Летом девяносто четвёртого чеченский конфликт достиг своего апогея: сторонники Дудаева вели войну с оппозиционными силами Временного совета Чеченской Республики, и потери с обеих сторон были значительные.
Молодых людей забирали пачками. По телевизору особо ничего не транслировали, но в узких кругах поговаривали, что Россия стремится ликвидировать Дудаева, чтобы вернуть власть в Чечню и никогда не признать её территорию независимой.
Володя старался отгородиться от таких разговоров. Ему хватило того, что он повидал на границах с Афганом. Возможно, в Чечне было даже жёстче. Помимо этих волнений, по всей стране по-прежнему процветала нищета, разлом и грабежи. Их небольшую фирму пока никто не трогал и не прессовал, но порой Володя замечал возле конторы тонированные машины, каких-то незнакомых людей, которые чаще всего вели переговоры либо с отцом, либо с их другими партнёрами. Нетрудно было догадаться, что те, кто приезжал — местные бандитские группировки, которым подчинялась вся местная власть и которые, очевидно, хотели чего-то от простых предпринимателей. Может, дани, как при татарско-монгольском иго. Володя и в это не вникал. Отец велел ему держаться подальше от таких компаний, если жизнь дорога, что Володя, собственно, и делал.
Июль выдался изнуряющим. Беспощадное солнце отнимало все силы, и Володя стал замечать, что устаёт на работе пуще прежнего. Вентиляторы не справлялись с духотой в конторе, а по прогнозу в ближайшие несколько недель похолодания не обещали. Володя уже и не помнил, когда лето последний раз ставило такие рекордные температуры.
Желанная прохлада наступала ближе к вечеру. Володя потому и задерживался на работе подольше, чтобы потом пешком прогуливаться едва ли не до самого дома, наслаждаясь свежим воздухом.
В один из июльских вечеров отец сообщил, что им нужно выбрать какие-нибудь выходные, чтобы съездить всей семьёй и деловыми партнёрами на рыбалку.
— Может, ты захочешь взять с собой свою девушку? — за вечерним ужином спросил отец, а затем шумно отхлебнул из чашки чай. Володя искренне не понимал, как в такую удушливую жару можно употреблять ещё и горячее. Он едва не обливался пóтом, сидя на кухне.
Читать очередной выпуск «Fuzz» и то было увлекательнее, чем разговаривать с отцом на такую дурацкую тему, как личная жизнь. Володя сильнее прикрылся цветастой обложкой, чтобы не видеть сосредоточенного отцовского взгляда, и уже оттуда пробурчал:
— У меня нет девушки, отец. И нет времени на это.
На кухне они сидели вдвоём. Мама ушла к соседке с четвёртого этажа, чтобы обсудить новую (очередную, сказал бы Володя) серию сериала «Санта-Барбара», который она безумно любила смотреть. И если поначалу Володя мог понять мамину любовь к этим мыльным страстям, то по прошествии стольких лет просто не представлял, что так долго можно показывать из раза в раз.
— Такой жених видный. И неужели ни одна не клюнула? — продолжил интересоваться отец. — Сейчас бабы на мужиков богатых только так вешаются.
Володя стиснул зубы, по-прежнему прячась за журналом. Какое ему дело до баб и их богатых мужиков? На него благо никто не вешался, да и знакомился он отнюдь не с бабами. А его нынешние «отношения» носили сугубо физический контакт.
Не хотел он ничего. Ни любви. Ни отношений.
— Вот как найду свою настоящую любовь, так сразу тебя с ней познакомлю, — с сухой иронией проговорил Володя, но отец, кажется, даже не заметил негативной интонации в голосе сына. Он закивал с довольным видом и продолжил пить чай. Их разговор вывернул в другое русло, который касался непосредственно дел на последнем объекте, и Володя выдохнул.
Дни, которые они выбрали для рыбалки, были поистине потрясающими: тёплые и почти безветренные. Мягкое солнце не обжигало, а целовало, даря молочной коже слегка смуглый оттенок.
Сама речка не обладала широкими берегами. От одного до другого можно было едва ли не рукой подать, и Володя просто плавал туда-сюда, наслаждаясь маленьким отпуском. Всё же небольшая смена деятельности хорошо влияла на мозги.
Разговоры были разные: начиная от деловых встреч и новых связей, заканчивая бойней в Чечне. Володя больше отмалчивался, предпочитая либо следить за шашлыком, либо отлёживаться в палатке за книгой, либо задумчиво перебирать гитарные струны, делая вид, что очень увлечён сочинением новой композиции. На деле же он избегал
тех самых нот той самой мелодии, что волей-неволей теребила старые шрамы. О них он вроде бы и забывал на время, но бывало так, что что-то неумолимо напоминало о прошлых событиях, и это отголосками бежало по всему организму.
Когда пришло время для рыбалки на рыбацком пирсе, Володя так некстати вспомнил, как когда-то, казалось теперь в другой жизни, с мальчишками из своего отряда и Юрой тоже пытался что-то поймать. Вспомнил, как чутко Юра разговаривал с Васей, вспомнил, как он всем помогал, а ещё его дурашливую улыбку, когда они пришли туда впервые, чтобы поговорить. И то, как они там целовались… Или то, как Володя называл себя чудовищем.
Каким же идиотом он тогда был.
И Юра… Со своей преданностью и верой в лучшее.
Ну почему, почему Володя не послушал его тогда?..
И не было бы этой разлуки. Да ничего бы не было, если бы Володя пошёл другой дорогой.
Если бы позволил…
Червяк никак не хотел нанизываться, и Володя уже исколол себе палец в попытках спрятать серебряный кончик в наживку. Так, как учил Юра. Но мысли о Юре никогда не помогали сосредоточиться. Они, скорее, вызывали приступы неудержимой грусти, которая утягивала в пучину отчаяния.
Дабы отвлечься, Володя начал думать о ребятах. О Сане, о Васе, об Олежке. Ему вдруг стало любопытно: а какими они выросли? Они теперь не сопливые мальчишки, а юноши. Успел ли Олежка стать пионером? И перерос ли свою речевую особенность? А Шамов? Такой же хулиган? А как же Вася, который так и не дождался папу из Афганистана… Да и девчонки-малышки теперь уже тоже взрослыми стали…
Время летело беспощадно быстро. Володя, правда, не успевал оглядываться на календарь.
Рыбалка немного успокоила, хоть Володя ничего особо и не поймал. Отцу повезло больше, и к ужину мама приготовила уху.
Близилась ночь.
Время откровений и оголения души.
Вечерний костёр навевал много ненужных мыслей. Все эти дневные думы о Юре, о мальчишках и девчонках пятого отряда, о лагере в целом опять пробудили воспоминания о последнем дне и последней ночи.
Закрыть глаза и мысленно перенестись в восемьдесят шестой. Увидеть напротив сидящего Юру и несмело ему улыбнуться.
«…Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу».
Казалось, эта песня предрекла их будущее. Только теперь, наверное, обе строчки относились непосредственно к Володе. Он никогда не забудет и, возможно, никогда не увидит.
Если только…
Если только Юра не придёт под иву в девяносто шестом. Но до этого времени было ещё так долго и одновременно так близко.
Володя пытался не тешить себя надеждами и иллюзиями, но сердце его было упрямее.
Совладать с эмоциями стало сложнее, и пока отец с другими мужиками запевал какие-то старые песни, Володя, тихо покинув это пьяное общество, спустился к реке. Тут было чуть тише.
На водной глади красиво играли серебряные лунные блики, образуя узкую тропинку к другому берегу реки. Володя поднял голову кверху — и сердце замерло. Оно ощущалось где-то в горле, а глаза начало жечь от подступающих слёз. Володя моргнул. Этого он себе позволить не мог.
Хотелось представить, что в этот миг Юра, где-то в своей далёкой Германии, тоже смотрит в ответ на звёзды. И их взгляды, возможно, пересекаются.
Володя опустил голову, печально усмехаясь. Ну и чушь же приходит ему в голову. Самая настоящая, несусветная чушь. Юра наверняка бы посмеялся над ним.
«
— Ну что Вы расклеились, товарищ Давыдов, — ему даже кажется, что невидимая рука хлопает его по плечу. —
Я же говорил тебе, что я всегда рядом с тобой».
Возможно, это и есть правда. Пусть Юры не было рядом, но он же существовал? Где-то далеко, но существовал.
И Володя старался придерживаться таких мыслей.
По возвращении домой Володя не удержался и написал Юре очередное письмо, которое отправилось в шкатулку ко всем остальным. Там их накопилось уже немало, и Володя даже не знал, насколько его ещё хватит.
В этот момент времени казалось, что всю жизнь Володя будет оставлять никому не нужные, кроме него самого, записи.
Остаток девяносто четвёртого прошёл так же, как и годы до этого. Война в Чечне набирала обороты, очень многих отправляли на передовую.
В начале девяносто пятого Володя задумался о том, придёт ли ему повестка из военкомата. Не то чтобы он ждал её, да и новости из Грозного никогда не были утешительными, ведь полегло столько молодых парней, но не исключал того, что и его могут отправить воевать.
