Мятные вкрапления

*** Он был невероятно горд собой. Наконец-то, наконец, он получил практику на настоящем космическом корабле! Нельзя сказать, что это удел избранных, нет, практика обязательна. Однако чтобы до неё добраться, в космической академии надо учиться, как не в себя. А Гордон Терриен так вовсе не делал. И всё равно! Дополз до последнего курса, и если он хорошо отслужит эти «пару месяцев» в рейде, то сможет получить работу и даже не доучиваться по специализации. Нахрен ему запары капитана или командира боевого поста? Он что, дурачок? Тем более, чем выше звание — тем больше вероятность, что придётся взаимодействовать с этими… мерзкими. Союзничками… Летали бы себе отдельно, так же, как учились вразбежку. Но ведь прищучилась же кому-то «гениальная» идея о смешанных экипажах. Впрочем, Гордон поставил в анкете отметку в предпочтениях: только людские экипажи. И это сработало. И скорее от этой счастливой новости, а не от новости о зачислении, он пил последние два дня так залихватски, будто видит алкоголь последний раз в жизни. Что недалеко от истины: в космосе алкоголь был под запретом. Только для протирки контактов! Гордон проснулся утром за три часа до отплытия. Хряпнул качественный детокс, который приготовил заранее, как и сумки с личными вещами, и отправился в порт. В голове было всё равно мутно, но терпимо. К такому он привык. От общежития до космопорта рукой подать. Сейчас тут оживлённо, практически каждая стапель занята кораблём. Серебристые, длинные человеческие суда; покрытые чёрным кружевом — разнообразные кахирские; похожие на кристалл висмута, угловатые суда ягро, окутанные туманом. Площадь, огороженная для машин и роботов, кипит движением, как и проходы для работников и пассажиров различных рас. Личный навигатор на запястье услужливо показывает направление к точке назначения. Стараясь ни с кем не столкнуться и даже не дышать лишний раз рядом с разноцветными ксеносами и не отдавить никому хвост, Терриен спешит по навигационным лентам на полу широкими шагами. Как хорошо было раньше, когда космопорт был разделён на три части и представители пересекались между собой максимум на входе! Он забегает в трубу подводного рукава и через открытый шлюз ступает на свой корабль. Навигатор пискает: «Вы в точке назначения, корабль «Восемь Великих». — Чего? — невольно холодея, Гордон пялится на прибор. Тупой робот его не туда завёл, а времени не так-то много. В списках на зачисление он приписан к «Цирцее», а не к этому. — Ей, веди меня на «Цирцею». Ты перепутал корабли. Робот спорить не стал, а сразу привёл доказательства: вывел на экран незнакомый список, в котором красовалась его фамилия. Гордон тоже спорить не стал, и извлёк свой список. Робот замолчал. Выход один: надо идти к коменданту. Да вот только Гордон не мог не заметить, что в списке этого экипажа людей всего пара штук. А остальные — это кахири, ягро и даже один юдег, едрить его в качель. Уже начинают мерещиться запахи, которые чуять он совершенно не желает. — Веди к коменданту, — командует он навигатору. *** По надписям на стенах и указателям он понимает, что корабль точно кахирский, ещё до того, как сталкивается с некоторыми в коридоре и жмётся к стенам. Впрочем, эти ещё не так страшны… Две руки, две ноги, один хвост и голова, слава богу, одна. А вот ягро… не имеют абсолютно ничего из вышеперечисленного. — Входите, стажёр. Гордон делает шаг в каюту и спотыкается об толстый ковёр. На корабле! На нём самом — универсальная, одинаковая для всех людей форма космического флота. А пушистый комендант, в красной тунике на голое тело, весь увешан браслетами и бусами, точно на карнавал собрался. Морда — огромная, зубищи — во. Как они с ними говорят вполне внятно, для него до сих остаётся загадкой. Стараясь не скрипнуть зубами, Гордон изрекает: — Извините, сэр, меня по ошибке зачислили на два судна одновременно. Я должен быть на «Цирцее», но навигатор упорно ведёт меня сюда. Кахири смеряет его глазами. — Сейчас проверим. Ваше имя? То, что он поначалу принял за музыкальный инструмент из доски и струн, оказывается компьютерной декой на тонких ножках. Комендант вызывает экранчики со списками и с его личным делом. И ещё чьим-то личным делом. — А, всё ясно, — тянет тот. — На «Цирцею» зачислен ваш полный тёзка. А вам — сюда. Пару секунд человек обрабатывает информацию, а потом похмелье берёт своё и он выходит из себя: — Да как так! — в отчаяньи восклицает он. — Я же сделал специальную отметку! Я писал, чтобы меня поставили в экипаж только с людьми, не с ксеносами! Только не с ксеносами! Для выразительности он даже отрицательно машет головой. Комендант прищуривается, причём весьма недобро: — Видимо, эту отметку делают перед зачислением все люди. Но мест на всех нет, кто-то обязательно попадёт в смешанный. Вот вам и не повезло. — А можно запросить перевод? — едва не заикается Гордон. — Может, кто-то согласится поменяться? — Лайвахири, — с нажимом говорит комендант, опёршись ладонями на деку. Он использует весьма неприятное, пренебрежительное обращение к людям. Его голос ровен, но длинный хвост стучит барабанной дробью по ножке стула. — О зачислении было известно два дня назад. А вы пришли за три часа до отлёта. Если бы вы среагировали сразу, с вашей проблемой ещё можно было что-то поделать. Вдруг кто-то заболел, не вышел и освободилось место. А теперь что? Предлагаете мне самому бегать по порту и искать желающего? Помните, это ваша первая практика и не стала бы она последней! Либо проваливайте прочь с моего корабля, либо заткнитесь и работайте! Когда на тебя практически орёт существо, способное прищёлкнуть человека одним ударом, трудно не растеряться. Гордон способен потерять всё, кроме невероятной природной наглости. — В списке… в списке ещё есть люди, — отмечает он. — Можно меня заселить в каюту с ними? Было бы глупо терять всё, над чем трудился, одним махом. Он не имеет права уйти — его потом никто и никогда на километр к кораблю не подпустит. Вдруг у него всё-таки хватит внутренних сил вытерпеть такое соседство? — Разумееетсссся, — почти шипит комендант, стряхивая прямо с ладони алую искру на его навигатор. Прибор трещит, переваривая посланную информацию, и сигналит, указывая путь. *** «Хоть бы кахири, хоть бы кахири», — про себя молится Гордон, петляя по извилистым коридорам, исписанным не только ветвистыми техническими надписями и таблицами, но и какими-то картинами прямо по внутренней обшивке. Дурдом, а не корабль. Дверь в каюту открывается, считывая показания с его маячка, и Гордон даже делает шаг внутрь, прежде чем осознать увиденное и застыть на месте. Меж двух спальных мест прямо на полу валяется огромный сгусток вещества. Объёму в нём куба два, а может и больше. Под прозрачным слоем поверхностного геля плавает что-то неопределённой формы, фрагментарное, ярко-фиолетовое, жёлтое, зелёное… Ни глаз, ни конечностей, ничего. Так что Гордон не знает, чем эта тварь его видит, но она определённо его замечает и тут же, вздрогнув, начинает меняться, тошнотворно перетекать формами, будто желе из одной ёмкости в другую переваливают. У Гордона подкашиваются ноги, и он валится на задницу. Гель отступает в стороны, и непрозрачные фиолетовые сгустки формируют из себя нечто антропоморфное, явно заученное. Мужской торс, две руки и ноги, длинный змеиный хвост. Всё — вместе с одеждой, то ли штаны, то ли юбка. Почти человеческая голова с детализированными глазами и ртом. Из неё растут толстые кожистые жгуты, идущие ото лба к затылку. Длинные острые уши — для того, чтобы передавать оттенки смысла при разговоре с кахири. И хвост — для того же. Живым и настоящим он от этого выглядеть не начинает. К тому же, его движения регулируются не сокращением мышц, а неизвестно какой хренью. Прозрачный гель ягро частично упихивает в неведомые дали, а частично оставляет обретаться за спиной странной взвесью. В нос резко ударяет какой-то кондитерский запах, но мгновенно пропадает. Голос ягро похож на звук