Изгнанник Акито

Она вновь, уже в который раз оглянулась – позади них полыхал огонь. Последствия взрыва? Возможно, но уж очень обширной казалась охваченная пламенем зона: два огромных холма – слишком пологих, чтобы именоваться горами, но всё равно внушительных, полыхали лесными пожарами. В густой ночной темноте – небо в основном было затянуто тучами, чудилось, что это колоссальных размеров огненная птица, немыслимый адский альбатрос взлетает куда-то ввысь. - Скорее, командир, у нас нет времени – возможна погоня! Акито. Он выглядел обеспокоенным, но ни в коем случае не паникующим, деловым, уверенным. Они шли за ним и по его командам – не за ней – и она хорошо это сознавала. Как понимала и то, что сейчас это было правильно. - Да. Я иду… Опять застонал раненный испанец – Педро, кажется. Только бы он и в самом деле знал, где партизаны! Куда они идут? Всё зависит от стольких случайностей! Лени Малькольм вновь вспомнила, как они здесь оказались. Взрыв, который чуть не сожрал весь её отряд. А ещё то, что было до взрыва. Тот генерал, злой и надменный нобиль – брат Акито? Абсурдно, немыслимо – и всё же факт! Что за странная, прихотливая вещь – судьба: развести братьев через весь свет только для того, чтобы снова буквально бросить их друг другу в объятия! Впрочем, если бы в объятия! У неё будет ещё время подумать о судьбе, а может и спросить у Акито о брате, о том, как так всё могло между ними получиться. Но сейчас даже и без его слов ясно, что эта встреча создала для них много дополнительных опасностей и проблем, главная из которых – они шли прочь от фронта! Так решил Акито тогда, сразу после их чудесного спасения из злополучной деревни: - Брат… он… Если Шин уцелел во взрыве, то нас будут искать. Все, кем он может сейчас распорядиться и выделить для этого. А он наверняка уцелел, раз выбрались мы, ведь у него был наймтер, а это броня и скорость. И уж точно все враги в округе будут знать о нашем отряде: численности, приметах – и стрелять на поражение, стоит только показаться. Нам нельзя двигаться к фронту! - Но что же тогда делать? Наши силы ведут атаку, W-0… - Командир, мы не знаем, насколько эта атака успешна, но даже если так – именно если так, то все вражеские войска сейчас в движении, все отступают. Стоит нам показаться, как на нас будет сконцентрировано всё внимание, незаметно просочиться не выйдет. Наш единственный шанс – это немедленно ретироваться до появления патрулей. Если бы речь шла не о моём брате, то можно бы было надеяться, что нас сочтут мёртвыми. Но он – нет, никогда. Раз уж Шин меня увидел, то будет искать, пока не найдёт и не убедится сам. - Но где же нам спрятаться? - У… У Пабло, - раздался неожиданно тяжкий стон, - У… партизан! Я покажу… поведу! - Вы ранены. У вас нога… - Гром и молния, к сатане мою ногу! Я поведу! Пусть кто-нибудь поможет, поддержит – и поведу. У них – надёжно, вольно. Там можно переждать эту бурю. А я… я хотел бы… отдохнуть – да, так это лучше назвать — именно там. Под соснами. Они очень красивы там, эти сосны… - Сайяма! Помоги ему!!! Но Ре Сайяма не двигался с места. Удивительно широко распахнутыми для японца глазами он смотрел и смотрел на видимый край пылающей деревни, или, скорее, её остатков. Затем сделал шаг назад, а после ещё и ещё один. - Нет! Нет… - Нет? - Всё это – чистое самоубийство. То, как нас стирали в пыль найтмеры, этот взрыв… Теперь, когда оказалось, что в деле замешан этот безумный брат Акито, у врага есть особая заинтересованность в том, чтобы нашпиговать нас свинцом, - с этими словами Ре вскинул штурмовую винтовку, - А я не вижу причин дырявить свою шкуру за немцев, испанцев, или кого другого! Для нас эта война окончена! Аяно, Юкиа, мы уходим. Сейчас! И даже не пытайтесь остановить – нас сейчас больше здоровых, а пальба вполне может привлечь внимание – и тогда крышка нам всем. - Что ты, я не буду вас останавливать, - Акито жестко сжал губы, - нам слабаки и вечные изменники не нужны. Только вот что возьми в голову: мы в Испании – хотите вы того, или нет. И здесь война – хотите вы того, или нет. И есть кое-что, выдающее вас с поличным – вы японцы. Это не спрятать. Европеец вполне может перепутать японца с другим азиатом, но с испанцем – никогда. Где бы вы ни появились, в какую бы деревушку ни зашли – все будут знать, что вы – чужаки. Королевская армия не станет жалеть не то добровольцев, не то наёмников, но даже ещё прежде неё вас линчуют сами жители. А вернись вы к нашим позициям – и вас сразу же встретит герр Хюммель, которому будет очень интересно, как и почему вы сумели возвратиться втроём, без сослуживцев и командира. Прикрыть вас больше будет некому – и вы встретитесь с петлёй. Ну и, наконец, вы можете поселиться в лесах, никогда не показываясь людям – так как, кто бы ни победил, для него вы всё равно будете изменниками и колодниками. Так что вперёд – жаль только не доведётся узнать, что вы выбрали. А мы идём к партизанам. Рё Сайяма смолк, задумался, но оружия пока не опустил. И тут вдруг вперёд вышел Юкиа: - Хватит Рё. Не нужно. Мы пойдём с ними. Я пойду с ними. И не потому даже, что альтернатив у нас и впрямь особенно нет, а потому, что… он теперь тоже наш! Ты говорил, что не хочешь дырявить шкуру за немцев – я тоже. Но что на счёт друзей? Ни Акито, ни командир Малькольм не смотрели на нас свысока. Они были с нами – и стали для меня друзьями. Рё стоял, напряжённый, напружиненный, а потом… опустил винтовку: - Ну и чёрт с вами со всеми! К партизанам – значит к партизанам! Аяно посмотрела на него, потом на Юкиа, затем снова на него и молча присоединилась к уже продолжившемуся движению вперёд… И вот они идут. Через чащу, через поле и ручей, по просёлку – но быстро сворачивают с него – и снова по поросшим лесом холмам. Лени сильно устала. Но, разумеется, никогда и никому бы в этом не призналась. А вот Акито словно и не замечал усталости. Что он чувствует? И всё же тяжелее всего дорога давалась испанцу. Лени боялась, что он просто умрёт ещё до того, как они прибудут на место, и отряд так и затеряется в глухой каталонской провинции. Она корила себя за то, что в этом страхе было больше опасений за себя и остальных, а не за самого несчастного Педро, но ничего не могла с этим поделать. Акито подгонял. - Быстрее, быстрее – рассвет уже занимается, и, как только солнце встанет, мы сразу сделаемся в пять раз уязвимее. Как всё же глупо, что