Он часто задумывался: готов ли идти на новую войну, сможет ли взять в руки оружие и выстрелить, а главное: вернётся ли потом домой. Война наносит свой отпечаток, и ему было страшно, что его психика пошатнётся, что он не сможет быть прежним, если случится так, что ему придётся идти на фронт.
Бегать Володя точно не собирался. Он был не из тех людей, которые трусливо поджимают хвосты. В конце концов, он нашёл в себе смелость признаться родителям в ориентации, он был смел, когда его отправляли в армию, когда его там пытались избивать и даже тогда, когда ему выпало служить на границах с Афганом.
Поэтому для себя Володя решил — если придёт повестка, он никуда не спрячется. Отправится в военкомат, а дальше пусть, что будет.
Конечно, тогда вероятность встречи с Юрой снизится почти до минимума, если вообще не исчезнет, но о таком исходе Володя предпочитал совсем не думать.
Зима и весна девяносто пятого прошли в сплошных хлопотах на новом объекте, который принёс больше проблем, чем пользы.
Оказалось, что та территория, на которой отцовская фирма затеяла стройку, на самом деле принадлежала не заказчику, а одной бандитской группировке из Петербурга, которая была не очень довольна тем, что на её землях кто-то устроил строительство.
За первую половину девяносто пятого на территории было построено достаточно много и денег было вбухано тоже немало. Вот тогда-то и начались проблемы.
Это было начало июня. Стояла отвратительная погода: дождь лил второй день подряд, и Володя с отцом находились дома, пытаясь разобраться с документами от поставщика, в которых не сходилась итоговая сумма, когда в дверь громко постучали. Мамы дома не было: она уехала в Тверь ещё неделю назад, оставив домашнее хозяйство на своих мужчин.
Отец, нахмурившись, велел Володе открыть дверь. Володя, подойдя к двери и посмотрев в глазок, увидел одного из отцовских партнёров — Виктора Игоревича — и открыл дверь.
Возможно, сделал он это зря. Как только Виктор Игоревич предстал перед ним, то за его спиной материализовались три суровых мужика. Двое из них были амбалами, третий в сравнении с ними несколько хилым, но все они имели неприятный оскал и хитрый прищур.
Володя почувствовал неладное. Особенно тогда, когда заметил в руках этих амбалов оружие. Это были обычные пистолеты Макарова, но какой же страх они внушали.
— Володя… — голос Виктора Игоревича чуть дрогнул, и это никак не было похоже на всегда строгого отцовского партнёра. — Где твой отец?
— Здравствуйте, — тот, что был похилее, внезапно отодвинул Виктора Игоревича в сторону, и тот повиновался, как безвольная кукла. Голос у этого хилого мужичка был несколько лелейным, но Володя знал — внутри сидит хищник. — Я Антон Максимович Каверин, — мужчина был ниже Володи, с прилизанными тёмными волосами. Когда он подошёл чуть ближе, Володя смог разглядеть некрасивый, словно оставленный саблей, белый шрам под правым глазом. Лицо Каверина казалось молодым, но глубокие морщины, изрезавшие его вдоль и поперёк, довольно сильно прибавляли возраста. — Я ищу Давыдова Льва Николаевича.
В этот момент с кухни донёсся голос отца:
— Кто там, Володя?
Амбалы как-то странно переглянулись, и один из них демонстративно похлопал по кобуре, в которой прятался ещё один пистолет. Володя сглотнул. Дела обстояли хуже некуда.
— Я так полагаю, он где-то в той стороне? — Каверин махнул рукой, но Володя в ответ ни не пошевелился, ни не проронил ни слова.
— Володя? — голос отца стал ближе, и вскоре глава семейства Давыдовых также оказался в коридоре. Ему тоже хватило пары секунд, чтобы понять, в чём дело.
— Лев Николаевич, я полагаю?
Володя увидел, как на виске у отца забилась жилка, хоть внешне он и старался оставаться бесстрастным. Володе же было страшно. И эмоции очень плохо им маскировались. Если их сейчас тут прикончат, то, что будет с мамой, когда она вернётся? Единственное, что в этот момент обрадовало Володю, так это то, что она уехала погостить к родственникам.
— Я. С кем имею честь говорить? — голос оставался ровным, чистым. За что Володя всегда уважал отца — так это за то, что тот встречал трудности с каменным выражением лица. Он старался не поддаваться панике, мыслил твёрдо и молниеносно. Хоть его решения не всегда приносили пользу для тех, кто его окружает. В частности, для Володи, но всё это было уже давно в прошлом.
— Каверин Антон Максимович, — голос бандита, а то, что это был бандит, Володя даже не сомневался, оставался таким же лелейным. — Лев Николаевич, произошло некоторое недоразумение. Дело в том, что ваша фирма строит незаконные объекты на территории, которая принадлежит мне и моим друзьям.
Володя вновь перевёл взгляд с Каверина на отца. Тот по-прежнему стоял с непроницаемым выражением лица, будто к ним в дом заявились обычные блаженные, проповедующие свою истину, и Володя всерьёз забеспокоился о своём и отцовском благополучии, потому что, судя по мордам амбалов, те только и ждали какой-то кровавой расправы.
— Мы можем поговорить на кухне, — отец говорил примирительно, и Володя знал: умение вести переговоры у его папы получалось очень и очень даже хорошо.
Каверин кивнул, и вся компания двинулась в сторону кухни.
— Володя, иди к себе в комнату, — приказным тоном сказал Лев Николаевич, и Володя хотел было ослушаться, сказать, что он достаточно взрослый мужчина, чтобы тоже поприсутствовать с ними за одним столом, но отец посмотрел на него как-то слишком мягко и испугано и умоляюще добавил: — Пожалуйста, — и в этой мольбе можно было расслышать отчётливый страх.
Володя сглотнул, но спорить не стал.
Собственная комната казалась каким-то заточением. Володя сидел на кровати, и его коленка ходила ходуном в нервном тике. Он прислушивался к каждому шороху, к каждому звуку. Ему вдруг стало боязно, что сейчас, в этот самый миг его жизнь может оборваться, потому что он знал: тем бандюганам ничего не стоило, чтобы просто выхватить пистолеты и убить всех лишних свидетелей.
А Володя так не хотел. У него ещё было много планов на эту жизнь.
Минуты растянулись надолго. Володя то мерил шагами комнату, то подходил к окну, наблюдая за мальчишками, играющими в войнушку, то взгляд его метался к перистым облакам, что в эти моменты проплывали над его двором.
Наконец со стороны коридора послышались шаги. Володя тут же метнулся к двери, приоткрыл её аккуратно, чтобы не привлекать внимания.
— …Я надеюсь, Вы услышали нас, Лев Николаевич, — голос Каверина уже был несколько груб. — И помните: у Вас есть семья. Всего доброго.
Входная дверь закрылась, и Володя в тотчас оказался в коридоре, наблюдая за бледным отцом. Тот часто дышал и, кажется, пытался привести себя в норму.
— Отец? — Володя подошёл ближе, положил руку ему на плечо. — Всё в порядке? Тебе плохо?
Отец молчаливо покачал головой в отрицании.
— Дай мне минутку, — прохрипел он. Володя сбросил руку и отошёл на шаг назад.
Лев Николаевич и правда собрался ровно через минуту. Очевидно, паническая атака, которой, к слову, отец Володи никогда не страдал, отступила.
Они прошли на кухню. Отец тут же полез в холодильник и достал бутылку водки.
— Будешь? — спросил он у Володи, однако Володя отказался. Он не любил водку и не пил её. — А я буду, — резюмировал Давыдов-старший и плеснул себе в стопку. Володя заметил, что рука у отца дрожала, когда он подносил её ко рту. Выпив залпом, без закуси, Лев Николаевич чуть поморщился, а потом сел за стол, не выпуская бутылку из рук.
Володе даже ничего объяснять было не нужно. Он понимал: у них серьёзные проблемы.
— Всё так плохо? — осмелился уточнить он после нескольких минут молчания, которые сопровождались только выпитыми стопками. Володя насчитал пять.
— Всё
очень плохо, — проговорил отец. Вздохнул. — Этот козлина Виктор, который сидел с нами за одним столом, свалил всё на меня. Ну то, что я заключил договор с заказчиком. Хотя это он нашёл его и это они между собой попилили государственные деньги. Мне даже ничего не перепало. А теперь вот выясняется, что стройка наша незаконная. И что мы должны всё снести в ближайшее время. Ещё и выплатить компенсацию. Ты понимаешь, какие это убытки?! — Володя представлял. По сути это — приговор их фирме. Они не выберутся из этого болота, если сейчас пойдут на такие условия, и бизнес придётся закрывать. — Хуже всего то, что если мы не выполним их требования, то они расправятся с каждым из нас и с членами наших семей. А контору просто приберут к рукам.
Володя вздрогнул. Это были очень хреновые новости.
— И что теперь делать?.. — тихо спросил он. Его пальцы задумчиво постукивали по новой голубенькой скатерти, которую мама недавно приобрела в ГУМе за немалые деньги.
Честно, он видел только один выход: распрощаться с бизнесом.
