал про него вспоминать?              Володя не заметил, как Дима оказался рядом. Нарушил его личное пространство, положил руку на плечо, сжал, призывая поднять взгляд.              Когда Володя это сделал, то увидел, что в ореховых глазах Дмитрия плескалось беспокойство.              — Эй, я сделаю всё возможное. Ты же ещё не сдавал отпечатки, может, они что-то прояснят. Давай не будем терять надежду заранее. Лучше пошли погуляем, раз ты свободен.              От присутствия Дмитрия на душе становилось спокойно. Они гуляли неторопливо, на улице было тепло, и солнце ещё успевало согревать вечерними лучами.              — Вот что мне здесь нравится, так это довольно продолжительное лето, — проговорил Дима, когда они делали очередной круг по территории. — Когда мне было восемнадцать, я отправился служить, и мне очень повезло, — он описал в воздухе невидимые кавычки, — я попал в город Заполярный. Это в Мурманской области. Вот, где настоящая холодрыга. Даже летом. И я служил там два года.              Володя поёжился. Ему казалось, что он не любил холод.              — Жаль, я не могу поделиться своими историями, — он скривился, чувствуя себя неполноценным. — Но я тоже наверняка где-то служил.              — Больше никаких воспоминаний не нахлынуло? — поинтересовался Дима. Володя решил, что не будет рассказывать ему о незнакомце. Неизвестно, как Дима мог бы отреагировать на подобное.              — Пока нет, — вздохнул Володя и решил переключиться на другую тему. О Диме хотелось узнать немного больше. — Расскажи, почему милиция?              Дима неожиданно помрачнел. Володя испугался, что задал не тот вопрос, хотя в нём не было ничего… Оскорбительного.              Дима молчал, и Володя уже хотел было извиниться за столь, вероятно, личный вопрос, но тут его знакомый вновь заговорил:              — Личные счёты, — Володя, правда, не понял, что Дима имел в виду, пока тот не продолжил голосом, ставшим несколько раскалённым: — Когда мне было десять, в наш дом пробрались два грабителя. Отец на тот момент работал на заводе, имел хорошую должность, жили мы небедно. Я в ту ночь ночевал у деда и бабки. Так вот. Эти моральные уроды застрелили моих спящих отца и мать, — Дима на секунду остановился и кулаки его сжались. Он закрыл глаза. От этой истории кровь застыла в жилах. Володя видел, как лицо Димы искажается злостью и как он борется с этой же злостью. Через несколько секунд он вновь успокоился. Ореховые глаза выражали привычную усталость. Володя решил, что Дима слишком много работает. — Я остался сиротой в десять лет. Меня воспитывали дедушка и бабушка. С тех пор я пообещал себе, что стану милиционером и поймаю этих уродов. Засажу их за решётку.              — Удалось?.. — тихо поинтересовался Володя. Наверное, морально для Димы всё это было тяжело.              — Удалось, — удовлетворённо ответил Дима. — Когда я пришёл на службу, я получил доступ к архивным материалам того дела, которое закрыли за неимением доказательной базы. И я его открыл снова. Буквально в конце того года я поймал этих двух козлов. Они попались на мародёрстве в Грозном. Скоро суд. Я сделаю всё, чтобы им впаяли хороший срок. Готов настаивать на смертной казни. То, что они делали… — тут Дима остановил поток слов и неожиданно махнул рукой. — Нет, я не должен обсуждать это с тобой. Нельзя вываливать на тебя всю грязь моей работы. Извини.       Володя второй раз за несколько дней испытал ступор. Он ещё плохо реагировал на чужие эмоции, не понимая, где можно говорить слова, а где лучше промолчать. С Гульнарой общение прокатило, но вот злость Димы настораживала и заставляла держаться особняком. Как его можно было приободрить, что сказать такого, чтобы это не казалось дежурными фразами?              — Я даже не знаю, что сказать тебе, — беспомощно ответил Володя. — Я… Я разучился общаться с людьми. Не знаю, где будет уместно моё сочувствие, а где нет.              