музыкального инструмента, пытающегося воспроизвести человеческую речь. — Моё имя — Запах Ванили. Имеется в виду именно химическая формула, но вам предлагается использовать слово. Так вот что это было. Это ягро так поздоровался — сунул ему в нос часть своего газового слоя и заставил вдохнуть! Гордон торжественно собирается блевануть. Все его конечности трясутся мелкой дрожью, и не такой, чтобы дать отпор предполагаемому врагу — а лишь для того, чтобы человеку не мочь нормально встать с пола и адекватно соображать. Предатели. И это ваша эволюция, которая не должна позволить ему помереть? Ягро начинает что-то подозревать, раз человек продолжает сидеть на полу и упорно молчит. — Вам плохо? Мне позвать медика? — он даже наклоняет голову и подаётся в его сторону. — Нет! Никого не надо! Медик тоже ягро! — Гордон выставляет вперёд руку и стратегически отползает вдоль стены в сторону санузла. В случае чего, он может там спрятаться и запереться. — Вы не в порядке, насколько мне известно о людях, — продолжает настаивать на своём ксенос. — На борту есть медик-кахири. — Просто… оставайся на своей половине и не приближайся ко мне, — с содроганием отвечает человек. Ягро с минуту стоит неподвижно посреди каюты. Так, что Гордону немного удаётся выровнять дыхание, продолжая наблюдать за действиями пришельца. Отвернуться сейчас он точно бы не смог. Гладкая фиолетовая фигура с босыми ступнями моргать не умеет и не дышит. Эта безобидность и мимикрия — лишь видимость. Из своей плоти ягро не только всякие фигушки крутить умеет. Стоит захотеть — и нарастит из себя кучу пушек, лазеров, бомб, химических и отравляющих веществ. Ему не нужна атмосфера, чтобы жить. Они рождаются на Великом Древе, будто роботы. Как, как с такими существами удалось заключить союз? Как с этим орудием смерти, настоящими демонами, можно было совладать в открытом бою за вторую Адгарду? Как всесильные, отвратительные демоны вообще снизошли до того, чтобы заниматься скучными корабельными делами с такими хрупкими формами жизни, как люди? Зачем они сюда прилезли? Со взбалмошными кахири можно смириться, но вот с этим… Ягро внезапно приходит в движение и идёт к входной двери. Где-то в глубине души Гордон был уверен, что ягро опять скомкуется и поползёт, будто слизняк, но тот шагал, самым обычным способом отталкиваясь от покрытия. Моторику он копировать научился. Запах Ванили покидает каюту, ничего не сказав, и дверь закрывается за его голой фиолетовой спиной с шипами вдоль позвоночника. *** Гордон считает себя человеком находчивым и смекалистым. Работы он не боится, научившись профессионально от неё отлынивать, так что основной задачей становится как можно меньше контактировать с соседом по комнате. Ведь если живёшь вместе, то вместе работать не поставят, чтобы оскомину друг другу не набили в долгом полёте. В его ремонтной бригаде ещё трое кахири, с которыми сносно можно взаимодействовать. Балакают те в основном на своём, но и его язык прекрасно понимают. В часы отдыха он старается найти людей, которых всего четверо (включая его) на весь штат. Довольно часто смены не совпадают, и он скучает в интерактивной комнате или в физическом зале. Однако это лучше, чем сидеть в каюте и опасаться встретиться с аморфным монстром, который сам по себе и есть оружие. Вернувшись к отбою, Гордон всегда быстренько приводил себя в порядок и вырубался. Ягро приходил спать позже него, а вставал раньше (сколько им вообще спать надо, чёрт побери? И надо ли?). И Гордон был рад, что в бессознательном состоянии присутствия монстра не осознавал, будто того и не было. В коридорах он натыкался, конечно, но к этому можно было более-менее привыкнуть. Матовая фиолетовая фигура в длинном полотне, обёрнутом вокруг бёдер, нечто неприятно среднее между человеком и кахири. Лишь немигающие глаза блестят, да изредка видимый гель на спине, выступающий ложноножками. Может, он ими инструменты берёт? Двух рук не хватает. Гордон и сам себе хотел бы дополнительную парочку. И голос этой тварины ни с чем не спутаешь, что позволяет определять приближение заранее и вовремя ретироваться. Получить приветствие запахом в нос лишний раз совершенно не хочется. Другие два ягро экипажа — в виде жёлтой мускулистой женщины и зелёного пупырчатого ящера — делали вид, будто Гордона не существует в природе, чему он был несказанно рад. Найдя точку комфорта, он подумал, что, в принципе, эту стажировку вытянет, продержится. Полгода — не так уж и много. Вот, почти месяц прошёл. Главное, следить, чтобы пищевой комбат выдал ему сугубо людскую еду, а то потом из сортира не вылезти. В лучшем случае. Второе главное правило — не попадаться капитану и прочим высшим чинам на глаза. И не успел он порадоваться своим успехам, как сглазил. Вечером после смены на наруч приходит уведомление зайти к коменданту. Сообщение составлено стандартно и скупо, но великая чуйка Гордона незамедлительно забила тревогу. — Это «жжж» неспроста… — шепчет он сам себе. Он заходит в каюту коменданта в назначенное время, но кроме него на ковре навытяжку оказывается его фиолетовый сосед. Даже почти весь гель в себя втянул, одна кожа наружу торчит. Насупленное лицо коменданта Гордону совсем не нравится. Он придрочился различать их мимику и понимать, когда дело пахнет керосином. Смотрит кахири прямо на него, а вовсе не на ягро. И вдруг как завопит без предупреждения: — Что это вы тут устроили, а, техник-стажёр?! Гордон морщится, жмурится, вытягивается ещё старательнее и негромко уточняет: — Что устроил? Комендант шипит ругательство, видимо, надеясь, что человек таких выражений не знает. Но, конечно, это первое, что когда-то автоматически выучил Гордон. В общем, его только что обозвали половыми органами гигантской сколопендры-мужчины. — Если б не внимательные члены экипажа, когда бы мы узнали о таком вопиющем нарушении? — продолжает грозно наседать комендант. — Скажите, пожалуйста, почему в часы отбоя ваш напарник уже с месяц вынужден использовать для депривации не приспособленную для этого ванну в каюте, а растекаться по грязному полу одного из складов, пока никто не видит? В темноте и при неизвестно каком температурном режиме! Мне всё равно, чем вы его запугали и какие методы воздействия использовали. Это его каюта в точно такой же степени, как и ваша, и правами он на неё обладает такими же! Гордон глупо моргает от удивления. И никого он не заставлял. Неужели этот лиловый хмырь нажаловался? А чего так долго ждал? Он собирается уже выложить оправдательное, но внезапно говорит сам Запах Ванили. — Человек испытывает дискомфорт от близкого нахождения рядом с ягро, — поясняет ксенос, волнообразно поведя хвостом. Комендант переводит на него взгляд, словно режим в винтовке переключает, с одиночного на пулемётный: — А это уже его проблемы! Повторю ещё раз: вы точно такой же член экипажа, как и он! С точно такими же правами, не меньше! Почему это вы должны терпеть подобные лишения? А если в нас ударит астероид? Склады, в отличие от укреплённых кают, расположены вдоль внешней обшивки, из них просто выдует в космос и хрен вас кто найдёт потом. Тем более, по уставу запрещено депривировать на складе. Подхватите ещё чего. Вы меня поняли? — голова кахири неумолимо поворачивается на Гордона. — Если ещё раз увижу, что ягро вынужден спать где ни попадя, потому что кого-то оскорбляет его внешний вид — наложу проклятие и скажу, что так и было! А кто сомневается, что проклятие не сработает, награждаю двумя неделями безвкусной еды! — А разве можно применять магию к сотрудникам-людям? — ошеломлённо бормочет Гордон. — Ты сходи к капитану пожалуйся. Ещё скажи, что я не за дело? Кахири выходит из-за компьютерной деки, всё это время разделяющей их, словно забор, из-за которого собака лает-лает, да не кусает. Лохматая голова с вытянутой мордой возвышается над его макушкой. Комендант достаёт голубоватую слюдяную пластинку из поясной сумки и небольно хлопает ладонью с ней по груди человека. Дескать, подержи. Но