они остались без связи в решающий момент! Сразу после того, как они выбрались из зоны взрыва, она попыталась вновь связаться с Хюммелем, с Фарвиком, хоть с кем то из своих, но… зарядная батарея рации села, а запасные оказались совершенно негодными! Как? Почему? Неизвестно, но Акито вспомнил, что и рация и батареи были получены со склада, которым заведует ни кто иной, как их давешний итальянский знакомый дон Пьеро Абрэмо Бертолдо маркиз де Анью. В сознательный саботаж верить не хотелось, но даже если исключить такую вероятность, сама безалаберность итальянца вполне могла быть достаточной. Казалось, что буквально всё сходится и сводит их к одному варианту, единственной возможности – партизаны, партизаны, только они. - Ну же, друг, я понимаю – тебе больно, но всё же: скоро ли мы доберёмся? И главное – какие ориентиры, пароли, кодовые знаки? Было вполне очевидно, зачем Акито это спрашивает – взгляд раненного становился всё более мутным, речь – тихой. - Пилар. Её зовут Пилар, и она живёт в пещере. Странно… Странно, она — цыганка, цыгане должны двигаться, а не жить на одном месте. Тем более в пещере. Странно… Нужно будет спросить её – почему? Успеть бы… А то странно… Несчастный ещё не раз повторил это “странно, странно”, а Лени мысленно готова была молиться, чтобы он получил-таки шанс задать этот свой вопрос. Цыганка? И в самом деле, необычно – в сознании Лени они и война совмещались плохо. Что могло заставить её взяться за оружие? Размышляя об этом, Лени чуть не упала, споткнувшись о корень. Да, усталость в самом деле сказывалась. Они приближались к очередному холму – большому, с пологой и крутой сторонами, когда Педро издал громкий вскрик-всхлип. Все обернулись к нему – но он улыбнулся. - Сигнал. Это такой сигнал. Крик птицы… я только забыл какой. Как же так? Он снова улыбнулся… а потом голова его упала ничком, тело обмякло. И в этот же момент откуда-то сверху раздался ответный клич-призыв. Затем ещё – от них как-бы требовали ответа. Тех, кто знал бы испанский, в отряде не осталось, всё повисло на тончайшем волоске. И тогда Акито молниеносно вскинул штурмовую винтовку, выстрелил из неё в воздух – всё смолкло. А затем медленно и осторожно положил её на землю. Следом за ним, поняв его логику, это сделали и остальные. Лени без особенной надежды прокричала слово “друг” на трёх языках, которые она знала – немецком, английском и французском. И неожиданно услышала ответ! - Кто вы? Вижу, Педро с вами. И вижу, что пришлось ему плохо. - Мы… - Лени замялась, думая, как будет лучше сказать, - мы друзья! - Вот как? Но я вас не знаю. Кому вы друзья? - Мы… друзья Испании, мы сражались с армией короля, мы… - Но кто вы!? - Мы отряд W-0 немецкой армии и я… пожалуйста! Нам очень нужна помощь! - Так уже лучше. Я не люблю лжи. И вижу её хорошо. Проходите. А Педро положите у порога – я скажу Хосе и Хорхе чтобы вырыли могилу. - Могилу? Но… - Он мёртв. - Откуда вы это знаете!? - Знаю. Просто знаю. Они поднялись по склону к укрытой кустами пещере. По пути Лени видела несколько фигур, в том числе двоих лежащих – похоже, у пулемёта, но навстречу им выходить никто не спешил. Не показался никто и из зева пещеры, занавешенного попоной. Войдя же, Лени и остальные с удивлением обнаружили… почти что дом — обжитой, сухой, хоть и не без странностей: засаленные свечи, колоды карт, на ярких платках-покрывалах, какие-то засушенные растения, ладанки, из которых одна дымила, потрескавшееся зеркало в дорогой оправе и даже лошадиный череп. - Не удивляйтесь. Хотя… можете и поглазеть чуток – врать не буду, открытые от изумления рты мне всегда нравились, пусть и не так, как моей мамаше. Лени обернулась на голос – низкий, чуть хрипловатый. И увидела женщину лет пятидесяти, довольно высокую и массивную, с мощной челюстью и большим лбом. Лицо её было почти квадратным и смуглым, кажется, оно могло бы послужить образцом для гранитной скульптуры. Волосы – густыми, но не слишком ухоженными, черными и блестящими, как мазут. Ноги - толстыми, что было видно даже за чёрной с красными волнистыми линиями юбкой с оборками. При этом из под красивой ткани выглядывали шерстяные чулки. - Ну же, не стойте столбами! Скажите, раз пришли, как там дела у Республиканской Испании? В этот самый момент вошли двое – один с пистолетом, а другой – с ручным пулемётом и чем-то вроде серпа, заткнутым за пояс, и произнесли несколько фраз по-испански. Женщина, не поворачивая головы, что-то резко бросила им в ответ, а потом махнула рукой, и парочка удалилась. - Я… Ещё раз спасибо, что поверили нам. И… это очень хорошо, что вы говорите по-французски. - За правду благодарить не нужно. А французский – мать любила Францию. Он напоминал ей о тех временах, когда наш род ещё не был укоренённым в этой скале. - Я – Лени Малькольм, полковник… то есть доброволец и… - А меня зовут Пилар. Я вполне могу пережить, если вы сохраните свои секреты в тайне. Но что мне нужно знать – это как там на фронте? Нам надо решаться – оставаться, уходить, атаковать, но только не бездействовать. Слишком уж все обленились! - Мы действовали как диверсанты. Пытались подорвать склад боеприпасов. Наша диверсия оказалась результативной, но было ли этого достаточно для успеха атаки, мы не знаем. Связи со своими у нас нет – батарея рации села, а запасные оказались негодными. - Значит вам нужна рабочая рация? - Да, но… Разве она у вас есть? - Нет. Она есть у роялистов. - Да, но… Я не хотела бы, чтобы мы навлекли на вас смертельную опасность. Нас разыскивают сейчас, активно и думаю, что умело – и если найдут… - То всем нам не увидеть следующего дня, верно? Так у нас уже давно повелось. Мы знаем, как прятаться – а порой и кусаться. Да и не только с помощью рации можно связываться – мы не носим униформы, знаем здешние места и ходим по ним туда, куда нам нужно. Я пошлю Ансельма к Лериде – может не сразу, но он пройдёт. И передаст то, что вам нужно… Лени не знала, как и благодарить эту рослую властную испанку, которая так быстро из почти безнадёжного положения сделала судьбу W-0 едва ли не безоблачной – нужно только подождать. Она почему то была уверена – сюда поисковые партии и отряды брата Акито не доберутся. Главное – написать правильное послание, чтобы никто не усомнился в словах связного. Лени, пожалуй, взялась бы за дело немедленно, но Пилар сперва повела их чуть глубже в пещеру и усадила там за