Дима поднял на него взгляд исподлобья.              — Сочувствие всегда уместно. Разве нет?              — Не уверен. Иногда мне кажется, люди не нуждаются в сочувствии. Вот знаешь, на днях, в коридоре я встретил безногого мужчину и испытал жалость. Я ничего ему не говорил, но он перехватил мой взгляд и неожиданно скривился, словно съел что-то кислое. А затем грубо выдал: «не нужно так на меня смотреть». Я удивился и спросил в ответ: «а как я на Вас смотрю?» На что получил презрительное: «с жалостью, мне не нужно твоё сочувствие». Я ничего ему не ответил, но осадок после этого замечания остался. Я растерялся, потому что не могу определить, кому нужно моё сочувствие, а кому нет…              Дима смотрел задумчиво. Они как раз остановились напротив той полянки, на которой несколько дней назад Володя сидел вместе с Гульнарой.              — Знаешь, — тут он внезапно улыбнулся тёплой улыбкой, растягивая только тонкие губы, не обнажая зубов, — я тоже порой не знаю, как общаться с людьми. Всегда стараюсь выказать сочувствие, даже если оно не нужно, потому что знаю, что сочувствие — это хорошо. Когда мне сочувствовали, я всегда ощущал, что люди, окружающие меня, меня понимают. А нет ничего надёжнее понимания.              — Мне в любом случае жаль, — мгновенно ответил Володя, понимая, что он никак ещё не выразил своё сочувствие. — То, что произошло с твоими родителями — ужасно.              Дима кивнул.              — Я стараюсь это перерасти. Но порой ненависть меня до сих пор преследует.              Володя вдруг так некстати вспомнил о зудящем чувстве, что посетило его при воспоминаниях о белокурой девчушке.              Ненависть.              Вот, что это было.              Что же такого она сделала? Чем обидела?              Но Володя откинул навязчивые мысли. Всё равно они ничем ему сейчас не помогут. Лучше он насладится обществом Димы.              — Тогда, может, поговорим о чём-то более приятном? — переключил тему Володя. — Например, расскажу тебе, что Гульнара предложила мне пожить у неё, пока я не восстановлюсь. Она даже готова помочь и с документами, и с работой. Правда вот, не совсем понимаю, как она поможет мне с документами…              — Она хочет дать тебе свою фамилию, — ответил Дима, прочистив горло. Володя вскинул одну бровь. — Она приходила ко мне на днях. Говорила, что тебя нельзя оставлять одного. Сказала, что даст тебе свою фамилию и отчество по имени отца, чтобы мы сделали паспорт. Если, конечно, ты не будешь против.              Володя не знал, как к этому относиться. С одной стороны, ему нужно продолжать жить, закрепиться в этом мире, а как известно без бумаги — ты никто. С другой, кроме имени, всё остальное — ненастоящее. А если предположить, что он так ничего и не вспомнит, то так и станет жить с практически чужими данными? И так ли это знание будет ему мешать? Документы ведь всегда можно переделать в случае чего…              — Я вроде как и принадлежу себе, — тихо ответил Володя, — и в то же время чувствую себя по-прежнему потерянным. Я не думаю, что буду против. В конце концов, Гульнара подарила мне второй шанс. Они ведь просто могли проехать мимо. Как я понял из чужих разговоров: времена неспокойные, каждый предан только себе.              Дима вздохнул. Потом тоже перешёл на шёпот:              — Ты прав. Преданы сейчас все только себе. Если что, то я помогу с документами. Нужно только твоё согласие.              Володя ответил, что подумает, и тема была закрыта. Они ещё погуляли некоторое время, общаясь в основном о Диме и его жизни, а затем Дима покинул общество Володи.              Но в тот вечер Володя ощущал прилив силы, находился в какой-то необъяснимой эйфории, словно попал на пушистое облако и зарылся в его мягкости.              