— Не знаю. Контору отдавать не хочется. Продавать бизнес тоже, уж слишком много всего было вложено. Не знаю, — отец зарылся пальцами в волосы и растрепал их. Всегда такой собранный, сейчас он впервые предстал пред Володей растерянным. — А самое главное, я ведь понимаю, что, даже если мы всё закроем и снесём, этому Каверину ничего не будет стоить убить нас всех. Потому что там замешаны государственные деньги. А мы все — ненужные свидетели.
Он вздохнул. Громко, шумно, нервно. Потом долгим взглядом посмотрел на Володю.
— Позвони матери, — внезапно проговорил он, — и скажи ей, что её отдых подошёл к концу.
Мама приехала на следующий день. Взволнованная, похожая на бешеную птицу, гнездо которой потревожили, она вцепилась в плечи Володи, когда он встретил её на вокзале.
— Что у вас случилось? С отцом что-то? Ты ничего толком не объяснил! А я, между прочим, не молодею. У меня сердце всю дорогу болело! Володя, не молчи! — она слегка тряхнула сына, и Володя положил ей пальцы на запястья, чтобы чуть отодвинуть её от себя.
— Мама! — слегка прикрикнул он, чтобы осадить родительницу. — Ты мне и слова вставить не даёшь! Давай мы доедем до дома, там и поговорим.
Всю дорогу Володя ощущал мамино напряжение, но отец строго-настрого велел ему ничего не говорить, пока она не переступит порог дома. Вот и приходилось молчать, пытаясь отвлечь маму расспросами о родственниках.
— Вовка вот женится скоро. На свадьбу нас всех пригласил. Так что поедем. Невеста у него хорошая. Такая девочка симпатичная, хозяйственная и по душам с ней поговорить можно, — мама вздохнула, и Володя напрягся ещё сильнее.
Знал он, к чему все эти разговоры и причитания. Мама, ровно как и отец, всё ждала, когда же Володя придёт на родной порог не один.
Это и было причиной того, что Володя в ближайший месяц собирался съезжать от родителей. Он уже присмотрел себе хорошую квартиру, которую продавала одна любезная женщина. Квартира была небольшой, но для одинокого Володи, который коротал свои вечера либо за работой, либо за мимолётными, ничего не значащими встречами, этого пространства хватило бы с лихвой. В конце концов, он мог бы спокойно приводить своего постоянного друга туда, а не ютиться по гостиничным номерам. Это было бы идеально.
Володя как раз на днях планировал сообщить о своём переезде, он даже начал паковать вещи, но тут случилась ситуация с Кавериным, из которой им нужно было как-то выходить. Если они лишатся заработка, то заплатить за квартиру Володе будет нечем.
— Я очень рад за него. А на свадьбу обязательно поедем, — равнодушно отозвался Володя, делая вид, что старательно следит за дорогой, тем самым не позволяя матери продолжить столь щепетильную для них обоих тему.
Когда они оказались дома, отец собрал семейный совет, где в подробностях рассказал маме о случившемся. И о том, что нужно срочно собирать вещи и уезжать куда-нибудь подальше из Москвы.
Мама сидела с раскрытым ртом. Володю тоже не очень устраивала такая перспектива, как податься в бега. Но, с другой стороны, на кону была собственная жизнь.
— Лев… Но как же так… Куда мы… Здесь же всё… — мама закрыла лицо руками и всхлипнула. Володя понимал её сожаления, потому что сейчас испытывал точно такие же чувства.
Казалось, вот только-только всё наладилось, вошло в ровную колею, как бух — и одно колесо заехало в глубокую яму, останавливая карету полностью. И как из неё выбраться, не сломав ничего, пока было неясно.
В дверь резко позвонили. Трель звонка была протяжной, словно тот кто звонил, хотел, чтобы его услышали.
Володя молчаливо встал из-за стола, потому что, кажется, никто больше этого делать не собирался, и прошёл к двери, предварительно заглянув в глазок.
Тот, кого он там увидел, Володе не понравился.
Но открывать всё же пришлось.
На пороге стоял молодой парниша в военной форме. На его плечо была перекинута кожаная сумка, похожая на почтальонскую, а в руках он держал конверт и планшет с прикреплёнными к нему листами.
— Здравствуйте. Мне бы Давыдова Владимира Львовича увидеть.
Ничего хорошего визит этого солдатика не сулил. Володя ощущал это всем своим нутром.
— Здравствуйте, — коротко ответил Володя. — Это я.
Солдатик оживился.
— Отлично. Тогда это Вам, — он сразу же протянул конверт. — И распишитесь, пожалуйста, что получили, — он ткнул в графу с Володиными инициалами, но Володя не спешил подписывать неизвестную ему бумагу. Работа в конторе научила его тщательно изучать любые документы.
— А что это такое? — он принял из рук солдата конверт, но даже не взглянул на адресат.
Может, он всё же ошибся в своих предположениях?..
— Это повестка, — слегка растеряно ответил солдатик. — Вас вызывают в военкомат.
А нет, не ошибся.
Что ж. Рано или поздно это должно было случиться.
Оставив подпись в листке, Володя закрыл дверь. Конверт вдруг оказался слишком тяжёлым.
Возвращаться на кухню он не спешил. Аккуратно вскрыв клейкую ленту, он достал повестку на свет, испытывая дежавю. Уже когда-то он держал такую в руках. Только вместо Российской Федерации на строчках значилось СССР.
А суть не поменялась.
Его вызывают в военкомат завтра к десяти утра.
И как дальше быть?
Шаги дались трудно. Повестка ляжет ещё одним горьким грузом на его семью и придавит родителей в довершение проблем с фирмой.
— Кто приходил? — поинтересовался отец, когда Володя всё же показался на кухне. — Что это в твоих руках?
Володя поджал губы. Потом спокойно произнёс:
— Повестка в военкомат.
Маме стало плохо тут же. Пришлось вызывать скорую, чтобы привести её в чувства. Володя и так весь изнеможённый от неприятностей вдобавок получил волнение и за маму.
Когда она пришла в себя, а врачи уехали, Володя сел возле её кровати, и она тут же крепко вцепилась в его запястье.
— Ты никуда не пойдёшь, — хрипло отчеканила она, через каждые пять секунд прикрывая глаза. Врачи предположили, что у неё началась мигрень. — Отец завтра сходит, договорится.
— Мама… — вздохнул Володя, ощущая, что родители опять лезут в его жизнь. А может, эта повестка — его судьба, его истинное предназначение? Может, так всё поэтому и случилось, и его расставание с Юрой было только для того, чтобы сейчас он держал в руках клочок бумаги, который сулит ему неизвестное будущее?
Может, там его… Конец?
Может, поэтому Юры не было рядом?
А может, это его расплата за то, что причинил слишком много боли человеку, который его любил и верил в него самого даже тогда, когда у Володи этой веры не осталось?
Может, это его бумеранг?
Все за что-то расплачиваются. Рано или поздно.
— Володя… — таким же тоном вторила ему мама, но Володя и слушать её не хотел. Он покачал головой, погладил её по руке и тихонько встал. Мама прикрыла глаза и почти неслышно всхлипнула.
Закрыв дверь в спальню, Володя выдохнул. На секунду прислонился лбом к прохладному матовому стеклу. Ему не хотелось огорчать родителей и одновременно с этим хотелось хоть раз в жизни пойти по стопам своих желаний.
Не то чтобы он жаждал попасть на войну, но и убегать от неё он тоже не видел смысла. Воспитание СССР навсегда вдолбило ему чёртов патриотизм, и кто он такой, чтобы стоять в стороне, когда где-то там воюют такие же молодые?
Конечно, возможно, это не их война. Но когда война была чья-то? Володя понимал, что это — игры верхушек и что в этом мире он всего лишь несчастная пешка, подчиняющаяся чужой воле.
И всё это было по умолчанию.
На следующий день Володя поднялся рано. Родители ещё спали, когда он в задумчивости заваривал кофе и встречал рассвет на балконе. К сожалению, восход солнца из-за крыш соседних домов ему не был виден, но лучи красиво освещали черепицу и пытались дотянуться до окон.
Кофе горчил, но это даже придавало какую-то свою атмосферу для Володи. Двор ещё спал, и даже дворники пока не пришли подмести вчерашнюю пыль да убрать мусор в виде фантиков от конфет и пачек из-под чипсов, что оставили местные ребята.
В этот момент мысли опять вернулись к Юре. А ещё к тому, что девяносто шестой не так далёк, как было когда-то…
Прошло почти десять лет. Оговорённый срок уже подходил концу, и от этого сладко и горько щемило сердце.
Зная, что Юры наверняка не будет, Володя всё равно пытался поверить в то, что его Юра, тот шестнадцатилетний хулиган, который всегда тянулся к нему, всё же выполнит обещание.
Горькая усмешка, такая же, как и утренний кофе с небольшой толикой кислинки, тронула губы.
Каким же наивным он был! И всё же хотел во что-то верить.
Когда собирался уходить, отец хотел было пойти вместе с ним, но Володя ему не позволил. Может, в военкомате его ничего ужасного не ждёт. Может, это просто для внесения каких-либо сведений.