когда Гордон пытается подхватить предмет, там ничего не оказывается. — Ну зачем вы так? — музыкально проговаривает ягро, наблюдая за ними. — Потому что наши боги велят нам блюсти равновесие, а гаупвахт и карцеров на кораблях не держим. А что говорят о справедливости ваши боги, Арованилон? — Теперь они больше говорят о милосердии, охари Ттечилла. Когда-то союз людей и кахири воевал с агрессивной цивилизацией ягро за вторую Адгарду, и бои эти были нешуточные. И страшные. Комендант сталкивается с неподвижным взглядом сконденсированного ягро и после паузы бросает: — А теперь все вон. *** Под койкой, предназначенной для особей ягро, располагается целая ванна, только без кранов и стоков. В ней-то ягро и должен терять форму, которую носил весь день, растекаясь разноцветным слаймом. Надо было просто откинуть каркас с матрасом вверх, закрепить и вуаля. Но когда Гордон и Запах Ванили возвращаются в каюту, словно побитые подростки, ягро вовсе ничего такого не делает. Он ложится на койку поверх покрывала, сложив руки на груди почти как древняя мумия, и замирает. Впрочем, он про них не знает, а вот Гордон в ужастиках разбирается. Вздохнув, Терриен отправляется принять душ и переодеться ко сну. Когда он возвращается, то обнаруживает ксеноса в прежнем положении. — Ты чего? — спрашивает он. — Почему в аморфное не уходишь? — Жду, пока ты будешь без сознания и не увидишь. — Понятно, — Гордон садится на свою кровать, по-человечески досушивая полотенцем волосы. Наборы стандартных «заклинаний для бани» он предпочитал не использовать. Ещё прилетит в лоб искрой. — Уходя спать куда попало, ты подставил меня в первую очередь. И немного себя. — Мне доступны для считывания все химические вещества, которые выделяют организмы. Для ягро — это первейший язык общения. Конечно, символы нашего молекулярного языка не соответствуют по значению химическим веществам людей, но я знаю, что они означают в вашем понимании. Также я знаю, что они выделяются непроизвольно. — Это ты к чему? Отложив полотенце, Гордон разглядывает фигуру на противоположной койке. Когда ему нужно говорить, ягро набирает воздух в грудь и делает это именно так, будто у него внутри обычные лёгкие. И взглядом своим стеклянным он шарит по потолку, хотя в этом нет никакой необходимости. Будто беспокоится. — Я чувствую, когда люди боятся и как именно они боятся, — отвечает ягро. — А также, насколько сильно. К сожалению, я способен видеть малейшие химические изменения. Видеть — это я выражаюсь условно. — Я понял. Химическая эмпатия. Или шпионаж. Гордон забирается под одеяло. Командой с наруча гасит свет вполовину, чтоб не слепил. Фиолетовая голова со жгутами, похожими на змей, поворачивается на него: — Предваряя вопрос — химические соединения не воспринимаются ягро с точки зрения приязни или неприязни, — с некоторой поспешностью выдаёт он. — Максимум нам не нравятся вредные для нас соединения в концентрированной форме. И, конечно же, химически оскорбительные фразы. Заметив, что Гордон тоже начал на него смотреть в ответ, подперев голову ладонью, ягро тут же принимает прежнее мумиобразное положение. — Наверное, много времени требуется, чтобы научиться пользоваться таким языком, — тянет человек. — Замучаешься учить. — Для нас это нетрудно: мы рождаемся со многими знаниями. Я был рождён на восьмой ветке малых космических, первое поколение. Таких, как я, ещё тридцать. Исходя из названия, я приспособлен для работы в космосе, для взаимодействия с малыми формами жизни, то есть с кахири, а также с краснокровыми и меднокровыми людьми. Поэтому я настолько маленького объёма относительно обычных ягро. — Ого, вы рождаетесь со специализацией для конкретной задачи? — удивляется Гордон. — Ваше правительство заранее знало, что будет запущен проект смешанных экипажей? — Нет, узнало тогда же, когда и все. — Тогда сколько же тебе лет? — Полтора года по летоисчислению второй Адгарды. — Полтора года?! — Гордон аж садится на постели от возмущения. — Мне двадцать три! Ягро поворачивает на него голову, а затем и вовсе ложится на бок, давая длинным головным жгутам рассыпаться по подушке и плечам. Кажется, он имитирует вздох, а затем говорит, и в нечеловеческом тоне его Гордон каким-то образом улавливает оттенки печали. — Нам даются знания об окружающем мире, а не о нас самих как личности. Мы готовы работать сразу, но многие из нас погибают, так и не получив собственного имени и не осознав, что такое — жить. Во время войны были истреблены сотни веток почти сразу после рождения. Это не самая завидная судьба, человек. Чтобы понять самих себя и стать чем-то, отличным от бездушной материи, нам требуется столько же времени, сколько и вам. — Шалишь, — слегка улыбается Гордон. — Всё-таки немножко поменьше. — Ладно, меньше, — вынужден признаться ягро. Это он пытался так наврать, чтобы человек не ощущал себя совсем уж неудавшейся формой жизни? — Но из-за этого у нас меньше приятных воспоминаний, — не останавливается ягро, внимательно глядя на него. — О детстве, о дружбе, об играх. О первом опыте познания. О первой любви… У вас есть время, чтобы всё это пережить и сохранить в памяти. Вы не пустыми проходите эти двадцать три года. Они вовсе не бесполезны. Гордон задумчиво кивает, потом показывает ксеносу оттопыренный большой палец. — Ты прав. Гулянки — точно огонь. Заваливается в постель обратно, выключает свет до ночного режима. И вдруг кое-что вспоминает напоследок, нахмурившись: — «Арованилин», значит? А мне представился по-другому. — Это звучит как Три-Этокси-Четыре-Гидроксибензальдегид. — Понятно, — врёт Гордон. По химии у него была твёрдая двойка, а экзамен он самоотверженно списал. Впрочем, проще перечислить, что он не списывал. — Тогда выбирай: будешь Аро или Ваней? А может Лин или Альдегид? — Альдо. К тому же, по-кахирски это слово не значит ровным счётом ничего. «Ваниль» меня тоже устроит. — Коннотации не очень. В человеческом. *** — Твою мать, я и правда ничего не чувствую языком, — говорит Гордон, неприятно поражённый до глубины души, откладывая ложку в сторону. — Ребят, а вы ведь тоже в магии шарите? Может, расколдуете меня по-быстрому? Я никому не скажу. — Ну, мы шарим… — отвечает ему сидящий рядом Шипастый, как Гордон называл этого чешуйчатого. — Но, честно сказать, в другой области магии, больше технической. Что касается церебральных блокад — это лучше к медику. Пятнистый и Рыжий ему поддакивают, паразиты. Ага, как же, пойдёт ему навстречу медик. Гордон решительно отодвигает блюдо в сторону. — А знаете, я на него заяву накатаю в человеческое управление, — упрямо выставляет он указательный палец. — За самоуправство и вмешательство в тонкую работу неизвестного ему мозга. Ещё посмотрим, кто кого! Его коллеги только подхихикивают. Делают они это точно как люди. — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, — поучает Гордон. — Запомните, иностранцы. *** — Альдебаран, у меня отбили вкус, — безжизненно жалуется Гордон, заходя в каюту. — Это у тебя одно чувство на всё, а у меня… — он считает по растопыренным пальцам. — Так: раз, два, три… В общем, около девяти. Ягро сидит на койке в позе лотоса, которую принял бы человек для медитации. Наверное, запускал свой ягровский сеанс связи. У них своя всемирная паутина, только невидимая и другим недоступная, и приборов никаких дополнительных не надо. — И все эти чувства важные, — вздыхает человек, падая спиной на кровать и растирая глаза. — Ненужных нет! — Гордон, говорят, у людей хеморецепторы расположены не только на языке, — отмечает ягро. — Они есть также на миндалинах и надгортаннике, а в полостях головы у вас расположен обонятельный эпителий. Вкус пищи лишь на какую-то часть зависит от того, что воспринимает язык. Запах имеет очень важную составляющую этого восприятия. — И правда, — Гордон перестаёт тереть глаза. — Надо срочно проверить, до какой степени этот гад мне и нюх отбил. — И как ты собрался проверять? — Ну уж точно не бегать кахири в макушки нюхать. Ты