Дима с энтузиазмом рассказывал различные истории, которыми Володя проникался. А ещё Дима отвечал на каждый его вопрос: будь то глупость или что-то серьёзное. И абсолютно не смеялся с невежества своего собеседника, что, несомненно, подкупало».              В дверь постучались, и Володя сказал, что Дима может войти. Когда дверь со щелчком отворилась, в проёме сначала показалась Димина голова, и Володя заметил, что волнистые волосы отросли ещё сильнее, следовательно, Дима так и не добрался до парикмахерской, а затем он полностью появился в теперь уже, наверное, Володиной комнате.              На нём сегодня были брюки коричневого оттенка и светлая рубашка, что подчёркивала спортивную фигуру под ней. Володя хотел бы не пялиться на мужские руки, на широкие плечи, на крепкий торс, но ничего не мог с собой поделать: природная тяга к мужчинам, по-видимому, с самого начала попала к нему в ДНК.              — Привет, — Дима улыбнулся ему слишком обаятельно. Что же было в нём такого, что тянуло Володю? С виду обычный мужчина… Красивый, если такое понятие вообще применимо к мужскому полу в целом, приятный собеседник, заботливый и участливый.              Володя не мог сказать, что у них было что-то общее, потому что о себе он не знал ровным счётом ничего. Ну, кроме того, что ему не нравятся сигареты, и того, что он, вероятно, побывал на войне.              Поэтому Володя старался больше читать, чтобы иметь представление о разных аспектах жизни и быть достойным собеседником. Гульнара сказала, что у них в доме небогатая библиотека, так как ни её муж, ни её сын читать не любили, однако посоветовала ему сходить в местную библиотеку, в золотую жилу города. Володя собирался туда завтра, сразу после того как побывает у Димы на работе.              — Привет, — ответил Володя и не удержался: — Отлично выглядишь.              В комплиментах знакомым ведь не было ничего… Такого? За это ведь не сажают в психдиспансер?              Димина улыбка стала шире.              — Спасибо. Ты тоже выглядишь лучше. Всё же когда возвращаешься из больницы домой… — тут он осёкся, и Володя понял, что по сути этот дом не был Володиным, но… Здесь он ощущал себя и правда лучше, чем в больничных стенах.              Он огляделся, чтобы окончательно подтвердить свои мысли. Да, ему здесь нравилось.              — Думаю, ты выбрал верное определение. Теперь это — мой дом. Во всяком случае, до того момента, пока я что-нибудь не вспомню. Я много думал, — Володя закусил губу, не зная, стоило ли делиться чем-то с Димой, но Дима ведь умел поддержать беседу? — А что если я жил здесь один? Что, если приехал откуда-то издалека?              Дима задумался.              — Это было бы вполне логично. Потому что по Чеченской республике тебя точно никто не ищет, это я тебе уже говорил, — Володя кивнул. Потом в голове вдруг возникла другая идея. Он уже открыл было рот, но Дима, будто читавший его мысли, тут же сказал: — Нет, по всей стране я не смогу поискать. У нас нет такого доступа. Нужно писать запрос в каждый регион. К тому же ты мог приехать сюда после распада СССР, не так ли? Тогда ты — иголка в стоге сена.              Володя задумался. Выясняя, что означали красные флаги, он заодно и заполнил исторические пробелы в своей памяти. Ему несказанно повезло: тот мужик, что делил с ним палату на день, оказался историком. И много чего поведал Володе, пока лежал под капельницами. Так что такая страна, как СССР, ему была вполне знакома. Как и то, что он наверняка родился именно в ней.              Разговор с Димой порождал свежие мысли. Володя, словно огромный механизм, обрабатывал новые и новые вопросы.              — Послушай, но если я, допустим, приехал сюда после развала СССР, то почему тогда я не мог участвовать в боевых действиях?              Дима почесал подбородок в задумчивости. Он стоял достаточно близко, и Володя разглядел тёмную щетину на чуть загорелом лице.              — Хм, ранее я предполагал, что ты не участвовал в боевых действиях из-за того, что ни одна часть не объявила тебя в розыск. И я до сих пор придерживаюсь этой теории. Почему ты не попал под призыв в самый разгар боевых действий, будучи проживая здесь? Ну это если предположить, что ты жил именно в этой местности уже очень давно. Даже не знаю. Возможно, признали негодным? Из-за плохого зрения, например?              Володя оперся поясницей на письменный стол и через мгновение покачал головой, не соглашаясь с Димиными доводами.              — Нет. Если взять в расчёт кошмары и мою, как ты выразился, негодность, то не вяжется. Допустим, я служил в Афганистане, а очки носил очень давно. По ощущениям — с самого раннего возраста.              — Но это только ощущения, — тут же возразил Дима. — Ты не можешь знать наверняка.              Володя чуть дёрнул уголками губ. Похоже, Дима действительно соответствовал своей профессии.              — Поверь, есть незабытые ощущения. У меня всегда была дурацкая привычка: поправлять очки. Особенно в те моменты, когда я очень нервничал.              На это Дима пожал плечами, по-видимому, не зная, какой аргумент можно было бы привести ещё.              Их разговор был прерван Гульнарой:              — Мальчики, где вы там? Ужин стынет.              Сначала за столом было немного неловко. Володя, несмотря на то что знал и Диму, и Гульнару, ощущал себя не на должном месте. Гульнара и Дима быстро нашли общий язык — учитывая, что они жили в одном городе, им было что обсудить.              Володя, подперев ладонью щёку, ковырялся в тарелке с пловом, перекатывая золотистое рисовое зерно из точки А в точку Б. Мыслями он был далеко от кухни. Он всё думал об обстоятельствах своего появления в Чеченской республике, о том, кому же он не угодил, и что такого у него при себе было, что его решили ограбить; почему он не попал под призыв, и главное: кто этот незнакомец из его воспоминаний? Правда, эпизодов с ним больше не было, но Володя раз за разом прокручивал в голове те несколько фраз, что успел произнести голос, такой спокойный и славный, с любопытным говором… Где же так могли разговаривать?              — …Володя? — он услышал голос Димы и моргнул. Поднял взгляд. На него с беспокойством смотрели две пары глаз. — Всё в порядке? Ты какой-то… Тихий.              Володя постарался придать лицу обыденное выражение. Что-то подсказывало ему, что в прошлом он не очень-то и любил делиться переживаниями с кем бы то ни было…              Разве что… Только с обладателем того загадочного голоса в голове. Возможно, ему Володя доверял.              — Всё в порядке, — ответил Володя и набил рот рисом, чтобы прикрыть диалог на корню.              — Я вообще-то спрашивал: не вспомнил ли ты ещё чего-нибудь? Может, вкусы? Тебе нравится плов?              Володя кивнул.              — Да, — ответил он, когда прожевал. — Плов прекрасный. Но… Не думаю, что это было моим любимым блюдом. Пока ничего конкретного сказать не могу.              Гульнара подхватила тему о еде, и вскоре Володя был втянут в разговор. Он пока ещё несмело задавал интересующие его вопросы, но, когда не встречал ни сопротивления, ни насмешек, действовал более решительно.              И Дима, и Гульнара были терпеливы и к нему, и к его любопытству.              Купленный Димой «Наполеон» Володе понравился. Но ему казалось, что из сладкого он любил что-то иное. Какие-то конфеты, с нежной и воздушной начинкой.              — Ммм, возможно, «Птичье молоко»? — предположила Гульнара, накалывая на вилку кусочек торта.              — Может быть, — ответил Володя, доедая свой десерт. — Нужно попробовать.              — Я принесу в следующий раз, — тут же отозвался Дима. — Попробуешь, — он поймал взгляд Володи и подмигнул, отчего Володя стушевался, выдавив из себя скромную улыбку в ответ на Димины действия.              