***
Сборы на репетиции проходили, быть откровенным, утомительно долго и нудно, настолько сильно порой были противны, что хотелось плевать на весь этот чертов оркестр, как и на собственную работу в целом, однако, будучи величайшим всемирно известным капельмейстером, вряд ли можно удостоится такой роскошью, и поэтому сейчас ей приходилось крутиться перед зеркалом, пытаясь справится с непослушными волосами, и подбирать из своего гардероба что-то максимально выдержанное, чтобы на публике не вызвало никаких негодований. Миссис Тар глядела на этот мучительный процесс из другого конца комнаты. Ей прекрасно было известно, перечить Лидии — опасный ход, который мог привести к непоправимому. Любой выбор, что касался исключительно ее, она должна была сделать самостоятельно. Лидия никогда не подпускала Шерон в подобные моменты близко к себе, чтобы услышать от нее какой-то совет. Если же подобное случалось, маэстро превращалась в сущего монстра из кошмарных снов, который высасывал из тебя последнюю частичку души, оставляя наедине с твоей обидой и горечью. Раньше женщина не была такой, все это были следствия заболевания величием, в итоге от которого страдали все, кто ее любил. Почему-то именно своим ближним она причиняла невероятную боль. Наверное, тот яд, что медленно убивал ее сердце, решил распространиться по воздуху в порыве гнева, а когда ее оппонент вдыхал, в его груди все замирало, а сердце сжималось от жгучей боли, вызывая обиду, что разжигала огонь, а он же своим жаром пронизывал все тело. Боль эта была колюча, словно тысяча иголок, которые вонзили тебя в один миг. Все это должно было остановить Шерон, чтобы ни в коем случае не создавать семью с такой, как Лидия, но противоположности притянулись. До свадьбы Гуднау, как и после, не могла повысить тон на Тар. Она искренне хотела быть опорой для той, которая стремиться к высотам, хотела, чтобы та испытала как можно меньше падений. Конфликты Шерон всегда старалась погасить: будь того виновницей она, или же ее жена. Ей не хотелось всей этой грязи. Несмотря ни на что мисс Гуднау стала миссис Тар, которая по сей день мечтает выполнять свою миссию. Шерон заметила, что Лидия достаточно сильно разнервничалась. С советами она не станет лезть, а сделать так, чтобы Тар почуяла ее тепло — легко. Женщина медленно подошла к Лидии со спины, обхватив ее талию руками, а голова легла на плечо. — Выглядишь потрясающе, знаешь это? — подобно коту, тихо промурлыкала ей на ухо та. Ее голос так сладок и ангельски превосходен. Тембр, словно тихое вечернее море, лениво обнимающее песчаный берег, когда тот переливается на уходящем за горизонт солнце. В этом мелодичном звуке любой был готов утонуть. Шерон владела им на все сто процентов: знала каждую деталь, отточенную и поставленную, так же идеально, как движение смычка по струнам излюбленной скрипки. Казалось, что эти два инструмента в ее контроле могли творить что-то необъяснимое, сливаясь воедино. — Безусловно, Шерон. Хочу всегда быть на высшем уровне, ведь мой статус не позволяет иного, — Лидия и вовсе не обращала внимание на женщину, которая нежно прильнула к ее телу, которая со всей любовь произнесла то, что Тар считает за простой факт, а не комплимент. Даже от ее жены подобные слова звучали для нее именно так. В этой ситуации было ужасно то, что Шерон уже привыкла к этому поведению, принимая его как должное. Женщина наносила себе душевную рану, сама того не замечая. Она могла ощутить какие-то прокалывающие нотки, что проигрывало ее сердце, и вовсе не понимала, что на деле в ее сердце звучал си-бемоль, игру которого Шерон глушила и напрочь отказывалась прислушиваться к нему. Кудрявая блондинка слегка отстранилась, прихлопнув жену по плечам, окутанным в очередную блузку, и все еще, как казалось самой Лидии, неподходящую для репетиции. Окинув взглядом строгий силуэт, оценивая костюм, губы растянулись в кривоватой