Lengua

Уилл относительно вникает в слова Ганнибала, уделяя больше внимания тому, как припухлые губы соблазнительно вытягиваются в трубочку на протяжных "у", а потом снова возвращаются в исходное положение. Умышленно или нет, но язык скользит между ними, слегка причмокивая. В тишине кабинета, разрушаемой до этого только тиканьем часов, этот звук кажется слишком громким. Провокационным. Лектера словно не смущает, что пациент давно ушёл в себя, теряя всякий интерес в зрительном контакте. Уилл не стесняется своей одержимости, потому что уверен, Ганнибал знал всё с самого начала, с момента, как они познакомились. Тогда исход беседы был не из лучших, но Уилл с удовольствием вслушивался в мягкий европейский акцент, пропуская попытки доктора залезть ему в голову. С момента, как с губ Ганнибала сорвалось первое "Jauna moteris", обращённое к Эбигейл на литовском, и Уилл ощутил, как незнакомое произношение ласкает ухо ловким языком, заставляет откровенно краснеть под непонимающим взглядом девушки. Её, казалось, совсем не смутило такое обращение, а вот Ганнибал достаточно явно уловил, какой эффект его слова произвели на Уилла. Хитрая улыбка расплылась на затылке, невидимая для всех присутствующих. Последующие разы нарочно брошенные иностранные фразы были очевидной попыткой проверить догадку, Уилл мог это предвидеть, но Ганнибал выбирал моменты, когда Грэм меньше всего этого ожидал. Тело заметно вздрагивало, словно от явного прикосновения, хотя Ганнибал всегда держал дистанцию. Как и сейчас. — À quoi penses-tu, mon garçon? — Грэм давно не слышал его французского с до дрожи пробирающим "р". Ему хочется прижать руку к чужому горлу, чтобы ощутить вибрацию на своей коже. Расстояние не позволяет дотянуться с места. — Что вы сказали? — голос сухой от долгого молчания. — Интересуюсь, о чём ты так задумался, Уилл, — Ганнибал учтив, как и всегда, притворяется, будто не понимает, от чего Грэм расплывается в кресле с широко раздвинутыми ногами и водит ногтями по кожаным подлокотникам. — У вас прекрасный французский. И литовский, и итальянский, и, чёрт возьми, даже японский. Когда Уилл впервые услышал его в исполнении Ганнибала, на ум сразу пришло воспоминание о шумном и зацензуренном порно с милыми японками. В отличие от них, Лектер не пытается взять самую высокую ноту, разрывая перепонки слушателей. Тогда Уилл не выдержал и пяти минут просмотра, переключившись на привычную категорию, но ассоциации укрепились на долгое время. — Благодарю, меня обучали ему ещё в детстве. Не сказать, что Уилл завидует, хотя отец научил его разве что чинить лодочные моторы и рыбачить. Вряд ли у Ганнибала встаёт от запаха свежей рыбы или морского ветра, как у самого Грэма на его способные голосовые связки. Уилл трёт переносицу, приподнимая очки, чтобы отвлечься от возбуждённых покалываний, требующих его внимания. Он может извиниться и прервать их сеанс раньше положенного, а дома удовлетворить себя в одиночестве, раз за разом воссоздавая в голове движение чужих губ и языка, но этого будет недостаточно. Касание рук, предугаданных мозгом, априори принесёт лишь физическую разрядку без дополнительных приятных ощущений, кратковременно и достаточно разочаровывающе. Ёрзанье в кресле знатно затягивается, но Ганнибала всё устраивает, у него лучшее место на этом представлении, и ему определённо нравится вид. — Non stai bene? — Ганнибал краток, он садистски издевается, закручивая механизм, который заводит игрушку и заставляет её ходить. Имя этой игрушке дали ещё до него. — Я обдумывал возможность переспать с вами, доктор Лектер, — Уилл выдыхает через рот. — Похвальная откровенность, — это звучит как заготовленная реплика на любой ответ пациента, будь это Грэм или кто-либо другой, но следующие слова Ганнибал говорит намного тише, интимным шёпотом, сводящим Уилла с ума, — Что останавливает тебя? — Это было бы неприемлемо для наших отношений врач-пациент. — Но официально ты не мой пациент. Уилл расценивает это как зелёный свет, поднимается и движется вперёд. Их разделяет пара шагов. Ганнибал улыбается одним уголком, но не настолько насмешливо, чтобы Грэм засомневался в своём решении. Он забирается на скрытые за синими брюками бёдра и отмечает, что, несмотря на