Остатки ужина прошли хорошо. Неловкость ушла на второй план, и Володе стало легче общаться на общие темы. Пусть он многого не помнил, это не мешало ему высказывать своё мнение, рождающееся откуда-то изнутри.              — Завтра жду тебя у себя на работе, — Дмитрий протянул ему руку на прощание, когда натянул на себя ветровку. Вечер выдался достаточно прохладный.              — Да, хорошо. Я постараюсь прийти пораньше, — Володя в ответ протянул свою, и, когда их ладони соприкоснулись, тёплое чувство разлилось от места соприкосновения по всему телу. Хотелось сжимать эту гладкую ладонь, встать чуть ближе, вдохнуть приятный одеколон с нотками перца и кедра.              Такие мысли страшили. Володе нельзя переступать незримую, но осязаемую черту. К тому же Дима ему нравился не только, как мужчина, но ещё и как человек, готовый прийти на выручку. Ему не стоило терять его сейчас, когда рядом практически никого не было.              И от настойчивых мыслей пришлось отказаться. Володя резко разорвал их касание и отступил на шаг назад.              — Ладно, был рад тебя увидеть, — пробормотал он, стыдясь собственных ненормальных дум, — до завтра.              — До завтра, — вполголоса бросил Дима с задумчивой интонацией, а после за ним закрылась дверь.              Володя помог Гульнаре убрать со стола, они поговорили о завтрашних планах, а затем Володя отправился к себе в комнату.              Пока обстановка оставалась для него чужой, но вид из окна открывался впечатляющий: квартира Гульнары находилась на девятом этаже и со стороны комнаты, в которой теперь жил Володя, виднелись мерцающие и переливающиеся серебряным бликом огни ночного Гудермеса. Стоя возле окна и разглядывая сияющую красоту, Володя ощущал, что он тоже когда-то жил в гуще событий. Что его место находилось где-то в огромном мегаполисе с какофонией различных звуков, которые, словно болото, затягивали в своё разношёрстное сочетание.              Окно можно было открыть, что Володя и сделал. В комнату тут же полились потоки тёплого летнего воздуха, и помещение заполнилось тихим гулом чужих шагов, чьих-то голосов и отдалённых, слегка раздражённых, сигналов автомобилей.              Володя облокотился на подоконник, почувствовав, что становится ближе к огням, и смотрел в одну точку, размышляя обо всём и ни о чём одновременно.              Будущее его пугало до чёртиков. Он допускал в сознание мысли, что его память застрянет в одном моменте и что его имя — это всё, что осталось у него от прошлой жизни.              Он понимал, что не стоит спешить, что терапия не поставит на ноги за несколько дней и даже недель. У многих уходят годы, чтобы достичь результатов, но Володе казалось, что у него нет столько времени. Имелось только ощущение того, что он должен был что-то сделать. Что-то важное, что в корне изменило бы его жизнь. Может, поэтому он оказался здесь? Приехал сюда за тем важным и так нелепо угодил в бандитские лапы, которые едва его не погубили? А что если он должен был кого-то здесь найти? Кого-то важного?              Например, обладателя того чарующего голоса.              Плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха. Как бы Володя не хотел, он также осознавал, что не может бежать впереди паровоза. Что каждая станция будет по расписанию и что его сознание, если захочет, выдаст всё только тогда, когда захочет.              Ему бы сосредоточиться на настоящем. На завтрашнем дне, который станет новым стартом в жизненном потоке. Пока он будет жить так, а дальше… А дальше, возможно, всё встанет на свои места.       В конце концов, его окружали замечательные люди, готовые прийти на помощь.       Однако когда он ложился в кровать, то не мог отделаться от ощущения, что он по-прежнему слишком одинок.