Игра наваждений

Как Алешка ни старался, слежки не увидел. Осталось неприятное ощущение чего-то скользнувшего по краю сознания. Какое-то время он стоял у отделения, безрезультатно оглядывая улицу. Нет, ничего подозрительного. Но что-то все-таки было. Расстроенный, он забылся и вошел через главный вход, а не черный. И, конечно же, тут же попался на глаза Штольману. Минут за пять до этого Яков Платоныч с Анной Викторовной вошли в приемную, полную служивых. При виде дамы все они примолкли и превратились в зрение. Этого было достаточно, чтобы Штольман пришел в нешуточное раздражение. Дело было даже не в том внимании, которое любые мужчины, не исключая полицейских, неизбежно обращали на его жену. Он не выносил, когда личное выставлялось на общественное обозрение. Почему-то Яков Платоныч не подумал о том, что это неизбежно, если она будет ходить на службу именно в его отделение. Буркнув в качестве пояснения: «Анна Викторовна будет вести журнал происшествий», Штольман поскорее увел ее в свой кабинет. Все еще раздраженный, зачем-то вернулся в приемную и наткнулся на проводника. - Входить в отделение после начальника – привилегия более высокого начальства, господин Булатов. Пока вы им не являетесь, будьте добры не опаздывать! Безусое лицо сначала вспыхнуло, потом окаменело. Мальчишка привычно прикрылся казенщиной: - Так точно, ваше высокоблагородие! Прощенья просим, ваше благородие! Готов искупить, ваше благородие! Неизвестно, что сказал бы Алешке в ответ на его шутовство пришедший в еще большее раздражение начальник, если бы не Николай Ефремович. Последний появился в отделении как по волшебству и обратился к Штольману: - Яков Платоныч, на пару слов! Штольман подарил Булатову долгий и многообещающий взгляд, но позволил увести себя. Алешка мысленно дал себе подзатыльник за чрезмерное беспокойство о вечном враге подчиненного и пожелал начальнику провалиться поглубже с его неприятностями, которыми отныне он, Алешка, интересоваться не станет. Направляясь в кабинет, Николай Ефремович говорил на ходу: - Побывал сегодня у Тюлькина. Позволь, доложу, есть интересные подробности. Он открыл дверь, вошел вместе с Яков Платонычем и несколько оторопел, обнаружив за своим столом даму. Признав Анну Викторовну, вежливо поздоровался и взглянул на Штольмана. - Анна Викторовна будет у нас журналистом. Можно сообщать Захарову, что в отделении полный комплект, - сказал Яков Платоныч. Бойцов выслушал эту новость и постарался не выказать резонного удивления, оно было не ко времени. Он спросил лишь: - Приказать принести еще один стол или Анна Викторовна будет вести журнал в архиве? - Пусть принесут стол и ключи от архива, - распорядился Штольман. Николай Ефремович вышел. - Вести протоколы лучше здесь, - объяснил Штольман Анне. – В архиве будут все нужные папки и журнал. Анна молча кивнула. Ей было неуютно, хотя она не понимала, почему. Она чувствовала себя чужой в отделении, имея, тем не менее, полное право тут находиться. Ее неловкость передалась мужу. Оба не знали, куда себя деть, и появление городовых, обремененных столом, было как нельзя кстати. Воспоследовали шум, суета и топот, сдержанные возгласы «левее, левее», сдавленный вопль Еременко, которому отдавили ногу. Наконец, стол был утвержден у окна, к нему приставлен стул и приложены канцелярские принадлежности. Анна перебралась на теперь уже свое место. Дружный вздох облегчения всколыхнул занавески. - Что вы говорили о Тюлькине, Николай Ефремович? – вспомнил Штольман. - Месяца два назад в его жизни появилась возвышенная, но безнадежная любовь, - ответил тот, усаживаясь за освободившийся стол. - Возвышенная? – не понял Штольман. - В прямом смысле слова. Возлюбленная выходила на балкончик, воздыхатель пел серенады и шептал признания. Штольман пристально посмотрел на Бойцова. Тот вскинул ладони в защитном жесте. - Я всего-навсего повторяю слова молодого человека. Избыток романтичности объясняется банальной нехваткой средств. Как мы знаем, маменька пеклась о сохранности его портмоне, а потому деньги в него не клала. При этом славила осторожность именно сына и приписывала заслугу ему. Так вот, у Тюлькина не было денег на то, чтобы погулять с барышней, тем более с барышней «из салона». Штольман не удержался и иронически вскинул брови. - Да-с, поэтому любовь была не только возвышенная, но и безнадежная. Из сочувствия к его душевным мукам Эля посоветовала Тюлькину сходить к Мадам за чудесным эликсиром. Якобы он успокаивает душу, укрепляет сердце и обостряет ум. - Поистине чудесное средство, - согласился Штольман. - Мало того, Эля туманно намекнула на то, что Мадам может помочь с деньгами. Тюлькин отправился по адресу, попробовал опий, ощущения ему понравились. Все. - Действительно, занимательная история. Анна переводила взгляд с одного на другого. - И что же теперь? Штольман пожал плечами. - Примем эту историю к сведению, навестим владелицу дома терпимости, чтобы ей не пришло в голову продолжить предприятие Мадам. Такие курильни, хотя и разрешены законом, всегда рассадник преступлений. - И все? - Что же еще? Давать советы не противозаконно. Опий вполне легальное средство. - Но ведь Мадам преступница! А девушка отправила к ней бедного Тюлькина. Надо рассказать ей, чем это могло кончиться. - Пока нам нужно больше узнать о преступлениях Мадам. Анна Викторовна, я собираюсь в морг. Поедете со мной? Анна вскочила, выражая полную готовность ехать куда угодно. Ей было по-прежнему не по себе в отделении. Николай Ефремович был так явно фраппирован предложением, что Штольман счел нужным пояснить: - Анна Викторовна давно помогает работе полиции. Иногда не вполне обычным, но действенным способом. И в морге ей доводилось бывать. Все еще не убежденный, Бойцов пробормотал: - Вам виднее, Яков Платоныч. А я тогда посмотрю, кого там за ночь привели. Штольман кивнул, подхватил трость и котелок и вместе с Анной покинул кабинет.