Но всё оказалось совершенно не так. Стоило Володе оказаться там, как всё сразу стало ясно: его заберут тотчас, потому что стоило ему переступить порог, как ему сразу же выдали направление на прохождение комиссии.
Он подходил им идеально. Был на границах с горячими точками, исправно отслужил два года в армии, имел прекрасные характеристики. И чем не отличный боец?
Володю это почти не страшило. Он, казалось, смирился с этой участью. Единственное, что в тот миг пришло ему на ум: Юра должен знать всё от начала и до конца, на случай, если Володя не вернётся. А вдруг всё же существовала вероятность того, что Юра явится в назначенный день под иву? А Володя не придёт. И Юра в очередной раз сочтёт его предателем. А Володя не хотел. Он должен дать знать Юре, что все эти годы, всё это время любил его и продолжает любить. Даже если он был с кем-то другим, даже если Юра любит кого-то другого, Володя должен сказать всё то важное, что надо было сказать уже давно.
И поэтому когда он вернулся домой, то сообщил родителям, что его забирают и что ему нужна помощь только в предоставлении нескольких дней, чтобы съездить в одно значимое место.
— Мы можем откупить тебя, Володя! — впервые в жизни Володя услышал панические нотки в голосе отца по отношению к себе. Вдруг неожиданно вспомнились его холодные слова, брошенные в Верхнем Уфалее, что Володя не отправляется на войну, а будет служить всего лишь вблизи горячих точек. Это был весомый и сильный контраст.
Но Володя уже давно всё решил. Он не станет пользоваться возможностью.
— Это не обсуждается, — ровно сказал он. — Мне только нужно, чтобы мне дали несколько дней. Я съезжу в одно место и вернусь обратно. А откупать меня не нужно. Я не собираюсь стоять в стороне, если таков мой долг.
Отец по просьбе Володи выбил для него целую неделю отсрочки, и Володя, собрав небольшую сумку, в которой покоилась и шкатулка с письмами, отправился по давно забытому пути.
На границе трудностей не возникло, хотя было непривычно, что теперь он ехал на территорию чужого государства, которое ещё несколько лет назад было единым с его собственным.
И даже не верилось, что именно десять лет назад он впервые приехал сюда, в Харьков. Впервые встретил здесь Юру и впервые в жизни так сильно полюбил.
Дорогу до лагеря пришлось поискать. Здание, где ранее располагалась администрация «Ласточки», уже давно превратилось в чей-то магазин бытовой техники, и Володе только и оставалось, что спрашивать у случайных прохожих про некогда существовавший лагерь. Конечно, он надеялся, что, возможно, «Ласточка» функционирует до сих пор, но все, к кому он обращался, пожимали плечами в незнании и вдобавок удивлялись, что где-то под Харьковом существовал такой детский лагерь.
Словно с распадом Союза всё забылось автоматически.
На миг Володе даже почудилось, что никакой «Ласточки» никогда и не было, пока молодая девушка, на вид ей было не больше восемнадцати, не сказала ему, что лагерь уже давно не работает.
— Его закрыли в девяносто втором. Я тогда отбыла последнюю смену, а потом услышала из разговора вожатых, что государство более не будет спонсировать этот лагерь и что его придётся закрыть.
Володя почувствовал горечь на языке, и какое-то странное ощущение грусти поселилось в душе. Словно с закрытием «Ласточки» оборвалось всё, что ранее имело смысл.
— Знаешь, как туда добраться?.. — спросил он с тихой надеждой, и девчонка, в потёртых штанах и драной футболке, закивала.
— Да. Я помню. Только карта нужна, — Володя вмиг протянул ей старую карту Харькова и Харьковской области, с которой приезжал в восемьдесят девятом, и ручку. — Можно попробовать через Горетовку. Центральная дорога наверняка разбита, — девчонка черкала на потёртых от времени сгибах. А Володя вдруг с грустью подумал, что даже не помнил адреса Клубковой. Ведь он мог… Мог попытать счастье ещё раз… А вдруг…
Пришлось тряхнуть головой. Что-то подсказывало Володе, что там его точно ничего не ждёт.
Девушка отдала ему карту.
— Смотри, до Горетовки добраться можно на десятом автобусе. Он едет по дороге, которая в нескольких километрах от самой деревни. Придётся пройти пешком, а там до лагеря рукой подать. Только, наверное, сейчас там всё заброшено. Ты типа этих… Сталкеров?
— Ага, — кивнул Володя. — Типа того. Спасибо тебе большое за помощь.
Девушка кивнула, махнула рукой на прощание и скрылась в толпе спешащих на троллейбус людей.
Володя же неторопливо побрёл в сторону гостиницы, в которой хотел остановиться и передохнуть после утомительной дороги и нескольких часов поисков человека, знающего нужный маршрут.
В гостинице он разузнал об аренде автомобиля и решил, что отправится в «Ласточку» прямо с самого утра.
На следующий день его охватило жуткое волнение. Прошлое окутывало его со всех сторон и начало нещадно давить в тот момент, когда вдалеке завиднелись крыши старых деревянных домов.
Деревня оказалась глухой. Во всяком случае, крайние дома явно не были пригодны для жилья: у некоторых прохудились крыши, в некоторых были выбиты стёкла, а у некоторых даже треснул фасад.
Володя заглушил мотор, а его ладони неожиданно вспотели. Он посидел ещё минуту-другую, но всё же открыл дверцу и неуверенно опустил ногу на пыльную дорогу.
Возвращаться — плохая примета…
Но он вернулся. Спустя почти десять лет его ноги снова ступили туда, куда он думал, что уже никогда не вернётся. Даже в тот момент, когда давал Юре обещание.
В тот момент он ни во что не верил.
И очень зря.
Забрав из машины лопату, которую приобрёл на рынке по пути, и перекинув рюкзак через плечо, Володя закрыл автомобиль и пошёл в ту сторону, где предположительно должен был быть лагерь.
Узкая тропинка превратилась в склон, который привёл Володю к задним воротам «Ласточки». Кованную решётку в некоторых местах ещё покрывала старая жёлто-красная краска, и Володя дёрнул уголками губ, неожиданно вспомнив, как они с Женей красили эти ворота под спор Ольги Леонидовны и Ирины о том, что эти цвета — неподходящие.
И в итоге они оставили всё, как есть.
Металл в некоторых местах покрылся коррозией, которая, как сильная болезнь, распространялась всё дальше и дальше, убивая его.
Одна створка ворот отсутствовала, другая была погнута. Очевидно, вандалы частенько наведывались на заброшенный участок.
Володя не спеша ступал на территорию своей былой юности, прислушиваясь к каждому шороху, но вокруг стояла тишина, и только порой ветер разговаривал с листьями, а те отвечали ему лёгким шуршанием.
Не прошло и минуты, как Володя упёрся в стены недостроя, который навеки остался молчаливым зданием без окон и дверей. В горле встал ком.
Здесь он впервые поцеловал Юру. Душа заныла.
А может, Володя это выдумал? Может, Юры никогда не существовало?
Но… Как тогда объяснить дыру, которая уже давно образовалась в груди?
Ноги продолжили движение.
Вид некогда солнечной и наполненной детским смехом и улыбками «Ласточки» угнетал.
Она стала серой, лишилась индивидуальности и все краски словно сбежали из этого места. Даже солнце, которое лучами согревало асфальт, казалось ненастоящим. Словно кто-то поставил светящуюся декорацию.
Володя решил осмотреться. Сегодня ему некуда было спешить. Сегодня он был гостем у собственного прошлого.
Володя прошёл в сторону бывшего корпуса пятого отряда. Дверь была выбита, а пол усеян колотыми стёклами, разлетевшимися на мелкие осколки, которые хрустели под ногами.
Володя отворил дверь в бывшую комнату, которую когда-то делил с Женей, но там было пусто: ни кроватей, ни какой-либо другой мебели внутри не присутствовало. Повсюду валялся старый мусор, а в окно заглядывала ветка яблони.
Остальные комнаты, в которых спали октября, также пустовали. Мародёры забрали всё, что было только возможно.
Володя вновь вышел на улицу. Пошёл к первому корпусу, но заходить не стал. Крылечко было разбито, кое-где из бетона торчала трава.
Невероятное чувство сожаления об утраченном посетило его при виде всей территории бывшего пионерлагеря.
Ступая по знакомым истерзанным дорожкам, подходя к кинотеатру, к танцплощадке, к столовой — Володя ощущал внутренний дискомфорт от пребывания в этом месте.
Совершённые ошибки, угрызения совести, воспоминания о былом приближали неминуемую катастрофу внутри него.
Случайно увидев
то самое пианино на танцплощадке, Володя остановился как вкопанный. Сердце грохотало, как колёса поезда по рельсам, и ноги пошли вперёд. Володя просто повиновался своим конечностям.
Деревянная крышка музыкального инструмента вздулась и кое-где треснула. Чёрно-белые клавиши напрочь отсутствовали, но это не помешало Володе провести пальцами по сломанному корпусу пианино.