накалившуюся обстановку, Ганнибал совершенно не возбуждён. Лектер смотрит на него своими тёмными и здравомыслящими глазами, делает одолжение, хотя Уилл уверен, что он хочет этого не меньше. — Я хочу, чтобы вы говорили со мной, — Уилл бесстыдно водит руками по открытым участкам тела напротив. За "тройкой" ему доступны только шея и лицо, но он лишь немного расслабляет галстук, не желая более портить идеальный вид доктора. — Я говорил, но ты меня не слушал, — Ганнибал звучит действительно обиженно, но длинные пальцы в это же время скользят под серый свитер, слегка задирают его, дразня нежную кожу на животе. — Это было действительно грубо. Уилл поджимает губы и закрывает глаза, погружаясь в лёгкое прикосновение. Непроизвольное покачивание создаёт эффект трения, вязкое желание заставляет осознанно двигаться в попытках снова уловить, как влажное бельё задевает пульсирующую плоть. В темноте век Уилл концентрируется на своём сбитом сердечном ритме и шуршании их одежды, разливающим тепло по обоим телам. Губительно хорошо. — Už tokį nemandagumą galiu tave suvalgyti dabar, — каждое выделенное интонацией незнакомое слово грубыми руками оглаживает его тело, сдавливает бока шипящими, пока гласные мягко обводят подушечками ореолы небольших сосков. Уилл уверен, что Ганнибал не позволит себе ругань, даже если никто не поймёт сказанного, но всё равно воображает грязные словечки, скребущие спину. Одинокие капли пота собираются между лопаток. Возбуждение неконтролируемо нарастает, но не переходит черту, пока Ганнибал не вторит иллюзии, касаясь по-настоящему. Уилл тянется к краям свитера, но вспоминает об очках, которые точно улетят следом, если он поторопится. С несдерживаемой улыбкой Грэм надевает их на Ганнибала, восхищаясь невиданной раннее картиной. Теперь он выглядит как профессор, пусть и часто моргает от неподходящих диоптрий на линзах. Уилл чувствует себя похотливым первокурсником, завалившим не один иностранный язык и пришедшим на отработку. Пальцы быстро приспускают очки, чтобы не напрягать глаза, но не убирают их. Ганнибал не против подыграть. Уилл позволяет себе отстраниться от дурманящих ладоней, исследующих его тело вдоль и поперёк, чтобы наконец-то стянуть с себя свитер и брюки, обувь остаётся в лежащем на полу беспорядке. Помимо влечения, в груди тянет обострившиеся чувство незащищённости, он слишком открыт перед полностью одетым Ганнибалом. Лектер может растоптать его, отвергнув сейчас, когда он так уязвим, краснея от стыда, будучи обнажённым. — Прелестный, il mio ragazzo carino, — он вплетается в каштановые кудри, медленно массируя голову, — Позволь мне поцеловать тебя. Вежливость и сдержанность вкупе с волнующим итальянским заставляют сердце восторженно трепетать. Уилл хочет довериться, доверить себя в чужие руки, ласкающие его так сладко и бережно. Ганнибал искренне любуется его разгоряченным, неизведанным раннее телом, но всегда останавливается на знакомом щетинистом лице с нестерпимо печальными светлыми глазами. Большой палец очерчивает контур губ цвета пепельной розы, контрастирующих с серой дымкой, что из себя и представляет Грэм, и проходится по ровному ряду нижних зубов. Уилл аккуратно прикусывает фаланги, скорее играючи, а потом целует, смотря Ганнибалу в глаза. Он видит в них всего его, ощущает, как невинное действие зажгло в Лектере что-то первобытное, что явно демонстрируется теснотой классических брюк. Уилл не знает, потушит ли поцелуй это звериное пламя или разожжёт ещё сильнее, но всё-таки наклоняется вперёд, врезаясь в знакомую оправу. Ганнибал на вкус как терпкое вино, совсем не сладкое, обжигающее горло, но к которому всё равно тянешься, чтобы распробовать получше. Оно наполняет тебя искусственным теплом, но позволяет почувствовать себя живым. Уилл на время забывает, что предпочитает виски. Тяжело дышать, Грэм не может справиться с таким количеством эмоций в одно мгновение, но Ганнибал придерживает его за затылок и талию, вынуждает льнуть ближе, прислоняясь грудью. Нагота напоминает о себе каждый раз, когда кожа раздражается о ткань костюма, но Уилл пытается удержать мысль на чём-то одном, выбирая тающий поцелуй. Грудь заполняет ужасная боль, не сравнимая со страданиями от отсутствия физического