улыбке. — Оставь так, — сухо, с совершенно иной интонацией, проговорила Шерон. — Ты думаешь, этот цвет подойдёт к тому, что мы сегодня будем играть? — Лидия никак не отреагировала на то, что тон жены изменился, а лишь продолжила, — Сегодня мы репетируем вторую часть, где будут нежные мелодии, а эта рубашка немного грубовата, как по мне, — Тар положила ладони на свою талию, вновь сделав несколько неполных оборотов возле зеркала, — Хотя, раз тебе понравилось, то я ее оставлю, да и сидит она неплохо, правда? — Лидди, знаешь... — рука потянулась к ней вновь, так медленно и неуверенно, будто тело делало это само, не контролируемо, и так же резко рука была отдернута, словно каждую клетку кожи поразило нитью тока, — Впрочем, да, как всегда, совершенна. — Спасибо, Шерон, — отойдя от зеркала, Тар отправилась в зал, чтобы взять что-то из настенного шкафа. Через несколько секунд донёсся оттуда ее голос, — Ты не знаешь, куда я подевала эту партитуру? Черт бы побрал эти командировки, ничего не могу найти после перелетов. С каждой секундой Лидия становилась все агрессивней; багрянец наливался в ее щеки, а рука вот-вот была готова ударить о стол, будто после этого, по воле магии, появится та самая партитура. — Лидия, мать твою, Тар, может, мы поговорим уже? Терпение лопнуло так быстро, словно передутый воздушный шар, который вот-вот лопнет, ведь резина натянута слишком тонко, проткнули тончайшей иглой. Уперевшись о стену, Гуднау сложила руки на груди, а серые глаза забегали по комнате, быстро найдя на столе нужные бумаги, которые спустя секунды оказались вручены дирижёру. — Благодарю, что нашла то, что мне было так необходимо сегодня, Шерон, — женщина намерено избегала вопросов о разговоре, ведь ей, откровенно говоря, было все равно. Она была слишком больна идее того, чтобы забраться как можно выше на пик славы. Какие, вообще, могут быть разговоры о проблемах насущных? — Издеваешься? — с губ вылетел истерический смешок, после которого они сжались так сильно, что, казалось, еще чуть-чуть и лицо зальется красной краской и Шерон будет готова просто разорвать ту. — Что за тон? — Тар продолжала собирать необходимое для репетиции. Больше она не глядела в сторону Шерон, ведь была слишком увлечена тем, что медленно уничтожало ее, а помощи она, будто, вовсе и не замечала, — Я, ведь, абсолютно спокойно веду диалог и считаю, что сейчас он просто зайдет в тупик, если ты не начнешь хоть что-то делать для того, чтобы собраться в филармонию. В ином же случае, мы опоздаем, а я, как ты прекрасно знаешь, ненавижу. Будь так добра, проверь все ли ты собрала, — все так же не обращая даже секундного внимания на собеседницу, Лидия продолжала заниматься своим делом. — Может, стоит подумать и о семье, в конце концов? О Петре, обо мне? Это переходит все границы, ты серьезно этого не видишь? — Если бы я не думала про это, считаешь, я сейчас бы хотела вкалывать, чтобы оплатить все счета, купить Петре то, что она пожелает? В конце концов, тебе пора заменить струны на скрипке. Ты же не играешь на тех, что сделаны из синтетических материалов, тебе подавай что-то старинное, что-то из натуральных жилок, — всю эту фразу маэстро выговорила невероятно пренебрежительным тоном; тоном, будто была лишь ее проблема, а все остальное — сущий пустяк. За это время она развернулась, в конце концов, к Шерон, выдав надменное выражение лица. Лидия задрала голову до небес, сопровождая конец сказанного резким щелчком пальцев. Гуднау смотрела на нее, словно обе говорили на разных языках, которые никто не знал и понять друг друга они, соответственно, вовсе не могли. Захлопав глазами, усмехнулась и развела руками. — Я бы плевала на материальное обеспечение, если бы ты просто была рядом. Ты слишком много думаешь о работе, и на почве этого ты забываешь о собственном доме, Лидия, — отпрянув от стены, та наконец прошла в комнату, усевшись на диван, — Ты ведь даже меня