широкий, надёжный, хоть и грязноватый стол. Появилось вино, вяленое мясо, хлеб, сыр и оливки. Хозяйка выставила их просто молниеносно – именно что хозяйка, а не только и не столько командир, но не прекращая при этом то и дело окидывать внимательным пытливым взглядом сидящих. - А вы откуда? - Мы… Мы японцы. - Из британских колоний значит? - Нет! Мы… Мы – японцы. - Мне то дела нет – все мы люди, а вот нашим дурачинам это не понравится. А имена у вас есть? - Я Рё Сайяма. Это Аяно и Юкиа. Юкиа Нарусе и Аяно Косака. А это – Акито Хюга, обер-лейтенант и наш командир. Пилар усмехнулась: -Да уж, боюсь, что таких имён я не упомню! Разве что Акито… - самого молчаливого из всех. - Он… У него есть сложности с братом и… - А почему у вас здесь все эти карты? Стеклянные шары, зеркала? Что от них толку для партизан!? – Акито подал голос – странно, резко, почти болезненно и не очень-то в общую тему, но Пилар ответила. - Потому, что это – не временный штаб герильи. Или, вернее, не только он. Это ещё и мой дом. А до того он был домом моей матери и моего деда. И все мы занимались здесь нашей родовой профессией. - Какой же? - Гадали. Предсказывали будущее, видели судьбу. По картам Таро, по шару, по дыму, по руке и по всему, чему только возможно, - она снова усмехнулась. - Вы говорите, похоже, не особенно веря в это сами. - От чего же. Я верю. Только вот тот, чью судьбу мы читаем, тоже должен верить. - Удивительно – раз здесь жила ваша мать и дед, то как же вы не боитесь, что вас раскроют и обнаружат? – Лени выхватила из разговора то, что вновь её взволновало. - Нет, не боюсь. Опасалась сперва, но потом поняла, как, в общем, сразу думала на самом-то деле – эти олухи настолько не знают собственную страну, что проморгали бы нас и под самым носом! А откуда им знать? Ни дед, ни мать не получали купчей на землю, не имели дела с нотариусами и судьями и не очень-то платили налоги. И к главным испанским всезнайкам – священникам не ходили. Это к нам ходили – и священники даже, узнать, что их ожидает. - Но, получается, вас хорошо знают. - Да. Знают. И, может быть, даже и найдётся такой презренный сын шлюхи, который расскажет роялистам, что де недалеко от холма Святого Яго в пещере живёт ведьма, которая верховодит тут всеми геррильерос – так-то они и поверят в это! – в этот раз она уже звонко рассмеялась, - Решат – нагадала ему что-то не то, удачи в делах не посулила, а кто не из местных – так и просто прочь погонят с такими рассказами. Вдруг весёлость её мгновенно совершенно угасла. Лени проследила направление взгляда Пилар – напряжённого и печального – к руке Акито, потянувшейся за хлебным мякишем. - Покажи ладонь. Акито остановил своё движение. Молча положил правую руку ладонью вверх. Пилар смотрела на её, склоняясь, приблизила и потом снова убрала указательный палец — так, как бывает, его подносят к строкам на книжной странице, когда и впрямь читают текст. Выпрямилась. Не сказала ни слова. - И что же ты там увидела? - Ничего. - Ну же, я и сам знаю свою судьбу! Говори! - Ничего я там не видела. - А говорила, что любишь правду. - Что ж, так тому и быть – ты проклят. Проклят так страшно, что должен был бы уже давно уйти из этого мира – а ты здесь. Но тебе тяжело. Нестерпимо. И будет тяжело, если проклятие останется висеть на тебе грузом. Лени ждала его ответа, смотрела на него во все глаза… но Акито промолчал. Только чуть кивнул, будто что-то подтверждая самому себе. - Ладно, как бы там ни было, а вам нужно переодеться. И поскорее. - Чего? - Не чего, а переодеться из вашей униформы. Вы же вряд ли собираетесь безвылазно просидеть в пещере всё время до возвращения Ансельма? А вот как раз вас заметят тут же – и также мигом растрезвонят везде и всюду, что де военные, иностранцы, не то немцы, не то чёрте кто и что – уж простите, с вашими то лицами. И сюда молниеносно нагрянет облава. Мы то, может и постояли бы за себя, но оно вам нужно? Да и одной-единственной дело не ограничится. Так… кажется у меня тут что-то оставалось из мужского платья. Женского то я найду, а вот мужское… Что-то было от деда… С этими словами Пилар полезла куда-то за цветастую ширму с большим зелёным драконом в псевдоазиатском стиле и извлекла из-за неё огромный и, кажется, будто только что выкопанный из земли сундук. Как только она откинула тяжёлую крышку, вглубь, скрываясь от света, стали стремительно прятаться какие-то насекомые… Вскоре прямо на стол начали ложиться юбки – один в один как у хозяйки, две пары алых туфель, которые были красивыми… когда-то, а теперь походили на сморщенные стручки жгучего перца. Потом настал черёд и мужских штанов и рубах. Все как то не решались начать первыми, но хозяйка подгоняла. Ко всему выяснилось, что в пещере нет стен, за которыми можно было бы спрятаться, но Пилар безапелляционно заявила: у неё тут не бал маскарад и не показ моды, все собравшиеся уже достаточно взрослые, чтобы знать, что у кого и где. И под этим предлогом заставила их приступить сейчас же. Лени была счастлива, что ей досталась та самая заветная загородка с драконом – хотя и всё равно стеснялась. Бедной Аяно повезло меньше, и её возмущённые возгласы долго не утихали уже после того, как все завершили свой туалет. Пилар же тем временем сперва захихикала, затем отвесила пошловатый комплимент в адрес Рё, а точнее его задницы, наконец, словно художник у мольберта, цыганка отошла на несколько шагов назад и наклонила голову: - Вы, конечно, на испанцев всё равно похожи не будете, но если издали… если издали, то ещё ничего! В крайнем случае как стеснительные невесты будете лицо прятать! Ха-ха! Ладно, не обижайтесь. И вот чего – я вас подкормила малость после похода, но это – не то, что нужно настоящим бойцам, да и кроме вас тут ещё целый отряд будет столоваться. Раз уж пришли и дел у вас, вроде как, нет, то не стойте столбами, а помогите мне кашеварить! Морковь – вон там, а вот там – оливковое масло и… Лени Малькольм сидела и смотрела на огонь костра: его развели прямо в пещере – там была специально пробитая отдушина вроде трубы, куда уходил дым. Пилар уверяла, что именно в неё лучше всего видно звёзды, но, хоть и стемнело, проверить это было никак нельзя – слишком жарко горело пламя. Огонь… Лени смотрела на него с какой-то первобытной зачарованностью, как если бы видела впервые, только получив его, добившись, но ещё до конца не осознавая, какие