же знаешь, какие из ароматов для людей считаются приятными и съедобными? — Да. Неужели ты разрешишь мне синтезировать их и осмелишься вдыхать? — почти удивляется ягро, приподнимая дугообразные выступы, заменяющие ему брови. — Сомневаюсь, что они мне способны повредить. — Есть то, что пахнет приятно, но смертельно. Не бойся, я разбираюсь в этом. Тогда начну с простейших веществ, например, с изоамилацетата… — для наглядности ягро раскрывает в его сторону ладонь. — Это запах груши. Гордону, собственно, всё равно, с чего начинать. Он закрывает глаза, глубоко и медленно вдыхает. Аромат оказывается тонким и нежным, но всепроникающим. — Теперь вишня, — предупреждает ягро. Запах тут же меняется, будто ту же самую молекулу переделали на лету. — Надо же… Как природная, а не как подсластитель. — Они нестойкие. А теперь сложнее — запах свежего хлеба, комплекс соединений на основе фурфурола. Постепенно они доходят и до запаха жареного мяса, и до запаха пиццы, и курицы, запечённой с чесноком. Если обонятельные рецепторы наверняка были частично заблокированы, но теперь их точно пробрало и включило обратно. — Какой кайф… — блаженно потягивается Гордон. — На корабле мало чем приятным пахнет, кахирьи духи мне не нравятся, пряности тоже. Знаешь, человек не может жить без радости. Если долго не радуется, то может заболеть и даже покончить с собой. — Правда? — ягро делает почти испуганное выражение лица, но в основном об испуге говорит положение ушей. — Исторический факт. Ягро внимательно смотрит на него и произносит серьёзнее, чем обычно: — У меня предложение… Но человек его тут же перебивает: — Слушай, Альдурахман, у тебя ведь обеденные перерывы как бы есть, но ты их не используешь? — Верно. Я питаюсь излучением. Я хотел предложить… — А ты можешь пойти со мной в столовую и синтезировать запах той еды, что я ем, прямо в нос, чтоб точно пробрало? — оживляется Гордон. — Да, я способен это сделать. А также я могу… — Отлично! Не каждый день раз или день, конечно, у тебя и свои дела есть. Но хотелось бы почаще. Ягро обречённо вздыхает и спокойно произносит: — Я могу присутствовать при каждом приёме пищи. — Супер, Алювиаль! Ты не представляешь, как это важно, а у меня умыкнули. — О, я представляю. — Огромное тебе спасибо. Трындец этому суке-коменданту, чтоб его черти взяли… Гордон представляет перед собой ненавистную морду и принимается прицельно боксировать. — Почему каждый раз ты используешь новое имя для меня? — интересуется ягро. — Это такая людская традиция, признак расположения, — отбрехивается Гордон. — Наверное, это связано с тем, что новые имена интегрируют вещь или существо в твой мир. Впрочем, я в этом не разбираюсь. *** — Ну как, это вкусно? — спрашивает ягро, наблюдая за человеком с очень сосредоточенным и серьёзным видом. Словно за научным сложным опытом следит или ещё чего. Гордон дожёвывает кусок и выносит вердикт: — Заебись, Альвеола. Гораздо лучше, теперь точно не помру эти две недели. Тем более, вдруг этот упырь надольше заколдовал? Ты только ему не говори, что мне помогал, а то достанется обоим. — Конечно. Они сидят за столиком друг напротив друга. Гордон ест с подноса свой обед из пищевого комбата, а неподвижная фиолетовая фигура лишь неотрывно смотрит на него, сложив руки на столешницу. И синтезирует, сверяясь с химическим составом. — А ты правда не можешь чувствовать вкус еды? — осведомляется Гордон, принюхиваясь к напитку. — К сожалению. — Обидно. Столько химических анализаторов простаивает. Если б я мог, я бы обязательно тебя научил. Ведь когда-то давно вы умели, верно? Человек бросает небрежно, но ягро этим обмануть нельзя. Он изумлён его проницательностью. Не просто предположение: человек, судя по всему, прекрасно всё знает изначально. — Да, — подтверждает ягро, опустив взгляд, словно факт потери его действительно огорчает. — А я всё равно попробую, — внезапно улыбается Гордон. — Смотри, система проста. То, что делает тебе хорошо — это вкусно. Что плохо — невкусно. И наоборот. Сзади по плечу ему хлопает увесистая рука с когтями: — Великие восемь, что ты к нему привязался, как лист корумчатки к жопе, а, Кондор? –произносит коллега Пятнистый. — Работать идти пора. Развед.модуль сам себя не соберёт. — Ничего вы не понимаете в картофельных очистках, — ворчит Гордон, отставляя стакан. — Ладно, Альбедо, я пошёл. До вечера. Поднос с приборами он оставляет. Ягро вынужден сам отнести отходы к расщепителю. Человек использует просто все возможные методы, чтобы халявить. *** В один прекрасный день магия коменданта, наконец, рассеивается, и проклятие спадает. — О, вкус вернулся. Боже, — Гордон ест едва ли не со слезами на глазах от блаженства. Конечно же, в этот момент напротив него обретается ягро. На спине у того начинают шевелиться прозрачные гелевые волны с какими-то включениями, напоминающими зелёные листья. — Теперь я больше тебе не нужен? — прямо осведомляется Запах Ванили, для выразительности чуть наклонив голову. — Ну почему же сразу не нужен? — возражает человек. — Неужели забыл, что я учу тебя различать вкусы? Ягро тихо улыбается, потупив взгляд. Он явно избегает пробовать широкие улыбки, они гораздо сложнее по исполнению, а ошибиться проще. Гордон обращает внимание на длинные кожистые жгуты, заправленные за острые уши, на его мускулистую грудь и плечи, на торс. Прямо легкоатлет какой-то. Всё ведь открыто взору! Хорошо хоть догадался шаровары соткать. Гордон уже не очень помнит, как это всё выглядит в разобранном виде, закатанное в один слаймовый шарик. — Слушай, а ты как-то форму менял? — прищуривается он на слишком уж выразительные формы. — В тебе что-то поменялось, мне кажется. — Нет, нет, вовсе нет! — спешит ответить ягро. — Хм, ну ладно. К уху Гордона тут же наклоняется Шипастый, вкушавший своих насекомых рядом: — Финтит твой Альбукерке, Кондор. Он у нас долго допытывался, как выглядят красивые люди. И смеётся, довольный собой. Ягро, явно не ожидавший такого предательства, таращит на него глаза-стекляшки, но ничего сказать не может. Кахири из его бригады поднимаются. — Сегодня наша очередь чистить коллекторы, не опаздывай, — напоминает Рыжий. — В пятый тоннель только ты пролазишь. Гордон закатывает глаза. Убедившись, что коллеги ушли и никто больше не подслушает разговор, он негромко признаётся: — И всё равно, несмотря на ебучий пятый коллектор, большой есть плюс в смешанных экипажах, Альфред. Это я не сразу осознал. Например, делаю вид, что не хватает силёнок ключ прокрутить или мозгов, чтобы в подающей шайе схеме разобраться. И братаны мне помогают. — Притворяясь слабосильным или неумным, ты лишаешь себя повышения, карьерного роста и даже некоторого уважения, — напоминает ягро. — Все продолжат считать, что ты можешь крайне мало. — Ну и пусть считают, мне меньше работы достанется. Я вполне вписываюсь в их представление о человеке. Зачем упахиваться? Меня и так всё устраивает. Я выбрал космос, чтобы жить легко. Потому и пошёл в академию, хотя она и не сахар, но на работе должна начаться лафа. Совсем не то, что жить и работать на планете, смекаешь? Зачем мне тяжёлая жизнь, дружище, тяжесть ответственности? Она мне нафиг не сдалась. Надо искать всегда самый лёгкий и простой путь. — Ты родом из Интерзоны? — внезапно произносит ягро. Как он делает такой логический вывод? И из чего? Гордон замирает, улыбчатая лёгкость из глаз пропадает совсем и мгновенно. Беспечное выражение лица меняется на напряжённое и твёрдое, незнакомое. — Почему чуть что, так родом из Интерзоны? Будь я оттуда, вряд ли бы шугался ксеносов, да? — Или наоборот, шугался бы, — осторожно подмечает ягро. — Не твоё дело, в общем, — отрезает человек. — Что в личном деле написано, то и есть. — Ты не спросил меня, что такое «охари». Ты знаешь, что это. — Замнём тему, Альгидрид. — Ты знаешь вкус плодов настоящей, нераспечатанной вишни. — Ой, господи, и что это меняет? — стонет Гордон, распластываясь по столу. Ягро вынужден задуматься на пару секунд и