Здесь

— …ну вот, осталось только наложить круциатус на кого-то из нас и… — Наложи его на меня. Сказать, что Себастьяна это застало врасплох — ничего не сказать. Он даже не услышал, как Оминис подошел достаточно близко. Но вот он — стоит рядом, на его лице читается нечто похожее на злость и… разочарование? Сэллоу тушуется. — Нет, погоди, мы можем… — Хватит ныть, Себастьян, сделай это. Ты ведь сам знаешь, что другого выхода отсюда нет. Сэллоу молчит, будто в попытке придумать какую-то отговорку, будто бы собираясь предложить другой вариант. Их общий друг стоит рядом с ним, не осмеливаясь вымолвить слова, настолько невыносимо тяжелая атмосфера повисла над ними в этом старом и гнилом месте. — Давай, Себастьян, — требовательно повышает голос Оминис, и Себастьян чуть ли не втягивает голову в плечи. Неуверенно поднимает палочку, бросает в сторону пуффендуйца короткий взгляд, будто моля о помощи, но тот лишь сохраняет молчание. Сэллоу открывает рот, закрывает рот, и поджимает губы — никогда не думал, что произнести одно слово так сложно. Оминис подходит на один шаг ближе, и это выглядит настолько внезапно угрожающе, что Себастьян невольно дергает палочкой. …но иначе они останутся умирать тут. Долго и мучительно, от жажды и голода. — Х-хорошо. Ты готов? — Себастьян до последнего надеется, что Оминис одумается, но тот только кивает в ответ. Себастьян даже не думал о том насколько это, оказывается, тяжело. — Круцио! Оминиса будто простреливает насквозь. Он почти забыл, что это такое, когда в венах вскипает кровь — боль слишком ужасно знакома. Он пытается удержаться на ногах, не хочет показаться слабым, но чертово проклятие все же заставляет его упасть на колени. Ему выламывает суставы, крошит в порошок кости, выдирает вены. Ему кажется, что все вокруг заливает его горячей кровью, которую толчками выбивает из раскрывшихся рваных ран взбесившееся сердце. — Оминис! Он слышит чужой восклик будто из-под воды, сам кричит так, что не слышит собственного хрипа, который на самом деле звучит из его глотки. Боль накатывает волнами, душит, не позволяет дышать, Оминис задыхается от страха умереть вот так — в темном сыром подземелье, где его, как и его дорогую тетушку, никто никогда не найдет. От рук собственного друга. Себастьян, роняя палочку, кидается к нему. Придерживает за плечи, обнимает, зовет по имени и, кажется, плачет. Оминис не хочет казаться слабым, он хочет стоически перенести это испытание, но проклятие диктует свои условия. Он сипло кричит, чувствуя ледяной камень под спиной — он не замечает, как растягивается на полу, — размазывает невидимую кровь по волосам и немо молит о том, чтобы это скорее кончилось. Ему кажется, что он ослеп второй раз — настолько давящее ничто стоит перед глазами. — Прости, прости меня, — доносится лихорадочный шепот Себастьяна, что обнимает его, будто пытается закрыть своим телом от этой дьявольской боли, которую он сам… — Прости. Чудовищная дверь, вдоволь напитавшаяся страданиями, открывается, и боль постепенно начинает сходить на нет, оставляя после себя растерзанные тело и душу. — Прекрати, Себастьян, — Оминис пытается придать своему тихому голосу хоть немного твердости и отмахивается от объятий. — Надеюсь, ты доволен тем, чего мы достигли. Возможно, это звучит даже слишком низко с его стороны, но Сэллоу почти скулит, тычется другу в плечо, оборачивается на пуффендуйца, который, к его ужасу, отводит взгляд. — Оминис, я… — Дверь открылась, пойдем, — у Оминиса нет сил говорить сейчас, их едва хватает на то, чтобы суметь подняться на ноги и хотя бы попытаться сделать максимально отстраненный вид. Насколько это вообще возможно плача.