не замечаешь, что уж говорить за Петру? Без капли понимания и сочувствия, брови женщины резко поднялись, а голова вопросительно наклонилась к левому плечу. — Признаю то, что тебе внимания я уделяю реже, но к чему слова про Петру? Я забираю ее со школы, разобралась с теми девочками, что унижали и били этого маленького ангела. После моих напутственных слов, эта... — Лидия негромко покашляла, дабы воздержаться от оскорблений, — она больше не притронется к нашей девочке. И про благосостояние. Что мы будем делать, если у нас его не будет вовсе? — Может мне просто нужна заботливая и любящая жена, а не человек, который игнорирует меня, забывая о существовании нашей семьи? — голос потихоньку подрагивал, и неуверенность с каждым словом отдавалась все сильнее, — Как и моей девочке нужен заботливый и любящий родитель, который способен провести время с ребёнком и хоть как-то поучаствовать в его жизни? — Тебе не идёт такой тон, Шерон. И это вовсе не разговор. Будь добра, продолжи сборы, ладно? — рука резко показала на дверь, а лицо все так же не выдавало ни капли понимания, впрочем говоря, как и речь, которая продолжала быть такой же надменной. — Почему ты не хочешь меня услышать? — голос сорвался на крик, а по щеке покатилась первая слеза, — Я люблю тебя, почему ты не можешь быть рядом, когда это нужно? К чему эта одержимость работой? Ты пытаешься выжить максимум из той сферы, в которой ты уже на вершине. Ты буквально величайший мировой композитор, Лидия, — блондинка зашагала по комнате, жестикулируя руками, а после вплотную подошла к жене, обхватив плечи руками, — Куда еще выше? Зачем еще выше? Ты разобьёшься гораздо легче и быстрее, нежели строила эту карьеру. Голубые глаза глянули в те серые, что так резко оказались напротив. Каждая мышца лица Тар расслабилась, а через несколько секунд они напряглись, выдавая эмоции горести и сожаления. Губы немного были поджаты, а глазки успешно отыгрывали взгляд виноватого щеночка, будто тот сгрыз хозяйские тапочки. Руки Лидии легли на ключицы Шерон. Она сделала это так нежно, а руки излучали невероятное тепло. Когда Лидия увидела в глазах жены огонек надежды, она заговорила с ней: — Да, да, дорогая, ты абсолютно права, куда дальше? Я получила то признание, о котором мало кто может даже и мечтать, такой оркестр, как у меня — зависть всех дирижёров мира, и моя первая скрипка, которая так чудно звучит. Мне стоит прекратить думать только о величии и статусе, куда дальше, верно? — все это звучало так правдиво, искренне, а сопроводилось это мягким и добрым взором, который Шерон безумно давно не видела. Но вот беда, Лидия — первоклассная лгунья, варенье которой способно звучать слаще любой скрипки. Ладони, что так нежно касались тела Шерон, резко надавили на ключицы и с силой сделали толчок; голос стал намного громче и грубее. — Что, ожидала от меня такой реакции, да? Думала, я вот так взяла и растаяла? Ты что, до сих пор не можешь понять, что нет совершенству придела, — с каждым произнесенным словом тон становился все более и более башенным, а глаза выражали ярость, которая переплеталась с безумием,— Я должна войти в истории, чтобы меня помнили годами, поколениями, да что уж, веками. Как Бетховена, Шуберта, Вивальди, и моего любимца — Малера. Величайшие музыканты, мелодии которых будут звучать под моим руководством, а я напишу ещё не один десяток партитур. Но мы не найдем с тобой, — указав пальцем на Шерон, Лидия и не планировала нажать кнопку «стоп», — той точки соприкосновения, где сможем понять друг друга. Первая Скрипка, тебе не понять того, чего хочу достичь я. Ошарашенный заплаканный взгляд не сводил взора с голубых глаз, что раньше казались ангельскими, а сейчас, за секунду, превратились в омерзительно-красные. Слова ударили по ней, как яркий гром, как гроза ударяет о несчастную землю, уничтожая все, что находилось в том месте, и проникли в самое сердце, что