Ядовитый питомец

Казалось только увидев Джеймса воочию, Маша постарается извернуться, как уж на сковороде, но охмурить бедного Поттера. Оказалось топливо к действиям из ненависти к неродившиму человеку не особо эффективное. Когда она теперь могла найти взглядом нужного гриффиндорца на совмещенных уроках, то лишь пристально смотрела на него, даже когда тот, почувствовав взгляд, поворачивался к ней. Они могли бы играть долго в гляделки до тех пор пока либо к ней не обратятся друзья Тавиша, либо к Джеймсу его. — Слушай, я понимаю, что скоро матч, но может не стоит пытаться взглядом наложить сглаз? — предложил Томас, аккуратно смотря, словно Тавиш мог укусить ему руку за такое предложение. — Матч? — непонимающе переспросила Маша. — Уже октябрь? Томас не ответил, а лишь улыбнулся немного с виноватым привкусов будто его когда-то просили оповещать смену месяцев. Маша недовольно поморщилась. Квиддич… Довольно хорошее времяпровождение, если бы только оно не занимало слишком много времени и так в заполненным учебой недели. Оказывается грызня с тренировками в поле занимает первую учебную неделю до жалобы к декану к какому-то непонятному капитану другого факультета. Те, как более взрослые люди, разбивают неделю по два дня на тренировку одному факлулету и заставляют замокнуть петушание капитанов. Здесь должно появиться вопрос как это разбивают неделю по два дня на четыре факультета? Почему-то в Хогвартсе сложилось мнение, что если Пуффендуй и Когтевран не бодаются открыто и громко, то у них мир и любовь, а значит смогут между собой утрясти кто на какой неделе будет два дня заниматься, а кто один. На самом же деле у этих факультетов была какая-то пассивная вражда. Но не настолько, чтобы капитаны не смогли договориться сделать ход конём и не решить чередовать тренировочную неделю. Так что сборные желтого и синего факультетов тренировались по три дня с отдыхом в одну неделю. Такое себе, но зато это не с Слизерином или Гриффиндором договариваться. Что те и те будут упираться на своем до смерти, и ни о каких компромиссов не услышат. Однако отсутствие тренировки в поле это ещё не значит не быть тренировкам. Неудивительно что в квиддиче мало девушек. Здесь хоть и работал стереотип «не женский это спорт», но больше сам женский взгляд на собственные фигуры. Женские тела выглядели как у пловчих. А это било у всех по эстетическому взгляду. — Всё в порядке? — озабочено спросил Томас щурясь на её недовольное лицо. Его серьёзность даже выглядела трогательной, как будто он не испытывал ничего кроме обычной заботы к другу. Все-таки у Томаса был совершенно особенный взгляд. Во всяком случае, на Машу. Она не знала, в чем тут дело, просто ей нравилось как на нее смотрели, и все. А может, от его слов у нее все внутри загоралось или ей просто на секунду удавалось забыть про все остальное. Но потом в голову лезло совсем другое. Что-то имеющее родные черты, но совершенно незнакомое. Кто-то явно издевался над ней — но она не понимала кто и как.