отвести взгляд. — Ничего, — наконец, твёрдо отвечает он. *** Капитаном у них обретается огромная синяя кайлихири из рода речных ящеров. Встав перед экипажем с гордо поднятой головой и заложив руки за спину, она объявляет на общевахравском: — Друзья! Сегодня вечером мы празднуем завершение миссии! Теперь наш путь лежит обратно домой. Время расслабиться как следует! Гордону переводят, а он делает вид, что благодарен. Он вполне способен понять и сам. Сегодня у него есть легальный повод нахерачиться так, чтобы память отшибло, будто гильотиной. Плохие мысли можно смело отставить в сторону, и никто его не упрекнёт. Благодаря природной выносливости и жуткому следованию традициям, кахири считают своим истинным правом упарываться наркотиками собственного производства и различными настойками по праздникам, и никакой космос им не указ. На человеческом корабле если сигарету одну найдут или кружок со стимулятором — то сразу выговор и головой в шлюз с рейса. Впрочем, на корабле с людьми Гордон, наверное, и не собрался бы целенаправленно упиться до стойкого алкогольного отравления. Или, может, разумнее будет сжевать что-нибудь из травок, чтобы унесло? Отважные космолётчики в нарядах варваров притаскивают свои инструменты (никаких синтезаторов). Бьют в них, дудят, дребезжат, принимаются выть и приплясывать, отключают верхний свет и пуляют в воздух светящиеся шарики, блуждающие под потолком. Гордон вставляет в уши заранее заготовленные шумоподавители. А ещё он не понимает, что здесь делают все трое ягро. Жёлтый и зелёный, вот, активно интегрируются. А фиолетовый маячит на почтительном расстоянии, и зачем-то неотступно следит за ним. Вишнёвая настойка, лимонная, мятная — целый ряд сменяющих друг друга мензурок. Наркотические пасты — намазать на кусок рыбного лаваша и съесть. Жёлтую нельзя, голубую можно. Компании вокруг бурлят, смеются и всячески радуются жизни. В гордом одиночестве человек наливает все десять сортов и выпивает мензурки одну за одной, насилуя рецепторы. Потом мешает две пасты и проглатывает, стараясь не жевать. Он прекрасно знает, как хочет провести время, и улыбаться всем подряд не собирается. Пусть раньше в группах кахири он производил совершено противоположное впечатление, сейчас всё наоборот. Что хотел увидеть ягро? Наверное, теперь наблюдение не такое уж приятное. Он жестоко обломался, если думал, что он будет сейчас кутить так же, как живёт. Здесь? Сейчас? Наивный. Ягро следит за ним, за тем, что он принимает, считывает химическую формулу, прислушивается к говорящей химии его организма. И, наверное, безуспешно пытается понять, зачем человек это делает. Сознание исподволь уплывает и Гордон, наконец, ощущает признаки долгожданного облегчения. Мышцы против воли расслабляются, нервы из тугого комка превращаются хоть во что-то человеческое. Огонь начинает ползти по венам одновременно с подкрадывающимся неосознаванием своих действий. Он чувствует, как разумные мысли и оковы покидают его тело, слабо сопротивляясь. Видимо, он сильно начинает фонтанировать всем химическим. Ягро решается подобраться к нему короткими перебежками, точно охотящийся кот. Алкоголь заставляет клетки его крови слепляться между собой, забивать сосуды в голове, вызывать гипоксию. Наркотики в его теле разбивают эти клетки, разгоняя кровь. Хотелось опьянеть гораздо, гораздо сильнее. Мир становился ярче и нереальнее, но недостаточно. Этого всего было недостаточно! Где его цветные пятна перед глазами? Он должен быть способен сесть и увлечённо смотреть ковёр в кабинете коменданта! А что в этой цветастой бутылке, выставленной на общее коммунистическое обозрение? Такой Гордон ещё не видел. Он наливает, бросив исподволь взгляд на Альдо, замершего на почтительно расстоянии. Не дёрнется? Если бы это был яд, он сразу бы понял и остановил его. — За тебя, протоплазма, — поднимает стакан, зная, что ксенос его слышит. — В прямом и переносном смысле. Ведь ты это не выпьешь. Чертовски досадно. Гордон проглатывает целый стакан непонятной вещи. От кахирских паст язык его окончательно занемел, и невозможно понять, есть ли там алкоголь, горько это или сладко. Ощущался лишь слабый неизвестный привкус. Какое-нибудь растительное масло, но нежнее. Гордон моргает, а когда открывает глаза, ягро внезапно оказывается около него, а сам он осознаёт себя посаженным на традиционную подушечку, что тут вместо стульев. Шумоподавителей в ушах больше нет. — А я говорил… нельзя мне на корабли с ксеносами… — мучительно произносит Гордон, растекаясь по разрисованной кем-то казённой столешнице. — По каким же параметрам среди людей лучше? — интересуется ягро, изворачиваясь, чтобы заглянуть ему в лицо. Неужели химического шпионажа недостаточно? — Они свои… — Гордон поглаживает пальцем стенку стакана. Вздыхает: — Лишь среди них я чувствую себя в безопасности. А среди вас… Ягро как-то неестественно (даже для себя самого) замирает, переваривая в себе эту фразу. А потом его натурально дёргает, будто током прижигает. Глаза его расширяются будто в изумлённом осознании. Гордон запоздало догадывается, что сболтнул лишнего, но не понимает, что из этого было лишним и почему. Альдо текуче встаёт и разворачивается, словно заколдованный манекен, забывший на мгновение, как нужно правильно двигаться. По гелевому слою на спине продирает плотный белый туман. Что-то неясно подсказывает Гордону, что именно так выглядит ярость ягро. Встрепенувшись, быстрым неравномерным шагом Альдо устремляется прямо к коменданту. И без всякого предупреждения втаскивает ему кулаком прямо в морду. На лету кулак успевает преобразиться в щупальцу, но менее тяжелым это удар не делает. Гордон немеет от ужаса. Комендант крякает от боли. И вместо того, чтобы заверещать приказы, вместо того, чтобы хоть кому-то в толпе приняться их разнимать… Но это же, блять, не люди. Даже музыка не останавливается! Хищно прижав уши к голове, они с ягро сцепляются будто не на жизнь, а насмерть, как дикие звери. Клубок мельтешащих хвостов, конечностей, когтей, геля и пара кубарем катится по полу, чудом не врезаясь в зрителей, профессионально оттаскивающих мебель подальше. Они друг друга кусают и колотят, царапают, и чёрт знает, что ещё делают. Что-то хлопает, что-то загорается, везде летят клочья шерсти и ошмётки вещества, разноцветного и прозрачного. Капитан, встав, с живейшим интересом наблюдает за дракой со своего места. Хорошо хоть ставки не начали делать. Гордон обречённо вздыхает. Бойцы осатанело лупцуют друг друга и вдруг резко раскатываются по разные стороны зала. Набычившийся комендант выглядит сильно помятым и чертовски недовольным. На фигуре ягро, окутанной защитным газовым слоем, пульсируют плотные цветные завороты и наросты, медленно, словно предупреждающе формируясь во что-то неприятное. Комендант проводит ладонью по окровавленной морде и смотрит в неё, фиксируя содержимое. Потом снова на ягро. — Он мне обонятельные луковицы выбил. Обводной нерв, — оскалившись, сообщает комендант. — Ох, Гайварово семя… Доволен теперь? Пойду умоюсь. И пусть кто-нибудь сгоняет мне за льдом. Все возвращаются к своим занятиям и компаниям, словно в порядке вещей, когда подчинённый просто так нападает на своего начальника и отвешивает ему чувствительных люлей. Гордон ошалело смотрит, как Альдо возвращается к нему, с явным трудом упихав все нечеловеческие отростки обратно за спину. Часть дредов спереди отрезана, словно кто-то обезглавил лиловых змей. Теперь нет кончиков, одни срезы. Ягро замечает направление его взгляда и быстро восстанавливает жгуты обратно. Его уши больше не прижаты, и даже более того — он разворачивает их полностью на Гордона, делая вид, что фильтрует все посторонние звуки. Вряд ли он знает, что Гордон понимает эти знаки. Альдо садится рядом, приближает лицо и смотрит прямо в глаза. Говорит так внушительно, как только умеет: — Со мной ты будешь в безопасности. Гордон чувствует, что окончательно уплывает. Всё перестаёт иметь значение. Он хватается