разорвалось на мельчайшие кусочки и рассыпалось на пол как стекло. Дыхание перекрыли, словно перед удушающей смертью, а в горле застрял ком, не давший ответить ничего. Лишь пусто смотреть на нее и чувствовать, что не чувствуешь уже ничего. Ладонь звонко ударила по щеке, оставляя заметный, но небольшой красноватый след. Лидия закрыла его рукой, пытаясь ослабить жгучую боль на коже. Губы поджались, скрывая произнести желаемое. — Ты омерзительна, Тар, — смотря на женщину с тем призрением и отвращением, с которым никогда и ни на кого она не смотрела, выпалила Шерон. — Думаешь, меня ранит подобное? Да нисколько. Я знаю, чего я хочу, и я достигну этого. И плевала я на то, чего мне это будет стоить, — руки вновь вернулись в естественное положение, а взгляд оставался неизменным, — Что ж, думаю, на этой ноте стоит закончить сие шоу, и в конце концов, продолжить сборы на настоящее. Будь так добра, Шерон, сделай это. — Катись к черту. Единственное, что вырвалось с ее уст. Женщина прошла в гардеробную, взяла свою сумку и, открыв входную дверь, удалилась из квартиры, лишь громко хлопнув перед уходом. В какой-то момент это стоило сделать. Перестать принимать любую грязь, игнорирование, любые пинки и издевательства в свою сторону. Взять и подумать о себе. Она вечно закрывала на это глаза, надеясь, что в следующий раз что-то изменится, однако, оно так не работает. Шерон утверждала себе, что любит этого человека и должна принимать его таким, какой он есть, даже если его одержимость собственным искусством стояла выше, чем близкие люди, которые тем временем должны были страдать. Пока возможность была — стоило остановиться, чтобы не упасть. Однако, у всех ли такая возможность есть? — И необязательно было хлопать дверью столько громком, стены пожалей, — вместо мольбы о прощении, Тар была лишь способна выкинуть это. Ее болезнь, ее отправитель, то самое мисс Величие было словно огромная опухоль в голове, которая пустила метастазы по всему телу, что уже стремительно стали губить тело и разум Лидии. Вся беда заключалась в том, что женщина никак не могла понять этого. Ей просто не хотелось замечать эту губительную и страшную болезнь, что уже распространилась по каждой ткани тела. К чему обращаться за помощью? Зачем убирать из себя то, что делает тебя столь великим и гениальным человеком? Зачем убирать то, что принесло столько денег, признания, мировой славы и узнаваемости? Почему нельзя сделать выбор в сторону излечения? Ведь от тебя страдают те, кому ты дорога до бесконечности. Но приоритеты были расставлены. Морфием, что прописала женщина сама себе, для Лидии, как ей казалось, была ее же известность, что порождена музыкой, которая умело писалась на бумаге, а затем звучала в исполнении ее оркестра, и та популярность, что приходила к ней молниеносно. Ах, бедная Лидия Тар, твоя опухоль уже ослепила и оглушила тебя. Твои глаза не видят ничего, кроме белого света, цвета бумаги, а уши не хотят слышать слов любимой женщины: они лишь слышат те аплодисменты публики и твои мелодии. Морфий кончится, а от его недостатка в твоём организме будет неутолимая и нескончаемая боль. Задумайся, а правильное ли лечение ты выбрала? Может, стоит сменить курс?***
Репетиция, спустя час, началась, и все инструменты были на своих местах, одно лишь место в первом ряду пустовало. Одно единственное, но так сильно портящее картину и звук, что, казалось, одна небольшая деталь, как сказал бы любой, такая незначительная, дала рассыпаться по крупинкам всей композиции. Руки взметали вверх, и то плавно, словно огибали мягкие облака, плыли по воздуху, то резко били, прорезали музыку, разбивая каждую струнку, ломая каждый инструмент, и звучало это настолько неестественно красиво, было таким несочетаемо-сочетаемым, что звучало отличаемо от всего, что потрясало всех. Однако, даже в сражающей наповал своим звучанием музыки Лидия сейчас находила недостатки, что