***

Звезды до неприличия ярко светили сквозь деревья освещая поляну. Сгоревшая трава впивалась в ботинки. Тавиш остановился и вытер рукавом влажное от пота лицо. Ноги все еще дрожали от бега. Он поднял палочку и осмотрелся. То же, что и раньше, напоминало знакомую картину — верхушки деревьев росли из черных низких туч и растекались по земле лужей, где-то в корнях сверкали огни замка. В просветах между ветвями иногда мелькали красные и желтые полосы — это было зарево, факелы и дым. А у него было темно, очень темно. Нерешительно осматривая себе дорогу к спасению, топтая траву ровным кругом, приложив руку к мокрому правому уху, которая раздрожилась от горнового звука музыкального инструмента вызывающего у него инстинктивный страх, Тавиш хотел проклянуть себя за мимолетное решение выйти из комнаты, увидев рыжий комок шерсти убегающий из спальни. Звериные тропы — или человеческие? — вели в никуда. Они тянулись среди черных деревьев, петляли среди камней, исчезая в щелях между холмами. Кое-где тропа упиралась в глубокие овраги, покрытые бурым мхом, а в одном месте обрывалась, и идти дальше пришлось по склону, поросшему травой и кустами. Звериный крик раздался совсем рядом — крик боли и ужаса, такой же древний, как деревья, камни и земля, на которой он стоял. Похожий на женский крик отчаяния и мольбы о помощи, но усиленный и искаженный воем ветра. Край рощи. Лес вокруг стоял очень неподвижно, в нем, казалось, не было ничего живого. Впереди сквозь плотной стеной было только эхо. Ветер доносил пепел, скрежет и шелест, доносящий словно со дна оврага. Лошади побежали, громко застучав по траве копытами. Рев раздался опять — далеко и испуганно — впереди и сзади, со всех сторон. Тавиш ещё раз глубоко вздохнул и шагнул выбрав, как казалось, надёжную тропу. Его шаги никто не услышал. Сквозь мрак ночи проникают неясные и пугающие звуки. Жуткий шорох преследует, словно злобный пожиратель детей. Где-то в недрах темного мира кажется, что кто-то или что-то подстерегает в ожидании своего момента. Пронзительные крики пробиваются сквозь туман, отражая самые глубокие страхи и тревоги. В безнадежном стремлении убежать, снова и снова окутывает непроницаемая паутина нереальности. Сбившиеся перекошенные лица близких и знакомых, неудержимо кружат вокруг, как призраки из забытого времени. Голоса и лица медленно начинают расплываться, рассыпаясь, словно пыль в ветре. Напряжение нарастает, кровь стынет в жилах, когда зловещий силуэт начинает приближаться со своими угрожающими глазами. Но чем стараешься убежать быстрее, тем сильнее он притягивает к себе, исподтишка внушая негасимый страх и неописуемую тревогу. Всё становится клубком кашмаров, где разрушенные фрагменты желаний и грез плетутся вместе, создавая ощущение ныряния в бездонную пропасть. Холодный пот потекает по телу, сердце бьется всё быстрее и быстрее от безумного ужаса. И вот, в самый момент, когда силуэт оказывается у самого носа, просыпаешься, застигнутый ночным кошмаром, с налетом ужаса, все еще ощущая его леденящее влияние в мыслях. Тавиш глубоко вздохнул бесцельно смотря вперед и шаря по кровати в попытках найти хоть что-то для защиты от прошедшего кошмара. В конце своих поисков он нашёл в руке лямку от темного потрёпанного временем рюкзака. Водя пальцем по белой нити скрепляющей лямку к самому рюкзаку, мозг Тавиша начал запоздало просыпаться после тела. «Это не моё» прозвучало в голове. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, словно это помогло бы убрать пелену наваждения, Тавиш оглядел помещение в котором он проснулся. Становилось некомфортно от тесноты, каких-то непонятных желтоватых обоев с маленьким участком зеленых звезд, занавески переграждающее обзор, скрипучей кровати и запаха пыли и безнадеги. Осознавая ложность своего пробуждения, он сбросил с себя плед и встал одноместно с постели. Сделав первый шаг в неизвестном месте, парень чуть не упал споткнувшись не только об свои непослушные ноги, но и об валявшуюся книгу. Взял в руки синюю книгу с изображением неизвестного устройства похожее на большую тарелку, название которого внутри Тавиша что-то учтиво определило как «радиотелескоп», на книге было написано «Алгебра. 10-11», парень положил её на кровать, плед которого имел узоры созвездий с их названиями, созвездиние Пса перекрылось брошенной вещью. Тавиш схватился за занавеску и хотел было отдернуть ее в сторону, но остановился заметив кое-какие изменения. Тонкие, слабые руки с уходящим с кожи загаром определённо были не его. Конечно, у него не выраженные мускулы, а кожа загорелая, как поджаренный бекон, но они хотя бы толще этой руки державшую висевшую ткань. И они были мягкими, без шрамов. Это не могло быть правдой. Может он всё-таки не проснулся? Тавишу даже казалось, что он слышит чье-то завывание, которое почему-то он сравнил с церковным хором, хоть в церковь он никогда не ходил и не думал об этом. Крепче сжав занавеску, Тавиш старался совладать с страхом, который пробуждался в его груди, пока он смотрел на просочившуюся через открывную щель ядовитый желтый свет освещающий пол и его босые стопы. Даже не надо было класть ладонь на грудь, чтобы ощутить биение сердца. Оно билось настолько сильно, что в ушах стоял гул, и казалось комнатушка пульсировала в такт ударов. Тело дрожит как осенний лист, и кожа ощущает ледяное прикосновение страха, покрываясь мурашками. Задержав дыхание, Тавиш отдернул занавеску и шагнул в открывшееся помещение.