за соскользнувший с фиолетового плеча тёплый жгут. — В безопасности. Я обещаю, — повторяет ягро. — У тебя кожа на ощупь как маршмеллоу, такая же сухая и крахмалистая. Только не шершавая. Что было в той бутылке?.. Он берётся за запястье ягро. Под упругой плотью прощупывается кость самой обычной органической формы. — Я просто хочу находиться среди своих, понимаешь? — шепчет Гордон. Он касается близкого плеча ксеноса, и чувствует под его кожей напряжённые мускулы. — Среди своих! Среди своих я хоть что-то из себя представляю. Ягро осторожно кладёт ладонь ему между лопаток, гладит, и, наконец, приобнимает одной рукой. — Физические возможности — это хорошо, но это ведь ещё не всё, — говорит он, а Гордон не понимает, почему тот пытается его переубедить. — Есть сила личности и уникальный характер. Неповторимые мысли. Разве слова не сильнее пуль? — Почему вы просто не перебили нас? — Гордон в пьяном отчаянии прячет лицо в сложенные ладони. — Почему просто не перебили? Зачем нам это всё? Ягро расцепляет его руки и обнимает смелее, прижав к своей груди и продолжая поглаживать по спине. — Если бы мы не встретили вас, людей, то погибли бы, рано или поздно. Неужели ты не помнишь, как спасли нас? Вы важны. И ты важен. — Правда? — человек поднимает на него голову. — Конечно, — ксенос аккуратно гладит его по щеке тыльной стороной ладони. Глупый жест помогает заглушить грустные мысли, поднявшиеся на поверхность. Или просто сделать их не такими глобальными… Гордон ложится на чужую грудь обратно. В таком состоянии он всё равно не способен отличить её от человеческой, мускулистой, мягкой и упругой. Нужной температуры или чуть горячее. Ухо его различает прекрасно имитированный стук сердца — двойной удар с задержкой. Дыхания нет. Это не человеку трудно общаться с ягро, а им — с людьми. Нужен целый специальный интерфейс. Гордон зажмуривается. Само собой произносится: — Интерзона — это место, из которого все хотят сбежать, потому что там невыносимо. Кахири, люди, кахири в форме людей, меднокровые юдеги — всего навалом. И там нет закона. Его просто нет. Я родился в семье хуй знает кого, но я — человек. Арондил, что я принял? В этой жидкости… — Это наркотики говорят в тебе, — воздух шевелит волосы на макушке. — Жидкость безопасна, это лимонад. Однако там есть составляющая, которую я не могу распознать или прикоснуться вниманием. — Единственное, к чему ты не можешь прикоснуться — это их заклинания, — даже в таком состоянии Гордон помнит. Перебирает пальцами многочисленные жгуты, упавшие на спину ягро, натыкается на шипы, растущие из позвонков. — Как жарко… и почему-то уже не так тяжело. Даже приятно. Температура в прижатом к нему теле меняется мгновенно, словно в кране воду вывернули в другую сторону. Прохлада касается разгорячённой кожи лица, проступает через одежду. — А ягро… не умеют размножаться? — лепечет Гордон, разрешив себе повиснуть в объятиях. — Если вы растёте, как сливы на ветке и ничего вам больше не надо… Даже кахири знают в этом толк, а разве они не ваши ближайшие родственники? — Было бы глупо не иметь резервного способа размножения на случай гибели Великого Древа или переполнения веток. Или при устройстве колонии ягро тогда, когда семя нового Древа ещё не посажено. У нас тоже есть третичная душа, связанная с компонентами тела. — Ох, чёрт, у меня стоит. Кажется, меня по всей шкале колошматит. Пиздец. Его тело действительно горело, от первой до последней жилки, жаждало прикосновений. Он хлебнул то, чего не должен был. Не просто тупая химия, точно не только она. Это совсем не похоже на грубое воздействие препарата, от которого наутро будут последствия. Это больше смахивает на таинственное колдовство, заставившее его тело непреклонно и неожиданно искать близости. Ему хотелось прямо сейчас и чудилось, что он умрёт от этой жажды, если не получит желаемого. Но не от любого же он готов принять её? Нет, не от любого. — Я чую, — отвечает ягро. Ага, попробуй от него скрыть. Гордон чуть отцепляется от него, чтобы заглянуть в лицо, шально усмехается: — Почему не предлагаешь отнести меня к медику? Человечью мимику сложнее освоить, чем кахирскую. Гордон разбирается в обоих. Ягро быстро разворачивает уши назад, а потом снова — вперёд на него. Это означает, что для него Гордон сказал нечто совершенно абсурдное, вызывавшее недоумение. И отказ. Хвост начинает нервно колотить по полу. — Может, выебешь меня? — провокационно предлагает Гордон, наблюдая за реакцией. Хвост застывает над полом. Напрягаются даже кожаные жгуты на голове, попытавшись встать дыбом, копируя реакцию звериного меха. — Да, — поспешно отвечает ягро, словно испугавшись, что человек тут же сдаст назад. Ему всё равно, даже если это окажется шуткой. Алкоголь, наркотики, магия –избавляют от инстинкта самосохранения тем сильнее, чем основательнее обустраиваются в организме. На следующей стадии всё всегда начинает казаться нестрашным, забавным и осуществимым, даже секс с ягро чисто по приколу — отличной идеей, способной решить сразу несколько проблем. — Неси меня, Альянс, в свою страну Альянсов, — командует Гордон, отказываясь думать о последствиях. Как всегда. Ягро действительно слушается и поднимает его, просунув руки под колени и плечи. Гордон возмущённо вертится. Не так! Он стискивает ногами его за талию, руками хватается за шею. Так его член очень успешно прижат к животу ягро, и весь остальной контакт более плотный. — Чёртово зелье, — со смешком фыркает Терриен. Ягро поддерживает его. Человек закрывает глаза, отдаваясь ощущениям, а открывает их уже в каюте. Его опускают лопатками на что-то мягкое и прохладное, оно поддерживает его выступы, но в него не проваливаешься. Приподнявшись на локтях и опустив взгляд, Гордон понимает, что лежит на гелевой части ягро, а человеческая часть ксеноса сосредоточено снимает с него одежду, начав с ботинок. — Лицо попроще, — неожиданно для самого себя по-доброму смеётся Гордон. — Ты не перепутаешь одежду с моей собственной кожей, не беспокойся. Ягро поднимает на него взгляд. И, если бы у него была кровь и вены для неё, он точно покраснел бы, как рак. Гордон снимает верх от униформы и расстёгивает застёжку брюк. Уже обнажённый, вовсе не стесняясь своего стояка, он цепляет пальцем то, что играет роль «одежд» на нижней части имитационного тела ягро. — Почему стандартные органы людей не подходят для полноценной стыковки? — внезапно спрашивает ксенос, будто слегка даже умозрительно. — Потому что они нужны были не для «стыковки», а для размножения. Сука-природа. — Я сделаю лучше, чем она. — Можно для начала мне получить просто член? Ягро прядает ушами в точности как кахири, который молча согласился, но что-то точно упрямо задумал. Но член он и правда формирует. Большой и толстый, сразу стоящий, перевитый венами, с крупной головкой, покрытый слоем прозрачной вязкой смазки. Гордон ёрзает от нетерпения. Под членом обнаруживаются внушительные яйца, туго обтянутые кожей. — Да, мой размерчик, — говорит человек. Альдо нужно понимать, подходящее ли он сформировал. — А тебе будет приятно, если я коснусь…? Гордон обхватывает пенис за головку и пробно проводит рукой вверх-вниз, сдвигая кожу. Он ожидает много чего, но не такого. Гель, в котором он удобно сидит прямо голой задницей и ногами, разово обнимает его, словно от спазма наслаждения, замерцав, а тело ягро идёт быстро исчезающими и пропадающими пятнами. Такой захват за задницу и яйца, даже неожиданный, оказывается очень приятным. Настолько, что член Гордона выпускает очередную каплю предсемени. У его тела не было никакого шанса запаниковать. — Если тебе нравится, ты должен застонать, — поучает Гордон. — Учитывая, каким образом ты обычно извлекаешь звуки, у тебя должны получатся очень эротичные стоны. — Я на секунду забыл. — Нет, ты можешь продолжать делать то, что делал, — смягчается тот, с запозданием сообразив, что это прозвучало как упрёк. — Я просто люблю, когда стонут. В конце концов, не должен лишь один