Recambio. Обратный счёт. Книга вторая

Куда глаза глядят. Он никогда раньше не думал о том, какой смысл вкладывают люди в эти слова. Идти куда глаза глядят. «Куда глядят». Значит, они устремлены куда-то, эти глаза, верно? Куда ты хочешь? Куда тебе нужно? Куда тебя тянет? А если вдруг так случилось, что тебе всё равно это куда, лишь бы идти, бежать, ползти? В таком случае, возможно, эту фразу стоит переиначить? «Откуда?» Оттуда, где тебе плохо. Оттуда, где сделали больно. Оттуда, где находиться невозможно, и тебе кажется, что если хотя бы ещё одну минуту задержишься, боль станет невыносимой. Когда на руку опрокидывается чашка с только что налитым в неё крутым кипятком, ты же отдёргиваешь руку, верно? Ты же мгновенно вскакиваешь, опрокинув стул, чтобы уберечь себя от ожогов. Ты же не думаешь в этот момент ни о чём? Ни куда, ни зачем. Ни почему. Потому что для тебя главное — спастись. Спасти руку. Тело. А душу? А душа чем хуже? Она ведь намного больше значит для человека, чем рука или даже нога. Без руки и ноги жить-то можно, а вот если насмерть обварить кипятком душу… то, пожалуй, вряд ли получится жить дальше. Так стоит ли удивляться тому, что первое желание, первое чувство — бежать. Не туда, куда глаза глядят. И вообще не «туда». А «оттуда». Оттуда, где больно, где невыносимо. Где остаться даже ненадолго означает гибель. Забавно, что в первый миг он почти ничего и не почувствовал — получается, привык? И лишь спустя какое-то время — полчаса, час? — его скорёжило, скрутило в бараний рог, словно наркомана в ломке. В горе и в радости, говорите? Пока смерть? Одежда, сумка, телефон. Зарядник. Кредитные карты. Он не спеша прошёл в комнату, где находился комп. На автомате равнодушно продал все бумаги по рынку, не глядя на котировки. Через пару дней все деньги окажутся на карте. Спасибо его ангелу-хранителю, вовремя надоумил сменить брокера: эти новые выводят бабло без задержек и без лишних вопросов. Экран компа мигнул на прощание цифрами в стакане и, пискнув, погас. Вывод в кэш по всем позициям и посрать на котировки. Он вышел из дома и сразу почувствовал себя намного лучше. Конечно, свежий воздух большого города трудно, наверное, назвать свежим без улыбки на лице. Но… ветер. Но… солнце в прорехах апрельских, лёгких как пух облаков. Но… быстрые шаги — почти бег, чтобы не было времени на мысли. Они его не догонят. Кто сказал, что умирать в Мерседесе намного приятнее, чем в трамвае? Дурак сказал. Умирать всегда больно, одинаково больно — что в маршрутке, что в Бентли. Даже если при этом ты не меняешься в лице и дышишь ровно. Просто в Бентли есть шанс убежать намного дальше, чем трясясь в автобусе. И на порядок быстрее. Кстати, о смерти. Он бы и умер, наверное. Если бы не одно обстоятельство. Ванька смертельно устал. Вот так всё просто. Настолько устал, что даже языком лишний раз пошевелить оказалось затруднительно, не то что ногами. Телефон он отключать не стал. Не в театре. Королев и королей драмы вокруг и так достаточно, если измерять их в тоннах на квадратный сантиметр его жизни. Да и детство давно прошло, чтобы так вот дёшево истерить. Он ведь не один в этом мире со своими проблемами. Например, мама может неожиданно позвонить, а ведь пиликанье в трубке и равнодушный голос про недоступность абонента — это точно не то, что ей сейчас нужно с её-то сердцем… Ну а если звонок прозвенит ожидаемый вдогонку ему… ну что ж. И в этом случае дешёвые театральные эффекты теперь идут лесом. Поговорить — поговорим. Тем более если ты уходишь с каждой минутой всё дальше и дальше, то и разговаривается легче с каждым шагом. Чем больше расстояние, тем легче… разговаривается. Не меняясь в лице. Не сбиваясь с шага. Звонок застал его уже в аэропорту. И звонила не мама. Он отошёл в сторону, вдохнул, прежде чем нажать иконку приёма. — Да. — Вань… — помолчав, сказала трубка. — Я слушаю. — Я всё объясню. — Не сомневаюсь, — не меняя тона ответил он. — Вань. Ну что ты как маленький? Он промолчал. Это очень хороший вопрос. Поскольку на него можно и не отвечать. Трубка тяжело вздохнула. — Как с тобой сложно. На этот тоже. Да это и не вопрос вовсе. — Вань. Мы же вроде с тобой договаривались. Да. Договаривались. Только одно дело — согласно кивать и смеяться над ханжеством и скудоумием