***

Небольшие рассеянные облака с тягучими серыми мешками скользят по светло-серому небу. Холодные ветра нежно прикасаются к вершинам высоких деревьев, отбирая их последний лист и оставляя обнаженными перед приближающейся зимой. Шумно ветви деревьев скрипят, будто рассказывая свои секреты. Несколько упрямых листьев, зависших на концах, сопротивляются ветру, изо всех сил удерживали себя на стволах. Внизу, на земле, цветовые пятна осеннего танца. Яркие краски, которыми лето щедро окрасило природу, уступают место спектру дохлых оттенков. Оранжевые, красные и ржаво-желтые листочки, выхваченные вихрем воздуха, пляшут по тропинкам, будто весело играющие дети. Аромат увядших листьев и земли наполняет округу. В дали прорисовывается темный облик гигантских туч, недобрых и угрожающих, скрывая за собой сияющий свет солнца. С каждым мгновением их тень покрывает все шире и шире, напоминая о неотвратимом наступлении суровой погоды. Но несмотря на приближающийся мрачный день, воздух наполнен живостью и энергией. Вдалеке, из бескрайней белой дымки, доносится отдаленный крик птицы, призывая пробудиться к новому дню. Наблюдая за этой картиной Тавиш старался скрыть зевоту, что на протяжении урока было невозможно. Новый предмет имел специфичную «магию» накладывающая на всех студентов заклинание сонливости. Казалось ещё немного и всем придётся уткнуться в лежащие перед ними книги и тетради, но новое светило науки с блеском доказало: «Слабый ум полностью беззащитен перед сильной мыслью.» Поэтому все молча слушали о том, как именно желание и поступки влияют на магические способности. Для Тавиша это была слишком длинная лекция, он старался делать заметки и конспектировать размусоливание преподавателя о том, что белая магия разрушает мага изнутри так же сильно как и черная. Возможно мысль была верна, но слушать о карме совершенно не хотелось. Это ведь тоже самое как и верить в предсказания! Зачем только человеку дан разум? Всё бы отдал чтобы просто заснуть… Впрочем, дремать Тавишу не удалось. В аудиторию вошла худая высокая девица со змеиным лицом. Взглянув на этот портрет, Тавиш сразу понял, кто это. Шею девушки украшала черная лента с медальоном в виде полумесяца. Кайлис, а именно так звали девушку, обвела взглядом класс, посмотрела на профессора своими маленькими, черными как маслины глазами, и оповестила о том, что она, а точнее директор, забирает старост на загадочный разговор. После этого начался сущий кошмар на парте Тавиша, ведь могучая надежная спина Гойхмана прекратила огораживать ниоткуда проснувшуюся любовь одного когтевранца к рисованию глаз на ненужных листах, отчего пришлось срочно убирать эти «художества». — Всё в порядке? — спросил Гойхман перед тем как уйти. Тавиш кивнул и вяло улыбнулся отмахиваясь от вопроса. Ну не признаваться же, что у него начались проблемы со сном из-за страха к новому дню.

***

Сидел Тавиш и смотрел с грустью на овсяную кашу. Есть хотелось немного. Всё же кошмары убивали всякий аппетит даже к любимой еде. Ковыряясь ложкой по каше создавая узоры и разглаживая в ровный слой, он не сразу обратил внимание, как и всегда, на начало получения почты. Упавший рядом конверт и уханье совы не сильно помогло выйти из состояние амёбы. А вот когда по спине больно хлопнул Гойхман бодро оповестив о приближающемся матче, то Тавиш начал соображать, лишь бы не показать свое раздражение. — Да-а… Тренироваться надо будет сильнее, — невпопад сказал Тавиш не услышал до и после начавшееся обсуждение. Взяв в руки письмо, который был адресован ему и больше никому, он немного помедлил с открытием. Всё же отец не часто ему писал. Точнее он писал перед рождественскими каникулами, чтобы убедиться вернется ли сын. Сын… А у сына не было выбора. Он не сильно доверял своей матушке. Да, и Тики давно как заскучала. Так что увидев письмо было… Странно и необычно. Было ощущение, что должно что-то случиться непоправимое. И пришло ему сразу два письма. Обычно дома он получал по письму с каждого друга и приятеля, но вне замка не было людей, которые хотели бы ему написать. Сегодня стало исключением. Сломав сургуч отцовского письма, он бегло по диагонали пробежал его глазами и усмехнулся. Всё как обычно. Тавиш даже посчитал сколько раз отец уточнял его самоучивствие, и на этот раз было на один больше, но оно отличалось. «Расскажи, если что-то произошло» Пальцы сжались порча ровную бумагу. Выдохнув убирая свое напряжение, он посмотрел на другое письмо. «Мирна Барранде» Так звали адресата. Барранде