я? — Я хочу тебя, — внезапно признаётся Альдо, и достаточно одурманенный Гордон не понимает, почему тот выбрал именно это время и зачем решил это сказать. Протоплазма снова обнимает его за задницу, приласкав в самых нежных местах между ягодиц. Взгляд Гордона затуманивается, он отдаётся ощущениям, словно смело бросаясь со скалы в набегающие волны. Ягро подбирается ближе, обняв его и прижав к себе. Их члены касаются друг друга, чуть потираясь друг о друга. — Да… чёрт, сильнее… — шипит Гордон. Нечто прохладное и не имеющее конкретной формы, бесконечно адаптирующееся под его подвижки, настойчиво поглаживает анус, заставляя его раскрываться, а самого Гордона тяжело дышать. Это нечто также наползает на его мошонку, перекатывая яйца, оттягивает, чуть сжимает целиком, почти вылизывает. Даже без ласки члена это офигенно. Но ягро не ограничен количеством дополнительных языков или конечностей. Он может делать вообще, что захочет. И он делает. Склонившись к его шее, он приникает к ней в настоящем влажном поцелуе. Пальцы зарываются в волосы на его затылке. — Ааахх… — непроизвольно выдаёт Гордон, когда стрела чистого физического удовольствия прокатывается по телу вниз, от шеи до ягодицы. Получив настолько явное свидетельство, ягро впивается в его шею с неослабевающим энтузиазмом, покрывая кожу новыми поцелуями, проводя от уха до ключицы влажными губами и языком, сладко всасывая кожу на мгновение и отпуская, мягко прихватывая клыками. Отдельные искры удовольствия сливаются в сплошной поток нервного электричества, мышцы с кусаемой стороны тела отказывают, и Гордон не валится только потому, что руки ягро надёжно удерживают его на весу. — Ты вкусный, — внезапно произносит Альдо, оторвавшись от его вылизывания. «Учёба дала плоды, когда не ждали», — хочет сказать человек, но у него выходит только глубокое возбуждённое «мммм». Ещё и потому, что в этот момент в его раздразнённый анус проскальзывает нечто очень приятное, не оставляя никаких жгучих ощущений. Лишь долгожданное, пока деликатное давление. Нечто неторопливо и настойчиво массирует его изнутри, подготавливая к крупному члену. Собственная смазка давно запачкала весь живот. Очень хотелось подрочить, но ещё больше хотелось продлить удовольствие максимально долго. А оргазм, увы, его завершает. Ну уж нет, он не кончит, пока не насладится всем арсеналом сполна. Альдо принимается за другую сторону его шеи, неторопливо смакуя языком, будто деликатес. И если одна рука гладит его волосы, а другая мнёт ягодицу, то что сейчас мягко и ненавязчиво коснулось сосков? Извернувшись, Гордон бросает мимолётный взгляд вниз. По его прессу верх взбираются две прозрачные щупальцы, оканчивающиеся гладкими бахромками весьма неприличного вида. Именно этими бахромками они принимаются за его и так торчком стоящие соски. Гордон шипит от резкого прилива удовольствия, запрокидывая голову и отдаваясь на милость щупалец. Они не ограничиваются малым. Сладко проминают всю грудную мышцу, основное внимание уделяя нежным соскам. Они словно собираются подоить его, с таким рвением присасываются к ним, дразнят и снова втягивают в себя. Сжимают сразу со всех сторон, оттягивают, отпускают, влажно и горячо лижут неизвестно чем, потирают гладкими прохладными выступами. Гордон стонет, уже не сдерживаясь. Никогда ещё в жизни ему не было настолько, до сумасшествия хорошо. И подвижки в заднице уже принимают возвратно-поступательные мотивы. Что-то подсказывает — его сфинктер уже растянули до самого комфортного максимума. Ягро перестаёт нюхать и лизать его шею и уши, будто леденец. — Член будет ощущаться почти так же, — шелестит Альдо. — Это просто немного другая часть меня по… восприятию. — Давай, я хочу, — Гордон посильнее хватается за фиолетовые жгуты, приподнимаясь, хотя его помощи совсем не требуется. Руки ягро и гель всё сделают за него. И всё же член ощущается не так же. Проникновение головки он чувствует. Округлая и горячая, она контрастирует с гелем по температуре, и это удивительно приятно для тела. Полностью прижатый к ягро, он медленно опускается на толстый член. Было бы странно, если бы ягро не подстроился под него, одновременно позаботившись о том, чтобы его проникновение прекрасно ощутили. Едва не всхлипывая от зашкаливающих ощущений, Гордон чувствует внутри каждый растягивающий его сантиметр, горячий и пульсирующий. — Боже, да… — загнанно дыша и отчаянно потея, бормочет он. — Чёрт, я сейчас сдохну… Это так о-ху-ен-но… Он опускается на член до конца, а через пару мгновений руки ягро на его ягодицах снова приподнимают его. Что-то внутри ласкающе надавливает на его простату, проскальзывает дальше, отступая. И снова прокатывается волной, пока не приходит черёд самой толстой части — головки, и она давит так, что из глаз брызгают слёзы от резко продравшего по нервам наслаждения. И если это не последствия кахирского зелья, то что? Пенис снова заходит внутрь, не спеша, а Гордон способен только постанывать и дышать. Невыносимо приятное давление, передышка, вновь давление. Повторяя циклы, ягро явно ускоряется, но как-то странно. Член входит и выходит с той же скоростью, а вот чередование натяжения и разряжения всё чаще. Это у него на пенисе чередуются утолщения что ли? И он делает их чаще? — О господи… Ах… Да неужели?.. Это же почти как… — Ты пытаешься вибрировать? — сипит он, догадавшись. — Угум. Готовлюсь. — Что же, давай! — чудом найдя свободные силы, смеётся Гордон. Пенис, оказавшись целиком внутри, посылает первую деликатную вибрацию прямо в самые чувствительные части его организма, вплоть до совершенно мокрой головки члена. Гордон теряет дар речи. Ягро усиливает вибрацию и принимает снова трахать его, выходя и заходя примерно на половину длины. Бахромистые щупальца продолжают сосать и массировать соски, а член трётся о гладкую кожу твёрдого пресса ягро. Он сознательно не дотрагивается до него, чтобы человек не кончил раньше времени. Но теперь ещё одна щупальца тянется и проглатывает его член целиком в тягучий нежный плен. Вибрация в заднице, кажется, достигает апогея, повысившись сразу на порядок, внизу живота словно просыпается маленькая электростанция, и Гордон кончает так сильно и безумно, как никогда в жизни. Неустающие щупальца и член, продолжающий вбиваться в него, подхватывают оргазм и растягивают его, заставляя длиться и подбрасывать на своих волнах гораздо дольше, чем это вообще возможно. Когда волны пикового наслаждения затихают, угнездившись завихрениями сразу по всему его измученному телу, Гордона аккуратно кладут спиной в гель. Он плывёт в нём, будто в невесомости. Раствор под ним плотный и упругий, он принимает в себя, но не продавливается, реагирует на малейшее движение, отступая так, словно газ, даже не жидкость. Гордон не ощущает, что его схватили или что он заперт, или тонет в слайме. Где-то в глубине прозрачного геля сияют таинственные яркие огоньки, словно ночники. В нём плавают кристаллы льда, пузырьковые вкрапления, зелёные мелкие листья мяты, сладкие лимонные кружочки. Неужели это способно отображать его, настоящее ягровское настроение и показывать, о чём он думает в данный момент? Разве это не вкус коктейлей, которые он выпил сегодня и которыми от него точно пахнет сильнее всего? Ягро ложится рядом и рассматривает его, проводит пальцем по коже. Его прикосновения на ощупь как шёлк. Будто его касается дельфин или потоки воздушных струй, прохладных, охлаждающих разгорячённую кожу. Ягро касается его везде, будто плотная, освежающая вода, лишая тело всяческого веса. Гордон плывёт в ощущениях. И воздух вокруг становится совсем другой. Его наполняют тонкие, постоянно сменяющие друг друга ароматы. Закрывая глаза, Гордон остатками функционирующих мозгов понимает, что это ягро говорит ему что-то на своём языке. Но перевести и интерпретировать это, естественно, невозможно. Для ягро он был всё равно что глухонемая особь, не умеющая читать по губам. Способная лишь осознавать, что «губы» ягро шевелятся, иногда