толпы: что это за отношения, мол, когда оба сидят в клетке, пускай и в золотой. Ванька неосознанно покрутил кольцо на пальце. А совсем другое дело — подъехать в клуб, где твой парень играет сегодня вечером, и сделать это без предупреждения. Соскучился же! Хотелось сделать сюрприз. Гера давно звал, да он всё отнекивался. Так-то Иван и сейчас заранее ничего не планировал, да и с мутным Лёшиком пересекаться лишний раз не хотелось. Но сердцу ведь не прикажешь, всколыхнулось оно: поехали! Он и поехал. Ну и обнаружил своего любимого в укромном уголке этого клуба. Сюрприз, как говорится, удался. Полумрак скрывал детали происходящего, но кому дело до них, если основная картина маслом так и жжёт глаза? Северцев полулежал, развалившись в низком кресле-груше и расфокусированным взглядом лениво наблюдал за тем, что происходит между его раздвинутых ног. И время от времени затягивался сигаретой. На полу перед ним уютно расположилось существо с выкрашенными в розовое волосами, и это существо яростно сосало его член. Оно действовало с азартом профессионалки и даже не подавилось, когда Ивану надоело на это смотреть, и он сделал шаг вперёд. Тёлка — то, что это не пацан, стало ясно при ближайшем рассмотрении — хоть и заметила его краем глаза, но не остановилась, а лишь всё поскуливала и тоненько мычала на высоких нотах. Да и у его парня тоже ни один мускул не дрогнул. Хотя нет. Дрогнул. Герка даже обронил тихо с досадой: «Бля» перед тем, как кончить, содрогаясь, прямо в необъятную глотку. Окончания балета ждать было глупо. «Мы свободные люди». «Ханжеская мораль — для быдла». Да, всё так. «Не изменяй, и да не изменим будешь…» — полезло в голову дикое, дурацкое, что-то достойное пера поэтов Серебряного века. Историки, кстати, утверждают, что они жили себе и не тужили. Как говорится, ни в чём себе не отказывали. И мальчик — мальчик. И мальчик — девочка. И даже два мальчика плюс Лиля Брик. И наверняка бывало такое, что две дамы плюс один член — тоже легко. И… вот, блядь, как жаль, что он не поэт Серебряного века… всё было бы намного проще. Или нет. Дорогу домой он помнил смутно, как в тумане. Счастье ещё, что ни во что не врезался и никого не задел. По-видимому, мозг намного умнее сердца и в таких случаях действует на автомате. Куда нужно поворачивает, когда нужно тормозит. Вот бы ещё сердцу так научиться… Он вышел из дома, перечисляя в уме всё необходимое, что взял с собой. И хмыкнул, удивившись, что их, необходимых вещей, не так уж и много. Карты — деньги — телефон. Сейчас предстояло решить, что делать дальше. Для этого придётся постараться и для начала остыть. Да разве ж от кипятка остынешь? Когда плеснули в самую душу… И ведь не скажешь ничего, когда сам на это подписался давным-давно, ещё на заре их с Геркой знакомства. С восторгом щенка подвывая на «Мы свободные люди?»: «Да! Да!». «Нет ханжеской морали?» — «Нет! Нет!» Жаль только, что в эти прекрасные слова каждый вкладывает свой смысл. Жаль, что они так редко совпадают, эти смыслы… И ведь всё немного изменилось с тех пор, разве нет? Разве подпись на смешном клочке бумаги на иностранном языке, разве слова, сказанные почти в унисон, разве кольцо, которое сейчас застряло на суставе безымянного пальца и никак не желает сниматься, не означают то самое «в горе и в радости»? Нет? Он остановился и без сил присел на скамью: красивая витая металлическая спинка, тёплое дерево сиденья. Это смотрится прекрасно. А вот сидеть неудобно. Но и к лучшему, пускай неудобно и жёстко — так меньше болит внутри. Он вдруг прыснул в кулак, словив настороженный взгляд проходящей мимо женщины. Откинулся на спинку и прикрыл глаза. Картинка толстозадой соски с готовностью проявилась перед ним за пару секунд. Сетчатка убитого хранит негатив — портрет убийцы, последнего кадра, который жертва видела в жизни? А вот его собственная сетчатка хранит голую жопу неизвестной бабы. Ну чем не повод для ржачки? Даже выколоть себе глаза не поможет — отражение уже отпечаталось в мозгу. Впечаталось в мозг, как штамп Почты России на сургуче. Не отскребёшь… — …да. Договаривались, — эхом отозвался он в телефонную трубку. — Ну? И в чём проблема? «Во всём», — хотелось сказать. В том, что я тебя люблю. В том, что эту любовь не вытравишь из сердца, разве что вместе с