великие последствия вызовет это открытие для всей будущности рода людского. Языки пламени то переплетались косами, сливались в объятиях, то слабели как-бы в борьбе, то били прибоем, то прыгали один другого выше, плюясь искрами… Огонь голодными зубами впивался в подбрасываемые поленья, охотно пожирал всё, что ему ни предлагали, но даже он не мог съесть её мыслей. О том, что она – неумелая, никчёмная, слабая, что вечно не на своём месте и идёт не той дорогой! Сегодняшний день показал это как нельзя лучше. Лени пыталась помогать. Правда пыталась. Но именно она расколотила красивую большую тарелку с тапас и именно она чуть не спалила подол платья, пока возилась с салатом, который так и не смогла приготовить по-человечески – пришлось переделывать Юкиа. Но бог с ним с салатом – разве в этом дело!? Акито… Она смотрела на него, следила за его лицом – ничто не поколебало знакомых черт: а ведь сегодня он узнал, что проклят, и в этот же день — суток ещё не прошло - встретился с братом на другом конце света от места, где они родились, который всё ещё вожделеет его смерти! И остался собран, уверен в себе. Это он – и только он командир их маленького отряда. Акито вёл и в итоге доставил их к партизанам! А она… Ей хотелось сказать ему, насколько она… уважает его? Ценит? Нет! Всё не то! Насколько она… Лени смотрела в огонь костра, а в голове, подобно языкам пламени, скакали воспоминания. О том, как она именно из-за этого – желания найти своё место, собственный путь, сперва хотела стать ветеринаром, потом – врачом, позже ходила на курсы сестёр милосердия. Как, познакомившись там несколькими отставными военврачами, твёрдо решила стать офицером в армии… Всё это было так глупо, по-детски – отсюда, из испанской пещеры, она сейчас очень хорошо это видела. Как и то, что не могла иначе. Она любила Джошуа Малькольма – своего приёмного отца, она пыталась любить и братьев, хотя с трудом могла их воспринимать в таком качестве. Лени никогда не была в семье на положении Золушки – вот, и на стол то накрыть не может. Но ей не хотелось вечно всей своей жизнью и судьбой, связями, деньгами, друзьями, мужем, которого, если б она не артачилась, ей подыскал бы приёмный отец ещё тогда, когда оставался в полностью здравом рассудке, быть обязанной своей приёмной семье. А что теперь? Язычки огня продолжали плясать, но смотреть на них сделалось больно. Лени осторожно встала и вышла на свежий воздух в лунную ночь… и сразу же увидела Акито. Она хотела было сразу уйти, чтобы остаться незамеченной, но не вышло: - Тебе не спится? - Я… - Выглядишь ты усталой – лучше выспаться… Что то случилось? - Я и не предполагала, что настолько бесполезна. Она тут же мысленно разозлилась на себя – это вышло просто жалко. И всё же, глядя в глаза Акито, видя в них пока ещё немое ободрение, на минуту она сама перестала верить сказанному. - Они всё это умеют только потому, что им с детства пришлось сделаться самостоятельными – жизнь заставила. - Пытаешься меня утешить? - Вовсе нет, я просто перечисляю факты. - Но… дело не только в этом! Я… Это касается и моей службы тоже и… Лени сама не знала почему говорит это. Она не хотела, ни в коем случае не хотела, но слова стали сыпаться наружу как бы помимо её воли, будто сахар из прорванного мешка. - Службы? Вы… ты отличный офицер! А вообще хотел бы я, чтобы нам скоро перестали быть необходимы служебные навыки. - Да? Ты, наверное, прав, но я… чувствую себя иногда такой беспомощной. Как тогда с отцом… Воспоминания и мысли слились в душе Лени в один общий могучий поток, который выволок наружу, поднял со дна и из глубин памяти то – самое главное. - С господином Малькольмом? - Нет. С моим настоящим отцом. - А кто он был, командир? - Он был политиком. Его звали Адольф фон Брейсгау. - Неужели тот самый, который, создав с нуля партию, за пять лет чуть не стал канцлером? И которого потом убили? - Вы тоже о нём слышали обер-лейтенант? Да, это и был мой отец. Лени рассказала ему всё. Поведала историю, которую никогда не любила не только рассказывать, но и вообще вспоминать, однако сейчас она предстала перед её мысленным взором с удивительной яркостью. Акито слушал – серьёзно, тихо. А она словно бы даже и не вспоминала, но описывала то, что происходило прямо на её глазах. И даже больше. Она отчётливо помнила такое, что по возрасту своему, строго говоря, помнить не могла – ведь папа погиб, когда ей ещё не было и семи лет. Как отец основал Народно-социалистическую Великогерманскую партию. Как та росла, будто на дрожжах. Как он становился не просто известным, или популярным политиком, а, казалось, каким то особым германским мессией. На его митинги приходили десятки тысяч, а отец мог говорить без передышки по нескольку часов, и в итоге не Адольф фон Брейсгау, а публика уходила обессиленной, полностью покорённой властной силой слов. И она помнила папу в эти моменты – одухотворённое лицо, воздетые руки, казалось, заострившиеся черты лица, неизменный серый плащ, похожий на солдатскую шинель цвета фельдграу, но при этом непременно ярко красный шейный платок и золотой партийный значок на отвороте. Строгий и серьёзный, он улыбался только в самом конце – когда чувствовал, что победил толпу – так отец говорил об этом матери. Ему несли цветы. Его просили об автографе, а он – рослый, пепельноволосый и шагающий широкими шагами — “живой образчик германского духа”, как тогда называла его пресса, шествовал сквозь толпу. Отец никогда не боялся этого. И всё же самой маленькой Лени Малькольм… нет, тогда Лени фон Брейсгау, конечно же, больше нравился домашний папа. О его во многом, так и не состоявшемся величии, она по-настоящему узнала только потом. А тогда она радовалась, когда он был рядом с матерью – в такие моменты неизменно тихий и вежливый, хотя и почти всегда усталый. Она помнила, как он трепал её волосы, как часто дарил цветы и называл своей маленькой розой. Лени так радовалась… По правде сказать папа часто передаривал ей цветы с митингов, но матери – никогда. Только свои. Мать… Клаудия фон Брейсгау - тихая нежная красавица в тени отца, но рядом с ней, маленькой Лени, она всегда казалась ей как бы волшебной принцессой, которая случайно ненадолго прилетела к ним из сказки, чтобы осчастливить папу. Ненадолго… Уже много позже дочь узнала и её историю – второго ребенка известного аристократического семейства, которая выходила замуж без