чуствовать вибрацию телом, но не знать, что такое звук. В тишине и полнейшей расслабленности Гордон крепко засыпает. *** Просыпается он в том же самом положении, распластавшись на ягро. Гель пахнет яблоком и ванилью. Из него получился удивительно удобный матрас, даже менять позу по сне не пришлось. Приподнявшись на локтях, рядом с собой Гордон видит фиолетовую фигуру сконденсированного ягро, наполовину ушедшую в гель, словно он накрылся одеялом по диафрагму и сладко спит. По крайней мере, у него была поза спящего, а глаза закрыты, пока Гордон не пошевелился. Альдо встречается с ним взглядом и очевидно беспокойно спохватывается, стремясь воссоздать и нижнюю часть тела. — Постой, — говорит Гордон. — Ты, получается, не депривировал сегодня? Удерживал форму, насколько это было возможно? — Как видишь, частично, — бросает ягро, наверное, недовольно. Он всё равно конденсируется и лепит остальное человеко-кахирное тело, садится, утопая обеими голенями в геле. — Но тебе тоже нужно отдыхать, — замечает человек. — Ничего страшного, если я не посплю несколько ночей. Даже для вас, людей, это не страшно. Бывают ночи, которые жаль отдавать сну. — Как, неужели уже утро? — Гордон скрывает лёгкое смущение за удивлением. — Да. У нас обоих сегодня нет смен. Человек падает обратно на спину, плюхаясь в личный слайм. Начинает пахнуть сладкой мятой. Он прокручивает в голове вчерашний день и морщится: — Теперь не только мне, но и тебе от нашего «команданте» конец. — Я ни о чём не сожалею, — твёрдо отвечает Альдо. — Все мои поступки были правильными. Надеюсь, у тебя всё будет в порядке. Для команданте весьма приличным аргументом будет факт того, что мы в итоге помирились. Ведь я больше не вызываю у тебя отвращения? Не пугаю тебя? — Только в том случае, если ты сделал это всё потому, что я тебе понравился, — Гордон особо выделяет последнюю фразу. — А не для того, чтобы прагматично помочь мне с характеристикой… — Странно было бы полагать, что мы, ягро, ничего не чувствуем. Просто язык химии, на котором мы говорим, недоступен иным существам. В моём арсенале лишь безжизненные слова и выученные жесты. — Не так уж и нечитаем ты, ушастый, — усмехается Гордон, хватая его за ухо и слегка его теребя, пока тот не дёргает головой, вырываясь. — Но что ты говорил мне, пока я засыпал? Ягро отводит взгляд: — Я не могу сказать тебе в лицо. Духу не хватит. — А на что у тебя хватит духу? Альдо садится прямо. Втыкает заострившийся палец себе в ямку между ключицами и ведёт им вниз, раскрывая грудную клетку до самого места, где у органических существ был бы пупок. Конечно же, там ни крови, ни внутренних органов. В полости, открывшейся взору, оказывается золотистый твёрдый объект, похожий на вытянутый с концов шар. Словно кто-то сунул туда кусок солнца, впрочем, его сияние ограничивалось тихим люминисцированием. — Это косточка ягро. Мой суть-центр, — указывает на шар Альдо. — Это тело я создаю из суть-материи. Ты лежишь на суть-суспензии. А на своём языке говорю я в основном суть-газом. В общем… суть-центр — это я и есть. Гордон застывает в изумлении, не зная, что сказать. Это как если бы человек в качестве доказательства раскрыл свою грудную клетку, раздвинул рёбра, чтобы продемонстрировать собственное колотящееся сердце. Гордон ошалело шепчет: — А вот этот язык я понимаю. Он кладёт ладонь на его руку, чтобы он спрятал. Для ягро это и мозг, и одновременно нематериальная душа. Такое не показывают кому попало ни в какой культуре. Древние люди видели душу в дожде, в громе, в океане, в лесе, в каждом дереве. Ощущали всё это разумным и живым, как бы оно не выглядело и даже если оно не могло говорить. Кто сказал, что эта суперспособность растворилась в веках? Разум Гордона ничем не отличается от разума его мистичных предков. Они ведь, сука, были правы. Вот тебе — магия, вот тебе — боги, вот тебе — разумная материя. Вот тебе скучные исследовательские рейды в соседние солярные системы да доставка продовольствия на космические аванпосты. Ягро прячет золотой шар и закрывает разрез. — Хочешь ещё раз? — спрашивает он, одновременно седлая его бёдра. Член Гордона таинственно пропадет где-то между ног Альдо в ягровской плоти. Гордон собирается ответить «нет», но внезапно чувствует, как его член сам собой заинтересованно напрягается. Отлично помнит, как было хорошо, и готов повторять это в любую минуту дня и ночи. — Почему бы и да? — отвечает он. *** Корабль «Восемь Великих» совершает орбитальные манёвры и ждёт своей очереди швартовки в международном порту второй Адгарды. Путешествие заканчивается. Ещё немного, и месяцами циркулировавший в замкнутом пространстве воздух смешается с воздухом планеты. Вместе с остальными стажёрами Гордон ждёт своей очереди к коменданту на личную беседу. Вредный кахири наверняка хотел бы опустить эту формальность, но это была традиция. Наконец, Гордон Терриен стоит, утопая подошвами в ковре. В руки ему пихают крохотную коробочку, сплетённую из лозы. — Вот, забирай свою характеристику, — бросает комендант, снова занимая место за декой. Гордон открывает туесок. У носителя разъём для человеческой техники, а в качестве хранилища приделана кахирская мутно-голубая бусина. — А там написано что-то типа «непригоден», верно? — интересуется Гордон. Лицо ксеноса резко кособочит, будто он проглотил что-то кислое. — Откроете — прочитаете. — А у Арована совсем плохое, да? — продолжает допытываться человек. — Ещё хуже, чем у меня? Может, что-то можно сделать? «Это же мучиться целых два досье взламывать и подделывать!» — Как обычно, в последний момент? — не выдерживает комендант, зло оскалившись. — За два часа до стыковки! «Ууу, бля», — думает Гордон, нервно потея, но держит экспрессивные восклицания при себе. — На кораблях кахирского флота брачные игры не являются правонарушением, — внезапно добавляет комендант. — И как это понимать? — Вон отсюда! — гаркает тот. *** Сквозь стеклянное покрытие предлётной площадки радостно светит солнце. Шумы жизни и движения окутывают с ног до головы, заменив собой повторяемость корабельных звуков. Долгожданный свежий воздух треплет отросшие волосы на голове. Хрен теперь Гордон согласиться их снова отстричь, как его заставили на первом курсе академии. И, возможно, даже покрасится обратно в тёмно-синий. Как-то раз Альдо заметил на его смуглой коже множественные шрамы от заросших отверстий пирсинга и микродермалов. Следы от бесчисленных сведённых татуировок. — Хочешь, я восстановлю всё, чтобы было удалено? — немедленно с жаром предложил он. — Прямо сейчас. Я поговорю с атомами твоего тела, и ты не ощутишь боли. Выбери форму украшения. Я могу сделать для тебя, что угодно, из любого материала. Золото, титан, платина, органическая кость. — Почему ты готов сделать это для меня? — удивился его энтузиазму Гордон. — Как думаешь, мои дары и ласки будут интересны другому ягро? — Нет. — Я ценен только тогда, когда не среди своих, — улыбнулся Альдо, насколько умел. Сумка оттягивает руку сильнее, чем когда Гордон поднимался на борт. Для него ничего не спиздить напоследок — полнейший моветон. Рядом вышагивает налегке фиолетовый ягро. — Не избегай попадать в смешанный экипаж, когда закончишь учёбу, — наставляет Альдо. — Может быть, мы встретимся там. — А может, мы встретимся на прогулке в парке, потому что портовый городок с академией у нас маленький, а, гений? — фыркает Гордон. — И, боже, средства связи ещё никто не отменял. У тебя они вообще в голову встроенные, можешь транслировать, когда и куда захочешь. — Да, мы очень развитая цивилизация. Однако мы не ставим себя выше других и подстраиваемся для контакта и совместного развития. — Да вас просто иначе кахири поколотят! — смеётся он. — Насморк на неделю нашлют или огненное чихание. — Не напоминай. Фиолетовый полукахири-получеловек с гелевым шлейфом за спиной активно беседует с весёлым космолётчиком-человеком. Высыпавшие из кораблей стажёры-люди и студенты смотрят на них совершенно обескуражено.