Глаза непроизвольно закрылись. Ему хотелось услышать давно забытую невероятную и неповторимую игру, которая затрагивала отдельные струны души, заставляла глубоко дышать и жить.
В голове тут же возникали отрывки минувших лет. То, как Володя держит Юру за руку, как помогает ему справиться со страхом, как с полным обожанием в глазах смотрит на пальцы, извлекающие потрясающее звучание.
Что бы сказал Юра, увидев пианино, за которым сидел много лет назад? Наверняка бы расстроился. Володя попытался представить юное лицо пионера Конева, которое озаряют грусть и негодование от того, что с инструментом обошлись небрежно.
«— Ну это никуда не годится! Володя, посмотри! Что нам теперь делать? Как я буду играть для тебя?», — можно было поверить, что Юра где-то рядом, стоит за его спиной и злостно пыхтит.
А Володя, дабы его успокоить, просто поворачивается, сжимает руками его плечи, улыбается мягко, успокаивающе, говорит тихое «Юрочка» и наклоняется, чтобы просто поцеловать.
Удушливый комок опять появился в области горла и мешал даже вдохнуть.
Это место было пропитано прошлым. Настолько сильно, что Володя ощущал, как изнутри рвётся на части.
Невыносимая боль заставила его свернуть на тропу, ведущую к иве. Но Володя догадывался, что легче ему совсем не станет. За несколько лет тропа заросла травой, однако это совсем не помешало ему прийти к значимому месту.
Ива была также красива и густа. Её ветки-шторки по-прежнему скрывали тайну от внешнего мира, которую здесь когда-то оставили двое молодых людей с обещанием на губах вернуться.
Володя тоскливо улыбнулся. Он вернулся. Только никакой радости от этого не испытывал. Он должен был быть здесь только через год. И, возможно даже, не один. И кто знает, как дальше бы повернулась жизнь…
Если бы он увидел Юру на этом месте… Если бы он снова посмотрел в его глаза… Он точно знал, что уже никогда бы его никуда не отпустил.
Под ивой было прохладно. Совсем как тогда, в восемьдесят пятом и восемьдесят шестом. Она всегда прятала от жарких солнечных лучей и являлась самым безопасным островком.
И сразу замелькали перед глазами образы прошлого, разговоры о неважном и насущном и… Последняя, самая сладкая ночь, какая была у Володи. С тех пор он не испытывал должного трепета, не ощущал огонь от прикосновений,
не хотел так никого, как хотел Юру под этой ивой.
Глаза невольно застилает пелена, хотя Володе кажется, что ему ещё рано предаваться горьким слезам.
Взгляд натыкается на слегка кривоватую надпись «Ю+В». С гулко бьющимся сердцем он делает шаг и опускается на колени. Дотрагивается до твёрдой трещиноватой серой коры. Углубление от символов выделяется среди рельефных лент, опоясывающих весь ствол снизу-доверху.
«Ю+В».
А в жизни всё оказалось иначе.
Обладатели этих символов так и не смогли сохранить между собой этот плюсик.
Володя сглотнул. Залез пальцами под стёкла очков, смахнул влагу из глаз.
Повертел головой, пытаясь вспомнить, где они с Юрой закопали капсулу времени. Земля кое-где опустилась, но Володя угадал приблизительное местонахождение их капсулы, и когда лопата попала по жестяному ящику, он даже испытал некий трепет.
Аккуратно очистив жестяную коробку от земли, Володя потянул её на себя и вскоре открыл.
Внутри лежали выцветшие галстуки, такой же выцветший сценарий, ноты с «Колыбельной» и послание, которое они оставили себе давным-давно.
Володя бережно подцепил пальцами слегка ветхую бумажку и развернул её. Глазам предстал собственный аккуратный почерк и слегка корявый Юркин.
Что бы ни случилось…
Чтобы не случилось…
Пальцы непроизвольно сжались. Эти обещания не выполнились ни в какой мере.
Володя потерял и себя, и Юру.
Оставалось надеяться, что Юра был более ответственен и не потерял хотя бы себя.
Володя вздохнул. Вернул послание обратно в коробку.
Он здесь, чтобы оставить ещё один привет из прошлого.
Не хотелось верить, что та война, на которую он отправляется, станет его конечной точкой, но стоит всё предусмотреть, верно?
А вдруг…
Вдруг ему больше не будет суждено вернуться сюда.
А если допустить мысль, что Юра всё же когда-нибудь придёт, случайно или специально, то Володя просто обязан объяснить ему всё с самого начала.
Достав из рюкзака блокнот, лист бумаги и ручку, Володя, оперевшись о ствол дерева и согнув ноги в коленях, положил блокнот поверх них, чтобы тот служил опорой для листа.
Прикрыв на секунду глаза, чтобы собрать все события, начинавшиеся аж с восемьдесят восьмого, с того года, когда и запустилась эта цепочка неправильного пути, воедино, Володя занёс ручку над пустыми строчками. С чего стоило бы начать?
Наверное, с обычного приветствия.
«
Здравствуй, Юрочка! — вероятно, Володе стоит сразу объяснить, зачем он вообще написал и оставил здесь это письмо, на случай, если он всё же действительно не вернётся домой. «
Если ты держишь это письмо, то, вероятнее всего, под иву в этом году я не пришёл. Иначе — я бы не позволил тебе увидеть это, потому что всё, что я напишу дальше, я должен был говорить тебе лично.
Даже не знаю, с чего начать. Я написал тебе столько писем за эти семь лет, что мы не общались, что просто не хватит и дня, чтобы их перечитать.
Каждое письмо я складываю в отдельный ящик. И мечтаю о том, что когда-нибудь ты прочтёшь их.
Если быть кратким, то это моё прощальное письмо, — рука на секунду замерла. Стоило ли так резко говорить о том, чего ещё не произошло и, быть может, никогда не произойдёт? Ведь нужно верить в то, что всё будет хорошо. Но у Володи, к сожалению, сейчас такой веры не имелось… — «
И, если ты его действительно читаешь, значит, меня либо нет в живых, либо война ещё не окончена.
Но давай по порядку.
Боже. Рука дрожит».
Володя на секунду остановился и откинул затылок на ствол, кора которого тут же неприятно впилась в нежную кожу на голове.
Володя ощущал, как его рука ходит ходуном, а сердце пляшет хип-хоп.
Сейчас ему предстояло самое трудное: окунуться в такие неприятные воспоминания, от которых до сих пор внутри всё горело адским злостным пламенем.
«Как вспомню всё то, что случилось, так накрывает по полной.
Юрочка… Мой любимый, дорогой Юрочка…», — сдерживаться Володя больше не собирался. Он должен сказать Юре всё хотя бы посредством писем! — «
Наверняка ты ненавидишь меня всей душой, но если бы я мог, я бы повернул время вспять! Вернёмся в восемьдесят восьмой…»
Он всё писал и писал. Расписывал всё, что происходило, и всё, что он чувствовал. Иногда делал паузу. Выдыхал. Перечитывал написанное. Перечёркивать ничего не хотелось. Сейчас он был предельно честен. Даже перед собой.
«… И вот в начале летних деньков девяносто пятого к нам заявились бандиты. Угрожали. Отец решил, что нужно собирать вещи и бежать из Москвы. И тут случилось то, чего я никак не ожидал: меня вызвали в военкомат. Там, в добровольно-принудительном порядке, из-за того, что я был на границах Афганистана, меня собирались отправить в Чечню. Я понимал, что это, возможно, билет в один конец. У нас была возможность откупиться. Но я… Ей не воспользовался.
Поэтому я попросил несколько дней и приехал сюда, в «Ласточку», чтобы написать тебе это письмо и оставить остальные.
Долго бродил по лагерю. Вспоминал всё то, что было связано с тобой.
А когда пришёл под иву…»
Володя остановился, и несколько капель упало ему на джинсы. Он шмыгнул носом и, отложив блокнот с листком в сторону, снял очки, чтобы убрать застоявшиеся слёзы.
Эмоционально это оказалось намного сложнее, чем он предполагал изначально.
Пережив снова все те события, Володя ощущал забытое чувство безысходности и потери самого важного человека в этой жизни.
Ощущал, как ненавидит несправедливость судьбы, как ненавидит все те дороги, что развели его и Юру по разные стороны. Он даже ненавидит себя за все свои слова и оплошности, за то, что не попытался, за то, что ничего не увидел.
«…Господи, Юра, как же я скучаю по тебе. Рука дрожит. В глазах застыли слёзы. Так тяжело писать. Я так хочу тебя увидеть и поговорить. Так хочу поцеловать твои руки и услышать твою игру на пианино.
Как же я виноват перед тобой… Прости меня, Юр. Я обещал тебе когда-то больше не наказывать себя… Но, уходя на эту войну, я именно наказываю себя за то, что не сберег отношений с тобой.
Если вернусь — мы обязательно встретимся под ивой. По крайней мере, в это хочется верить.
Я ведь столько раз представлял себе нашу встречу. Столько раз грезил о том, как обниму и поцелую тебя.