особенной любви, но всё же нашла её в браке. Лени Малькольм потом часто говорили, что внешностью она пошла в мать... Тот митинг должен был стать особенным. Отец так его и замыслил. Митинг победителей, тожество и единство народной воли в духовном центре силы Германии. Новая избирательная кампания уже почти началась, и он не сомневался в успехе. Это должен был стать его первый “удар по старым и усталым, тем, кто не может даже постичь новых задач нации, чей век во главе Рейха истек”. Митинг на Броккене – том самом, что упоминался в Фаусте! Так он хотел, но, к большому его разочарованию, выяснилось, что это невозможно: на горе и близко не поместятся все желающие. В итоге из Гёттингена они приехали в Клаусталь-Целлерфельд у подножия горы, где в рекордные сроки была возведена огромная сцена, вывешены флаги – государственные, а ещё чаще – партийные. Это был второй митинг в жизни Лени, на который папа взял её – до того она видела его на них только по телевизору и в газетных вырезках. И если первый – в Мюнхене, не очень то понравился робкой девочке, которая стояла на виду у толпы, а отец не то что не успокаивал её, а даже не оборачивался, то теперь и она прониклась атмосферой удивительного праздника, которой было пропитано всё. Люди иногда сами внезапно начинали кричать “Победа!” – и было от чего: предварительные соцопросы давали партии 46% голосов на выборах в Рейхстаг. Казалось, что стоит добрать ещё 4% - и тогда за ними большинство! Они и только они смогут строить обновлённую Германию, новый порядок для Рейха, а может и всего мира… Малышке Лени отвешивали комплементы почти так же часто, как матери. Она поднялась на сцену, рядом стояли друзья отца, руководители партии, рядом с ней – генерал Шмайерс в парадном мундире (впрочем, тогда он, кажется, был ещё только полковником). Играла музыка – всё больше марши, но порой и фрагменты классических опер, которые тогда казались Лени фон Брейсгау отголосками тех мелодий, которые, должно быть, играли на балах прекрасным принцам и героям из легенд и сказок. А потом… Уже потом много позже она узнала, что их было пятеро. Один погиб сам, взорвавшись вместе с бомбой, ещё одного убили выжившие охранники отца, а двое других позже застрелились сами. Выжил только один – его и поймали. Террориста звали Юзеф Святоцкий – остальные тоже были поляками, теми, кто до сих пор не смирился с жестоким крахом их последнего восстания и надежд на независимость. Они мстили Германии и всему миру. Почему именно Адольф фон Брейсгау? Потому, что “эхо этого взрыва больнее всего отозвалось бы в сердцах у немцев и громче всего – в газетах” – так он об этом сказал. Одно время Лени казалось это диким: человек, который лично не имел ничего против неё, её отца, её матери, который не очень то хорошо знал даже, как выглядит этот Адольф фон Брейсгау – видел его до того только в газетах, разрушил ей всю жизнь. Его потом казнили – был большой показательный процесс. Главным свидетелем обвинения выступал Шмайерс. Хотели задействовать и её, но в последний момент пожалели – да и так всё было достаточно очевидно. И до странности легко – Лени и сейчас не могла понять: как, неужели на митингах отца, а ведь это был далеко не первый из них, не было предусмотрено должной защиты!? Неужто всё, что у него было, это ряд одетых в партийных цветов рубашки и брюки бойцов охранных дружин, отгораживавших сцену, да двое телохранителей, которых в решающий момент и рядом-то не оказалось!? Неужели… - Взрывы… Там, кажется, много народа погибло? Вы, вроде бы, и мать тогда потеряли? Лени зябко поёжилась, но не могла не продолжать: - Да… Больше 300 человек. Причем только 36 - от взрыва и стрельбы. Остальные - от паники и давки. И мать тоже. И она вспомнила и это, хотя много лет мечтала забыть. Этот ужас на лицах, эту накренившуюся трибуну, эти пятна крови там, где ещё только что стоял отец, крик матери, щепки, выбиваемые пулями, горящее знамя… И ещё по-прежнему доносящуюся из динамиков бравурную музыку, не поспевшую за жизнью. Их почти сбросили с трибуны, потом, толкаясь локтями и, кажется, даже стреляя в воздух, стали пытаться протиснуть сквозь обезумевшую человеческую массу… Люди – они вдруг стали как-бы масками, гримасами, глухими и страшными. Лени видела тогда, как человека затаптывают насмерть. Нет, это не была её мать, или кто-то из её знакомых. Просто человек, немолодой уже мужчина. Его лицо осталось с ней на всю жизнь. Их вели к машине – надёжной, защищённой, как казалось. И они добрались до неё! Сумели, справились! Вот только это совершенно не значило, что они спаслись. Вокруг уже окончательно начал твориться сущий ад, а преисподней положено быть огненной. Флаг… огромный пылающий флаг, начавший валиться прямо на них, закрывая небо, от которого рванула в разные стороны толпа – по ногам, по рукам, по головам друг друга! Это она – толпа, буйное и страшное людское море перевернуло машину, причём Лени порой казалось, что оно не было случайностью – будто люди, которые чувствовали, что гибнут, не желали отпускать их от себя к живым. Потом их накрыл огонь. Лени выбралась – она была маленькой, она сидела сзади, она смогла выскользнуть. А мать… Лени помнила её последний взгляд – и это почти чудесным образом было не грустное, не режущее болью воспоминание, нет! Она… Сколько было любви в этом взгляде! И… радости. Да, радости! Ведь Клаудия фон Брейсгау поняла, что хотя бы её дочери удастся выжить. Последними словами матери было имя Лени. А сама малышка отвернулась тотчас, как ярче вспыхнул огонь у машины, и побежала – быстро, быстрее, ЕЩЁ БЫСТРЕЙ! Чтобы не видеть и не слышать. Прямо на поросший лесом склон Броккена. - Выжила только я. Акито не отвечал, но вдруг… положил свою ладонь ей на плечо. - Паника была такой большой, что моего исчезновения поначалу просто не заметили. Машина сильно прогорела – останки не сразу удалось опознать. Я два дня пробродила по Броккену – шок был такой сильный, что я почти ничего не помню, кроме обрывков. Потом меня нашёл тамошний егерь. А после я стала Лени Малькольм. Семья Малькольмов… Нет, не так. После смерти отца в первый момент его популярность только ещё более возросла – о нём рыдала вся Германия. Партия на выборах получила большинство, хотя потом очень быстро уже в Рейхстаге распалась на фракции и группы. Ровни отцу там не было, они все перессорились из-за дележа папиного наследия