выводили ее из себя, заставляя играть партитуру заново и заново, бросая все на пол пути. Тот тонкий, изящный звук, так выбивающийся, который должен был идти вдоль всего произведения, независимо от другого оркестра, прорезать, словно нож, неугомонный вой, плавно переходящий в тихое журчание реки, отсутствовал. Его не было. Не было Шерон. Одной ее — и все выходило совершенно не так, как хотелось Тар. Раздраженный приказ об окончании репетиции прозвучал от маэстро. «Черт бы побрал все это. Они все прознали, все видят. Конечно, место первой скрипки пустует. Кого-кого, а ее заменить уж нельзя никем. К чему, вообще все эти выходки, Шерон? Ты в первую очередь подвела себя и этих людей, которым было в миллионы раз сложнее играть, ведь они чувствовали, что не хватает чего-то. Наплевала на меня, да? Ну сейчас все точки будут расставлены» С такими мыслями Лидия прошла от зала, к своему кабинету. В ее сердце ничего не екнуло от того, что она действительно оскорбила Шерон. Чернота гордости губила душу, она не видела ничего, кроме себя и своего величия. Не хотела излечиваться от него. Удобно расположившись на диване, Тар достала из кармана пальто телефон. Она набрала контакт, которой так и назывался: «Шерон». Шли протяжные гудки. «Ну же, возьму ты трубку, нам нужно обсудить данную ситуацию» Спустя ещё пять таких гудков женщина хотела сбросить вызов, но из телефона стал доноситься голос той, которой так долго звонили. — Что тебе нужно? — равнодушный голос по ту сторону. — Во-первых — привет, — тон Лидии резко смягчился, так она делала, когда ей что-то было необходимо, — А во-вторых — почему ты не пришла на репетицию? Ты мне невероятно сильно насолила, понимаешь? — но тут тон вновь стал таким грубым и колющим, словно февральский мороз. — А ты мне разве нет? — пыталась отвечать с той же едкостью, но нотки обиды проскакивали. — Я не подставляла тебя перед, практически, сотней человек, и не я демонстративно хлопнула дверью, и не я ушла, ничего не объяснив. — Ничего не объяснив? Серьезно? — истерический смешок и нервный выдох, — Послушай, я устала от этого, но и разговаривать сейчас не намерена. Это бесполезно, впрочем. — Я бы не стала звонить, если бы от этого не было пользы. Я хочу все обсудить дома. Твой проступок — в первую очередь. — Проступок?! Мой?! — Шерон, казалось, вот-вот расплачется, — Ты серьезно ничего не видишь? Лидия, ты невыносима, мать его... — когда, ехав за рулем, Шерон стала убирать трубку от уха, послышались последние еле слышные ей слова. Тар резко сбросила вызов и стала собраться домой. В голове лишь размышления о том самом поступке Шерон. «Вот ведь неблагодарная. Я все сделала для нее: лучшее место, дорогущий инструмент и материалы для того, чтобы держать его в строю, достойная заработная плата, признание. А что в ответ получила я? Ну что ж, нас ждет серьезная беседа дома» Подобные мысли прокручивались в голове Лилии до самого приезда домой, где ее ждал некий «сюрприз». Стоило той вернуться и пройти в спальню, она заметила стоящую у большого шкафа-купе Шерон, перебирающую вещи. То ли скрипачка не заметила ее, не услышав тихие шаги, то ли специально игнорировала, лишь сильнее тем раздражая Тар. — Мы же недавно делали уборку в шкафах. Или ты вновь что-то не можешь найти? — громко произнесла Лидия, заставив слегка вздрогнуть Шерон, — Нам нужно обсудить произошедшее. Женщина развернулась к ней лицом, в руках держа аккуратно сложенную рубашку дирижёра, а ее брови изогнулись, как бы спрашиваю, но взгляд был настолько отстраненным и безразличным, что, казалось, серые глаза заиграли новыми, ледяными красками. — Я разве не разговариваю с тобой? Сколько раз мне ещё нужно повторить то, что нам нужно проговорить? — руки сошлись на груди, а внимательный взгляд упал на руки Шерон, которые держали одежду маэстро, — Секунду... Что делает моя вещь в твоих руках? — тон был до боли наглым и неприятным. Шерон