И ты даже представить себе не можешь, сколько раз я мечтал о том, что буду просыпаться с тобой рядом. Потому что ты всегда был значим. Я никогда тебя не забывал и никогда не забуду.
Я люблю тебя, Юр. И всегда буду любить. Я должен был говорить тебе это каждый день в «Ласточке», я должен был говорить тебе это после нашей разлуки. Я должен был слушать своё сердце. Я должен был вернуться к тебе.
И я просто хочу знать, что у тебя в жизни всё хорошо. И даже надеюсь на это.
В шкатулке я оставил те письма, которые писал тебе на протяжении этих семи лет. Будет желание, прочтёшь, а нет — сожги их или закопай обратно.
В самом низу, под стопкой я также оставил тебе ноты той мелодии, которую играл тебе здесь, под нашим деревом.
Ты ведь когда-то просил их. И теперь я исполняю своё обещание. Прости, что тебе пришлось прочитать это письмо.
Мой прощальный тебе подарок. Юра, хоть мы и потеряли друг друга, я надеюсь, что ты хотя бы не потерял себя.
Береги свою жизнь.
И будь счастлив.
Навеки твой
особенный друг Володя».
Поставив точку, Володя вдруг почувствовал, что письмо и правда вышло прощальным. Словно у него даже не было надежд на то, что он вернётся сюда.
Но даже если не смерть, то никаких гарантий на скорое возвращение с войны нет. Афган длился десять лет. Мужчин не было дома годами. Поэтому Володя даже не был уверен, что в следующем году ему будет позволено вырваться из оков военного конфликта и приехать сюда. А если Юра всё же придёт, если допустить на секунду в сознание такую мысль, то он должен знать. И, возможно, тогда он попытается выйти на связь. Хоть как-нибудь попытается. Потому что письмо Володи должно открыть ему глаза. Стать для него правдой, знать которую Юра заслужил.
Запечатав конверт, Володя оставил на нём дату и подпись: «не вскрывать до 1996». Не то чтобы он думал, что кто-то придёт сюда и найдёт все эти вещи, но мысли о том, что Юра всё же будет здесь в его отсутствие, не давали покоя. Володя хотел бы сказать ему всё лично, поэтому и оставил такое предупреждение.
В скором времени шкатулка опустилась в капсулу, и капсула была бережно закопана. Володя смотрел на рыхлую землю, которую потревожил, и представлял, как Юра всё же приходит сюда. И как они вместе вскрывают то, что когда-то здесь оставили.
Он ещё посидел некоторое время под ивой с закрытыми глазами, послушал уютную песню листьев, вдохнул свежего воздуха.
А затем поднялся. Огляделся, мысленно, больше неосознанно, прощаясь, взял лопату и рюкзак и пошёл в сторону лагеря.
На сердце стало чуть легче, словно сознание уже привыкло к разрушенным объектам «Ласточки», и обратно по лагерю Володя ступал с горьким приступом ностальгии. Он сделал ещё один общий круг, с грустью осознав, что теперь эта территория останется таковой навсегда, если, конечно, её не выкупит какой-нибудь крутой бизнесмен. Но тогда будет жаль потерять этот маленький островок, оставшийся от прошлой жизни.
Выйдя к задним воротам, Володя последний раз бросил взгляд на заброшенную территорию с надеждой, что он всё же ещё сюда приедет, и поспешил покинуть место, которое добавляло новые раны на сердце.
Обратно в Москву Володя возвращался с чувством выполненного долга. Всё же он поступил правильно, что оставил для Юры важное послание, которое точно расставит всё по своим местам, если когда-нибудь будет прочтено адресатом.
Для Володи всё это было важно, как и важно то, чтобы Юра узнал, что всё это время сам Володя жил и верил в их встречу. Как и верил в то, что Юра его не забыл.
По приезде домой на Володю ещё раз обрушились слёзы матери, причитания отца, но Володя никого и слушать не хотел, пока собирал скромную сумку в военкомат.
Он всё решил. По-другому не будет.
В военкомате встретили с распростёртыми объятиями. Один из военачальников отозвал Володю в сторонку. Кажется, это был отцовский знакомый.
— Слушай, Давыдов, отец твой очень просил, чтобы я тебя в горячие точки совсем уж не бросал. Но у нас весь Грозный — горячая точка. Я тебя в миротворческие отряды записал, однако не гарантирую, что тебе не придётся отстреливать этих моджахедов. Сейчас отправишься с новобранцами в военный лагерь, там учебная часть, в которой вы несколько месяцев точно пробудете, ну а потом в Чечню. Документы на тебя готовы, распределят куда надо. Ты там это… Постарайся уж не погибнуть. Отец твой готов был горы свернуть. Да только ты ему не позволил, как я понял, — он панибратски похлопал Володю по плечу широкой ладонью, по размерам напоминающей медвежью лапу, — но я таких ребят, как ты, уважаю. Так что давай, держись и борись до конца.
Он ещё раз похлопал его по плечу и пошёл дальше по своим делам. Володе от его слов легче совсем не стало, но то, что отец за него волновался так сильно, не могло оставить равнодушным. Значит, где-то в глубине души он всё же любил Володю. По-своему, но любил.
Военный лагерь, в который их привезли, располагался в небольшом селе Северной Осетии — Комагрон. Местные жители сторонились прибывших солдатов, и Володе было неуютно от того, что в глазах некоторых людей — в основном это были старики и женщины — горел ненавистный огонь. Он чувствовал себя некомфортно во всей этой тяжёлой атмосфере.
А она была очень тяжёлой. Тяжелее даже, чем в Афганистане.
И месяца полетели один за другим.
Володю не торопили с отправкой в Чечню когда как других ребят то и дело забирали скопом. Он особо не переживал, потому что не представлял,
что его будет ждать там. А судя по рассказам того же командира — ничего светлого и прекрасного во всей Чечне не было.
Каждый день Володи начинался с построения, затем они наспех завтракали, а потом весь день у них были тренировки, обучения, отработка навыков.
Оружием Володя овладел в совершенстве уже через полтора месяца: руки всё ещё помнили службу вблизи Афгана.
Было ли ему страшно? Почти нет. Он словно абстрагировался от всего, включил внутри себя тумблер равнодушия и… Смирился с чем-то неизбежным?
У него даже не было желания писать письма. Ни родителям, ни в «долгий ящик». Словно та поездка в «Ласточку» поставила точку во всех откровениях. Словно Володе больше нечего было сказать.
Словно он… В действительности попрощался.
С родителями он разговаривал несколько раз по телефону, когда его с другими молодыми и не очень людьми вывозили в более оживленные города за провизией. Мама вечно плакала в трубку, папа всё ещё пытался образумить, а Володя вдруг… Почувствовал себя несколько свободным за все эти годы.
Даже мысли о Юре здесь притупились. На них элементарно не находилось времени. С утра и до поздней ночи голова Володи была занята тем, чтобы успешно усваивать теоретические знания по выживанию в суровых условиях войны и применять их на практике.
Единственный раз, когда Володя предался лёгкой грусти, случился сентябрьским вечером.
Начальство уехало по каким-то архиважным делам, оставив военный лагерь на попечение молодых заместителей, которые дали послабление ребятам.
Поздним вечером, перед сном Володя и ещё несколько его сослуживцев, с которыми он сдружился, сидели у костра.
По традиции кто-то из ребят приволок гитару. Володя равнодушно скользнул по музыкальному инструменту. Удивительно, но даже в руки его брать не хотелось.
Володе казалось, что он стал роботом, в котором разом перемкнуло, и все ощущения — выключились и забылись. Было ли это хорошо или плохо — он пока до конца не осознавал.
— Эй, парни, а кто-нибудь умеет играть на гитаре? — голос Лёхи, сидящего напротив и держащего гитару, разрушил тишину, которая установилась сразу, стоило уставшим солдатам присесть на брёвна. Здесь вообще редко разговаривали. Их натаскивали так, что к концу дня просто не оставалось сил на что-либо, кроме обычных процедур.
Володя даже не поднял глаз. Глядел на костёр, на его излучение, которое мягко и плавно струилось и поднималось вверх — к самому звёздному небу. Единственное — звёзд сегодня не было видно. Ещё с обеда небо заволокли сероватые тучи, однако дождя на землю они так и не пролили.
— Я умею, давай, — ответил чуть хриплый голос Игоря — такого же москвича, который вместе с Володей проходил комиссию. Он докурил сигарету и бросил её в жар костра, пламя которого тут же сожрало окурок, не оставляя после него ничего. — Мне тут молодые ребята, до моего отъезда сюда, показывали интересные аккорды на стихотворение Эдуарда Асадова «Я могу тебя долго ждать». Надеюсь, никто не против? Очень хочу воспроизвести.
Всем было без разницы, что сыграет Игорь. Лёха отдал ему гитару и махнул рукой.
Игорь прочистил горло и провёл по струнам. Мелодия была ровной, плавной и до ужаса грустной…
«
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь наверно!
Пусть листочки с календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это и вправду надо….»
Володя вздрогнул. Голос Игоря был груб, но это совершенно не мешало вслушиваться в строки, которые пел сослуживец.