мясом. Это хуже Почты России. Это даже не сургуч, это ржавчина, которая проедает живое насквозь и пока не дожрёт твоё сердце до конца, не остановится. А это ох как больно. Оно же, блядь, живое. — Нет проблем. — Ну вот и ладушки. Когда домой? Давай подгребай, роллы закажем. Знаешь, у «Панды» акция сейчас… «Никогда домой». — Заказывай без меня. — Как… вот бля… — растерянность в голосе не спрятать. — Обиделся. Ну что ты, ёпт… Вань, ну что ты начинаешь? Что, наша песня хороша? Начинай… — Нет. — Обиделся? Обиделся??? — Нет. Не обиделся. — А что тогда? — Просто я уезжаю. — М. — А вот растерянность и недоумение в голосе настолько реальны, просто руками можно трогать, ножом резать. Только зачем… — И надолго? — Недели на две. Он бросил это не задумываясь и вновь поразился тому, что мозг работает отдельно от него. Да. Да. Это как раз то, что ему сейчас нужно. Две недели — отличный срок. Или даже три. Это уж как пойдёт. И — да. Мы свободные люди. Стадо быдла пасётся в тупом мареве на лугу, пережевывает рутину бытия, а мы расправим крылья и летим. — А знаешь, это супер идея. Тебе нужно отдохнуть, собраться с мыслями, ты так давно не расслаблялся. Я просто целиком за. Я бы и сам с тобой… «Не-е-ет…» Слушать дальше сил не было. Иван отставил трубку от уха, но голос Геркин всё равно до него доносился, хоть и издалека. — …да у меня сам знаешь — всё забито под завязку. Репетиции, выступления. Это ты у нас птичка вольная — где хочу, там и работаю… «Не-е-ет…» — …и куда? Он вздрогнул. Кажется, этот вопрос прозвучал не в первый раз. Надо ответить. Он пошарил глазами, наскоро изучая табло вылета. — В… в… в Лиссабон. Да. Это как раз то, что нужно. Пустой песчаный берег и огромные волны. Конец марта и начало апреля там сезон штормов. Глупо прожить жизнь и ни разу не побывать в Лиссабоне. Шенген открыт, денег на билет и отель хватит за глаза. А через пару дней и вовсе вся сумма со счёта рухнет на карту — не разорвало бы её от такого счастья. Трать сколько влезет — не потратишь и за год. Слава Богу, вопрос о том, зачем он уезжает, повис в воздухе и остался незаданным. Видимо, Герман всё же несколько опасался получить откровенный ответ. — Отлично, солнце моё! Атлантика, трамваи, фаду*, порто** и паштейш***. Шли фото, а я буду здесь слюнями захлёбываться. Захлёбываться. Мозг тут же подсунул ненужные ассоциации. Интересно, спровадил ли он свою одноразовую пилоточку? Или она сейчас виснет на нём и тошнотворно мурлыкает в ухо какую-нибудь тупую хуйню? Странно, что он решил сперва, по кроссам судя, что это был парень. С парнем было бы больнее? Или нет? Хотя какая разница… — Да. Паштейш. Извини, регистрация начинается. Я позвоню. — Счастливого полёта. Целую. Айфон приветливо распахнул иконки — и Skyscanner всегда к вашим услугам. А вот и нужный рейс… Ванька ожидаемо оказался в конце очереди на регистрацию. Плевать. Хотя… шесть часов полёта сидеть в хвосте возле туалета — а судя по тому, что он купил один из последних билетов, тому так и быть — не самое приятное занятие. А впрочем, хуже чем сейчас, ему уже вряд ли будет. — Паспорт. Он протянул красные корочки парню за стойкой и слабо улыбнулся. — Багаж на ленту, пожалуйста. — Я возьму с собой. Сумка через плечо, в ней одиноко болтаются планшет, телефон, бумажник и наушники. Даже трусы и носки — и те придётся купить в Лисбоа. Ну о трусах он как-то не подумал, когда выходил из квартиры. Дверью, конечно, шарахнул от всей души, втайне надеясь, что кусок штукатурки где-нибудь да отлетит. Парень поднял на него глаза и запнулся. «Красивая у них всё же форма», — подумал Иван. Он, не отдавая себе отчёта, шарил взглядом по тёмно-синему пиджаку. Лаконичная рубашка, аккуратно повязанный галстук… строгость рулит. Единственная вольность, которую позволил себе парень, — выбритые виски с едва заметным рисунком на них. Ну да. Виски. — Что? — Он снова улыбнулся на сей раз шире. Привычной, ничего не значащей улыбкой. — Я говорю, что осталось одно место в первом ряду — там хотя бы есть куда ноги вытянуть. Мы их обычно для пассажиров с детьми оставляем, но на этот рейс таких не оказалось. Парень словно оправдывался и только всё неуверенно смотрел ему в глаза. Ну да. — Спасибо. — Он улыбнулся ещё шире и протянул руку за паспортом и посадочным. Шесть часов.