удовлетворения. Уилл хочет избавиться от неё, но, к несчастью, осознаёт, что его спасение есть и её источник. Отдаться и сгореть окончательно. Всё кажется фантазией, которая растворится со звоном будильника, но сейчас он не готов убирать последствия мокрого сна со своей постели. Они лишь на половине пути. Уилл очаровательно улыбается, когда Ганнибал отводит от него свой затуманенный взгляд, прячется за стёклами, как это делает Грэм каждый день. — Сложно смотреть в глаза, доктор Лектер? — он пользуется его временной податливостью и быстро расправляется с ремнём, пусть руки и непривычно подрагивают. Собственный член болезненно изнывает, горячие поцелуи лишь усилили желание прикоснуться, доводя себя до грани перед голодным, но привычно терпеливым Ганнибалом. Уиллу не просто хорошо, он может признаться, что чувствует себя по-настоящему счастливым, пусть голова и кружится от переизбытка ощущений. Его тело и разум сходят с ума с удвоенной скоростью. — Ты знал, что это случится? — Я размышлял о таком исходе, но не был уверен ни в себе, ни в вашей реакции. — Значит, ты подготовился? — У меня ничего с собой нет, если вы об этом. — Нам не обязательно делать это сейчас. — Я не стану предлагать снова, доктор Лектер. — Находишь уместным обращение на "Вы" в данный момент? — Да, мы не настолько близки. — Tai laikina. Уилл открывает рот, чтобы впустить два пальца, послушно смачивает их слюной, обводит языком внутреннюю часть, кончиком дотягиваясь до промежутка между ними. На деле же он больше увлечённо наблюдает за тем, как радужка напротив лишь сильнее затемняется от расширяющихся зрачков. Ганнибалу достаточно провести большим пальцем по головке, чтобы Уилл испачкал его дорогой костюм, не сдерживая стона, но Грэм не позволит этого сделать. Ему нужно доставить удовольствие подобно тому, что он уже успел испытать за сегодня от сильных рук и восхитительных губ. Оставлять Ганнибала без должного внимания кажется просто невежливым. Уилл прячется в линии шеи, щекочет волосами безупречную кожу, вдыхая тихий аромат одеколона. Свежесть слабо раздражает нос, пока он пытается отвлечься от проникающих фаланг. Ганнибал изучает Уилла со всех дозволенных сторон; касается физически, заполняет лёгкие запахами, а голосом просачивается не только в мозг, но и в сердце. — Et pourtant tu t'es préparé, Will. Он распознаёт слова схожие с английским и неловко качает головой, не поднимая глаз. Привычное дыхание разбавляется сдавленным мычанием и редкими, но явственными стонами. Уилл улавливает темп и поддаётся навстречу, окружённый без возможности взять контроль над собой. Чувство давно ему известное, но сейчас менее пугающее. Дело ли в выбивающих дух толчках, заставляющих цепляться руками за спинку кресла, или в горячем шёпоте, обжигающем ушную раковину. — Mano berniuk, tu vedi mane iš proto. — Ещё раз, ещё раз, прошу. Уилл не в силах просить чего-то конкретного, поэтому Ганнибал даёт ему всё сразу. Пальцы больше не меняют траекторию, ударяя по чувствительный точке, свободная рука размеренно ведёт вверх и вниз, распределяя естественную смазку, а ухо в такт каждому движению съёживается от неизвестного "mano mielas berniukas". Пара таких сессий, и он подобно дрессированной собаке будет ослабевать от этих слов. Кульминация сводит тело, заставляет мелко дрожать и поджимать ноги в попытках собраться воедино. Голос звучит незнакомо жалобно, трепетно. Медленно утекающее удовольствие соседствует с внезапной болью. Мышцы адски скручивает, заставляя зажмуриться. Уилл восхитителен, когда страдает, как побитый котёнок, которого хочется забрать себе и удушить в приступе милой агрессии. Ладонь Ганнибала, все ещё влажная, тянется к ступне, успокаивающе растирая. — Тяни их на себя, вот так, всего лишь судорога. Уилл чувствует, как пальцы заботливо поглаживают ноги, а губы припадают к его мокрому лбу. Капли спермы остаются нетронутыми, впитываясь в ткань пиджака и жилета. Когда Ганнибал поедет домой, он скроет их за длинным пальто, а потом сдаст костюм в химчистку без какого-либо стеснения, но сейчас это явно его не волнует. Интимность момента побуждает Уилла к очередному поцелую. И снова, и снова, пока он не задохнётся. Влечение отступает, но вместо него