Сердце забилось быстрее. Костёр стал гореть ярче и гипнотизировал сильнее.
Мысли опять возвратились к Юре. Как точно Асадов описал его собственные чувства. Володя ведь тоже ждал. Год, и два, и всю жизнь… Только не знал, зря ли он это всё делал или в конечном итоге его ожидания когда-нибудь вознаградятся?
«
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и чёрт не бывал ни разу!
Всё пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что всё не зря,
Что потом не предашь в дороге…»
Как же сильно это было похоже на Володю. Асадов словно в будущее заглянул, словно знал, что будет такой же человек, как и он сам: ждущий и не теряющий надежд.
Даже если надежды эти… Несколько сумасшедшие.
«
Я могу для тебя отдать
Всё, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что всё не зря,
Что люблю тебя не напрасно!»
Володя прикрыл глаза, ощущая, как душа ходит ходуном от этого стихотворения, превратившегося в чарующую песню, которая помогала заглянуть внутрь своей души.
Он вновь испытал то разочарование, которое не испарилось по прошествии стольких лет.
Разочарование об упущенных возможностях.
Он старался ни о чём не жалеть. Но не мог врать, что безумно жалел о том, что позволил самому себе разрушить ту связь. Жалел, что не послушал Юру. Жалел, что не слышал его. Что решил всё за них двоих…
И что так мало говорил ему о любви.
Игорь начал играть другую песню, а Володя из раза в раз возвращался к той мелодии, которая напрочь засела в голове. Она понравилась ему. И заставляла думать о многом.
Костёр постепенно догорал, а осень вскоре сменилась зимой. Свой день рождения в ноябре Володя даже не ощутил.
Новый девяносто шестой он встретил в военном городке. Его по-прежнему не спешили забирать в Грозный, хотя Володя понимал, что за эти месяцы он научился достаточно, чтобы его кинули на передовую.
Но, возможно, это было и к лучшему. Неизвестно, как настоящая война повлияла бы на него. Может, к тому времени, пока его отправят, там всё поутихнет… Кто-то поговаривал, что до конца войны осталось совсем недолго и что войска Дудаева терпят поражение.
Смотря на календарь, который поменяли буквально на днях, Володя ощущал странный трепет.
Девяносто шестой.
Десять лет практически остались позади.
Неужели так много времени прошло?..
И когда эти годы пролетели?
Он совершенно не заметил. Просто жил со слепой верой, что его и Юрины жизненные пути ещё пересекутся.
Возможно ли такое?..
Он чувствовал себя сумасшедшим и помешавшимся.
Но по-другому, кажется, жить и не умел.
В феврале их наконец-то распределили. Володя вместе с некоторыми другими ребятами попал в пятнадцатый военный городок в Грозном.
Сам центр Грозного напоминал страшные руины: повсюду мелькали наполовину разрушенные здания с напрочь выбитыми окнами, поваленные деревья, усыпанные кирпичной крошкой тротуары… Дороги разбиты…
Пока Володя ехал в грузовичке по ранее жилым кварталам, он видел, без преувеличения, человеческие останки. От этого зрелища мутило — и он сразу же отворачивал голову.
Что же здесь происходит…
Он сглотнул. Но не пожалел о решении пойти сюда. В глубине души патриотизм, который в нём вырастили, не давал сделать шаг назад и убежать отсюда. Рядом с ним тряслись такие же молодые люди, и они тоже оказались здесь по каким-то своим причинам.
Может, для Володи всё это открыло бы глаза на то, что в жизни есть вещи пострашнее, чем потеря связи со значимым человеком? Может, ему будет достаточно знаний о том, что с Юрой всё в порядке? Может, в будущем он найдёт его где-нибудь в просторах интернета и убедится, что всё в итоге сложилось хорошо?
Володя грустно улыбнулся сам себе. Да, на руинах Грозного мысли о Юре и его благополучии даже как-то… Отвлекали. И придавали сил.
Военный городок, куда их отправили, был ограждён всевозможными бетонными блоками, по периметру была натянута колючая проволока, а на КПП дежурили сурового вида бойцы. Они проверяли едва ли не каждого новоприбывшего, и Максим, стоявший рядом с Володей, шепнул ему:
— Предателей сейчас очень много. Никому не доверяют. И никому доверять нельзя.
Володя просто кивнул, понимая, что время сейчас такое, когда каждый сам за себя. И что нужно держать ухо востро.
В казармах было очень холодно, и Володя с тоской вспомнил время в Верхнем Уфалее: там батареи были пусть и не горячие, но хотя бы тёпленькие. Здесь же из-за боевых действий коммуникационные сети функционировали с перебоями, а потому на ночь включали несильно мощные обогреватели, чтобы солдаты совсем не окоченели от холода.
Володе пришлось учиться жить в очень жёстких условиях. Они прибыли как раз в разгар партизанской войны. В задачи Володиного подразделения входило патрулирование улиц и предотвращение различных нарушений после того, как место боевых действий дислоцировалось на окраинах Грозного и ближе к горным местностям. За длительное время российской армии удалось отодвинуть боевиков, вынудив их бежать в сторону Бамута.
Сейчас уличных боев уже не происходило, но где-то всё равно оставались отдельные рычаги сопротивления — снайперы, пулемётчики. Ходить в открытую по дорогам было крайне опасно — в затылок могла прилететь пуля, поэтому Володино подразделение снабжали хорошей защитой — за эти два года российская армия потеряла достаточно много бойцов.
Вид Грозного был удручающим. Рассматривая город поближе, Володя осознавал всю страшную участь тех, кто здесь жил, и тех, кто здесь сражался.
Адаптироваться получилось не сразу. Попадая из раза в раз под обстрелы и чудом выходя оттуда живым, Володя приобрёл кошмары. Ему казалось, что его руки по локоть в крови, хотя это было удивительно — за несколько недель прибывания в Грозном он по-настоящему никого не убил. По крайней мере, его глаза не видели смерть врагов. И от этого ему было легче.
Но в то же время было тяжело, потому что ему «посчастливилось» наблюдать смерть своих же сослуживцев. Тех же Лёши и Игоря, которые ещё совсем недавно сидели с ним плечом к плечу.
В такие дни Володя предавался глубоким думам. Например, о том, что жизнь человеческая слишком хрупка и оборвать её может, что угодно. Или кто угодно. О том, что нужно делать всё вовремя, и о том, что нельзя упускать возможностей.
А ещё о том, что где-то в этом мире есть человек, который, возможно, тоже о нём всё ещё помнит.
Меж тем время летело. Однажды в конце марта Володину группу отправили на проверку в один из районов Грозного и там их ждал массивный обстрел. Как они выбрались оттуда живыми — Володя до сих пор не понимал, но осознавал, что чудеса всё же в жизни бывают. Кто-то явно оберегал его. Даже когда он, держа на себе полуживого Максима, тащил его в сторону укрытия и думал, что до конца его жизни осталось совсем немного — и тогда что-то спасало его. Словно пули предназначались кому угодно вокруг, но не для него точно.
Наблюдая за военными действиями, Володя вдруг осознал, как сильно он хочет домой, чтобы просто увидеть родных. Нет, он не испытывал какого-то страха, но всё чаще и чаще в его голове всплывал вопрос: «что происходит? К чему это всё?»
К чему гибнет столько молодых солдат, за что в итоге они борются, а ещё у него не было чёткой картины мира. Мирные жители их ненавидели. Володя встречал это чувство в каждом взгляде, в каждом жесте, в сильно сжатых челюстях, в напряжении…
Иногда у них были послабления. Им разрешали не выходить на улицы, если там велись короткие перестрелки.
Володя до сих пор надеялся, что его руки никого не убили — ведь он не видел, как его оружие сбивает кого-то наповал.
За мартом пришёл апрель. На улице стало значительно теплее и значительно тише. Войска отогнали ещё дальше, а по слухам российские спецслужбы вышли на след Дудаева.
Володя всё же надеялся, что до конца всей кровопролитной войны осталось совсем немного.
Он чувствовал моральную усталость, понимал, что в жизни бы больше никогда не хотел оказаться в зоне боевых действий и что по возвращении домой (если такое вообще состоится в этих суровых условиях) он обязательно обратится за помощью к психотерапевту. Потому что иначе — кошмары, муки совести за то, что он всё ещё жив, а другие нет — сожрут его заживо.
Двадцать первого апреля стало известно о том, что Дудаева ликвидировали. Однако война по-прежнему оставалась в приоритете. Российская армия продолжала наступление и вскоре многочисленное количество населённых пунктов, таких как Гойское, Старый Ачхой, Бамут и другие были взяты под контроль.
Достаточное количество военнослужащих попало в плен, и с некоторыми ребятами, которые не вернулись, Володя общался. Он переживал за их судьбу, надеясь, что жестокие сепаратисты не отрубили им головы, как делали это с каждым русским солдатом, который попадал в их руки.
Самолично Володя не видел этих казней, но те, кто уже обитали здесь давно, порой рассказывали жуткие истории.