бесцеремонно двинула ногой, задев большую сумку, которую маэстро обычно брала в командировки. Она отвернулась, чтобы взять еще одну кофту и положить вслед за той в чемодан; а заодно и скрыть собственные бьющиеся наружу эмоции. Она не была уверена в своих действиях, в их правильности. Уж тем более в последствиях, в своих дальнейших планах. Она любила этого человека, до безумия. В этом человеке Шерон увидела талант, он, в свою очередь, заметил ее, они нашли друг друга. Их музыка нашла их, связала самыми крепкими цепями и дала возможность творить невозможной красоты искусство. Они вдохновляли, помогали и поистине дополняли. Когда-то дополняли. — Шерон, что это такое? Что ты творишь? — Лидия указала на чемодан ладонью, все ещё, не отводя взгляда от женщины, — Ты можешь хоть слово мне сказать? — рука, что указывала на чемодан, резко согнулась в кулак, который громко ударил о стенку шкафа. Глаза наполнились яростью, которая сопровождалась характерным движением верхней губы Тар: она немного тряслась, но Лидия всячески старалась это скрывать. Ее нервы были ни к черту, но к чему быть такой жестокой к любимой женщине? Не проще ли просто попросить помочь тебе? О нет, это не для Лидии Тар. Гудноу лишь взяла блондинку за запястье, отведя ее руку обратно в привычное положение вдоль тела. — Хватит уже. — Ответь мне лишь на один вопрос: что, мать твою, ты творишь? — Не видишь? — огрызнулась та, а после тон слегка смягчился, — Я больше... не хочу с тобой жить. Либо ты проваливаешь с этой квартиры, либо мы с Петрой, — тихий и грустный голос периодически подрагивал. — Что значит «проваливаешь из этой квартиры»? Как ты прикажешь мне это трактовать, Гуднау? — грубо и резко прозвучала фамилия Шерон из уст Лидии, для которой будто и не было их брака. И что же было с сердцем бедной женщины, которая терпела все эти унижения в свою сторону? «Гуднау? Да она издевается...» — Я ясно выразилась. Не помнится, когда Шерон в последнее время была настолько отстранена и холодна. Хотя, казалось, будто маэстро на то вовсе наплевать, и разницы никакой вовсе и не было. — А по-моему ты что-то путаешь, Шерон, — Тар подошла к блондинке, схватив ту за локоть и отодвинув от шкафа, — Немедленно, объясн... — не успела Лидия договорить очередную гадость, что хотела сорваться с ее уст, как по ее щеке прошёлся звонкий шлепок, оставляя за собой яркий розовый след. — Не смей даже прикасаться ко мне, — с такой твёрдостью и злостью, граничащей с обидой и несправедливостью, выпалила женщина. В прошлый раз она сделала то же самое, но может, именно это бы помогло на секунду впасть в реальность? Мало вероятно. — Этот удар несравним с тем, что нанесла ты сегодня мне. А знаешь, когда и куда ты ударила? Верно, в мое самое больное место — оркестр. Думаешь, твои пощечины способны что-то сделать мне? Да ни капли. И да, убери сейчас же все вещи в шкаф, немедленно. — Знаешь, куда ты нанесла самый большой удар? Нет. Самые большие удары, знаешь? В мое сердце, — кинув футболку, держащую в руках, Шерон перешла на полу-крик, а из глаз полились очередные слезы, — И тебе плевать, что еще хуже. Оркестр, работа, музыка, карьера — единственное, что тебе нужно. Так что изменится, ответь, Лидия, если я... если ты уйдешь. — Что я делаю не так? Объясни мне. Разве я сейчас устроила этот спектакль? Разве я швыряю сейчас мои же вещи? — голос Лидии сорвался на крик, а рука резко дёрнула ладонь Шерон, — Немедленно прекрати рыдать, хватит. — Хватит! Хватит! — руки резко оттолкнули женщину, — Не трогай меня. Я ненавижу тебя, не прикасайся ко мне, Тар, — голос дрожал, а на пол уже беспрерывно падали большие капли. Сердце сжалось, а она даже не могла поднять на Тар взгляда. — Все, что я тебе дала, ты перечеркнула одним словом, — Лидия резко указала на дверь, дабы женщина покинула помещение, — Что ж, проваливай из этой комнаты, я соберу все сама и уйду, раз Вы так этого желаете, Шерон. Вот только не прибегайте ко мне потом с просьбами о том, как бы оплатить учебу Петры, — последние слова, что услышала уходящая Шерон из комнаты, когда Лидия, буквально захлёбываясь от злости, кричала о том, что та не сможет самостоятельно обеспечить уже ту семью, которой вовсе и не было.***