Барранде Барранде

Барранде Барранде Барранде

БаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБаррандеБарранде

Барранде

Что-то в висках чесалось от повторения этой фамилии, но Тавиш не мог понять причину. То ли он знал кого из Барранде. То ли на это имя у него есть какое-то воспоминание. А может он себе это выдумывает. Открывать или нет? Что может случиться, если он проявит любопытство? Но он не имел ни малейшего представления какие намерения испытывает к нему эта Мирна. Лучше написать отцу. Он поможет. А вдруг он рассказывал о ней? Эта мысль застряла в горле. Если это так, то придется признаться.

Во всём.

Станет стыдно. Обязательно будет стыдно. Он провалится сквозь землю, когда если об этом узнают. — Эй…— послышался шепоток под боком. Тавиш отвлекайся, и пристально посмотрел на спасителя от гнетущей мысль. Глядя на Буста, точнее на его ладони, начиная улыбаться, он убрал отцовское письмо во внутренний карман пиджака. — Шутки про кожу давно как устарели, — с напускным серьёзностью оповестил Буст. — Жаль-жаль, — эхнул Тавиш. Пальцы сами поддели треугольник конверта, ломая жёлтый сургуч. Тавиш распечатал письмо показывая цветную бумагу. Вдруг что-то внутри зашевилилось и поползло, оставляя за собой вздувшийся след смолы. С тихим писком темное существо обвело его пальцы своими длинными и неформленными лапками, вылезая из письма. Тавиш отдернулся, испытав фантомное покалывание. Тарелки и кружки звякнули по столу, а нож упал на пол. Отряхнув существо с руки, даже не надо было оглядываться, чтобы почувствовать, как рядом обернулись на его шум. — Всё в порядке? — только спросил Буст, пока остальные с вопросом смотрели на него. Этот вопрос начал вдруг раздражать. От бестолковости и непонятно откуда взявшегося беспокойства. Тавиша, как всегда, напрягала среда, в которой он жил. Здесь он чувствовал себя глубоко несчастным. Прослыть как можно большим идиотом, да ещё на глазах у этой мутной толпы, казалось, являлось его мечтой, от этого у любого начнёт ныть под ложечкой. То ли он чем-то стал болен, то ли нервы сдают. Он лишь неловко улыбнулся, мол ничего не произошло, машинально посмотрел на слизеринский стол, где на него, конечно же, обернулась вся семья, и встал изо стола, покидая зал. Остаться, что ли, одному? Взять и послать всё подальше. Но когда он шел по коридору, его резануло почему-то напоследок: «Кем именно была его собственная мать?» Мрак.

Бездна.

Проклятье.

Гадость.

Ненависть.

Жалость к себе.

И это из-за банального слова «мать»? Вот ведь чёрт. У него ее никогда и не было. Как можно желать знать эту женщину? Зачем? Кому от этого станет легче? Тавиш дошагал через силу до дальней скамейки в дворе Трансфигурации, с ходу бухнулся на нее, сгорбливаясь от накатившего. Ни о чем не думалось, кроме того, что жизнь не такая уж плоха как он себя накручивал. Впереди были еще много лет, надо потерпеть. — Эй красотка почему одна? — вальяжный голос остановился около его ног, сразу же подсаживаюсь к нему и закидывая руку на его плечо. — Сейчас будет два. — Три, — поправил Тавиш Сириуса, смотря на ещё одно лицо, которое стояло рядом с руками в карманах.