и его правильного понимания, а уже через два года партии вовсе не стало. Это всё было позже, но уже тогда, в первые недели после теракта, генерал Шмайерс понял, что меня непременно пожелают вовлечь в политику. Он взял на себя ответственность за мою судьбу – хотя и не мог уделять мне много времени из-за своей службы. В тот момент у меня все хотели взять интервью, на моё имя приходили вороха писем с соболезнованиями и даже предложениями об удочерении. Я не очень помню формальную сторону вопроса, и как получилось, что именно генерал стал моим временным опекуном, но он решительно отмёл все послания и прошения, а потом намеренно подыскал мне семейство достойное и небедное – это еще, мягко говоря, однако при этом никак не вовлечённое в немецкую политику. Фамилию иностранцев. Я благодарна Малькольмам за всё, что они для меня сделали, но я всегда хотела жить… сама, своей собственной жизнью, а не наследием отцов – настоящего, или приёмного. Так и в армии оказалась… - Пора нам всё же идти спать. Акито поднялся с места, но руки с её плеча не опустил, обернулся медленно. И тут… Лени вдруг сама почти отбросила прочь эту руку, путанно пожелала приятных снов и быстро-быстро ушла назад в пещеру. Следующий день был и похож и непохож на предыдущий – удивительно и совершенно мирный посреди войны, занятый множеством мелких хозяйственных надобностей: Пилар, очевидно, решила использовать даровую рабочую силу на всю катушку. Да ещё это дурацкое происшествие с Рё… После полудня вся дружная компания – подразделением пёстрое сборище уже никто бы назвать не смог, по совету Пилар пошла отдыхать на небольшой пруд. Ну, как отдыхать – в том же пруду необходимо было постирать одежду всего отряда, а заодно и собственную старую униформу, но всё же возможности поплавать и полежать на песчаном берегу тоже никто не отменял. Рё сразу держался молчаливо и странно – ещё более тихой была только сама Лени, которую не могли до конца покинуть мысли о вчерашнем разговоре с Акито. По приходу он и вовсе тихонько сел на торчащую из земли корягу: против солнца, чтобы не слепило глаза, и, так вышло, одновременно спиной к пруду. Туда то его и толкнул один из подошедших вскоре партизан, явившихся ловить раков, с задорным возгласом: «Амиго! Нельзя быть таким пасмурным в такой солнечный день!». Рё так задорно бултыхался с громогласным плеском и возмущённо верещал, что всё поначалу решили, будто он придуривается - и только Аяно бросилась в воду спасать незадачливого друга, который, как оказалось, совершенно не умел плавать! На ласковом испанском солнце одежда просохла быстро, но жалобы Сайямы и подколы всех остальных не утихали до самого ужина, где тот в свою очередь решил отыграться на Акито, требуя от него в качестве доказательства его права командовать остатками «Виверны» съесть вдвое больше, чем он сам… Но вот шумная ватага утихомирилась. После ужина Лени помогала Пилар убирать со стола: - Вы… Простите меня, пожалуйста, за вчерашнее – разбитую посуду и продукты и… Я учусь, я достаточно быстро учусь, так что… - Ты хорошая девушка, Лени, - прервала её Пилар, - Красавица. Я вижу, как растревожено у тебя сердце. И уж точно вижу, что это не из-за дурацкой моей посуды. Да и не удивительно – в твои то годы. Вот что – если захочешь, я могу тебе погадать. - Погадать? - Да, прочитать с помощью карт что-нибудь в твоём прошлом, а может и будущем. Лени согласилась – волнуясь так, что дыхание перехватывало. Она не могла понять, чего, собственно, так боится, шла за цыганкой, чтобы доказать самой себе, что может перебороть эти глупые страхи, чтобы не обидеть Пилар, которая таким образом проявляла к ней свою симпатию, а ещё… Акито… она и Акито… предсказание будущего. Нет, об этом было слишком страшно даже ясно думать! В дальнем углу пещеры оказалась ещё одна ширма – вроде той с драконом, а за ней два маленьких пуфа и столик. Значит здесь? Пилар завесила проход, через который они только что миновали ширму, прикреплённым к ней большим цветастым платком, невесть откуда в её руках появилась колода карт – большая, старая и как-бы солидная. Она молча усадила Лени, зажгла дымную свечу, от чада которой все очертания вокруг быстро стали размытыми. Перетасовала карты: - Это – колода Таро, доставшаяся мне от матери, а ей, от моего деда - и так далее на много поколений в глубину. Я буду выкладывать эти карты – одну за одной. Но вглядываться и искать в них свою судьбу должна в первую очередь ты сама. Карты – это карты, но только твоя память и твоя жизнь дадут им провидческую силу. Ты готова? - Да. Лени ответила, как сама думала, едва слышно, но эхо этой короткой фразы ещё долго отдавалось у неё в ушах. Пилар медленно, со значением сняла верхнюю карту и положила её на столик. В неровном свете свечи Лени увидела изображение Луны, которая освещает землю и реку, а на неё выли собака и волк. Следующая карта легла на стол - женщина, которая стоит на одном колене у воды. Пилар словно бы сама с интересом рассматривала Лени, вглядывалась в её лицо, потом сказала не без некоторого удивления: - Это прошлое. Твоё прошлое, только забытое. Вижу, что давно ты повстречала в лесу… ведьму. - Ведьму? - Да. И она наложила на тебя проклятие… Но она же спасла тебя от смерти. И в этом проклятии заключена ещё большая часть твоей судьбы, твоего будущего, пока неопределённого и неявленного. Лицо Пилар выступало из дыма. Страх, удивление, недавний разговор с Акито, сомнения, усталость, воспоминания – всё соединилось вместе в голове у Лени, она как бы стала падать куда-то, проваливаться, погружаться. Перед её глазами появилась картина склона, густо поросшего лесом. Она сама – страшно запыхавшаяся, уставшая. Ей нужно бежать, нужно скорее бежать – но Лени уже больше не может. Маленькая девочка, потерявшая свою семью, застывшая на медленно укутываемом снегом склоне Броккена… Но вот она всё же побежала вновь, хоть и не быстро. Не смотря под ноги, а глядя в небо – почему то так бежать было легче. Снег оседал плавно и тихо, не было никаких звуков, кроме тех, что производила она сама, вокруг стремительно темнело. Вот она выбежала на открытое пространство - белое, округлое. Поляна? Нет! Но это она поняла слишком поздно, когда тонкий лёд, предательски спрятанный снегом, треснул под ногами, а ледяная вода обожгла так, как может обжечь не всякий огонь. Всё случилось очень быстро. Она ушла под