расцветает что-то большее, пламенное и возвышенное, что не унять никакими оргазмами. Он не назовёт это самому себе, не скажет вслух, не позволит признаться. — Вы можете продолжать. — Если бы моей целью было воспользоваться тобой, это случилось бы намного раньше. — Я не должен получать удовольствие один, — Уилл пытается приподняться, но крепкие руки удерживает его. — Успокойся, Уилл. Не делай что-то из чувства обязательства, это последнее, что мне от тебя нужно, — Ганнибал целует головокружительно, сладкие речи превращают Уилла в эмоциональный клубок, — Чаще говори о собственных желаниях. — Я хочу, чтобы меня не психоанализировали во время секса. — Ты даёшь своё согласие на время сеанса, а оно ещё не вышло. — И я хочу, чтобы вам тоже было хорошо. Ганнибал улыбается уже шире. — Сверхстимуляция может быть болезненной, дай себе отдохнуть. Они затихают, погружаясь в дыхание друг друга. Уилл прикладывает голову к груди и пытается расслышать чужое сердце за слоями одежды. Оно бьётся тихо и ровно, как во время приятного сновидения. Сердце же Уилла периодически лихорадит от запутанных мыслей, да и само присутствие Ганнибала рядом уже ускоряет ритм. — Как переводится то, что вы говорили мне до этого. — Хочешь поговорить о своей необычной парафилии? — он шутливо поправляет очки одним пальцем. Уилл закатывает глаза. — Вы пользуетесь моей беспомощностью, — но Ганнибал непреклонен, — Ладно. Это не какой-то полноценный фетиш. Меня не возбуждают фильмы на иностранном языке, и я спокойно ходил на испанский в школе. — ¿Hablas español? — Sí, pero en él tenía una C, а вот какого чёрта вы на нём говорите. — Я бы это так не назвал, мой словарный запас довольно ограничен. Я мог бы продолжить обучение, если тебе нравится. — Мне хватит того, что есть. А вот что нравится вам, доктор Лектер? Ганнибал не отвечает на большую часть вопросов, но Уилл обязательно задаст их завтра и послезавтра, пока не добьётся своего, запишет их разговор на диктофон, если будет нужно. Сейчас же Грэм позволяет переключить настрой обратно в сексуальное русло. Их короткий обмен испанским завёл его вновь. Равноценно Лектеру Уилл не признал, что его возбуждают не иностранные языки, а Ганнибал, говорящий на них. Небольшое количество смазки вынуждает входить нарочито медленно, несмотря на значительную подготовку. Уилл благодарен за испытанную в меньшей степени боль, упиваясь возможностью сполна окунуться в ощущение заполненности, дюйм за дюймом. Ганнибал передаёт ему контроль над процессом, холодные ладони лишь скользят по обнажённому телу, подогревая желание. Он уделяет особое внимание шее с подёргивающимся кадыком, проходится языком вдоль, дразнясь острыми зубами, но не кусая, мажет по колючему подбородку. Уилл отстраняется, опираясь руками о грудь. Эта поза даёт оседлать его полностью. Он замирает на мгновение, чтобы привыкнуть, и на пробу покачивает бёдрами. Пульсация, нарастающая изнутри, говорит больше, чем видимое лицо Ганнибала. Его выдают только глаза, в которых Грэм распластан на полу под широкоплечим телом, растерзанный, весь в синяках и укусах. Уилл открыто стонет, наблюдая эту картину через стёклышки, сам дополняет её красками и звуками. Громкими, бессвязными и грязными. — У вас для этого есть кушетка и, — он запинается, когда ладони начинают обводить ягодицы, сдавливать, оставляя алые полосы, — и стол. — Сосредоточься на действительности, Уилл. Фантазии можно воплотить в следующий раз. Уиллу не хочется спорить, хотя изначально он не подразумевал никакого следующего раза. Теперь же одна мысль об этом заставляет выть и ругаться. Второе Грэм делает в уме, зная отношение Ганнибала к нецензурщине. Когда-нибудь он выпросит у него выдать что-нибудь такое на иностранном и определённо скончается, но скончается счастливым и чрезмерно возбуждённым. Снова фантазии, нужно вернуться. Мышцы живота плавно перекатываются с блестящими каплями пота и предэякулята, словно жемчужной цепочкой на талии. Со своей перспективы Уилл представляется себе экзотической танцовщицей, устроившей богатенькому клиенту приватный номер без каких-либо дополнительных услуг. На деле же он больше напоминает трепыхающуюся на свету бабочку, не видящую своих крыльев, не осознающую свою