Сидя сейчас в этой комнате, на той самой кровати, что когда-то та была так счастлива делить с любимой будущей женой, еще в самом начале карьеры, только на старте их пути, ее окутывали теплые, но одновременно такие стреляющие в самое сердце, будто пули, до боли ужасные теперь воспоминания. Хотелось бы это все забыть. Просто уснуть, проснуться и не помнить. Больше никогда. Лишь бы не осознавать, что натворила, чего лишилась, кого потеряла. Но каждый сам творец своего счастья, да, Лидия? Они нахлынули на нее, как цунами после мощного шторма на остров посреди океана, поглотив все возможное, разрушив адекватное восприятие окружающего сейчас, и в том числе восприятия контроля над собой, стоило картинке перед ней поплыть. Он попросту исчез, словно его и не было. Никогда. Тело ломило от желания закричать во все связки, чтобы разорвать их к черту, онеметь и больше никогда не суметь сказать то, что наговорила. Впрочем, даже осталась бы она без голоса — мысли бы преследовали ее, словно сумасшедший убийца выбранную жертву. Иногда ей казалось, она сама себе и убийца. По коже бежали мурашки, неприятные, заставляющие до боли сжать кулаки, лишь бы не дать проявить эмоции, но первая слеза громко разбилась о пол, а за ней, словно женщина нажала кнопку или потянула за какой-то рычажок внутри, еще множество таких. Тех, что уже не остановить. Дышать было тяжело, и сердце будто сдавили в клетку, сокращая его работу, не давая телу, а в том числе и мозгу, спокойно функционировать. Она словно провалилась. Упала с обрыва, ступив с края крыши, или шла по тонкой красной нити, а она порвалась в считанные секунды, не успев она даже обернуться. Руки то непроизвольно хватали себя за волосы, запутывая их ещё сильнее, то медленно переходили к лицу. Когда они прикоснулись к щеке, правую Лидия отвела в сторону. Женщина хотела было ударить себя, но тело моментально замерло в этом положении и начало медленно скатываться на пол. «Глупец, Тар, ты истинный глупец. Как можно было убить ее? Да нет же. Как можно было только позволить такое сотворить? Ты же уничтожила бедную Шерон. Подлец, Тар, ты истинный подлец. Так берегла все бесполезные партитуры, что не сберегла самую важную, где звучали бы наши, с моей милой Шерон, сердца в унисон. Жалкая сволочь, Тар, ты жалкая сволочь. Беспокоили тебе исключительно три вещи: признание, деньги, концерты. Вот ты и доиграла. Ты доиграла свой последний концерт, жалкая Лидия Тар» Мысли, будто пуля, прошли сквозь ее голову, вылетев. Дрожащее тело падает на мягкий матрас. Такой же, как и много лет назад. Кажется, даже запах не выветрился, ибо стоило лечь и натянуть на себя плед, беспорядочные мысли, которые так хотелось выкинуть и не возвращаться к ним больше никогда, словно черви, поползли в голове, а в месте с нем новая ударная волна слез. Но ничего из этого уже ни выгнать, ни выбросить так просто, как сделала Лидия с близкими. Сжавшись и обхватив голову руками, она лишь тихо шептала: «Извини меня...» Какого это терять все, что у тебя было за считанные секунды? В один момент, ты — все. Моргнёшь, и ты — ничего. Ни одна живая душа не вспомнит о тебе, будто тебя и не существовало. Ты будешь забыта всеми, кто восхищался, боготворил тебя. И ты знаешь, ты виновата в этом сама. Потеряла рассудок, бдительность, контроль над собой и ушла слишком далеко, отпустив руку той, кто единственная умела держать тебя на плаву. Но ты утонула. Твой собственный корабль под названием «Успех» с треском раскололся и пошел ко дну. Будет ли кто-то доставать его из океана? Нет, не будет. Способен ли он сам выплыть? Уже нет.