лёд с головой – почти без всплеска, без борьбы. Руки и ноги, и без того измождённые бегом, теперь совсем отказались ей повиноваться. Жизнь в ней будто вся собралась к сердцу и к глазам, которые оставались открытыми. Воздух у неё был – маленькая прослойка между льдом и водой, но его хватало. Так она и лежала, цепенея, без мыслей, минуту, две, а потом, наверное, так же тихо погрузилась бы на самое дно, откуда уже не может быть возврата, когда вдруг её всё ещё живые глаза увидели фигуру. Белый балахон, размытые контуры – она напомнила ей старую сказку о Снежной королеве, снег словно соткал её за мгновение из ниоткуда. Позади виднелись ещё фигуры, но уже совсем смутно. А эта, ближайшая, склонилась вдруг надо льдом и водой – женское лицо, чёрные с удивительным отливом в зелёный волосы, чуть заметная улыбка и протянутая рука. И голос, зазвучавший прямо в голове: - Ты хочешь жить? - У меня нет сил… - Сил? А если бы у тебя была Сила, ты бы жила? Я могу дать её тебе – заключить с тобой сделку. Прими на себя гиасс – обязательство, то, что сделает твою жизнь и судьбу особенной, не такой, как у других. - Я… принимаю… Секундная как-бы вспышка, отдавшаяся в теле внезапным теплом, поворот под водой – туда, ближе к склонённой фигуре, а потом - крепко схватившая её рука, вытащившая Лени наружу. На поверхность. К жизни. Холодно, всё равно было ужасно холодно. Она задрожала, почти безотчётно прижалась к подолу балахона. К её удивлению неподвижная фигура тоже вздрогнула. - Этот гиасс… Этот договор я не совсем честно заключила с тобой – а потому, вопреки своему обыкновению, дам тебе возможность выбрать ещё раз. Сила твоя пребудет с тобой – тайно до времени. Когда же судьба поставит тебя на распутье, ты вольна будешь прибегнуть к ней, или так и оставить спящей. Но помни – раз пробудив её, дороги назад не будет. А сейчас – пойдём с нами, тебе нужно тепло. И она пошла – под руку с загадочной незнакомкой, вместе с ещё дюжиной людей в белом, с капюшонами, надвинутыми так, что не видно лиц. Почему-то Лени не боялась. Вообще эмоции её как бы тоже замёрзли – она не знала, куда и зачем идёт, сколько идёт, но боже, какое счастье охватило её, совсем маленькую и продрогшую, когда они вышли на поляну, находящуюся, очевидно, неподалёку от вершины Броккена, судя по открывающемуся виду. Там ярко и весело горел костёр! Лени подошла к нему совсем близко, она тянула руки к костру, льнула к нему. - Смотри не обожгись! - крикнула незнакомка, но в этом голосе было больше шутливости, чем беспокойства. Их спутники тем временем начали откидывать капюшоны – под ними оказались очень непохожие друг на друга люди: разного возраста, пола, национальности. Но всё же Лени довольно быстро нашла то, что их объединяло – особый блеск в глазах, словно в каждом из них поселились угли того самого костра, рядом с которым она сейчас сидела. Люди встали в круг – все, кроме той самой незнакомки с волосами с зелёным отливом. Она же вышла как некий председатель на небольшое, казалось специально заготовленное (а может, так оно и было – только уж больно древним смотрелось) каменное возвышение, а потом заговорила – мелодичными прочувствованными фразами. Лени не знала языка, на котором звучала речь, но вслушивалась в интонации: ироничные, возвышенные, уверенные. Потом всё смолкло – совсем, до звенящей тишины. И в ней все собравшиеся стали приближаться к костру медленными и плавными шагами. - Сейчас ты можешь поучаствовать в чём то удивительном, чего никогда и нигде больше не увидишь и не испытаешь, если вступишь в наш хоровод. Незнакомка оказалась прямо позади Лени, которой именно в этот момент пришло в голову спросить её имя – но та приложила палец к губам прежде, чем девочка успела задать свой вопрос. Ей показалось, что она буквально прочитала её мысли и опередила знаком молчания. - Не нужно слов, Лени фон Брейсгау. Вступи в наш круг – но держись крепко! И Лени взялась! Хоровод сомкнулся, начал свою круговерть, ещё, ещё, потом немного отодвинулся от костра – только чтобы прихлынуть к нему волною почти совсем близко. Жар был на самой грани между приятным и уже болезненным. Послышались звуки музыки – хотя Лени так и не смогла понять, кто и где играл её. Они кружились, расходились и сходились, оборачивались вокруг себя. Над ними уже стояла звёздная ночь с тонким-тонким серпом-месяцем. Вдруг прозвучало слово – и с этим словом все встали – и каждый устремил взгляд на одну женщину по левую руку от Лени и по правую от незнакомки. Женщина закрыла глаза, потом вновь открыла – и те вспыхнули алым светом, который теперь уже нельзя было ни спутать, ни не заметить. А потом… они начали подниматься над землёй!!! Это было удивительно, невероятно и ни на что не похоже – будто весь вес вдруг не то чтобы ушёл, а перестал что-либо значить. Точно снизу поддерживает огромная невидимая дружественная рука. Это было даже не так, как, наверное, бывает у птиц – лучше, с удивительной лёгкостью: на мгновение Лени позабыла обо всех тревогах, страхах и даже утратах, почувствовала если не счастье, то огромную широкую и словно не помещающуюся внутри радость. Их невероятных хоровод, круг сомкнутых рук, поднимался медленно, но неуклонно – метр, два, три, пять. Костёр в своей вершине пылал даже жарче, чем внизу, огонь плясал среди них ещё одним членом этой круговерти. А потом без команды или знака, но все одновременно, кроме самой Лени, они начали переворачиваться в воздухе, не разжимая рук. Она, чуть замешкавшись, едва не отпустила, не разжала ладоней, но незнакомка вдруг схватила её вдвое крепче, а прямо в голове прозвучало: “Отпустишь – упадёшь!”