Это тоже наносило свой отпечаток. Володя, на удивление, не боялся умереть. Он словно смирился с этим ещё тогда, когда получил повестку, но больше всего он боялся, наверное, за родных. Ведь этим людям, против которых они ведут бой, ничего не стоило пересечь расстояние и убивать даже мирных людей прямо в столице. Или в любом другом российском субъекте.
И вот, наверное, за это они и боролись.
В мае дело сдвинулось с мёртвой точки. Начали поговаривать о ближайших переговорах с сепаратистами о заключении перемирия и обмена пленными. Это давало большую надежду на то, что российскому руководству удастся договориться и поставить жирную точку в окончании боевых действий.
Володя даже воспрянул духом. Возможно, он успеет вернуться домой до июля. И приедет в Харьков. И, быть может, встретит там Юру. А если не встретит, попробует ещё раз найти его следы. Здесь, на службе он познакомился с некоторыми людьми, у которых имелись неплохие связи на верхах. Даже в ФСБ. Так, может, в этот раз ему повезёт, и адрес Юры Конева будет в его руках?
Володя уже не надеялся восстановить что-либо с Юрой, он просто хотел извиниться перед ним и всё прояснить, чтобы вздохнуть спокойно. Конечно, его чувства никуда не исчезли и не исчезнут, но если Юра не захочет с ним ничего строить, Володя не будет настаивать.
Потому что он умел уважать чужой выбор.
Однако его мыслям и желаниям не суждено было сбыться.
За несколько дней до Юриного дня рождения Володя стал непрошенным свидетелем самого неприятного в его жизни разговора. Он как раз шёл в сторону штаба, путь к которому пролегал через коридор, где располагался кабинет начальника их военного городка. Обычно дверь в его кабинет была закрыта, так было и в этот раз, но из-за лёгкого сквозняка она приоткрылась как раз в тот момент, когда Володя подходил к ней.
И, возможно, он бы прошёл мимо, если бы не…
— … Я не могу потерять эти деньги. И голову тоже, между прочим. Ты, Максим, должен сделать всё, чтобы часть вашего подразделения оказалась в том торговом центре…
Володя затормозил. Он не был из тех, кто подслушивал чужие разговоры, но… Ноги сами приросли к полу. Что-то в командирских интонациях заставило его насторожиться.
— Но… Иван Петрович… Может, не надо?.. — голос Максима был заискивающимся. — Мы же вроде на путь перемирия встаём, да и ребята… Да как же я их — и под пули?..
— Слушай сюда, щенок, — в кабинете что-то упало, и Володя вздрогнул. На его лбу выступил пот. Неожиданно стало душно, а воздуха перестало хватать. — Я не собираюсь отступать от ранее намеченного плана. Мне нужно убрать как можно больше солдат — я это сделаю. А если ты ослушаешься моего приказа — я тебя под трибунал отдам, и будешь гнить за решёткой до конца жизни. Понял? — наступила короткая пауза. — Вот и отлично, — изрёк Иван Петрович. — Чтобы завтра у меня на столе был список всех твоих сослуживцев, которых мы отправим в тот патруль.
Володя похолодел. То есть, если он всё правильно понял, его собственный командир за некое вознаграждение должен отправить ребят прямо в эпицентр расстрела? А потом — что? Выставить это как несчастный случай?
Давыдову стало не по себе. Он прислонился к стене, мысленно понимая, что ему нужно уносить отсюда ноги. Если его увидят — он сегодня же встретится лицом с землёй.
Но ноги будто не хотели слушаться. Отчего-то в сердце стало больно. Как подумает, что все, с кем он общается, пойдут на смерть, которую им уготовили свои же, так внутри всё обрывается.
Он на секунду прикрыл глаза. А когда открыл их, то перед ним уже стоял ошарашенный Максим.
— Давыдов, — он кивнул, но было видно, что в глазах поселился страх. Он быстро оглянулся на закрытую командирскую дверь. — Ты чего, нехорошо? — с плохо скрываемой паникой спросил он. Володя сглотнул, в горле моментально пересохло, и мотнул головой.
— Нет, — получилось не слишком убедительно, но сейчас Володя совсем не собирался разговаривать с тем, кто его предал. — Просто на секунду в глазах потемнело. Уже всё прошло. Я… Я пойду, — на Максима Володя не смотрел. Оторвавшись от стены, он выпрямился и едва ли не строевым шагом покинул коридор.
Только завернув за угол, Володя сгорбился и вновь остановился у ближайшей стены. Сейчас ему необходимо было подумать, что делать дальше.
Он явно узнал то, чего знать был не должен. И явно не дурацкое стечение обстоятельств привело его сюда.
Будто так задумали свыше.
Ему срочно нужно было что-то предпринять. Но — что? Предупредить всех ребят из взвода? Устроить бунт? Рассказать вышестоящим? Последняя мысль была, скорее, абсурдной, чем здравой, потому что Володя прекрасно понимал, что его фигура в иерархии военнослужащих была незначительной. Кто станет его слушать? Он всегда был пешкой в чужой игре, а вдруг в этом случае и короли заодно?
От такой мысли снова стало трудно дышать. Получается, здесь каждый сам за себя. Но, что ему остаётся? Сбежать? Если его убьют не свои, так чужие. И неизвестно, от чьих рук смерть будет лучше.
Однако то, что он должен сказать всем остальным — самое вероятное решение. Простые солдаты могли ему поверить, потому что Володе было не за чем выдумывать небылицы.
До вечера Давыдов слонялся подальше от казарм. Ему сегодня нужно было дежурить на КПП вместе с Максимом, и он даже не знал, как будет смотреть ему в глаза, и не знал, как будет с ним разговаривать.
А ещё он не придумал, как собрать ребят незаметно и обсудить с ними то, что он услышал.
И этого сделать он тоже не успел.
Перед ужином его выловил Максим и силком затащил в ближайшую кладовку. Володя напрягся, но не подавал виду, что ему что-то известно.
— Володя… — Максим неловко переминался с ноги на ногу. Володя ощущал нарастающую злость. Максим всегда казался ему хорошим парнем и отличным другом. Да он даже готов был спину ему доверить и из-под пуль вытаскивал, а тут такое… — Ты всё знаешь, — сослуживец даже не спрашивал, сразу утверждал. Стоило ли отнекиваться? И что будет, если Володя скажет правду? Давыдов скрестил руки на груди. Вот вроде бы стоит перед ним боевой товарищ, а выходит и не товарищ он вовсе. — Командир тоже в курсе, что ты стал случайным свидетелем.
Это напоминало криминальное кино. Володя на секунду представил себя главным героем, которого должны устранить.
Ну неужели у него один итог?
Тяжёлое молчание затягивалось. Володя смотрел исподлобья, напряжённо водил взглядом по Максиму, пытаясь понять: есть ли у него с собой оружие. Он ловил каждое его движение, но Максим практически не двигался и, кажется, ничего не собирался делать.
— Он… — Максим вздохнул. — Он сказал, чтобы я сделал всё для твоего молчания, — Макс засунул руки в карманы. Володя напрягся ещё сильнее. И что, его сейчас прибьют на месте? — Слушай, я тут подумал… Может… Может, в доле будешь? — он неловко почесал затылок. — Ну, за молчание… Я не буду тебя в список включать. А ты сделаешь вид, что ничего не слышал.
У Володи отвисла челюсть. Стать таким же предателем? Нет уж. Не такие у него жизненные принципы. Лучше уж он пойдёт и расскажет всё пацанам, которых собираются использовать, как пушечное мясо.
— Нет, — твёрдая позиция в голосе заставила лицо Максима исказиться страхом. — Нет, Максим. Я так не смогу. Они, — он указал рукой в сторону двери, — наши друзья. И что ты сделал? Что. Ты. Сделал? Ты продался! Тебе не совестно?
Максим смотрел прямо. Взгляд его тоже был тяжёлым.
— Ты не понимаешь…
— Я? Я не понимаю?!
— Володь… Я не хочу делать ничего против тебя. Ты мне жизнь спас! Ну давай разрешим это по-человечески…
Володя скривил губы. Сразу вспомнились погибшие ребята, которых отстреливали наотмашь. И ради вот таких предателей они положили свои жизни?
Стало горько.
Володя знал, что такое бывает. Но никогда не думал, что окажется в такой ситуации.
— По-человечески будет, если мы всё расскажем ребятам.
Максим отрицательно покачал головой.
— Не могу, Володь. Я частично деньги уже получил. Их моей семье отправили. Если не выполню — сам окажусь там.
Это стало последней каплей. Разговор не клеился, и было понятно, что Максим свою точку зрения не изменит.
— Тогда на этом наш разговор окончен. Я ухожу, — твёрдо сказал Володя, — о том, что вы задумали, сегодня узнает всё подразделение.
Возможно, зря он это сказал. Возможно, зря он боролся за справедливость.
— Я не могу… Прости, Володь… — последнее, что он услышал, были тихие-тихие слова извинений. Он только успел взяться за дверную ручку, а потом перед глазами образовалась темнота.
И крайнее, о чём успел подумать Володя, были мысли о Юре. О том, что у него скоро день рождения, и о том, узнает ли когда-нибудь Юра всю правду…