красоту. Волосы Ганнибала немного выбились из идеальной укладки, а галстук всё также ослаблен, но визуально он не выдаёт происходящее. Уилл не желает видеть себя со стороны, покрасневшего и взмокшего, скачущего на собственном терапевте, но контраст их внешнего вида определённо будоражит. Уилла можно касаться, его можно изучать, ему негде спрятаться от чужого взгляда. Он не хочет прятаться от Ганнибала. Он хочет, чтобы Ганнибал спрятал его от всех остальных. — Всё хорошо, двигайтесь, — он невольно ахает, ощущая, как тело под ним поддаётся вверх, подстраиваясь под рваный такт. Уилл не устаёт поражаться покорности, с которой Ганнибал берёт его, не позволяя себе эгоистично сорваться в погоне за разрядкой. Нет, не так. Сейчас Уилл берёт его, как ему хочется, готовый забрать всё, что Ганнибал может предложить, и отдать в ответ всего себя. Голова тряпичной куклой падает назад, когда Уилл выгибается в спине, почти теряя равновесие. Страшно лишь на миг, Ганнибал ловит его молниеносно, тянет к себе, позволяя соприкоснуться лбами. Он хочет, чтобы Уилл смотрел ему прямо в глаза. Очки из притягательного атрибута превращаются в надоедливую преграду. Ганнибал наощупь кладёт их на стол, не поворачивая головы. Они на краю, где так тяжело притворяться, невозможно отвернуться в такой обоюдной близости. В карих глазах Уилл легко улавливает пляшущие искры дьявольского пламени. Ганнибал оголил не своё тело, но душу, чёрную и разрушительную. В руках дьявола Уилл всё равно улыбается, потому что дьявол любит его, лелеет и боготворит. И если это правда, то он предпочтёт гореть вместе с ним, чем одному в постели после очередного кошмара. Наслаждение накладывается одно на другое, словно они единое возбуждённое целое. Уилл кончает первым, выдыхая в губы своему величавому искушению. Он не собирается отпускать Ганнибала до самого конца. Произносить желание вслух кажется таким же смущающим, несмотря на уже произошедшее. Вновь встречаясь глазами, Уилл лишь судорожно кивает головой, но Ганнибал понимает его лучше кого-либо другого. — Мы достаточно близки для этого? — Да-да, достаточно. Тепло укутывает его в непривычно холодном кабинете, греет кончики пальцев, хотя само стекает по внутренней стороне бедра прямо на брюки. Пальто Ганнибала всё ещё достаточно длинное, чтобы скрыть и это. Один в кресле Уилл обхватывает себя руками, хотя Ганнибал исчезает буквально на пару минут. — Тебе холодно? — Немного, — рука с салфеткой тянется к животу, но Уилл отмахивается, — Я могу сделать это сам, не нужно возиться со мной. Ганнибал, на удивление, не возражает, снова удаляясь. Он возвращается в более свободном виде, без пиджака, жилета и галстука, оставаясь в светлой рубашке. В его руках небольшой плед, но внимание Уилла больше привлекает собственная одежда, аккуратно сложенная на кушетке. Одеваться он пока не собирается. Вытираясь, Грэм замечает под собой белёсое пятно. — Я испачкал кресло, извините. — Не бери всю вину на себя, я займусь им позже, — Ганнибал даже не задумался о том, чтобы воспользоваться салфеткой для себя, — Хочешь выпить? — Нет. — Если тебе плохо, могу предложить аспирин. Уилл качает головой. — Я просто устал, — его кудрявые волосы обрамляют лицо, струятся по затылку. Плечи подрагивают, ступни изящно прячутся в тепле. Плед прикрывает самые интимные места подобно ткани на греческой статуе. Ганнибал смотрит открыто и восхищённо, Уилл этого не разделяет. — Natus apparere in venuste imaginem et interfice me. Уилл узнаёт латынь и потягивается на месте с тихим блаженным стоном. Он думал, что будет чувствовать себя опустошённым и глупым, но ему также хорошо. Даже чересчур. — Qui me amat, amat et canen meum, — Уилл не заботится об акценте, проговаривая давно заученные слова. Смех Ганнибала ознаменует успех. — То есть ты понял, что я сказал? — Ни черта я не понял, как и раньше, просто знаю одну фразу. — Она тебе очень подходит. Уилл впускает Ганнибала в свой импровизированный кокон и понимает, что хочет без остановки целовать его, говорящего на итальянском, японском, французском, литовском, английском, молчаливого, спящего, какого угодно. Хочет навсегда остаться в этом моменте душевного спокойствия, покрываясь мурашками от ощущения чужого дыхания.