. Да, теперь уже не было никаких сомнений – она читает мысли. Лицо Лени на миг приблизилось к костру так, что стало больно. Она закрыла глаза, прижала к груди подбородок, а когда снова открыла их, то внизу, да-да, внизу, она смотрела на свои ноги – были звёзды! Казалось, что Лени может наступить ненароком на одну или две, так что девочка так и замерла не шевелясь. Голову едва заметно покруживало, но это было даже приятно. А над её головой, беснуясь и негодуя от такого нарушения всех мировых законов, полыхал костёр… Звёзды сделались как бы ярче и ближе, колесо хоровода остановило своё кружение, настала удивительная тишина из которой, как из глубокого сосуда, медленно возрастая, послышался голос. Незнакомка пела. И в такт её песне, на каждой паузе ведущей, стали присоединять свои голоса остальные члены хоровода, будто поддерживая её, когда невидимая трудность и тяжесть не позволяла той продолжать. Лени не знала, молчать ей или подпевать – она никогда прежде не слышала мотива и слов, но будто чувствовала их нутром, той же наполнившей всё естество лёгкостью, которая отправила её в полёт. Вдруг хоровод поднялся ещё на метр или полтора и оказался точно в том месте, где соединялись, сливаясь, последний отблеск света костра и лучи лунного света. Голос ведущей обрёл огромную силу, а сквозь пространство перед ними проступило сотканное из алого и серебряного сияния нечто, напоминающее контуры раскинувшей крылья птицы, порхнуло крылами, а после пропало. Песня стихла. Они, как бы догоняя птицу, поднялись ещё метров на пять и тут… хоровод разжал руки! Лени испугалась, она вдруг вновь явственно почувствовала свой вес, ощутила конец магии. Поняла, что падает и от ужаса закрыла лицо ставшими свободными руками. Когда же Лени вновь опустила их, то обнаружила, что лежит у костра, догорающего с тихим треском последних дров, целая и невредимая, только очень уставшая. Последним, что она увидела в ту ночь, было лицо незнакомки, склонённое над ней. А потом Лени охватили объятия сна... Утром незнакомка разбудила её, сняла невесть откуда появившуюся большую с густым мехом шкуру (медвежью?), послужившую ей одеялом, тихо шепнула “Иди за мной, не бойся и слушайся – пора вернуть тебя людям”. Отвела, полусонную, на поляну, куда пришлось идти странными петлями, так что пару мест они будто проходили дважды, или, во всяком случае, очень близко. Посадила на небольшой пень рядом с лапой огромной ели. - Жди здесь. - Чего? - Своей новой жизни. Только не сходи с места. Она скрылась так быстро, что Лени даже не успела спросить – а какой новой жизни, что это, как она будет выглядеть? Сидеть пришлось долго. Хотелось есть. Но она сжала зубы и терпела. Стало темнеть, заухали совы, однако Лени держалась, а потом… заснула снова, только на этот раз странным, необычным сном, в котором были только лес и лес, снег и снег, среди которых она бродила без конца и края. Спотыкалась – и снова брела. Проснулась она от оклика егеря… Потом было много суеты, вопросов, врачей, много деланной заботы, от которой становилось только противнее. И тогда же по-настоящему пришло осознание того, что родителей больше нет. Нет и не будет. Именно это было самым главным для маленькой Лени фон Брейсгау – наверное потому она сразу и не рассказала о тех удивительных вещах, что случились с нею на Броккене. А после… Когда она поведала-таки обо всём робко самому симпатичному ей молодому доктору, то тот, конечно же, объявил это фантазиями, а вернее бредом, знаком по-прежнему нестабильного психического состояния. Бдения эскулапов умножились многократно, а Лени очень хотелось побыть одной – ей было стыдно, неловко грустить при них при всех, а не грустить она не могла. В общем-то немудрено, что скоро маленькая сиротка согласилась, что ведьмы, полёты и остальное – лишь комбинация бреда и сна, реакция на гибель отца и матери. И пусть сама она ни минуты не верила в это тогда – время шло, девочка взрослела. Она стала Малькольм, вошла в новую семью – и тогда уже именно Лени Малькольм решила, что то, волшебное, действительно было сном, а пустое хождение по лесу, напротив, реальностью. Не так и трудно было в этом себя убедить, ведь ничто в окружающем мире и жизни не обладало хотя бы толикой той магии и удивительного, безумного чуда – с чего бы и верить в него? Но сейчас, после предсказания Пилар, Лени увидела отчётливо, вспомнила до деталей и уже не могла усомниться: всё это, вся немыслимая история — правда! - Так это был не сон! Пилар, как оказалось, продолжила невозмутимо выкладывать карты: - Таро говорит, что только ты сможешь спасти его. - Кого? Кого именно? - Кого говоришь? – цыганка хитро и почти зло сощурилась, - Неужто я в тебе ошиблась? Того, кто тебе дорог. Акито. Пилар умолкла. Лени всё ждала и ждала, когда цыганка скажет что-нибудь ещё. В конце-концов, не выдержав, она спросила прямо: - Разве вы больше ничего не скажете? - Нет. Это твоё предсказание – тебе и решать, что с ним делать. Да я и не знаю, что могла бы сказать. Только вижу по твоим глазам, что тебе и в самом деле открылась какая-то правда. Значит, всё было не напрасно. А теперь иди. И Лени вышла – из-за ширмы, а потом и вовсе прочь из пещеры. Она не знала, что ей сделать теперь, как использовать своё новое знание, не ведала, в чём её сила, если она и правда есть в ней. Нужно было понять, опробовать. Лени шла в лес, туда, где точно не помешает и, чего доброго, не повредит остальным в пещере. Она добралась до кромки деревьев, повернула, а потом… почти нос к носу столкнулась с Акито! Он сидел на узловатой коряге и смотрел на луну: казалось вот-вот – и завоет волком. - Ты!? Они спросили это одновременно. Потом смолкли. Акито вновь устремил взгляд на луну, Лени села рядом. - Что с тобой? - Я… Мне страшно. Стыдно в этом признаваться, но страшно. Вновь встретить его. - Брата? - Да. Он… Я должен был умереть тогда – вместе со всеми. Он сказал это мне прямо! Да. Он так и сказал… И я умер! Должен был! Но я остался… И вот теперь жизнь, судьба – кто знает, какая сила снова столкнула нас лбами? Я пытался не думать об этом, держаться отряда, долга, но я не могу. Его ведь не спасти, моего брата. И теперь я чувствую… что убью его! Убью!!! Убью… Руки у Акито дрожали, он весь приподнялся на коряге, его вид в неровном ночном свете был совершенно безумным. И именно в этот момент Лени бросила думать про силу, про прошлое и про будущее, про всё и про всех. Она обхватила его широким жестом обеих рук и крепко прижала к себе. Да, да! Она спасёт его! Спасёт!!! И без всякой силы… - Акито. Я так счастлива, что ты жив. Ведь я смогла повстречать тебя. Их руки переплелись. Лица – сблизились. Ей на секунду показалось, что она снова проваливается в холодный омут – под лёд. Но разве может при этом быть так жарко в груди!? К исходу утра следующего дня в пещеру Пилар вернулся Ансельмо. И не один – с ним был целый отряд улыбчивых белозубых молодых испанцев и даже машина! Лерида успешно деблокирована ударом W-0 и других частей, фронт стабилизирован. А их с нетерпением ждали двое героев - Teniente Coronel (то есть подполковник) Фарвик и Comandante (то есть майор) Хюммель…